Интервью с Андреем Столяровым

1. Расскажите о себе. Чем Вы занимаетесь, чем увлекаетесь?

Основные мои занятия – это читать, думать и писать. Все три для меня одинаково увлекательны. Читаю я примерно 10 – 15 книг в месяц, включая научную литературу, которая идет, конечно, значительно медленнее, чем беллетристика. Но тут уж ничего не поделаешь. Время от времени я получаю заказы на аналитические разработки, и, разумеется, они должны опираться, на современные исследования в области экономики, социологии, культурологии и т.д.

Катастрофически не хватает времени, чтобы усвоить все нужное.

2. Почему Вы вдруг начали писать? О чем было самое первое произведение, которое Вы написали?

Писать я начал почти случайно Я закончил биологический факультет Ленинградского университета по специальности эмбриология и по распределению попал в «ящик», секретный институт, которых тогда было великое множество. Работа там была хорошо оплачиваемая, но скучная, и вот в один прекрасный день я вдруг отчетливо понял, что не хочу заниматься ею всю жизнь. Рэй Брэдбери как-то сказал, что иногда надо броситься в пропасть, чтобы в падении отрастить крылья. И я бросился в пропасть – внезапно уволился и стал безработным.

Кстати, тогда это было не безопасно. Могли привлечь по статье за тунеядство. Поэтому я сразу же начал думать: а чем вообще может заниматься умный (как мне казалось тогда), образованный (все же университет закончил) и талантливый (еще одно заблуждение) человек в той советской реальности? Напомню, что ни бизнеса, ни политики в СССР не было. И найти таковые за рубежом тоже было нельзя. И вот после краткого размышления, я решил стать писателем. Главное что – легко. Ученому, эмбриологу, нужны лаборатория, приборы и реактивы, а писателю – лишь бумага, чернила и пишущая машинка. И потом я – по молодости – пребывал в странной иллюзии, Мне казалось, что если буду писать хорошо, то меня сразу же станут печатать, и на гонорары, кстати, значительно большие, чем сейчас, я смогу жить.

Иллюзии быстро развеялись. Печатать меня никто не жаждал. И первый рассказ мне удалось опубликовать лишь после того, как я получил 200 отказов.

3. Где вы черпаете идеи для произведений?

Это трудный вопрос. Мне кажется, что идею придумать нельзя. В придуманных идеях очень ясно ощущается именно эта «придуманность». А потому рассказ, повесть, роман выглядят какими-то искусственными. С первых же страниц ощущаешь: не интересно.

Однако, если по-настоящему много читать и, главное, непрерывно вчувствоваться в прочитанное, соотнося его с пережитым, как бы примеривая на себя, то обретаешь некое странное состояние: идеи вдруг начинают возникать сами собой. И сами нетерпеливо просятся на бумагу, с чем, тут же замечу, торопиться нельзя. Еще раз повторю: нельзя торопиться. Нельзя сразу же кидаться к компьютеру и барабанить по клавишам, хотя именно так, по-моему, и поступает большинство авторов. Идея должна созреть. Иначе это будет «дичок»: вроде яблоко, но откусишь – и челюсти сводит. Помню, одна из таких идей пришла мне в очереди к зубному врачу. И пролежала потом почти тридцать лет, прежде чем воплотилась в рассказ «Издалека», написанный полгода назад.

4. Какое из своих произведений Вы считаете наиболее удачным?

Одно произведение назвать трудно. Мне кажется, что у меня написано с десяток приличных рассказов, примерно такое же количество повестей и два более-менее приличных романа «Маленькая Луна» и «Мы народ». Все они – разные грани одной и той же творческой жизни, никакую из них не хочется выделять. Конечно, даже осколок голограммы может создать целостное изображение, и даже по одному из зрелых рассказов Чехова можно получить представление о художественном уровне его письма. Но тут уже – только об уровне, а не о Чехове в целом: другие грани его в этом случае пропадут.

5. Можете ли вы в одно время писать несколько вещей?

Вот этого я категорически не могу. Много раз пробовал, ничего хорошего не получалось. Любая вещь, если, конечно, ее писать, а не бубырить левой ногой, поглощает автора целиком, ни на что другое сил уже нет.

Правда, тут присутствует любопытный момент. Когда я пишу беллетристику, мне довольно часто приходят в голову интересные аналитические соображения. И наоборот: обдумываешь некий концепт, и вдруг выскакивает идея повести или рассказа. Видимо, на контрасте. Ну – складируешь ее в архив, чтобы вернуться к этому позже.

А потом она выцветает.

Если бы можно было жить несколькими жизнями одновременно!

6. Есть ли среди Ваших творений такие, за которые Вам стыдно?

Мне неприятно видеть в свободном чтении все мои ранние произведения. Хочется, чтобы все они куда-нибудь провалились и чтобы их не видел – никто никогда. Дважды я пытался вычистить их из интернета, но оба раза какие-то странные люди ставили данные тексты обратно. Ужасно, если о тебе будут судить по детским каракулям, по тому, что ты уже давно перерос. К счастью, я успел уничтожить, не напечатав, около сорока ранних рассказов, четыре повести и роман. А то было бы еще хуже.

7. Как Вы считаете, что важнее всего в литературе?

Сама литература важнее всего. Ведь текст автора – это его маленькое бессмертие, то, что будет существовать независимо от него. И писатель как человек интересен бывает только тогда, когда интересны его произведения.

8. Кого из писателей или поэтов вы считаете достойным уважения?

Таких авторов у меня сорок или пятьдесят. Думаю, нет смысла перечислять их всех. Я вообще уважаю каждого, кто написал хотя бы одну хорошую книгу.

А если говорить о современных российских фантастах, то это, прежде всего, Андрей Лазарчук, Марина и Сергей Дяченко, Олег Дивов, Тим Скоренко. С большим уважением я отношусь и к Сергею Лукьяненко. Конечно, для меня его произведения слегка не по возрасту, но у него какая-то чудесная, просто волшебная интонация, благодаря которой из муторной повседневности проступает магический, но совершенно реальный и достоверный мир.

9. Что Вы считаете самым трудным в жизни?

Жить так, чтобы жизнь была жизнью, а не временем случайного пребывания на земле.

10. Что Вам дает творчество?Вы чем-то жертвуете ради него?

Жертва чем-либо ради творчества – это популистский миф. Он придуман теми, кто до собственно творчества не дорос. Это выторговывание привилегий за то, чего в действительности не имеется. Если же человек обладает настоящим творческим даром, то и жертвовать ради него ничем не нужно – он просто в этом даре живет, даже не подозревая о том, что другие рассматривают это как жертву. Думаю, что Ван Гог даже в сумасшедшем доме был счастлив, потому что мог создавать то, на что, кроме него, был не способен никто.

11. Над чем Вы работаете сейчас? Каковы дальнейшие творческие планы?

Я недавно закончил книгу рассказов. Почти все они представляют собой различные версии будущего – и близкого, и среднего, и достаточно отдаленного. Причем все они, как мне кажется, обладают признаками подлинного реализма: неизвестно, будет ли так, но так вполне может быть.

И сейчас меня интересует только одно: удастся ли эту книгу опубликовать.

Печататься становится все трудней и трудней.

Однако уже движется, насыщаясь эмоциями и фактурой, некий новый роман.

12. Вставляете ли вы самого себя в произведения, основаны ли некоторые ваши персонажи на авторе, сюжеты – на личном опыте?

Многие мои персонажи имеют черты моего собственного характера. Иначе, по-видимому, и не может быть. Если не ощущаешь себя хоть чуть-чуть Раскольниковым, то никогда достоверно Романа Родионовича не напишешь. Творчество – это вообще управляемая шизофрения, когда держишь в своем сознании множество людей, ситуаций, миров и во многом живешь там, а не здесь.

13. Сериальность это благо или вред для автора?

В литературе – это, как правило, вред. Я практически не знаю случаев, когда бы продолжение удержалось на уровне первой хорошей книги. Обычно оно гораздо слабее. Исключением являются, может быть, только «Дозоры» Сергея Лукьяненко, да и то в последних романах этого цикла чувствуется явная авторская усталость.

Зато неожиданно преобразились телевизионные сериалы. Если раньше это «мыло» просто невозможно было смотреть, то теперь некоторые из них представляют собой настоящие творческие достижения. На мой взгляд, они стали уже не сериалами, а романами, только исполненными не в тексте, а в визуале.

Видеороман – феномен, который, мне кажется, еще по-настоящему не осмыслен. Но возможно, что именно он будет вскоре занимать лидирующие позиции и в масскульте, и в культуре вообще.

14. Как Вы относитесь к критике?

Достаточно равнодушно. Многие критики, по-моему, занимаются не столько литературой, сколько собственной литературной карьерой. Они распределены по тусовкам и обслуживают конкретных авторов, получая взамен мелкие литературные дивиденды. Особенно интересно критиков не читать, а слушать: устная речь, в отличие от письменной, которая обдумывается и правится, сразу же выдает человека: и слабую начитанность, и неумение осмыслить литературный поток, да и просто – невысокий уровень интеллектуальных способностей.

В целом современной критике сказать нечего: она лишь сбивает пену, которая тут же лопается и оседает.

В принципе критика могла бы стать навигацией в безбрежном океане литературы. Но как раз эту важнейшую функцию нынешняя критика не выполняет. Берешь расхваливаемую критиками книгу и бросаешь ее после первых 30 – 40 страниц: невозможно читать.

15. Если бы Вы могли выбирать, в мире какого из своих произведений жить, что Вы выбрали бы?

Тут я сильно задумался. Если честно, то мне не хочется жить ни в одном из своих миров. Я ведь в действительности не создаю миры по демиургическому произволу. Мои миры уже существуют в виде эвентуальной реальности, а я лишь по мере литературных способностей воплощаю их в тексте.

Пожалуй, единственное произведение, внутри которого я чувствовал бы себя естественно – это «Боги осенью», романтическое повествование о любви. Тем более что это не столько фэнтези, сколько «петербургский роман», где, как мне кажется, присутствует соответствующая магическая атмосфера.

Много лет хочу написать продолжение этого романа, но там придется переносить действие на другую планету, а я не уверен, что смогу с таким антуражем справиться.

16. Если бы кто-то взялся писать фанфик к какой-либо из Ваших книг, как бы Вы к этому отнеслись?

Как к тяжелой болезни. Зачем тратить время на чужое, если есть умение написать свое? А если такого умения нет, то и за чужое браться не следует: ничего толкового не получится.

17. А если бы Вам предложили экранизацию Вашей книги, но какой-то одной, то какую бы Вы выбрали?

Я бы тут же спросил: а нельзя ли экранизировать сразу пять или даже шесть произведений? И предложил бы из традиционной фантастики «Некто Бонапарт», «Изгнание беса» и «Телефон для глухих», а из петербургской прозы «Альбом идиота», «Сад и Канал», «Боги осенью». В общем, предоставил бы выбирать режиссеру. Хотя, судя по качеству современной российской кинофантастики, уж на что на что, а на вкус российских режиссе­ров полагаться нельзя.

А еще хотелось бы предложить такие вещи как «Мелодия мотылька», «Оптимум», «Зимний букет», «Издалека». Кстати, три последних произведения еще не опубликованы.

18. Какого своего героя Вы бы хотели сыграть в экранизации? И почему?

Единственный счастливый персонаж, среди всех мной созданных, это главный герой романа «Боги осенью». К тому же это герой романтический, герой, нашедший в жизни любовь. Вот его я и хотел бы сыграть. Только боюсь, что из этого ничего не получится. Актерских данных у меня совершенно нет. И потом есть ведь большая разница: на самом деле любить или сыграть любовь в свете «юпитеров». Я даже не понимаю, как это – последнее – сделать.

19. Хотелось бы Вам написать книгу в соавторстве? Если да, то с кем?

Я не представляю, как можно писать в соавторстве. И Бориса Стругацкого расспрашивал, как они пишут с братом, и Андрея Лазарчука, как он сотрудничает с Михаилом Успенским. И все равно понять не могу. Наверное, есть авторы, совместимые друг с другом, образующие творческий резонанс, и авторы абсолютно несовместимые – буквально ни с кем. Я, видимо, отношусь ко вторым.

Хотя сам я пишу очень медленно, и мне жалко, что выдыхаются и пропадают идеи, которые я просто не успеваю реализовать.

20. Какие концовки книг у вас любимые?

Еще в юности меня поразила последняя фраза из повести Достоевского «Белые ночи»: «Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»

А вообще проблема последней фразы не так проста. По-моему, она, даже будучи абсолютно нейтральной, должна все же нести в себе отзвук главной идеи романа. Тогда возникает чувственное и смысловое эхо, усиливающий восприятие. К тому же я по себе знаю, что если последняя фраза рассказа, повести или романа есть, то будут и сами – рассказ, повесть или роман. А вот если последняя фраза не возникает, то – еще неизвестно.

21. Возникает ли у Вас желание переписать какое-то из своих произведений?

Я отношусь к тем авторам, которые дорабатывают свои произведения, даже если они уже давно напечатаны. Хотя, например, Борис Стругацкий, считал, что этого делать не надо. Но были и другие учителя. Алексей Толстой переработал все свои ранние произведения. И, вероятно, правильно сделал – читать их можно до сих пор. Исаак Бабель говорил о своей «отвратительной работоспособности», заставлявшей его многократно дорабатывать уже написанные рассказы. А Гоголь, согласно легенде, считал, что каждое произведение надо переписать девять раз – священное число – только тогда оно будет звучать. Кстати, по­советовал бы многим авторам прочесть первую (опубликованную) редакцию гоголевской повести «Портрет» – она существенно отличается от окончательной, и, по-моему, окончательная версия намного лучше.

К сожалению, я не Гоголь, и у меня просто нет сил переписывать свои произведения по девять раз. Хотя, по-моему, следовало бы. Однако я лет пятнадцать назад существенно доработал многие свои ранние произведения – разумеется, те, которые вообще имело смысл дорабатывать. И мне кажется, что они тоже стали гораздо лучше.

22. Хотя, по словам классика, «голодать русские писатели привыкли» ©, все же задам вопрос: способен ли писатель прокормиться в нынешних реалиях своим творчеством?

Жить на литературу сейчас невозможно. Гонорары авторов смехотворные, под стать тиражам книг. Правда, так было всегда. Пишут ведь (авторские книги) аж с VII века до нашей эры (я отсчитываю это событие с Гесиода), а приличные гонорары авторам платили всего 150 лет: с середины XIXдо конца XX века. Так что нынешний кризис вполне естественен: литература после полуторавекового расцвета вернулась к своему первоначальному состоянию – она стала уделом элит.

К счастью, меня в свое время вдруг озарила интересная мысль: стать аналитиком, то есть обрести дополнительную профессию. И должен сказать, что после обвала книжного рынка меня это в известной мере спасло. Уже много лет я делаю заказные аналитические разработки, что представляет собой хорошее дополнение к скудным литературным доходам.

К тому же аналитика странным образом связана с литературным творчеством. Из нее вдруг рождаются идеи для беллетристических произведений. Особенно – для произведений о будущем, которое меня всегда очень интересовало.

23. Что Вы можете сказать насчет участия в различных конкурсах? Стоит ли этим заниматься или это лишь бесполезная потеря времени?

Сейчас развелось такое количество микроскопических премий и конкурсов, что кажется, уже не осталось автора, который бы хоть где-нибудь не победил и хоть какой-нибудь премии не имел. Кругом сплошные лауреаты. Сложность в том, что лауреатов много, а читать по-прежнему нечего. Не следует обвинять в этом авторов: каждый хочет прибавить к своей фамилии красивую завитушку, чтобы выделиться из литературно пелетона.

Другое дело, что почти все крупные премии приобрели чисто карьерный характер: тусовка награждает своих. Художественные достоинства при этом значения не имеют. Открываешь лауреата «Букера» – и выясняется, что это редкая занудь. Открываешь «национальный бестселлер» и думаешь: ну кому в голову пришло назвать бестселлером эту унылую, мутную и банальную хрень. Ничто так не дискредитирует сейчас литературу в глазах читателей как подобные премии.

24. Есть ли, по Вашему мнению, смысл в различных тренингах для писателей, мастер-классах от корифеев жанра?

Тренинг (лучше бы – семинар) – для молодых писателей чрезвычайно полезная вещь. Каждый начинающий автор совершает типовые ошибки и проходит довольно много времени, прежде чем он их как-то осознает. А может и не осознать никогда. Грамотный «корифей» может сэкономить ученику несколько лет бесплодной работы.

Однако есть и оборотная сторона медали. К сожалению, подобные семинары часто ведут люди, которые не только сами не умеют писать, но еще и почти ничего не читали. Да просто – не слишком умные. Как сказал однажды Борис Стругацкий: «Учеников воспитать можно, но кто воспитает учителей?».

Вот в чем проблема.

Кроме того, если вы видите объявление в интернете «Как написать и издать книгу за три месяца?», это можно сразу сливать. Это для идиотов. Ничему толковому вы там не научитесь.

25. Как Вы видите свое личное писательское будущее? Скажем так, какой вершины в писательстве планируете достичь?

Мне хотелось бы написать книгу, которая понравилась бы Юрию Тынянову, Юрию Трифонову, Грэму Грину, Умберто Эко… Вот тогда я мог бы сказать, что не зря сел за пишущую машинку или за клавиатуру компьютера.

26. Чего больше в писательском успехе: упорного труда или таланта?

Ну это просто: должно быть и то, и другое. Конечно, не имея таланта, вообще нет смысла писать. Однако замечу, что и без сумасшедшей работы талант, скорее всего, зачахнет. Он будет подобен растению, проклюнувшемуся на скудной почве: выпустил два-три листка – и завял. Бодрийяр не зря высказал вроде бы парадоксальную мысль: «гений – это количество». И Жюль Ренар не зря написал: «искусство делают волы». Я вообще убежден, что профессиональным писателем может стать почти любой человек. Подчеркиваю: не великим писателем, не популярным писателем, а именно профессиональным. То есть автором, который может придумать интересную идею, собрать по ней крепкий сюжет с яркой фактурой и написать это хорошим, выразительным языком. Нужно только работать. Большинство начинающих авторов писателями не становятся, просто потому что по-настоящему не работают.

Добавлю к слову, что гнать безразмерную сериальную фэнтезню – это не значит работать. Это значит лишь – гнать безразмерную сериальную фэнтезню.

27. Какова, по-Вашему, формула удачной книги?

Универсальной формулы успеха нет, и никогда не будет. Все эти якобы формулы создаются исключительно задним числом, когда какое-либо произведение внезапно становится бестселлером мирового класса. Они верны лишь для прошлого, но не для настоящего или будущего. Каждая эпоха создает свою незримую формулу. Точнее ее создает автор, часто даже не подозревая об этом. Однако такая формула верна лишь для данного произведения и лишь в данный момент.

28. Должен ли автор учитывать в своих текстах политическую конъюнктуру?

Это уж как сам автор захочет. Правда замечу, что все большие писатели, так или иначе, откликались на «текущий момент». «Бесы», толчком для которых явилась «нечаевщина». «Отцы и дети», отразившие феномен «русского нигилизма». «Война и мир», «Тихий Дон», «Дом на набережной»… Российская атмосфера всегда была пропитана текущей политикой, и каждый автор – вольно или невольно – дышал этим воздухом. Однако выразить политический вкус времени удается немногим – для этого необходим особый талант.

29. Задайте сами себе вопрос, которого Вам ни разу не задавали на интервьюировании и ответьте на него.

Меня ни разу не спрашивали – а нравится ли вам жить?

И хорошо, что не спрашивали.

Потому что если бы мне такой вопрос задали, то – честное слово – я не знал бы, что на него ответить.

30. Вы не против того, чтобы Ваше интервью было включено в готовящийся сборник интервью?

Нет, не против, включайте.

31. Вы не против того, что Ваше интервью будет фактически коммерчески использоваться в сборнике, а Вы не получите за это ничего, кроме рекламы?

Тоже – не против.