Вероломство образов

...Да, разумеется, я его запомнил. Это был весьма примечательный молодой человек. Достаточно упомянуть, что он очутился в нашей галерее уже после её закрытия. Но давайте я всё-таки начну по порядку.

Может, наш музей и не сравнится с такими гигантами, как Лувр или Эрмитаж, но мы всё равно глубоко им гордимся. Наши экскурсоводы — и я в том числе — получили первоклассное образование и могут рассказать немало интересного об экспонатах заинтересованному зрителю. Конечно же, мы прикладываем немало усилий, чтобы приобщить посетителей к мировой культуре. Так что выставка работ Рене Магритта стала нашей гордостью.

Сами понимаете, в первый же день люди забили залы до отказа. Всё же этот бельгийский сюрреалист может поспорить в популярности с самим Дали. А обычный зритель любит его больше — сюжеты его картин кажутся гораздо проще, чем у великого мастера. В тот день к нам приходили с утра до самого закрытия. Последних посетителей пришлось уговаривать уйти. Каково же было моё удивление, когда я, совершая последний обход, обнаружил в одной из экспозиций этого юношу!

Он стоял перед «Великой Войной» и разговаривал сам с собой. Нет, я не расслышал, что он говорил, но складывалось впечатление, что обращается он к самой картине. Что изображено? Девушка с зонтиком, лицо которой скрыто букетом фиалок. Да, очень интересная работа. Почему я так решил? Он очень артистично жестикулировал — то словно приглашая героиню картины куда-то, то будто бы рассыпаясь перед ней в извинениях, отбивал ей поклоны… Когда я подошёл, он уже раскланивался с улыбкой на лице — вроде как, прощался.

Возможно, мне стоило тогда обратить на это внимание, но, поверьте — поработаете в музее с моё и не такого насмотритесь! Так что я просто завёл с ним разговор об искусстве и том, что он у нас делал. У парня оказался весьма нетривиальный взгляд на живопись. Так, Айвазовским он брезговал — говорил, воды много. Картины Босха он назвал «слишком громкими», а от Дали его, по его словам, клонило в сон. В целом, он обнаружил широкую эрудицию в плане классической реалистической живописи, и, насколько понял, сейчас он разбирался с сюрреализмом и после планировал заняться супрематизмом.

Рассудив, что, коль скоро юноша не поленился ради любви к искусству незаконно пробраться в музей, то его усилия должны быть вознаграждены, я решил провести краткую экскурсию персонально для него. Начать я предпочёл с «Любовников» — картины узнаваемой и не самой сложной. Да, на ней изображена пара с замотанными головами.

— Видите ли, Магритт очень интересовался вопросом того, что скрыто под видимым нашему взору, дихотомией видимого и невидимого, — начал я лекцию. — Про данную картину ходит легенда, будто бы на неё повлияло самоубийство матери художника — дескать, он стал свидетелем её извлечения из реки, и подол её ночной сорочки намотался ей на голову. Но это лишь миф, придуманный самим Рене для друзей. Более того, он рьяно отрицал попытки трактовать свои картины сквозь призму психоанализа, к которой подводят сторонники этой версии…

— Они же не видят друг друга, — прокомментировал картину мой юный спутник.

— О, да! — не замедлил ответить я. — Более того, они не могут даже коснуться друг друга. «Можно быть близко, но не ближе, чем кожа», как сказал один русский поэт. Но вдумайтесь — так ли часто мы видим людей такими, какие они есть «на самом деле»? Всякий раз мы замечаем в них лишь то, что хотим увидеть, и то, что они нам показывают. Намного ли мы отличаемся от этой пары с завёрнутыми головами? Но это не мешает им любить друг друга. Или, точнее, то изображение друг друга, которое они сами придумали.

— Мне кажется, у них одна тряпка на двоих, — заметил молодой человек.

— Очень интересное предположение, — поддержал я, — и интересным образом перекликающееся с романтической жизнью автора. Видите ли, со своей избранницей он связал себя узами Гименея лишь спустя шесть лет разлуки, и больше они не расставались… Впрочем, это уже отвлечённые соображения.

Мы прошли дальше, к «Голконде», той самой, на которой люди в деловых костюмах висят над городом.

— Они… не падают, — первым делом сообщил парень.

— Совершенно верно! — согласился я. — Скажу вам больше — они складываются в ромбы. Непосвящённому это не очевидно, но они воссоздают кристаллическую решётку алмаза — недаром картина названа в честь величайшей из сокровищниц, согласитесь? Кроме того, приглядитесь к ним повнимательней…

— Я вижу, что они не одинаковые, — перебил он меня.

— О, поздравляю! Немногие замечают это так быстро, — отметил я.

— Тут замечать нечего, они же… — начал мой собеседник, но почему-то прервался.

— Как вы, наверное, уже поняли, картина аллегорически изображает человеческое общество. На первый взгляд, люди — лишь разрозненные взаимозаменяемые детали в подвешенном состоянии, но стоит приглядеться, и заметишь, что каждый человек уникален и встроен в сложную и прочную систему, из которой его не так-то просто выкинуть, — зачитал я привычную лекцию, дожидаясь его реакции.

Но юноша почему-то не торопился продолжать своё высказывание, чем немало меня огорчил — мне казалось, что у него найдётся некая оригинальная идея. Мы прошли к следующей картине, «Ключ к полям». Нет, она относится к той же серии, что и «Условия человеческого существования»… Проще? Проще говоря, на ней изображено окно и осколки пейзажа, открывающегося из окна.

Мой слушатель долго вглядывался в эту картину. Я не стал ему мешать.

— Сначала я подумал, что разбита картина. Потом я решил, что разбито окно.Теперь я не знаю, что думать, — наконец огласил он свой вердикт.

— Да, Магритта беспокоила не только проблема видимого и невидимого, но и оригинала и копии. В сущности, чем искусно написанный пейзаж хуже окна, из которого он открывается? Человечество уже давно не нуждается в них исключительно как в источниках света, более того, преобладает искусственное освещение. И уж тем более оно не применяет окна как бойницы для оружия. Так в чём существенное отличие? И, с другой стороны, мы как-то сами собой подразумеваем, что, глядя на картину, мы видим место, изображенное на ней. Но, очевидно, это не так — мы видим образ этого места, его изображение, копию, если хотите так сказать. И она, как это обычно бывает с копиями, несовершенна.

— Но там птица, — возразил мне молодой человек. Я вгляделся в картину.

— Вынужден с вами не согласиться, мой юный друг, — с лёгкой укоризной ответил я, — По крайней мере, я не нашёл никаких птиц.

— Разумеется, не нашли. Она уже улетела, — с той же интонацией ответил мой собеседник.

Я подивился его остроумию, но продолжил.

— Вернёмся к картине. Получается, что пейзажная живопись — суррогат окон, ведущих в места, куда мы хотели бы попасть. Если по своей причуде мы совместим окно и картину, местность, нарисованную на картине и видимую в окне, то, по сути, ничего не изменится. Кроме того, что мы увидим копию, а не оригинал.

— Допустим, мы не знаем, оригинал перед нами или копия, — заметил юноша.

— Да, тогда мы сталкиваемся с парадоксом, близким к парадоксу Тесея — парадоксом дубликатов, — отозвался я. — Парадокс Тесея спрашивает, какой корабль настоящий «Арго» — тот, который им был до реставрации, или тот, что составлен из частей, убранных из «Арго». Парадокс дубликатов спрашивает, можем ли мы считать прежним объект — в экстремальном случае, человека — созданный с нуля, но в точности воссоздающий некий ранее существовавший? И как мы можем отличить оригинал от копии, кроме как по происхождению? Магритт в своих картинах намекает, что копия, неотличимая от оригинала, равнозначна ему. Если хотите, она становится оригиналом. Но в то же время, это невозможно из-за самой концепции копирования.

И вот мы наконец пришли к жемчужине выставки — «Вероломству образов». Да, это именно та картина, из-за которой вы меня вызвали. Мой единственный посетитель рассматривал её ещё дольше «Ключа к полям». Мне показалось, что он намерен изучить каждый мазок, и оставалось только дивиться такому фанатизму. Наконец он закончил досмотр и спросил:

— Извините, но что написано на картине? Я плохо читаю по-французски.

— Это не трубка, — с достоинством ответил я.

— Но… Это же трубка, — как и десятки человек до него, отреагировал он на это утверждение.

— Помните, я вам только что рассказывал про интерес Магритта к видимому и невидимому, к оригиналам и копиям? Так вот, эта картина непосредственно связана со всеми этими вопросами. На ней нагляднейшим образом изображена одно из величайших заблуждений человека — тождество объекта и символа. Казалось бы, на картине нарисована трубка. Но это не она, а лишь её образ, символ, подобно букве в алфавите…

— Но это трубка, — упрямо повторил юноша.

— Отнюдь нет! — с усмешкой возразил я. — Разве можно с этой трубкой сделать всё то же, что обычно возможно с трубками — взять её в руки, раскурить…

— Конечно, — с каменной серьёзностью посмотрел на меня мой юный собеседник.

Дальнейшие аргументы я слышал уже не раз от самых неожиданных людей, так что мне не требовалось их даже выслушивать.

— О, нет! Вы можете взять в руки саму картину, скрутить из нее самокрутку и раскурить. Это совсем не то же самое, что взять трубку, изображенную на картине…

— Нет, я говорю о самой трубке, — холодно ответил он.

Сказать, что дальнейшее меня поразило — ничего не сказать. Он подошёл к картине, протянул руку и… действительно взял её. Нет, вы не поняли. Не картину. Трубку. Он взял её, словно всё это время она лежала на полке, дожидаясь возвращения хозяина, и снял с картины. Затем он достал из-за пазухи кисет табака, засыпал его в трубку, вытащил спички и раскурил трубку.

Честно признаться, я потерял сознание. Я многое повидал за свою жизнь, но подобное для меня оказалось чересчур. Не могу сказать, сколько точно времени я провёл без сознания, но в себя меня привёл мой сменщик. Тогда мы и обнаружили, что знаменитое полотно пропало. На его месте остался лишь багет с пустым холстом.

Вы же уже видели запись с камер? Мы проверили их сразу, как только поняли, что случилось. В тот момент, когда юноша потянулся за трубкой, изображение пропало, оставив лишь белый экран. О, я вижу, вас это тоже удивило? Не помехи, не чернота — чистая белизна, как на мольберте художника перед началом работы. Я думаю, это тоже работа моего молодого спутника. В конце концов, если он смог снять трубку с «Вероломства образов», почему он не мог стереть — или, может, смыть? — картинку с видео.

Что? Вы подозреваете… Меня? Но зачем бы… И неужели вы думаете, что я рассчитывал бы, что вы поверите в столь невозможную историю? О, нет, подобно Тертуллиану, я утверждаю, что говорю чистую правду именно потому, что это событие слишком невероятно, чтобы ей быть. В каком смысле улики? Я… Я думаю, что мне следует переговорить со своим адвокатом...