Клуб для молодых писателей (30 и 31)

30

С того вечера Сьюзен Хайнц больше не числилась в списках клуба, и на следующий день она отправила рукопись в редакцию. Иосиф уже подходил к клубу, когда застал Ульриха с Джутой: они стояли на крыльце и курили.

— Овца! — говорил он. — Мамаша ее мне снова предъявляет: «Дочку мою испортили, а теперь на улицу выгнали. Да я вас всех позакрываю!» Короче, в полицию на нас собирается писать.

Джута ахнула.

— Так неужели клуб закроют?

Ульрих затянулся.

— Вот я и хотел с тобой поговорить. Если фрау Хайнц действительно обратится к органам по поводу незаконного материала, то у нас будет как минимум три-четыре проверки. Редакцию ты закрываешь, со стендом и рукописями мы что-нибудь придумаем. Снова все откроешь, когда шумиха уляжется, поняла?

— Да... Эх, мы как движение Сопротивления в Третьем рейхе.

— Угу. А все из-за той овцы и ее непризнанного шедевра.

Ульрих повернул голову в сторону Иосифа. Тот помахал рукой и хотел уйти, как вдруг директор сказал:

— Вечером приходи, будет собрание.

Поэт кивнул и направился домой.

...Тем же вечером пришло много народу. Ульрих кое-как угомонил толпу и рассказал суть диалога с Джутой, вызвал тем самым настоящий ажиотаж. Слышались крики, угрозы и ругательства. Директор клуба дождался, когда толпа утихомирится, и продолжил:

— В общем, будьте готовы к тому, что Анна Хайнц напишет заявление в полицию или даже в прокуратуру. Здесь уже ни мы, никто из нас ничего не сможет сделать. Придется потерпеть проверки. Придется обойтись без редакции. Но мы вернемся в прежнюю колею, когда все закончится. Надо только потерпеть.

Толпа загудела пуще прежнего, и Ульрих в бессилии сел. В итоге нормально поговорить не удалось, и все разошлись по домам намного раньше обычного.

***

На следующее утро новости о конфликте между Анной Хайнц и молодежным клубом, а также о попытках Сьюзен подсунуть скандальную книгу издательствам разлетелись по всему городу. Благо на этот раз Иосифу не обивали порог журналисты.

— Мне звонил Ульрих, — сказал поэт во время завтрака. — Ему пришла повестка на допрос, и он завтра пойдет туда.

— Он спрятал стенд? — сказал Йозеф.

— Да, и все провокационные рукописи.

— Свои забрал?

Иосиф нахмурился.

— Зачем?

— Рано или поздно и у Ульриха, и у этой Джуты проведут обыск дома.

— Я думаю, они учтут это... Надо будет спросить.

— Лучше самому забрать, иначе чуть что — сразу влетит.

***

— Не волнуйся, Иосиф, Ульрих перенес все к нам в подвал, — сказала Жозефина.

Иосифу удалось с ней созвониться только вечером. Поэт облегченно вздохнул.

— Ну и слава Богу! Когда смогу забрать?

— Можешь даже завтра. Обыск проведут в библиотеке через три дня, если не раньше, пока оформят там все документы. Хотя... Думаю, из-за той ведьмы (то есть из-за Анны) дело пойдет намного быстрее. Кстати, слушал сегодня радио?

— Когда же? Некогда мне.

— Из-за отказа издательства публиковать провокации Сьюзен выступала по радио, читала отрывки из романа. Прямой эфир пришлось накрыть, но они разлетелись по каналам связи. Ее по-любому арестуют. Если не срок, так условно дадут.

— Да разве Анну это остановит? Скорее всего, нет, тем более машина уже запущена.

31

Сьюзен посадили под домашний арест — так передавали по радио. Но ни Иосифу, ни Ульриху легче не стало. Газеты так и пестрили заголовками: «ФРАУ ХАЙНЦ БОРЕТСЯ ЗА ДУХОВНОСТЬ МОЛОДЕЖИ!», «ФРАУ ХАЙНЦ БОРЕТСЯ ДО КОНЦА!» «А вот нужна ли борьба самой молодежи?» — никто не задавался подобным вопросом, по мнению поэта. Во всяком случае ему нет дела до журналистов. Утро началось с повестки в суд, который состоится завтра, по делу Эцэля Хайнца, в качестве свидетеля.

Иосиф думал об этом целый день. Его больше волновало поведение Анны, которая непременно там будет; по-любому снова учинит какой-нибудь скандал, обвинит поэта во всех смертных грехах и заявит на него в полицию. Он уже понял, как эта женщина общается — только через органы власти, не иначе. Йозеф оставался невозмутим, ведь скандалы с клубом его никак не касались и он мог спать спокойно.

А вот Иосиф скорее хотел со всем покончить. За ту неделю он выбился из колеи, не мог сосредоточиться ни на учебе, ни на работе. С последней он отпросился пораньше и заехал к Жозефине. Как оказалось, весь ее подвал был забит книгами и листовками. Рукописи поэта стояли ровной стопочкой на столе.

— Спасибо, — сказал поэт и поцеловал даму сердца.

Они немного помолчали.

— Иосиф, — сказала Жозефина, — завтра у вас двоих же суд?

— Да.

— У сына тоже нелегкий день: завтра в библиотеке и у него дома проведут все-таки обыск. Как я и говорила, Анна умеет ускорять процесс.

Иосиф вздохнул.

— М-да, надо набраться сил. Ну ладно, я пошел...

— Стой! — Она взяла его за руку и нежно проговорила: — Почему бы тебе не остаться? Мы же так давно не виделись, а тут еще столько забот и хлопот... Почему бы нам не побыть вместе хотя бы сегодня вечером?

Поэт покраснел.

— Даже не знаю... Я устал, надо подготовиться...

— Куда? Зачем? Иосиф, неужели ты не хочешь побыть со мной?

— Хочу, но...

— Что? Может, врача? — усмехнулась дама сердца.

Иосиф насупился.

— Я не больной. Со мной все в порядке.

— Тогда докажи это. Ради меня.

Жозефина поцеловала его сначала в щеку, а затем в губы и прижалась к нему. Поэт пробормотал: «Сейчас не самое лучшее время, поздно на дворе», но не сопротивлялся, когда она повела его в спальню.

***

«Какое бесстыдство!» — воскликнула бы мать, если бы узнала, как провел ночь Иосиф и в каком настроении поехал на суд — румяный и довольный. Для поэта ее слова, как и образ крупной женщины в сарафане, остался в глубинах памяти. Никто его не видит, никто ему ничего не скажет. Иосиф улыбался. Рядом сидела Жозефина в красном платье, такая же румяная, а в сторонке лежал кейс с рукописями, дабы по несколько раз не возвращаться за ним. Часы показывали без пятнадцати десять — скоро начнется суд. На мерседесе поэт и его дама сердца доехали до здания суда, возле которого уже толпился народ. Дул ледяной ветер, опавшие листья прилипали к ногам, по лужицам то и дело проходила рябь. Йозеф же стоял в сторонке и курил. Иосиф поздно вечером позвонил ему и сообщил о ночевке у дамы сердца, на что Ренау усмехнулся, но не стал ничего говорить.

Он кивнул Иосифу и Жозефине, указал на толпу и сказал:

— Вот она, приехала тут и начала каркать перед журналистами.

— ...Сын попал под дурное влияние общества! — слышался знакомый голос. — К сожалению, в преступлении мы готовы обвинить преступника, при этом даже и не подозреваем, какие причины сподвигли его на это. Разве может быть виноват только один человек? Я считаю, что нет. Я считаю, за одним преступлением кроется упадок нравственных устоев в нашем обществе...

— Извините, — сказал один журналист, — а как вы прокомментируете скандальную выходку вашей дочери? Она знала, что читать подобные произведения по радио — преступление?

— Я могу сказать лишь так: на подобные поступки влияет соответствующее окружение. Знаете, все те игры на спор, кто кого...

— Ваша дочь, насколько мне известно, — сказал второй журналист, — под домашним арестом. Что она говорит о ситуации в целом?

— Она осознала свою ошибку и сожгла на моих глазах роман. Также Сьюзен просит прощения, и я ее, как мать, понимаю. У нее есть шанс все исправить, а вот у сына... — На ее глазах блеснули слезы. — Извините, скоро начнется заседание.

Анна бросилась наверх, следом поплелся Вельгус. Журналисты остановились у входа и загудели. Иосиф, Йозеф и Жозефина незаметно попытались пройти мимо них, однако не получилось.

— Уделите минуту!

— Можно интервью?

— Да стойте!

Однако все трое ринулись ко входу и скрылись за дубовой дверью.

Продолжение следует...

(некоммерческое использование, DMCA Contact Us)