Полигон. Часть I

Проект, длившийся ровно 5 лет. То, что Винт, предлагая свою идею нам троим, назвал "разминочный проектик, недельки на две" и "курс молодого бойца", насквозь прошло через самые непредсказуемые годы жизни каждого из нас. Легкий старт дал примерно половину проекта, оставшаяся часть работы стопорилась, сплошь сопровождалась всевозможными метафизическими препятствиями. Каждый находился в "своем" периоде жизни, личном процессе становления (который, в общем, ни у одного из нас и не закончился). И многое делалось, но действительно мы продвигались по проекту только в редкие моменты достигнутого определенного равновесия.

Гибель Винта забрала силы и дала определенное понимание необходимости и неизбежности завершения работы любыми средствами. И вот, работа завершена 21 декабря 2010 года.

Памяти Влада Виноградова.

Часть первая

I.

Сегодня мама готовит пирог.

Уже пора домой, но Тим сказал, чтобы я накопал червей для рыбалки. Тиму почти десять лет, и он командует. Он мне и удочку сделал из орешника. Только где черви, я не знаю, должно быть, попрятались. Я и банку с собой не брал, так просто пошел посмотреть. Когда мы с Тимом червей раньше искали, то ходили на ферму, но она далеко. А сейчас я нашел в земле одного маленького, но он совсем худой. А когда с Тимом ходили, черви были что надо! Толстые, красные, скользкие. Шевелятся быстро-быстро. А если червяка разрубить, то он не подыхает, а получается два червяка. Тим сказал, они так и родятся. А я тогда взял одного и порубил его палочкой на много кусочков, но они долго не стали жить, подохли. Наверно, они родятся, только если напополам.

Интересно... Я еще и бабочек пытался ловить для рыбалки, но поймал только одну, да и то у себя дома. Мама сказала, что это моль, и чтоб я ее выбросил. А я хотел выбросить, но ненарочно задавил, бабочки совсем мягкие.

Я уже иду домой, скоро буду есть пирог. А это наша яблоня. На ней яблоки не растут,
она еще маленькая. Как я, но больше. А вдруг яблоки уже выросли, может, она уже и большая? Ух, по ней муравьи ползут! Одни вверх, другие вниз. Я муравьев знаю, но раньше было неинтересно, ходят они себе и все. И Тим говорит, что на муравьев рыба не клюет. А почему они на нашей яблоне? Может, они наши яблоки воруют? Муравейники же внизу, что им здесь надо? Маленькие сами, как сера на спичке. Черные, головка маленькая, а брюхо раздутое, толстое. Лапки как волосинки. А из головы усики торчат. Или рожки. Не, они яблоки не съедят, они от одного крохотного яблочка лопнут. А вдруг они маленькие, а все равно взрослее меня? А я все равно сильнее. Вот один семечку тащит! Подожди, помогу.

Хватаю семечку и на спину ему. Наверное, слишком сильно надавил, как бабочку-моль! Муравей лопнул и белыми кишками из живота к коре прилип. И семечки ему теперь не надо. А другим? Вон их тут как много. Вот еще один, возьми семечку. На, возьми. Не хочет, убегает, глупый какой. А я ему пальцем сейчас путь закрою, вот, а сверху семечку положу. Ой, и так не получилось: семечка прилипла, но тут же раз – и вниз упала. А муравья и нет.

Но я тебя найду. Ага, вот он среди других муравьев. Стой! Слишком сильно я в него
пальцем ткнул. Прямо так и разрубил его. Брюшко вниз улетело, а головка оставшимися лапками вперед ползет. Интересно получается – муравьи могут как черви! Оторвал головку, и через некоторое время должно новое брюшко вырасти!

Надо домой взять, проследить, как это получается. У меня коробочка с собой есть –
муравья положить. Хорошая коробочка, деревянная. Я туда все ценное собираю. Там у меня настоящий доллар серебряный – дядя Мартин подарил. И Чарли Чаплин там из газеты вырезанный. И машинка маленькая, металлическая – называется Додж. А еще там есть жвачка Блиббер-Блаббер. Очень редкая и дорогая. Тетя Сьюзен дала на Рождество. Остался совсем небольшой кусочек. Она очень липкая, прилипает к зубам. Но очень дорогая. Я хочу ее сохранить до следующего Рождества.

Подбираю еще муравья. Разделываю пальцами на две части и складываю в коробочку. А Блиббер-Блаббер он не съест? Вроде не должен. А остальным муравьям как будто и все равно, что ихний пропал. Все так же одни вниз, другие вверх по дереву.

Палец ставлю, чтоб те, кто наверх, не прошли, а они по пальцу лезут и дальше. Вот
вы какие! Поднимаю палец вместе с муравьем, который не успел через него перелезть.
Муравей бегает по пальцу, а потом и по ладони быстро-быстро, а бежать ему
некуда. А морда у него как у мистера Хегерта. Все в классе зовут Хегерта старым
тараканом, а он не таракан, он муравей! Ну и кто теперь главный, мистер Хегерт? Получай пинка! Я щелкаю Хегерта, и он летит в траву. Как капля грязи.

Нет, он не Хегерт! Просто все они немцы. А тот, которого я поймал, главный немец
Вилли Гельм. Я когда был совсем маленький, папа плавал на пароходе воевать с Вилли
Гельмом. А теперь я почти большой и сам поймал немца Вилли. Теперь посмотрим, как он в тюрьме будет на двоих делиться. А-а-а! Немцы, прилезли на нашу яблоню!

Делаю из пальцев рогатку. Нет, ноги. Раз-два, раз-два ногами. Раз немец, два немец, раз немец, два немец. Четырех немцев я убил. А вот этого – щелчком. Нате, нате, дряни! Муравьи сминаются, лопаются, я их давлю, а они все равно шевелятся. Раз-два, раз-два! Скольких я победил уже! Накапливаю слюней во рту и плююсь на немцев. Один
тонет под слюнями сразу, а другой только лапкой зацепился, а оторваться все равно не
может. Нет, неинтересно, они слабые. А в плен взять не получается, бегают быстро.
Раздавить легко, а живым в плен взять – не выходит.

Ну, постой же! Как будто и не замечает... Погоди, говорю! Заграждаю дорогу ладонью. Куда так спешишь, я тебе сколько кричал? А муравей не слушает, по руке лезет. Вот ты и попался! Поднимаю ладонь, надо пленного рассмотреть, а он как назло бегает. Да стой ты! Пытаюсь придержать пальцем. Немножко совсем задеваю, а в пальцах еще один бесполезный трупик. Вот беда, я только дотронусь, а они дохнут.

Надоело вас атаковать, все время я побеждаю! Давайте теперь вы! Ставлю пальцы
около ряда муравьев. Ага, наконец-то поняли, поползли на пальцы. Здорово, опять
интересно! Я даже пальцы не убираю. Вот уже четверо на руку забрались. Ай, дряни! Кусаются! А-а, кыш, вот вам! Разлетелись. А от одного брюшко оторвалось, а голова зубами вцепилась. Руку щиплет теперь. Я же играл, они не по правде немцы, зачем они так? Не слушают, пальцы не видят и продолжают ползать как раньше. Ничего они не старше меня. Глупые совсем. Непонятно чем занимаются, как будто им платят за это.

Ура, поймал все-таки живого! Эй, ты, сколько тебе платят? Двадцать долларов? Нет,
вон какой большой, наверно, целых пятьдесят. А он еще и челюстями пытается меня покусить, ну вот тебе. Тихо трескает, как будто кусочек скорлупы. И не заплатят ему теперь пятьдесят долларов.

Ладно, надоели вы мне. Зато вы лучше, чем черви. Посмотрю потом, как Вилли Гельм
будет на двух Гельмов вырастать. Мама пирог уже сделала, наверно. Не скучайте пока, я еще вернусь.

Я вернусь...

II.

Привет, малышка!

На этот раз пишу тебе из очень красивого города Севастополя. На этой открытке он изображен сверху и весь как на ладони, так что ты сама можешь в этом убедиться. Рано утром я приехал сюда на автобусе, когда ты еще, наверное, спала. За целый день я натоптал ноги так, что теперь пишу, закинув их на спинку кровати, поближе к окну, чтоб обдувало.

Во время последнего перехода я сделал много красивых фотографий и с нетерпением жду, когда смогу их напечатать и показать тебе. У каждой из них есть история, с некоторыми связаны даже самые настоящие приключения. И, когда вернусь, я расскажу их тебе, не упуская ни одной подробности.

В этом городе я остановился у одной старушки, с которой случайно познакомился на рынке. Она очень похожа на ту добрую волшебницу из сказки про Элли. Я рассказал ей про тебя, и она очень захотела с тобой познакомиться. И кто знает, может, следующим летом мы вместе соберемся и приедем к ней в гости.

Здесь темнеет очень рано, и, хотя сейчас только начинается вечер, из окна уже можно разглядеть звезды. А какие они здесь! Невозможно удержаться, чтобы не попробовать ухватить одну из них рукой... А еще они здесь падают гораздо чаще, чем в нашем городе, так что сюда можно приезжать хотя бы даже только за загадыванием желаний.

Что-то я слишком разговорился! На этом закончу письмо, а то потом не о чем будет рассказывать. Сейчас пойду к морю. (Про ракушки я помню!)

И, пока осталось место на открытке, передаю тебе цветок, какого нигде больше в мире не найдешь.

Будь умницей!

Целую. Папа.

Последнее слово подчеркнуто. На оставшемся пространстве картона, предположительно, изображено растение. От стебля, разделившего лист своей линией, отходят два листа. На конце – чашечка, из которой выходят пять лепестков треугольной формы.

Также в конверте находится сложенный пополам лист бумаги, разлинованный в клетку. Почерк тот же.

Я очень тебя прошу только об одном. Хотя бы постарайся держать себя в руках. Дочка ни в чем не виновата.

Пусть она прочитает открытку сама, и не надо после забирать.

Она взрослеет с каждой нашей перепалкой и вовсе не так наивна, как тебе хотелось бы думать.

Я закрыл глаза, глубоко втянул воздух и с выдохом вышел из интерпретационного транса. Полученные данные надежно сохранились в резервной области памяти. Затем я задвинул потускневший от времени кусок картона обратно в конверт и положил его в папку с надписью «для дальнейшего изучения».

Еще одна порция противоречивой информации. Предложения, не имеющие видимой связи друг с другом и зачастую не поддающиеся трактованию. Масса отмерших слов.

Вокруг меня повсюду письма из старого времени. Их слишком много, чтобы читать все без исключения, и я выбираю по дате, половой принадлежности, предполагаемому географическому положению отправителя и получателя. Повторы откладываются в объемный ящик у стены. Пока не удастся разгадать значение и значимость всех деталей содержимого писем, сообразно работать так.

Что нового можно добавить в отчет сегодня? Как вчера и неделю назад – ничего. Кажется, исследование зашло в тупик.

Не существует непреодолимых преград. В наше время это известно даже сосунку, произносящему свое первое слово, однако в данном случае решения проблемы как не было, так и нет. Более того, не представляется возможным определить саму проблему.

Что я ищу?

Мои действия становятся все менее обоснованными.

Но достаточно на сегодня. Надеваю комбинезон и покидаю здание с едва читаемой вывеской «Главпочтамт».

Двадцать восемь суток без погружения в сон – даже для моего тренированного организма достаточно серьезное испытание. Сперва показалось правильным отключиться прямо там, но внимательные взгляды двух контролеров на выходе, официально охраняющих почту, а на деле следящих за моими действиями, убедили в обратном. Понятно, что у них какое-то особое распоряжение на мой счет, и, похоже, они стараются этого не показать. Именно поэтому нужно все время быть настороже. Очнуться в одной из лабораторий Объединения в качестве головы, отделенной от тела и помещенной в банку с физраствором, никак не входит в мои планы.

Сообщение о том, что я отправляюсь в другой сегмент для проверки кое-каких данных по исследованию, контролеры встречают молча. Поворачивая за угол, замечаю, что один из них следует за мной. Теперь нужно оторваться так, чтобы это выглядело случайностью. Если организаторам исследования не понравится мое поведение, меня могут и устранить. Тем более, я уже долгое время не могу внятно ответить на их все более настойчивые вопросы о том, что они получат в результате моих поисков.

Сегмент, в котором располагается только что покинутое здание, полностью заброшен. Некогда здесь велись боевые действия. Пятиэтажные бетонные строения были почти полностью разрушены, а улица заросла деревьями, среди которых темнеют искореженные пласты асфальта. Все, что могло зацепить взгляд других исследователей, уже давно найдено и изучено.

Я иду по заброшенной улице и чувствую на себе тупое внимание десятков глаз, то и дело посверкивающих из окон вместе с осколками разбитых стекол. Здесь обитают лишь потерявшие разум окраинные, не сумевшие реализоваться в Объединении и потому откатившиеся в развитии назад. Они легко пугаются, и их можно особо не опасаться, однако я решил не отрываться от преследователя прямо сейчас.

У окраинных тоже есть что-то вроде своего объединения, но весьма необычного, впрочем, как и все их существование. Голод постоянно сокращает их численность, но, будто примитивные животные, они не перестают плодиться.

Когда образовалось Объединение (в архивах этот период назван Возрождением), самые неприспособленные, не найдя себе места в новой среде, погибли или естественным образом мигрировали за его границу. Там они постоянно и обитают, все время рядом с цивилизацией, отходы которой не позволяют им сгинуть окончательно. Их отгоняли, они снова возвращались, и в итоге было принято решение просто наблюдать за ними как за потенциальной угрозой. У них нет лидеров, поэтому рассматриваются они как аморфная масса, не способная ни на какие по-настоящему организованные действия. Из отчетов по исследованиям и опытам над ними следует, что лобные доли мозга у них практически неактивны, и все, на что они способны, это простейшие действия, продиктованные основными инстинктами физического выживания. Те, кого принуждают покинуть Объединение, в первое время выделяются в среде окраинных, но вскоре превращаются в таких же односложных существ. Занимательный факт: даже самому слабому звену Объединения дается шанс стать лидером. Пусть даже лидером окраинных.

У самой границы сегмента взгляд привлекает выяснение отношений между двумя окраинными. Я остановился неподалеку в тени дерева и пригляделся. Окраинная женского пола сидела на бетонном блоке, держа на коленях детеныша лет трех. Перед ней стоял окраинный мужского пола. Все трое были завернуты в какие-то тряпки, и сквозь просветы в этом тряпье виднелась кожа, плотно обтягивающая скелеты. Детеныш неведомым образом заметил мое появление и выставил на меня широко распахнутые глаза, не издавая при этом ни звука.

Картина предстала довольно необычная, поскольку у окраинных, как правило, не бывает ни семей, ни других отношений сотруднического типа. Окраинная нечленораздельно верещала, а ее супруг молча раскачивался на ногах из стороны в сторону. Видимо, он в очередной раз не принес пищи. С каждой минутой вопль становился все громче, а амплитуда раскачивания окраинного пропорционально возрастала. Детеныш все это время сидел без движений, только иногда моргал, не переставая глазеть на меня. Вдруг по его телу прошла судорога, потом вторая. Не сразу я понял, что окраинная с силой сдавила шею детеныша руками. Когда его тело обмякло, она уронила на него голову и протяжно заскулила, судорожно дергая плечами. Самец, опустив голову, продолжал молча раскачиваться.

Я оттолкнулся от дерева и отправился дальше. Иногда даже эти, лишившиеся рассудка, существа принимают разумные решения.

На контрольном пункте мне сделали экспресс-анализ крови и провели беглый внешний осмотр. Меня не задерживают для дотошной проверки, а значит, имеют особые распоряжения от моего «хвоста», который не скрывал своего присутствия, но и не приближался вплотную. Теперь от преследователей можно отделаться. Мой прежний попутчик, скорее всего, не стал пересекать границу, но наверняка передал слежку другому.

Я без задержек получил свой байк и выкатился на улицы города.

В такое время мало кого встретишь на улице. Все жители на своих местах. Единая машина под названием Объединение не должна давать сбоев, а значит, каждая ее деталь отточена, проверена и установлена на свое место, обеспечивая максимальную эффективность общего процесса. Безукоризненная дисциплинированность гарантирует каждому ее члену стабильность и защищенность.

Контрольный пункт остался за поворотом. Теперь нужно крутить педали как можно активнее. На следующем перекрестке я чуть не въехал во внезапно возникшую на пути фигуру в комбинезоне поверх шерстяного свитера. На вираже я заметил, как рука незнакомца скользнула из кармана комбинезона, и в ней блеснуло лезвие. Оценив ситуацию, в следующий миг незнакомец спрятал его, но уже через несколько секунд я слышал за спиной обрывки фраз, обычно используемых контролерами в предупредительных целях, когда они собираются кого-то задержать. Совершая тактический поворот на следующем перекрестке, я зафиксировал в памяти картину происходящего и скрылся из их области зрения. Судя по всему, двое преследовавших меня контролеров заметили выпад незнакомца и теперь скручивали его, активно сопротивляющегося. Ему может прийтись худо, порядочные члены Объединения так вызывающе себя не ведут.

Повезло, оторваться удалось довольно легко. Я наклоняю голову и твержу раз за разом: «Я – Объединение. Общее Стремление и Закон – во мне».

Дальше двигаюсь со средней скоростью. Встряска утомленного организма не прошла бесследно: перед глазами, словно сигнальные ракеты, мелькают оранжевые и алые вспышки, контролировать сознание становится все труднее.

В моем случае ехать через наиболее патрулируемый центр – не лучшая идея. Поэтому я делаю дугу, растянув путь на несколько километров. Остаток дороги проходит без происшествий, и уже через час я въезжаю в Новый Северный район, еще не обустроенный, но уже очищенный от окраинных и готовый к застройке. Видимо, здесь планируется обычная промышленная зона, так как свежая территория находится под охраной, но без какой-либо степени секретности. И именно здесь я заранее нашел убежище для сна, чтобы никто не мог меня потревожить в единственно возможном беззащитном состоянии. Убежище представляет собой обыкновенную нишу под стеной одного из разрушенных зданий. Защита от дождя и любых случайных взглядов. Кому придет в голову специально в нее заглядывать?

Сон всегда возвращает немного назад, именно это мне и нужно. Перегруппировка сил, новая стратегия. Объединение хочет выгоды и вот-вот решит, что меня проще утилизировать, чем поддерживать это исследование. Даю им слишком мало, а знаю слишком много, чтобы продолжить обыкновенное существование.

Устраиваясь на постели из картонных коробок и отключая все ментальные блоки, я в очередной раз думаю, что на самом деле разгадать существа прошлого, отголоски мира которых я уже сотнями перебрал на почте, практически невозможно... без экземпляра этого вымершего вида. И, проваливаясь в забытье, я то ли тихо говорю, то ли громко думаю:

– Все решится, если найдется хотя бы один...

...Я стремительно ввинчиваюсь в черную пропасть. Движение происходит плавно, но никаких признаков замедления. Эфир – самое точное определение все глубже поглощающей меня среды. Как ощущение пространства, так и понятие о времени здесь отсутствует; тут не приходится думать о том, сколько еще осталось до окончания. Каждый момент – и начало, и конец. В каждом моменте – неотвратимость путешествия. Есть только ощущение разбухающего слоя черной непроницаемой субстанции между настоящим состоянием и поверхностью сознания. Эти мысли проносятся единым ощущением в момент погружения, и движение принимает новый характер. По-прежнему моя сущность выписывает вытягивающуюся серпантином спираль, но само эфирное пространство начинает пульсировать. В первый момент это обозначается как движение микроскопического молоточка у барабанной перепонки, но постепенно разрастается до возвратно-поступательных спазмов всего пространства. Эфир сжимается и разжимается с все большей амплитудой, и его уже нельзя назвать черным. Зрение и прочие основные вербальные чувства здесь не действуют, но я осознаю, как с каждым спазмом пространство словно подсвечивается, мерцает, и в определенный момент, когда нестабильность достигает мыслимого апогея, растущее мерцание сливается в единый световой поток. Я прорываюсь сквозь эфир и выстреливаю пулей в вакуумную бездну.

Это и есть выход. Исход. И, судя по всему, мне повезло, что я не развеялся в пустоте, перетертый эфиром в пыль. Хохот сотрясает меня, швыряет в истерике. Я сбрасываю маскировку и блоки перед всеми возможными объединениями и осознаю, что вновь становлюсь тем, кем являлся всегда.

Кто я? Ученый? Ха-ха! Сотрудничество с Объединением? Ха-ха-ха! Лучшая легенда – в которую поверил сам. Я открываю глаза и все еще сотрясаюсь в истерических судорогах, жмуря слезящиеся глаза от проникающего в нишу дневного света. Судороги постепенно стихают. Я уже полностью ощущаю свое физическое тело, лишь продолжает стучать в висках, и не спешит стихать шум в ушах.

– Очнулся? – слово прозвучало, будто передернутый за спиной затвор. Дерьмо! Какой свет может сюда проникать, когда я закрывал нишу обломком двери! Одним кувырком я выкатываюсь из ниши, ощутимо ударяясь затылком. Настолько ощутимо, что в глазах темнеет еще на несколько мгновений.

– Тише, тише, хотел бы – давно бы тебя прикончил.

Стоя на четвереньках, я щурюсь на сидящий на бетонной плите силуэт.

– Уже почти тридцать часов тебя жду... Все окрестности изучить успел. Занятное место, скажу тебе. Только тревожное. Тени в окнах шевелятся...

Фигура мельком оглядывается по сторонам.

– Да ты еще не вспомнил меня, – он скрипуче усмехается. Перекошенное оскалом лицо кажется очень знакомым.

– Тебе повезло, что я нашел тебя первым. Ты очень громко думаешь. Ну так как, нашел там что-нибудь, ученый херов?

Молчу, соображая. Остатки памяти, той памяти, до «сотрудничества» с Объединением, стремительно возвращаются.

– Говорил же тебе, ничего там не найдешь. Ладно, приходи в себя. Я-то времени не терял и нарыл кое-что действительно интересное. Только смотри, не разлеживайся. Время дорого, а путь ждет очень неблизкий.

«Крыса», – с невероятной четкостью возникает в сознании прозвище парня. Тот снова ухмыльнулся, и память окончательно вернулась ко мне.

Крыса прибился ко мне мальчишкой. Стоял необычно жаркий для осени день. Я потерял бдительность, и меня поймал Рыжий со своими ублюдками. При виде него у меня всегда сжимались кулаки. Этот мужик никогда ничего не делал наполовину, даже если делал неправильно и понимал это. Он был туп, но мало кто имел желание познакомиться с ним поближе, чтобы этим воспользоваться. У него имелся целый гарем, и чуть ли не каждую неделю на свет появлялся еще один щенок с редкими слипшимися рыжими волосенками на голове. И, хотя половина из родившихся помирала, за долгое время существования семейки выросло немало боготворивших папашу детишек. Они долго гнались за мной между холмов, а я никак не хотел бросать добычу, но в конце концов меня поймали, повалили на землю и стали бить. Затем, оглушенного, оставили лежать и начали готовить свой любимый ритуал Празднества Света. Как назло, было самое начало октября – Месяца Крови. Но мне повезло: в спешке рыжие оставили лишь одного охранника. Я сумел освободить связанные руки и привлек его внимание. Когда тот наклонился ко мне, ударом локтя я сломал ему нос и, привстав, пробил камнем висок. На шум моментально объявились остальные. Убегать было бессмысленно, и я швырнул свое тело им навстречу, и, когда все вдруг закончилось, увидел в клубящейся пыли силуэт. Отчетливо помню, как он вынул из спины одного из поверженных нож, вытер лезвие об одежду и пристально посмотрел мне в глаза. Рыжие волосы на его голове слиплись от крови, наверное, кто-то задел вскользь; тут нос ощутил запах пороха, и только тогда я увидел в руке заколотого пистолет...

Так нас стало двое, и еще долго ходили из уст в уста, обрастая подробностями, рассказы о том, как, шевеля обрубками рук и ног, полз Рыжий, извиваясь и откатываясь назад, но не останавливаясь ни на мгновение, стараясь как можно дальше уползти прочь от невысокого мальчишки и парня с тусклыми глазами, о которых раньше никто ничего не знал.

* * *

Город, в котором нет ни капли воды.

Снаружи жарко. Воздух плывет над потрескавшимся асфальтом, искажая привычные очертания, и кажется, что все это мираж, и настоящие – только пол в пятнах засохшей крови и шаги за стеной. Неподалеку, на давным-давно заброшенной стройке, медленно рушится дом, и сюда, в темноту комнаты уцелевшей многоэтажки, эхом спешат голоса осыпающихся перекрытий. Иногда улицу заволакивает пылью, но через некоторое время она оседает, и время вновь замирает. Только тень от сумевшего не упасть подъемного крана, как стрелка огромных солнечных часов, неспешно ступает мимо изъеденных ржавчиной автомобилей.

В этом безводном оазисе мы ждем уже шестой день. Половина запасов воды и продовольствия израсходована. Если люди пустыни так и не явятся, завтра возвращаемся.

Я вздохнул и отвернулся от окна. В дверном проеме показалась фигура, похожая на гигантскую улитку. Она пятится задом, останавливается в центре помещения и, выпрямившись, распадается на Крысу и его ношу. Крыса бросает на меня взгляд, оскаливается и снова хватает ворочающееся тело за ноги. На пороге мешковина, которая, кажется, намертво обмотала пойманного, цепляется за торчащий из пола гвоздь и ползет вверх, обнажая смуглый впалый живот и мелкие, словно иссушенные груши, груди. Крыса, не переставая улыбаться, с силой дергает тело на себя, отчего гвоздь впивается пленнице в спину и пропарывает кожу. Так значит, ее следы мы обнаруживали около своего лагеря после каждой ночевки. Бесшумная, стерва. Сколько ни ставили хитроумные ловушки – приманка всякий раз исчезала, будто сама собой, а от гостьи – лишь отпечатки босых ног на песке или пыльном бетоне.

Крыса потащил пленницу в угол помещения. Я снова повернулся к окну. Наверное, она кричала, своим криком раздирая горло в кровь, но слышно было лишь надсадное мычание, скоро сменившееся хриплым бульканьем. Трудно кричать, когда у тебя вырезан язык. Раздававшееся из ее глотки клокотание еще больше распаляло Крысу.

Скрип пружин развеял задумчивое состояние: Крыса упал на кровать в углу, удовлетворенно почесывая в паху.

Я достал из-за пазухи старинный нож, найденный накануне в этом же здании, и положил перед собой на небольшой деревянный столик. По лезвию бежит вязь непонятных символов, резная рукоять просится обратно в руки, хотя едва ли он может резать, разве что рвать. И ладно, сегодня так будет даже интереснее. Завтра еще предстоит последняя вылазка на место переговоров с детьми пустыни. А исход диалога с ними, если он вообще удастся, непредсказуем. С утра нужно быть в форме, а сегодня... Можно разрядиться.

Я смотрю на успокоившегося Крысу, затем подхожу к пленной. Та притихла. Нецелесообразно сейчас расходовать силы на сношение, зато хирургические забавы вполне подойдут для развлечения на этот вечер. Все равно, завтра ее уже нельзя будет держать при себе...

Как и в предыдущие дни, мы выдвинулись на встречу с пустынными еще до рассвета. Ежась от холода, быстро загрузили снаряжение в машину. На этот раз Крысе пришлось толкать ее каких-то сто метров, прежде чем мотор бодро затарахтел, и вдоль дороги за нами потянулся дымный шлейф.

Солнце еще не показалось, но горизонт пылает. От разрушенных кварталов безымянного города в сторону зарева прерывистым пунктиром устремилось практически исчезнувшее шоссе. Изуродованное трещинами и выбоинами, местами просевшее, кое-где совсем уже скрывшееся под слоем песка, оно служит скорее ориентиром в пустыне, чем реальной дорогой. Все-таки, повезло нам обнаружить в этом городе четырехколесный подарок из старых времен, иначе пришлось бы жариться целую неделю, ожидая жителей песков в условленном месте. Или прогуливаться по три часа туда и обратно к стоянке каждый день. Тогда запасы воды уже подошли бы к концу. Чего они тянут? Такие бессмысленных разговоров не заводят, значит, задержке есть причина. А может, они сами уже достигли цели?

Топлива осталось как раз на одну поездку до места и, возможно, обратно. Если они и на этот раз не явятся, сегодня же возвращаемся в жилые места.

Пока я борюсь с рулевым колесом, преодолевая всевозможные препятствия, Крыса, дымя сигаретой, в очередной раз выкладывает подробности дела. Я знаю почти дословно все, что он сейчас расскажет, но, как и прежде, не перебиваю его. Разговор – его способ согреться. А других общих тем, кроме плана действий, у нас никогда не существовало.

– ...Пустынные сами вышли на меня, – медленно, будто пробуя слова после долгого молчания, начал Крыса. – Та самая легенда, которую нам толкнул на сдачу со своим зельем тот пустынный шаман... В общем, в притоне, что на северо-восточной границе этой пустыни, я расспросил о ней скупщика. Тот сказал, что часто слышит байки об уцелевших еще со старого мира, бывшего задолго до становления новой истории. Но байки эти, по его же словам, как правило, травят набравшиеся завсегдатаи за стакан пойла. Истории переходят от одного к другому, обрастая такими подробностями, что слушают их разве что случайные новички. Ну и это... я намекнул скупщику, что если он сведет меня по теме с кем-то, кто словами не разбрасывается, его также ждет вознаграждение. Если хочешь чего-то от торгаша – посули ему выгоду, из-под земли достанет требуемое. В очередной раз в этом убедился. Ну и что... Когда через неделю я появился в этом заведении, он уже нашел мне кого надо. Того парня от пустынных мне пришлось ждать почти сутки. Когда он все же явился, то почти час еще ходил вокруг да около, прощупывая почву. Я прикинулся, что заинтересован в деле в качестве исполнителя. Ну и это... Видимо, изучив меня достаточно, он посвятил меня в подробности. И рассказал, что где-то в пустыне кто-то из их банды, полуживой, а вернее полумертвый – так как вскоре после этого, хе-хе, отправился к праотцам – в нехоженой части наткнулся на какой-то тайник. В этом тайнике, по его словам, хранится что-то, настоящий ключ к старому миру, который, возможно, сможет дать ответы на тысячи вопросов. Тогда я спросил, почему они до сих пор не проверили информацию от своего информатора. Он замялся, но в конце концов ответил, что им в таком деле наверняка может понадобиться профессиональный технолог. Ха-ха! Ты понял? Профессиональный технолог! – Крыса взахлеб засмеялся. – Всего-то и понадобилось в разговоре с этим дикарем вставить пару незнакомых ему слов... А уж когда я назвал твое имя, у него все сомнения отпали. И обещанный аванс увеличился втрое. Что-то их покойный разведчик такое рассказал, что они сами-то опасаются туда соваться... В общем, не важно. Главное – у нас появились дармовые проводники, и...

– Если ты не обратил внимания, – перебил я его, – никакие проводники так и не явились. Похоже, нас кинули. И еще не понятно, на что.

– Если б ты общался с тем парнем, то чувствовал бы, что они, кажется, заинтересованы в этом деле гораздо больше, чем мы.

– Кажется?

– Иначе не стали бы устраивать такую серьезную подготовку.

– Какую подготовку?

– Слушай, это пустыня. Тут время и пространство совсем другие. Поэтому их задержка еще ничего не значит.

Я знаю, что он прав, поэтому больше не возражаю. Крыса раздавливает тлеющую у фильтра сигарету о приборную доску. Я до упора нажимаю педаль газа, въезжая на последний холм. Дальше шоссе обрывается.

– Меня беспокоит то, что они нам предложили деньги за услуги, а не наоборот. Наемник в таком деле в любой момент может оказаться нежелательным свидетелем, – говорю я.

Одолев подъем, мы видим впереди, в конце спуска, растянутый тент, под которым приготовились ждать под палящим солнцем такие маленькие отсюда фигурки.

Крыса ощеривается и пристально смотрит на меня.

– Главное – мы с тобой знаем, кто на самом деле собрал эту экспедицию.

Переговоры с самого начала пошли совсем не так, как без устали предсказывал ранее Крыса. Пока мы пешком спускались с холма, фигуры под тентом не двинулись с места. Преодолевая эту сотню метров, я проклинал себя за необдуманность столь открытого выхода. Одна автоматная очередь, и от меня с напарником останутся только байки в кабаках за стакан пойла – наряду с тем существом из прошлого. Да и то сомнительно. Недельное ожидание ослабило бдительность. Хорошо, что ключи зажигания догадался взять с собой.

До тента осталось немного, уже были различимы черты сидящих под ним плечом к плечу бородачей, когда один из них открыл пасть – иначе и не назвать то щербатое вместилище гнилья – и рявкнул:

– Стой, где стоишь!

Видимо, Крыса услышал мою мысленную просьбу не огрызаться, и мы подчинились.

Заговоривший выбрался из-под тента и бросил нам свою кличку. Гвоздь. Его бледно-серые глаза тщательно исследовали меня и Крысу с головы до ног и обратно. Почти физически чувствовалось, как эти цепкие выцветшие точки стремятся за минуту выяснить как можно больше о тайных мотивах собеседника.

­– Значит, вот кого Кас подобрал нам в поддержку, – недоверчиво щурится он.

Из-под тента, настороженно поглядывая на меня и Крысу, начинают вылезать остальные. Почесывая бороды и натягивая темные очки, они обступают нас полукругом – семеро, вместе с Гвоздем. Сморщенные обветренные темные лица. Выгоревшие бороды, половину веса которых составляет песок. Сами они – сгорбленные от вечных скитаний с ношей по всей пустыне. На их лицах ни капли пота, их организмы полностью приспособились к существованию в этой гигантской печи. Сколько у нас шансов вернуться из пустыни, если они разуверятся в ценности наших услуг и просто бросят на полпути?

– Готовы к длительному переходу? – спросил Гвоздь.

– Вы опоздали на неделю, – говорю я.

– Так сложились обстоятельства. Запасов продовольствия у нас достаточно, и по маршруту расположены колодцы, так что без воды и еды вы не останетесь. Выдвигаться нужно прямо сейчас, пока солнце только восходит, чтобы вовремя оказаться в районе скал.

– Наш аванс, – замечаю я.

– Вы еще ничего не сделали, чтобы получить награду.

– С Касом был уговор... – вступил было Крыса.

– Каса здесь нет! – отрезал Гвоздь. Бородачи заржали. Гвоздь резко обернулся к ним, и они заткнулись.

Я делаю шаг Гвоздю навстречу, вся их компания ощутимо напрягается. Пристально смотрю ему в глаза:

– Вы уже потратили достаточно нашего времени. Если вы не в силах оплатить наши услуги – вам придется обойтись собственными силами.

И без того морщинистое лицо Гвоздя скукоживается еще сильнее. Белые брови поползли к переносице, но в следующее мгновение округлились над глазными впадинами, лицо искривляется усмешкой. Не произнося ни слова, он похлопал себя по поясу и, не опуская глаз, отвязал один из мешочков.

– Держи, – он вытянул руку. Протягивая руку, я заметил, как пальцы его разжимаются. Ну уж нет! Я выбросил руку вперед и схватил мешочек до того, как он достиг земли. Глаза Гвоздя сверкнули, но усмешка на лице никак не изменилась. Я взвесил мешочек на ладони.

– Мы до машины – за вещами.

– Не мешкайте.

Взбираясь на холм, я поделился с Крысой размышлениями.

– Неплохая тактика – заставить ждать как можно дольше, чтобы поставить в зависимость от их собственных запасов. Нам повезло, что мы нашли машину.

– Странно, почему они ничего с ней не сделали.

– Не хотели светиться. Они в технике ни хрена не понимают. Единственный инструмент, которым они владеют – кувалда.

– Зато держали рядом с нами лазутчика, то есть лазутчицу...

– Похоже на то.

– И вышли на контакт с нами после того, как она не пришла с вестями.

– Судя по всему.

– Надеюсь, падальщики уже растащили то, что ты от нее оставил...

– На этот счет не беспокойся. А с этим я еще поквитаюсь лично. Он мой, понял?

Крыса кивнул, давая понять, что сам на Гвоздя руки не поднимет.

Когда мы спустились, пустынные уже взваливали друг другу на спины поклажу. В глаза бросилось, как один из них пнул какой-то ком тряпья рядом со своим рюкзаком, прикрикнув при этом: «Подъем, Ева, выдвигаемся!» Собака? Существо поднялось и оказалось женщиной. Все, что мне удалось в суматохе разглядеть – дикие глаза на отретушированном безразличием лице.

Первый бесконечный день перехода завершился у древнего колодца, до которого мы добрались уже затемно. Дно колодца оказалось так же сухо, как песок на поверхности. Гвоздь поцокал языком и приказал ставить лагерь.

Все за день вымотались и, наскоро перекусив, завалились спать – кроме часовых. Крыса лег в спальнике с туго затянутым капюшоном так, что нельзя понять, спит он или нет. Я растянулся на спине и, зажмурив глаза, прокрутил в памяти минувший день.

Черт, все кости ломит, ступни горят... Эта банда явно рассчитывает изморить нас до прихода к цели. Ублюдки не могли не знать, что колодец засыпан – слишком спокойно к этому отнеслись. Наших с Крысой запасов при такой жаре хватит самое большее на пару дней, и тогда конфликт неминуем...

Вдруг в нескольких шагах послышался шорох. Я вцепился взглядом в темноту и различил женскую фигуру, направляющуюся в мою сторону. Я сел наизготовку. Она приблизилась и замерла.

Я кивнул, и она села рядом.

– В чем дело? – негромко спросил я.

– Мне... нужна твоя помощь.

Несмотря ни на что, меня вдруг охватило вожделение.

– И что за помощь тебе нужна?

– Я хочу нанять тебя, чтобы ты убил этих людей и провел меня к месту, откуда они меня увели.

Я тихо засмеялся.

– Ты шутишь?.. Что ты можешь мне дать? Все, что у тебя есть, я возьму сам, если захочу.

Ева растерялась, но быстро взяла себя в руки.

– Я знаю, что они нападут на тебя. Не сейчас, так потом. И ты это знаешь. Прошу тебя...

– Тебе лучше сейчас же оставить меня в покое, поняла? – едва сдерживая себя, я провел перед ее лицом лезвием бритвы.

Она резко поднялась, несколько мгновений постояла и ушла.

Ей некуда бежать. Она явно не знает, что делать и куда идти, даже если украдет запасы, поэтому ее и не связывают. А убить хоть кого-то у нее явно не хватает ни силы, ни воли.

Я прячу лезвие, закутываюсь в спальник по примеру Крысы и перехожу в состояние неглубокого сна.

День не задался с самого утра. Не успели мы отойти от проклятого колодца, как пошел дождь. Клочья облаков, как это всегда и бывает, возникли, будто ниоткуда. Ярясь, они стремительно собрались в плотную завесу черных туч, пока не стало почти также темно, как ночью. Едва все натянули защитные костюмы, первые крупные капли, разъедающие любую органику, ударились о землю.

К заходу солнца мы преодолели суточный переход. Всю дорогу мы шли очень быстро, не делая привалов. Ноги и спина гудели. Голова болела. Дождь то моросил, то вдруг прекращался, а потом снова лил, словно издеваясь. Идти было трудно: дышать в респираторной маске, равно как держать шаг в костюме полной химической защиты – непросто. Вещи никто не бросил, отчего я почувствовал некоторое уважение к Гвоздю, все-таки, дисциплина в его группе железная. Женщине тоже дали защитный костюм: никто не купит обезображенную язвами лысую старуху. Те скудные пожитки, что она таскает с собой, кто-то закинул на свой рюкзак, чтобы не тормозила движение, но я заметил, что кое-что она все же умеет и силы сохраняет даже при возросшем темпе ходьбы. Прикинув, я решил, что, избавившись от ненужной компании, мы сможем идти довольно быстро.

Если только я захочу взять ее с собой.

Надо лишь дождаться колодца. А пока неизвестно, какой отрезок пути уже преодолен, риск неоправдан. Вдобавок пришлось столкнуться с еще одной напастью – ночью на нас наткнулся небольшой отряд шакалов. Мы быстро перебили их, не пытаясь допросить, потому что никто из нас не знал их языка. Но даже Гвоздь насторожился, когда помимо ножей и топоров у них обнаружили лопаты.

Они пришли оттуда, куда направлялись мы.

После бессонной ночи, почти на рассвете, измотанные ходьбой в густой темноте, мы обнаружили еще один засыпанный колодец. Теперь посуровели и без того серьезные пустынные.

Дождь окончательно прекратился, небо рассеялось. Приняв пищу, все устроились под тентом спиной к спине на долгожданный отдых.

Разбудила меня еще полусонная суета в лагере.

Крыса сбежал, захватив с собой весь запас воды.

Одна большая фляга ему, видимо, пришлась лишней и валялась, опустошенная, рядом с лагерем. Как ему удалось провернуть все незаметно, никто понять не мог. Последний часовой держался за сломанный Гвоздем нос и, роняя крупные капли крови на пустую флягу, клялся, что не смыкал глаз и не видел ничего подозрительного.

Старый обманный трюк, ах ты гнида, Крыса...

...Мы начали стрелять одновременно. Гвоздь оказался небесталанным парнем; он явно решил кончить меня здесь же, а я не хотел убивать его сразу, чтобы сперва узнать то, что знает он. К тому же я только что проснулся, и потому в первую же секунду, уходя от выстрела, потерял мочку уха. Боль отрезвила голову, и я открыл огонь на поражение и успел убить троих, прежде чем почти одновременно у всех закончились патроны. Осталось четыре противника. До рюкзаков с боеприпасами каждому не менее десяти шагов.

Мы замерли, ожидая, кто начнет первый. Кровь стекала по щеке и капала на землю. Опускалась подстреленная левая рука, и хоть в этом мне повезло – стреляю хорошо с обеих, но уверенней чувствую себя как правша. Заболела голова. Наверное, нервы виноваты. У всех ни к черту, поэтому неточно стреляли.

Долго так продолжаться не могло, но не успел я ничего предпринять, как на Гвоздя с громким криком бросилась Ева. Изумленный, он успел лишь обернуться к ней и поднять руки как бы с выражением «ну, а ты еще куда?», как в его живот воткнулось и провернулось узкое лезвие кухонного ножа, пропавшего две стоянки назад. И где только прятала...

Я успеваю выхватить несколько метательных ножей и метнуть, но лишь два достигают цели, войдя глубоко в глазницу Гвоздя и перебив ему сонную артерию. Оставшихся троих встречаю врукопашную. С одной рукой драться непросто, поэтому, не мудрствуя, я быстро отступаю, выцеливая самого нетерпеливого, и укладываю его ударом в пах. Тут же, не давая опомниться, делаю обманное движение вбок, возвращаюсь и устремляюсь навстречу, сваливая здоровым плечом еще одного. Третий вытаскивает здоровенный острый нож, покрытый пугающей заражением крови ржавчиной, и пытается достать меня. Ему почти это удается, потому что мои ноги вдруг становятся ватными, и я сильно замедляю свое движение, но он спотыкается о свернувшегося в клубок вокруг своих причиндалов и натыкается на собственный клинок. Подскочив к сбитому плечом, я со злым криком пинаю его голову.

Хрустят ломающиеся шейные позвонки, и наступает тишина.

Я добиваю раненых, собираю остатки воды из личных фляжек и необходимое снаряжение. Затем Ева наскоро перевязывает меня, и мы как можно скорее устремляемся за Крысой. Заметать следы он так и не научился.

У Гвоздя я ничего не нашел. Ни карты, ни записей с координатами, именами или хоть чем-нибудь. Единственное слово, что услышал я от одного из умирающих пустынных перед тем, как вонзить нож ему в горло, было «перевал».

Я в очередной раз восхитился хитростью Гвоздя, граничащей с сообразительностью. Крыса, руководствуясь выуженными из бывших спутников сведениями, пошел на запад. Мы же свернули с намеченного им пути и пошли совершенно не предназначенными для прохода путями к возвышающейся вдали горной гряде.

На самом деле, пустыня не такое уж пустое место. Большей частью это спекшаяся в подобие камня земля, и все. Но там и тут высятся горы, часто попадаются пересохшие озера с остекленевшим песком на дне. Иные кратеры настолько идеальны по форме, что наводят на мысли о рукотворном происхождении. Где-то что-то даже растет; и если в таких местах кто-нибудь раскапывал родничок и не решался закопать перед уходом, лет через сорок-пятьдесят на месте крошечного оазиса могло вырасти крошечное поселение. Так странно, все большей частью ненавидят друг друга, но все равно стремятся быть вместе, не доверяя при этом и самим себе.

Я вспоминаю, как иногда приходил на невольничий рынок и присматривался к выставленным на продажу женщинам – затасканным, грязным, изможденным болезнями и голодом, и сейчас смотрю на Еву и думаю, что она до сих пор неплохо держится, выглядит даже свежее меня. Конечно, она не тащит столько, сколько несу я: ножи, пистолеты, патроны... Химзащиту мы не снимали, а одеяла – груз нетяжелый. Вода – у меня. Слишком ценная вещь, чтобы отдавать ее в руки женщине.

А у шакалов явно неплохо продвигается охота. Похоже, они обнаружили наши следы, потому что с небольшой площадки, где мы остановились передохнуть перед дальнейшим подъемом в гору, хорошо видны не скрывающие своего присутствия, уверенные в численном превосходстве невысокие быстрые фигурки.

Если здесь можно перебраться через перевал, то отпадет необходимость в прорыве через облаву и лишних днях пути в обход гор. Главное – найти проход.

Наверное, от усталости я задумался о цели нашего путешествия. Что мы собираемся найти в глубине самой крупной из известных пустынь? Что нам хотелось бы обнаружить? Ответы на какие вопросы может дать голос из прошлого, если он вообще ждет нас там, где мы предполагаем его найти? Выгода? Власть? Мысли крутятся в голове, мгновенно перестраиваясь из одного потока в другой, но так и не находят ответа.

Дальнейшие размышления прервал ветер, попытавшийся оторвать меня от скалы. А потом мне стало совсем не до того, потому что впереди и чуть выше я увидел темную пасть пещеры.

Кажется, дошли.

Мы расположились неподалеку от входа, чтобы свет проникал снаружи. Костер могут увидеть шныряющие внизу песчаные твари, и чем черт не шутит, раз уж им в голову взбрело нас достать, почему бы не попытаться залезть сюда? Поэтому мы наскоро перекусили. Затем я соорудил факел, обвязав один из ножей смоченной в нефти тряпкой, зажег его, и мы углубились внутрь. Запаса горючего должно хватить на суточный переход, если на привалах его не тратить вовсе.

Через некоторое время тоннель сменил стены с острых каменных на ровные, гладкие, из неизвестного мне серого вещества. Я попытался поцарапать их, но без толку.

Вскоре мы уперлись в гигантские металлические двери. Конечно, запертые. После внимательного осмотра я обнаружил, что время все-таки не пожалело их: влага, воздух и, кто знает какие катаклизмы за многие столетия сделали свое дело, и теперь они не падали только за счет собственного веса. Но цело ли то, что спрятано за ними?

На всякий случай я использовал весь запас взрывчатки, который у нас был. Мы отошли далеко, но уши все равно заложило – сперва от взрыва, а потом и от грохота рухнувших дверей. О том, что впереди нас могут ждать еще подобные препятствия, я старался не думать.

Мы вошли и оказались в просторном помещении. На потолке замерцали и включились люминесцентные лампы. Холодный свет явил большое количество техники неизвестного назначения. Предметы с виду целые и даже новые, но для чего они нужны и работают ли? Явно не из нашего века. Сколько за подобное можно выручить?..

Мы прошли дальше, мимо стола с невероятным количеством кнопок, переключателей, реле, и увиденное заставило нас остолбенеть.

Невероятно. В центре залы, внутри стеклянного гроба, наполненного прозрачной субстанцией, лежит... человек? Несмотря на толстый слой пыли, покрывающей все вокруг, его, кажется, только что помыли, постригли ему ногти, и только потом положили внутрь. Его форма – само совершенство. На первый взгляд, он на голову выше всех, кого я повстречал за свою жизнь. На его теле нет шрамов, следов болезни или истощения. Кажется, что он – идеал, эталон, с которого неумелый портной снимает мерку и создает копии, плодя окраинных, шакалов, пустынных, даже людей Объединения, пытаясь не качеством, но количеством восполнить пропасть между ним и своими творениями.

Я остро и неприятно ощутил свою неполноценность перед этим существом – язык не поворачивается назвать его человеком, иначе кто тогда я сам?

Мысль перебило четкое осознание того, что за спиной кто-то есть. Я метнул тело вперед и вправо за секунду до того, как сзади загремела очередь выстрелов. Уже кувыркнувшись за приборы, я увидел, как Ева вцепилась в морду Крысы, давящего на спусковой крючок. Несколько пуль, выпущенных мной, сбивают Крысу с ног, а одна пробивает Еве плечо и отбрасывает ее в сторону. Я смахиваю ветошь со служившего факелом ножа и направляюсь к Крысе.

– Ну и что ты теперь будешь делать? – спрашиваю я.

Никак не смолкает, вцепившись в невидимый порог ультразвука, звон отброшенного Крысой в сторону опустошенного пистолета-автомата.

– Ублюдок... – шипит Крыса.

В воздухе наконец повисает тишина, изредка перебиваемая стонами съежившейся на полу Евы и всхлипами Крысы. Он тянется к моему горлу, вцепившись слабеющими пальцами в выбившуюся из-за пояса рубашку, как будто пытается оттолкнуть и обнять одновременно, но не решается ни на то, ни на другое. Кровь из пробитого тупым ножом горла Крысы заливает меня кипятком, впитываясь в иссохшуюся одежду. Когда тепло достигло паха, я почувствовал такое сильное возбуждение, что Крыса уловил это, отшатнулся, снимаясь с клинка, покачнулся, но устоял и неожиданно резко и сильно ударил меня между ног. Тело мгновенно пронзила острая боль, заставившая скорчиться и упасть. Сознание померкло, и уже не глазами я видел, как, зажимая рану на шее, Крыса нагибается и подбирает разряженный пистолет, потом падает на меня и, обхватив для надежности коленями, начинает бить рукоятью по голове. Его повело, и первый удар пришелся вскользь, содрав с виска тонкую, будто папиросная бумага, полоску кожи. Рывком мне удается перевернуться, и сознание на миг совсем угасает, но благодаря этому я не выключаюсь от страшного удара в челюсть. Крыса, наверное, вложил в него все оставшиеся силы, потому что вдруг застыл на несколько невероятно долгих секунд и упал, будто сметенный неловким движением карточный домик.

Все закончилось.

Когда в голове чуть-чуть прояснилось, а в глазах перестали плясать звезды, я приподнялся на локте и увидел, как Ева, помогая себе всем телом, ползет в сторону пульта, а потом последовательно нажимает все кнопки, какие имеются. И мне вдруг становится не по себе, потому что я ясно представляю, как она угадывает одну из миллиона возможных комбинаций, и это вылезает из своего бронированного гроба, делает первые неловкие еще шаги и, дойдя до меня, наступает мне на горло... Я поднимаю пистолет и спускаю курок. Раздается щелчок. Я опустил ствол и расхохотался, потом достал из кармана пачку сигарет и привычно встряхнул ее, проверяя, есть ли что-нибудь внутри. Внутри что-то явно более тяжелое, нежели сигарета. Не веря своим глазам, я вынимаю оттуда патрон. Маленький, желтый, он похож на пенис, который может все, но которому так не хватает крови. Медленно, страшно неуверенно я вынимаю обойму, вставляю туда патрон, задвигаю обойму обратно в пистолет и передергиваю затвор.

Никогда в жизни я не чувствовал себя так хорошо.

Это мое дело, только мое, и никто больше...

Я затаил дыхание, прицелился и выстрелил.

Наверное, древние были в чем-то правы, принося жертвы своим многочисленным богам. Не в силах ничего изменить, со стороны, я увидел, как пуля пролетает мимо непонятно отчего дернувшейся в сторону Евы, совершенно невероятно рикошетит от стены вниз и попадает в единственно возможную точку в бронированной стеклянной крышке, которая и есть тот самый кирпичик, на котором держится пирамида. Внутри капсулы, по-видимому, поддерживалось высокое давление, потому что осколки стекла с силой взметнулись вверх, разбились о потолок и серебристым дождем засыпали пол. Я едва успел прикрыть глаза, как в кожу впились сотни маленьких блестящих жал. Когда звон утих, я провел по лицу ладонью. На ней остались мелкие кусочки стекла в смазанных капельках крови, и вместе они сложились в узнаваемый образ лица. Тут я обнаружил себя стоящим перед вскрытой капсулой и изучающим лежащее в ней тело. Разгерметизация запустила механизмы восстановления, и теперь по многочисленным трубкам в тело подавались какие-то растворы. Я протянул было руку, чтобы оборвать их и посмотреть, что предусмотрено на этот случай, но меня остановило желание досмотреть все до конца. Рядом со мной встала Ева и тоже уставилась внутрь, чуть приоткрыв искусанные губы. С мрачным удовлетворением я заметил, как ее рука также дернулась к трубкам, но тут же повисла, как-то совсем безжизненно, независимо от хозяйки покачиваясь, ударяясь о край капсулы и отлетая от него, и снова ударяясь. Я засмотрелся и чуть не пропустил момент, когда у лежащего внутри зашевелились пальцы рук, похожие в своем движении на больших розовых пауков, которых непременно нужно раздавить... Но я не успел обдумать эту мысль, потому что задрожали и широко распахнулись, уставившись прямо на меня, огромные, глубокие, как бездна, в какую лучше никогда не заглядывать, и в то же время совершенно обыкновенные синие глаза.

III.

Аз есьм

Альфа и Омега

Начало и Конец

Я – чистая энергия. Бесконечно странствующий в пустоте, я бессмертен и безграничен. Все существо мое – потенциал.

Я – везде и всегда. Все сущее неразрывно связано со мной.

Энергия бесконечна, и энергия всей Вселенной есть моя пища.

Я есть смысл. Энергия преобразуется в смысл там, где настало время.

Новый сгусток энергии формируется и, минуя время и пространство, преодолевает бесконечные расстояния пустоты.

Созвездия молекул, цепочки химических реакций, последовательности физических преобразований. Среда сгущается, материализуя новую форму жизни.

Я обретаю тело. Мир разворачивается во мне. Я мыслю. Я существую.

От осознания самого себя все существо мое сжимается. Память волнами накатывает. Память всего рода моего. Рода человеческого.

Сквозь тотемы, табу и магию первобытного танца, от зачатков культуры, клинописью на бронзе прокатываюсь я через Междуречье; чтением кодекса Хаммурапи встречаю беспощадных ассирийских завоевателей; иероглифами правил Маат украшаю гробницы правителей Египта; проведя через индийские варны, колесо сансары выносит меня в тонкий мир церемониальной Поднебесной... Я чувствую! Кровь ритмично и размеренно движется во мне, и это кровь гордого независимого эллина, проникнутого духом игры и состязания. Уши мои слышат «Panemetcircenses!», и передо мной возникают площади и амфитеатры великого Рима. Зрение начинает различать белое пятно, и я понимаю, что это солнце бескрайнего арабского мира...

Страницы летописи человечества переполняют меня. Творческое начало, инстинкт обновления, крах любого застоя, цена всяких перемен, восторг полета мысли, чернила из собственной крови, люди не своего века, открытия, граничащие с безумием, переоценки великих событий, самопожертвование и жертвоприношения, университеты и тюрьмы, крестовые походы, мировые войны, аскетизм, тяга к разрушению, жажда жизни...

Я – человек. Мои глаза открыты.

Лава белого света хлынула в зрачки. Несколько мгновений остаюсь без движения. Свет начинает редеть, и очертания окружающей обстановки отпечатываются на сетчатке глаз. Сажусь и напрягаю все органы чувств. Окружен холодом. Бетон, сталь, стекло, искусственный свет. Нахожусь на возвышении, будто постаменте. Рядом, в этом же помещении, чувствуется чье-то присутствие. Глаза напрягаются, окончательно соотнося очертания теней вокруг, и определяют два темных силуэта. Они замерли вблизи от постамента и следят за мной.

Осознав, что они замечены, одна из фигур сдвинулась. Блеснуло лезвие, направленное в мою сторону. Рука легко отвела угрозу, обломки лезвия зазвенели о бетонный пол. Два пальца надежно и безопасно обхватили горло нападавшего, и рука притянула его ближе. Существо агрессивно извивается. Его пронизывает ярость. Очевидно, безотчетный аффект является глубочайшей основой его природы. Приближаюсь к его лицу – искаженной маске. Судя по морщинам, оно является таковым всегда; его черты походят на черты лиц древнейших истуканов – резкие, угловатые, отвращающие.

Минуя маску, мой взгляд пробирается сквозь маслянистую поверхность сузившихся глаз агрессора. Он боится меня и сопротивляется. Я ловлю каждое движение, пытаясь установить контакт, разгадать его. Наконец, сопротивление ослабло, его взгляд замер. Я отпустил пальцы с горла, и он остался на прежнем месте. Еще ближе я придвинулся к нему, и взгляды наши слились воедино.

Природа существа поглотила и в одно мгновение вытолкнула меня обратно, но я увидел все с невероятной ясностью. Открывшееся – намагниченная густая чернота – обнажило воспаленные проекции мира, в котором я появился. В видении, по изрытой, иссушенной, покрытой отходами земле кишели скопища омерзительных насекомых. Их – легионы. Они наползали друг на друга, отчего повсюду был слышен сухой треск. В первый момент открывшаяся картина представилась хаосом, однако вскоре стало понятно, что движение их упорядоченно. Упорядоченно разрушительно. Копошение в мертвечине – их единственное устремление.

Но взаимосвязи очевидны и представляются невероятными. Неужели... это и есть мой род? Что связывает меня с этими существами? Какие необратимые перемены произошли с человечеством, и... что дальше?

Позади меня раздался резкий клич, спину ужалило. Второе существо воспользовалось мгновением моего контакта с первым. Рука нащупала рукоять и вытащила оружие из спины. На металле остались следы моей крови, но она уже застыла яркими рубиновыми пятнами. Будто ветер обдал рану, и я почувствовал, как края ее за несколько мгновений сошлись. В кончиках пальцев появилось легкое жжение. Я поднял руку, и взметнулась волна. Незакрепленные предметы расшвыряло по сторонам. Обе фигуры оказались размазанными по стене. Я обладаю силой!

Вокруг туш, сползших на пол, поползли густые темные лужи. На потолке появилась трещина, посыпался песок. Выход наружу нашелся по движению воздуха. Пещера обрушилась практически сразу за моей спиной.

Светило в вышине всколыхнуло память о прошлых временах. Начало и центр жизни этого мира, сейчас оно раскаляет давно выжженные пространства, стекающие за линию горизонта. Мое тело поднялось ввысь, и поверхность земли понеслась вспять, оставляя позади засыпанную пещеру, скалы, дюны...

И снова нескончаемое опустошение. Коричневые, серые, желтые краски застелили дно биосферы Земли. Но вот, горизонт содрогнулся, вдалеке возникло черное пятно. Мысль сверкнула молнией: мой род!

Вскоре я завис над огромной, организованной, неутомимой системой. Потоки движения в ней хоть и имеют великое множество направлений, но ни в одном месте не преграждают друг другу путь. По спинам обитателей системы распределилась неведомая ноша: далеко не все из них несут что-то материальное, но напряженный, упрямый способ передвижения свидетельствует об обязательствах, которые каждый из них имеет. Недолгое наблюдение прояснило: существа выполняют каждый свою, четко сформулированную задачу.

Я должен узнать все наверняка! Хватаю одного, но не рассчитываю силу и к себе подношу только половину тельца. В месте, из которого я его вырвал, образовалась суматоха, но вскоре все улеглось. Существа продолжили каждый свое дело. Стараюсь осторожно взять еще одного, но движения слишком возбуждены, и от их энергичности еще одно существо оказалось разорванным на части.

Тогда я спустился вниз. Без труда я оказывался в разных частях скопища, моментально перемещаясь между его отдаленными точками. Я возникал перед существами, и они, заметив меня, тут же тянули свои конечности ко мне. Я искал их глаза, чтобы заглянуть в них, и находил слизистые органы зрения, но зацепиться за что-нибудь в пустоте, наполнявшей их, так и не получилось. В их умах царит голая знаковая система. Их цель – экспансия любыми средствами. Их интерес – нескончаемый эксперимент. Мое вмешательство приводило в смятение их действия, они теряли ориентацию, сбивались с ритма, но стоило мне немного отдалиться, как они возвращались к прежнему занятию.

Я посмотрел вдаль, туда, где еще не был, и сразу понял все наперед: дальше только пустота. Бескрайнее безжизненное пространство. Земля практически прикончена, а оставшиеся представители ее населения сосредоточены тут, вот они. Я ищу что-нибудь, что могло быть общего у этих существ со мной – искра, общее начало, и перед глазами возникают только картины кровавых экспериментов и безотчетной тяги к прогрессу – разрушительному и фатальному.

Я не могу, не имею права оставить Землю умирать. Только не так!

Кажется, в один момент солнце невероятно усилило свою активность, я ощутил, как его лучи пронзили меня насквозь, словно пытаясь передать некое послание. Я устремил взор прямо на светило. Меня ослепило, и тут же я почувствовал, как становлюсь с ним единым целым. Теперь я – солнце. Каждая частица моего тела приобретает невероятный вес. И я весь сжимаюсь, выгорая изнутри. Вскоре состояние доходит до точки, и всякий контроль над происходящим исчезает.

Коллапс поднимает ударную волну, запуская процессы термоядерных реакций, сметающие все виды материи на своем пути. Магнитные вихри отправляют весть по всем направлениям бесконечности.

Огнем природа обновляется вся.

На смену этому миру придет другой.

И родится новая жизнь.

Читать вторую часть >>