Колючка

Фонари потухли и остыли, сдавшись туману и первым лучам солнца. Как улитки выбравшись из своего панциря, авантюристы и бродяги потянулись из темноты неизвестных проулков на пересечение широких Стренд- и Реджиналд-Стрит, где им предстояло обсудить нынешний день и разойтись по местам сбора подаяний от достойных граждан города.

Рыжий Данте выхватил кусок хлеба из рук старшего брата и выбежал на улицу, чтобы узнать свежие сплетни и получить первую порцию газет для продажи. Он взвесил рукой тонкий сигарный нож, добытый неизвестным способом пару дней назад, и удовлетворённо заметил, как легко ему удалось подкинуть и поймать его. Спрятав сокровище глубже в карман брюк, Рыжий Данте остановился и полной грудью вдохнул остатки ночной свежести, ещё не до конца забитой зловонием большого города. Стоило замешкаться на минуту, и его ожидала бы чистка проезжей части от навоза. Кроме того, что подобная работа позорна, да и просто тяжела, она ещё и опасна. Лошади и сидящие на козлах экипажей люди не особо осторожничали,  запросто могли наехать на любого неосторожного, будь то взрослый человек или совсем дитя, будь то Данте, совсем не желающий умирать.

Как бы то ни было он выскочил из дома и побежал отрабатывать хлеб, между делом шугая молодых и беззаботных, как воробушки, мелких ребят. Сегодня Данте их пощипает, но не сейчас.

В это же время прислуга, надев униформу, начинала служить респектабельным домам и их владельцам. Безродный Том проснулся на чердаке хозяйского дома, где он каждый день открывал глаза, чтобы видеть мокнущий прохудившийся потолок, вымазанные глиной стены и круглое окно, сквозь которое рассвет будил его, не дожидаясь первых петухов. Сопротивляясь неожиданно слепящему солнцу, Томас с головой нырнул под шерстяное одеяло. Он мечтал стать малолетним оборванцем на попечении в одной из самых дрянных местечковых кузниц, спать на жестком, в буграх лежаке с застоялым запахом собственного тела и спёртой соломы, если бы не тётушка.

Худой и угловатый с по-детски большой головой, отёчными и красными, слезящимися глазами, непомерно большими ушами и пересушенной соломой вместо волос – он считал себя уродцем десяти с половиной лет, а дворовыми был принимаем за мелюзгу. Но к тётушке он возвращался, ей рассказывал, как бывал бит, и с ней же делился заработанными и ворованными пенни.

Вчера её грубые мозолистые руки обняли Тома, и боль от ушибов исчезла, оставив ощущение тепла с лёгким покалыванием, будто после мороза смог дотянуться до печи. И сегодня Том спустится по винтовой лестнице под несмолкающий трезвон колокольчиков, снова найдёт её, измученную на прачке и поцелует руки, а потом снова попросит рассказать, как не чувствовать боли, лечить раны и где брать силы слабакам типа него.

Петро одной рукой, как шелудивого кота за шиворот, поднял с кровати щуплое тело Тома, хотя в сравнении со скалоподобным камердинёром оно так и было.

- Ленивый паршивец. Время сна отработаешь.

Петро тряхнул мальчишку, а голова последнего болталась, словно в детской игре, где мячик привязан к руке нитью и только из-за этого не может укатиться далеко. Так Петро показал бы так дорогу случайному прохожему, просто и элегантно - "поверните за угол, сэр" - а Том тяжело упал на пол. Закрыв лицо рукавом безразмерной кофты, он вспоминал слова молитвы и клялся себе уйти, но только не в промозглые улицы, бульвары и бродяжничество. Ожидая ещё одного удара Безродный Том полз к выходу. На конюшне среди теплого запаха он сможет выпить воды, дай то Бог, даже поест. Надо лишь прожить ещё немного, ради себя, ради тётушки и её рук...

Том вытер пот со лба и натянул шапку глубже. Наверное, нелепо, однажды привыкнув к постоянном холоду, сквознякам и сырости, он не снимал шапку даже в помещении. Порой даже думал, что мог бы спрятаться в неё сам, весь. Не глядя ткнув вилами в солому, Том чуть не задел паренька, который то ли спал, то ли прятался, но был в два раза больше его и куда резвее. Подскочив в сильно преувеличенном испуге, перед ним стоял Рыжий Данте, невесть откуда взявшийся здесь.

- Хей! Ты паршивый друг, если готов за просто так убить меня! А ведь это я здесь гость, ага, - Данте криво улыбнулся, делая шаг навстречу Тому, и спрятал руки в карманы, ощутив приятный и знакомый холод лезвия. - Что у тебя сегодня есть чтобы порадовать гостя, воробей?

- У меня ничего нет.

Вознеся молитву и решив драться, Том взял вилы крепче. О таком намерении говорил весь его вид и поза, в которой одинаково легко и перекидывать солому, и убивать крыс, иногда снующих по конюшне. Живых, как и мёртвых, крыс Том не видел ни разу, но это не меняло дела. Кто-то же стоял сейчас перед ним, и точно, чистоплотный и добросовестный человек не пришёл бы на чужой двор.

- О-о-о-о… - Данте тихонько присвистнул. – Так ты не воробушек, а колючка, вон аж как уколоть хочешь.

Данте шагнул вперёд, одновременно доставая тонкий сигарный нож с лезвием, стоит немного повернуть которое, и оно ловило солнечные зайчики не хуже любого зеркала.

Первое движение сделал Безродный Том, перехватив вилы и пытаясь проткнуть противника. Среди тихого храпа лошадей и звуков, доносящихся снаружи не прозвучало ни одного нового, кроме глухого падения тел оступившегося Данте и Тома, завалившегося рядом, одно на другое. Рыжеволосый Данте, превосходящий противника в весе, росте и скорости, перекатился, прижав грудь красноглазого недоростка коленом. Лезвие мелькнуло и воткнулось в пол рядом с шеей Тома.

- Что, колючка, ты хоть знаешь, ради чего чуть не помер? – победа была быстрой и лёгкой, но дыхание Данте сбилось, попытавшись хохотнуть, он зашёлся кашлем.

Том в ответ устало закрыл глаза. В конюшне по-прежнему было тепло и спокойно. Пол ещё не выметенный, кололся соломой и был ничем не хуже маленькой мечты, тёплой, уютной, но немного неловкой. Ведь если чего-то очень сильно хочешь, то оно колется звёздочками и внутри и снаружи. Маленькими острыми звёздочками, которые бывают, когда долго сидишь на одном месте, прижатый обстоятельствами, своим нежеланием шевелиться, может быть, ленью; и если вдруг очень сильно захочешь сделать движение – всё равно не сможешь. Звёздочки-колючки-иголочки не дадут…

Помотав головой, Том с нежностью посмотрел на парня, который был старше, опытнее и сильнее. Надо будет посмотреть его всего - нельзя, чтобы друг болел. Надо научиться и не допустить этого. Не просто научиться, надо уже быть лекарем, и уметь больше, чем другие. Лечить одним прикосновением. Как тётушка. Когда-нибудь. 

- Колючка? Откуда ты взял это слово?

Рыжеволосый неторопливо встал и отряхнувшись протянул руку, которую Том не взял, а сел, скрестив ноги, и посмотрел на друга снизу вверх.

Данте же пристроился на копну сена, где спокойно лежал минуты две назад, поднял и бросил в Тома какой-то крафтовой бумагой. Свежим выпуском газеты, в котором много чего: вечная делёжка далёких земель на континенте, и бескрайние просторы на другом, где очередная инаугурация президента сопровождалась фотографиями бескрайних просторов и огромных зелёных колонн.

- Это колючие столбы - кактусы, Том, огромные и мощные, посреди пустыни. Ни один зверь не может их есть из-за острых шипов, торчащих во все стороны. Я видел картинки – сам посмотри. Но если мы с тобой много суток будем без еды и воды, то этим ножом проткнём кожуру и сможем напиться, - Данте бросил свой нож, и тот брякнул рядом с ногами Тома. – А здесь мы кактусы. И ни у кого не должно быть оружия против нас.

Том рассмеялся и провёл по лезвию большим пальцем.

- А теперь ты дал мне… шип?

Данте согнулся в приступе смеха, может быть, кашля, затягивая с ответом. Хлопнув Тома по плечу, он, наконец, сказал:

- Я тебя ещё и повысил из колючки в кактусы, – Данте не удержался и снова хохотнул от серьёзного лица друга. - В мои кактусы. И это, чтоб ты знал, очень почётно.