Невозможно скрыть

«Любовь, как и болезнь, невозможно скрыть» (японская пословица)

Едва Минору повернул от дома, пришлось притормозить. Прямо посреди дороги целовалась парочка. Из её груди разрасталась цветущая сакура, из его — ирисы. В груди Минору росло недовольство. Он посигналил. Влюблённые разошлись, цветы на коже исчезли.

С появлением истинных возлюбленных, казалось, всё должно было стать проще, но на деле — нет. Твой единственный мог оказаться старше или моложе, жить на другом континенте или вообще быть преступником или убийцей. Но это не самое страшное. Когда Минору учился в университете, его сокурсник встречался с девушкой. Они выглядели совсем как эти, с дороги. Они даже поженились на втором курсе, чтобы через полтора года развестись. Причина оказалась проста: его любимая отцвела. Взволнованный вопросом, Минору прошерстил весь интернет, изучил все истории про отцветание и укрепился в мысли, что ни за что не хотел бы увидеть, как его единственная любовь увядает.

Людей, не приемлющих истинную любовь, оказалось немало. Они по-прежнему заводили семьи, основываясь на взаимном уважении и, может не истинной, но всё же любви. Но Минору не устраивало и это. Свободные отношения — и никаких забот. И плевать, что недавно расстался с девушкой: завтра подует завтрашний ветер.

Фудзивара Аой из его отдела была практически незаметна. С вежливой заинтересованностью она слушала обсуждения, кивала и иногда высказывалась — максимально сдержанно и тактично. Минору едва ли помнил её, но, приглядевшись, нашёл вполне подходящей.

Он нагрузил её нелепыми правками, отправлял несколько раз переделывать макет и наконец дождался, когда на этаже остались только они вдвоём. Моргнул непрочитанным письмом почтовый клиент. Минору гипнотизировал экран и ждал её появления. Такая старательная тихоня наверняка не станет сильно сопротивляться, а уж если посулить ей продвижение по карьерной лестнице…

Аой вошла, строго прицокнув каблуками. Она уже готовилась уйти — поверх тонкой блузки накинут пиджак, в руках сумочка.

— Я отправила вам последнюю версию, — голос звучал твёрдо, на мгновение Минору показалось, что это его задержало начальство.

— Да, только увидел, совсем замотался, — уголком губ он зажал виноватую улыбку.

— Я впервые задерживаюсь так долго…

— Иногда случается аврал…

— И мне это не нравится, — словно не слыша его оправданий, закончила Аой.

— Я могу вас подвезти…

— Вы посмотрели макет?

— Ещё нет. Давайте вместе.

Аой приблизилась и наклонилась, заглядывая монитор.

Пальцы Минору сомкнулись на её запястье, он уже хотел произнести заготовленную речь, как замер. Из выреза блузки выглядывали цветы. Нежные, голубые, из самого детства, с бесконечных полей Хитати. В немофилах нет особого изящества, но, когда их много, кажется, что стоишь посреди моря…

От резкой пощёчины зазвенело в правом ухе. Лишь спустя несколько секунд Минору понял, что всё это время держал её за руку и пялился на грудь. Хотел догнать, но не смог. Не решился.

Аой — его истинная любовь. И что теперь? Извиниться и начать встречаться? Уволить и навсегда забыть? Минору решил, что будет действовать по обстоятельствам. Чувствовал себя моллюском, лишённым панциря.

На следующее утро Аой предупредила в корпоративном мессенджере, что берёт больничный. Под предлогом срочной работы Минору запросил её адрес у отдела кадров и был ошарашен ответом. Сегодня утром она подала прошение об увольнении. Никакой он не моллюск, а слизняк.

Какими-то ухищрениями он всё же раздобыл адрес и через десять минут уже ехал к ней.

Аой жила в многоквартирном двухэтажном доме. Минору дошёл до нужной квартиры и, внутренне подобравшись, позвонил. Дверь приоткрылась на длину цепочки, показалась половинка лица.

— Я же написала, что болею. Уходите, Хаяси-сан.

— Подожди, пожалуйста, я… Я должен извиниться за своё поведение.

Он склонил голову и ощутил лёгкий толчок: дверь закрылась.

— Мне не следовало так долго держать тебя за руку. Просто ты цветёшь немофилами. Я залюбовался.

Дверь опять приоткрылась.

— Протяните руку внутрь. Только без фокусов.

Минору глубоко вдохнул и просунул руку в щель, словно укротитель в пасть льва. Волновался он ровно до того момента, пока не почувствовал прикосновение.

— Вот как… — раздался тихий голос, а потом звякнула цепочка.

Минору снова поклонился.

— Я сожалею, что вёл себя неподобающе. Если ты увольняешься из-за этого, я обещаю никогда больше…

— И правда немофилы. Думала, врёте.

— Не понимаю.

В этот раз руку протянула она — тонкие маленькие пальчики и ладонь напоминали нежный бутон. Минору на мгновение замешкался, но потом всё же дотронулся. Он не цвёл.

— Наверное, из-за рубашки не видно, — неловко рассмеялся он и потянулся напряжённой рукой к галстуку.

— Вы же не собираетесь раздеваться прямо здесь? Заходите.

Минору вошёл, поднял руки к вороту.

— И здесь тоже не надо. Идёмте.

Он прошёл следом за ней, через маленькую прихожую к двери в ванную.

— Можете раздеться там.

Снова их разделяла дверь. Минору не хотел ещё раз убеждаться в том, что его любовь не цветёт. Всё же он стянул галстук, расстегнул рубашку и протянул руку в приоткрытую дверь. Касание. И ничего.

Он опустил непомерно тяжёлую руку, в полной тишине оделся и вернулся в комнату. Разглядывал пол, футон, застеленный синим одеялом, стеллаж с художественными принадлежностями: что угодно, лишь бы не слышать неизбежного «уходите, Хаяси-сан».

— Что нам теперь делать?

Спросила из вежливости или…

— Можем начать встречаться.

— Зачем?

И правда — зачем? Мучить себя и её бесплодными попытками? Нет. Зачем-то же он предложил ей это, даже не задумываясь. Как и планировал вчера — действовал по обстоятельствам. Может…

— Попробуем взрастить любовь.

— Я согласна.

Взгляд тут же метнулся к ней.

— Только у меня два условия: свидания не чаще раза в неделю, и вы меня не касаетесь, — впервые Минору увидел, как она смущается. — Это странно — видеть, как цвету я и не цветёте вы. Я чувствую себя неловко.

Аой вернулась в офис через день. Минору стал относиться к ней внимательнее. Оказалось, что она не особо любит сладкое, а для прогулок предпочитает утренние часы.

Первое свидание он предложил провести в парке Хитати. Пришлось встать засветло, чтобы успеть до наплыва туристов. До парка езды два часа, и Минору боялся, что им будет совсем не о чём говорить, но Аой непринуждённо завела беседу сначала о живописи, потом об учёбе, и совсем скоро машину переполнял звонкий смех. Иногда они встречались взглядами, и этого было достаточно. В глубине души плескался страх, что всё не по-настоящему, но чем чаще слышал Минору мягкий смех, чем легче становился разговор, тем быстрее высыхал источник этого страха.

Несмотря на раннее утро, в парке уже вовсю кипела жизнь: тропы полнились туристами, голубые моря немофил рассекали фотографы и их модели, неспешно крутилось колесо обозрения. Аой сначала просто смотрела, но уже спустя несколько минут окунала руки в цветочное море, улыбалась, что-то рассказывала. Минору любовался воображаемыми немофилами, которые могли бы выглядывать из треугольного выреза свитера, если бы они держались за руки.

— Пойдём на колесо, пока очереди нет?

Едва они зашли в кабинку, всё изменилось. Казалось, все надежды остались снаружи, а внутри ждала суровая реальность.

Они молча смотрели вниз, на море цветов, стелящееся до горизонта.

— Можешь проверить, — Аой протянула ему руку, глядя в окно.

Глупо было надеяться на скорые изменения, но не надеяться тоже глупо. Пусто. Минору малодушно проверил, не уменьшилось ли цветение Аой. Вроде нет.

— Пока ничего.

— Ясно.

Кабинка пошла на спуск; Минору отпустил руку. Возле аттракционов уже образовалась толпа, и они отошли подальше.

— Спасибо, что выбрал это место. Можно в следующий раз я снова доверюсь тебе?

— Д-да.

Они решили перекусить перед отъездом. Аой доверила выбор Минору, и он заглянул в ближайший магазинчик.

— Если вы совсем не любите сладкое, то есть тайяки с сыром или ветчиной, — подсказал кассир. — А если хоть немного можно, то ещё заварной крем, бобовая паста — белая и красная.

Минору переводил взгляд с одной вафли в форме рыбки на другую и не мог решить. Купить всех по одной? Нет, лучше есть свежими, а они сытные. Ох, как сложно!

— Один с красной, один с белой и два чая в бутылке.

— Пожалуйста, — кассир собрал заказ и улыбнулся. — Вы выглядите очень счастливым.

— Правда?

Минору расплатился и поспешно вышел. Не чувствовал себя счастливым, не после колеса обозрения. Аой ждала его неподалёку.

— С чем ты любишь тайяки?

— С пастой, — не задумываясь, ответила она, а потом тут же смутилась и пламенно добавила: — Но ты не переживай, они все вкусные! И я даже иногда ем с заварным кремом!

— Белая или красная?

— Красная.

Они ели тайяки, глядя на голубые бескрайние моря, запивали чаем. Минору подумал, что всё же счастлив.

***

Аой доверялась его выбору каждый раз, уже два месяца. Она всегда радовалась, но Минору невольно начинал думать, что ей, в сущности, всё равно.

— Где ещё ты хотела бы побывать?

— Даже не знаю… Просто походить по городу, где вздумается. Слишком скучно?

— Ничуть.

Ранним утром в субботу они шли по дышащим влагой улицам, под низкими серыми облаками, укутавшими небо над Иокогамой, мимо небоскрёбов и магазинов, жмущихся друг к другу старых домиков, пока случайно не набрели на канал. Воздух густел и тяжелел; собирался дождь.

— Если пойдём и дальше воль канала, доберёмся до моего дома. Захвачу зонтик.

Аой кивнула. Грузные облака разродились дождём: тёплые капли облизнули лицо и плечи.

— Успели! — Минору достал ключ и замер в нерешительности.

— Зонт?

— У меня только один. Если будем идти под ним вдвоём…

— А, да…

— Лучше отвезу тебя. Сейчас, только возьму ключи от машины.

— Минору!

Он вздрогнул и обернулся. Никогда раньше она не называла его по имени.

— Что случилось… Аой?

Гладкие белоснежные щёки горели румянцем.

— Можно войти?

Воздух застрял в груди. Тело застыло в напряжении. Он только и смог что кивнуть. Даже не осознал, как открыл дверь, как впустил её внутрь, зашёл следом.

Заученные, возведённые в ежедневный ритуал слова не находили выхода. Он хотел бы сказать эти слова именно ей, а не просто так. «Я дома». А она бы встретила его нежным «С возвращением». А сейчас…

Аой отвела взгляд и протянула руку.

— Сегодня не проверяли.

Из Минору словно вышибли дух. Никаких «Я дома» — «С возвращением».

Ещё через несколько секунд она уходила в умытое дождями майское утро.

«Когда можно вернуть зонт?» — написала Аой поздним вечером.

«Оставь себе», — ответил он и понял, что больше так не может.

***

Чувства требовали выхода.

Он купил акрил, сухую пастель, карандаши, уголь. Не рисовал больше пяти лет. Комната на втором этаже превратилась в студию — такую, о какой он мечтал в студенчестве, но не мог позволить. Огромный стол, мольберт и шкаф-купе во всю стену, занятый материалами. Картины стояли прямо на полу вдоль другой стены. Его милая Аой тянула цветущие руки ему навстречу, подставляла усыпанные немофилами плечи мягкому ветру на побережье, спала, объятая шёлковыми простынями и невесомой вязью стеблей…

Каждый день он открывал мессенджер и каждый день видел там этот зонт. Зонт, под которым они могли бы идти оба, рука об руку. Палец застывал перед строкой ввода нового сообщения, и Минору понимал, что не сможет делать вид, будто ничего не случилось. Днём Минору старался держаться, а вечерами тонул в рисовании.

Когда в четверг на телефон пришло уведомление, Минору сначала обрадовался, но потом сразу помрачнел.

«Хаяси-сан?»

Снова по фамилии. Минору выдохнул и написал нейтральное «Да?»

«То есть, Минору…»

Он выругался на свою нерешительность, свою мнительность, все свои другие недостатки, которые не позволяли сделать того, что нужно было сделать ещё в прошлую субботу.

Минору нажал на вызов. Закусил губу, ждал.

— Минору…

— Я не знаю, что тогда случилось, но я извинюсь.

Вздох.

— Не надо извиняться. Я подумала, что, если ты не против, можем съездить в Токио. Сейчас как раз цветут гиацинты. Я, правда, хотела посмотреть на лаванду, но, оказывается, ещё не сезон, да и до Хоккайдо далековато.

— Хорошо. Послезавтра в Токио.

— Хорошо. И ещё…

Всё-таки есть «ещё».

— Спасибо за зонт. Он… Мне сначала было неудобно, что я взяла и не могла вернуть, а теперь… Правда можно оставить?

— Правда.

— Спасибо.

В пятницу утром жизнь вошла в привычное русло, нет, стала ещё лучше. Минору уже мысленно нырнул в завтрашний день.

На телефон пришло оповещение о возможном землетрясении в его районе. Минору удовлетворительно выдохнул: как хорошо, что сейчас он на работе, но в следующее мгновение его словно молнией ударило. Картины. Их надо спасти!

Он рванул домой, не дойдя двух шагов до своего кабинета. Кто-то окликал Минору, на что он отвечал быстро и громко. Может, слишком громко для спокойного офисного утра, но плевать. Мозг хитрил и убеждал, что таких картин можно нарисовать ещё с десяток, но сердце не слушало.

На мосту машину потряхивало. Возле дома толчки ощущались яснее. Хватаясь за перила, Минору взлетел на второй этаж, раздавил пару мелков, принялся сгребать картины в охапку. Листы выскальзывали. Его ухватили за плечо и поволокли на выход. В дверном проёме Аой заставила его опуститься, села напротив. Их ноги скрещивались чуть выше щиколоток, отчего она смущалась и цвела.

— Я так больше не могу, — прошептал Минору и уткнулся лбом в дрожащие колени. — Наверное, я никогда не смогу полюбить тебя так, как надо. Но я правда люблю тебя: так, как умею. Хочу касаться. Обнимать во время прогулок, держать за руку, нести над тобой зонт и греть во время дождя. Если это так важно — я сделаю татуировку. Какие цветы ты любишь?

— Лаванда.

— Да, ты же только вчера о них говорила, как я мог забыть.

— Нет. У тебя на спине распустилась лаванда. Из-за воротничка выглядывает.

Конечно, ни он, ни она не смогли бы увидеть, а сейчас... Нет, так думать — значит перечеркивать всё то, что они сделали вместе. Они взрастили эти цветы.

— Правда? — сжав воротничок, он поднял на неё взгляд.

— Правда.

Она едва заметно улыбалась, хоть и была до смерти напугана.

Голубые цветы подобрались к ключицам.

— Значит… — всё ещё с оттенком недоверия в голосе начал Минору.

Вместо ответа Аой коснулась его щеки.

Он дотянулся губами до нежной кожи, которая тут же вспыхнула новыми цветами.

— Люблю, — шепнул он лепесткам на запястье, а потом громче: — Люблю-люблю-люблю!

Минору целовал немофилы, а они благодарно пускали всё новые побеги. Аой, прикрыв глаза, проводила ладонями по его спине, вверх вдоль позвоночника, зарывалась в вихрастые волосы на макушке.

Рука потянулась к галстуку, а потом замерла. Минору придвинулся ближе, подул на ресницы.

— Щекотно.

— Хочу, чтобы ты смотрела.

Глупый голос внутри пытался возродить старые страхи. Минору боролся, как мог, и ему нужна была Аой: её честность, её искренний взгляд, её ответное желание, её готовность цвести от щёк и до пальчиков ног. И она смотрела, торопила горячим дыханием, проникала взглядом дальше, чем могла бы увидеть — в самое сердце, откуда тянулись стойкие стебли.

Он уложил её на рубашку — голубые волны в белой пене. Вокруг раскрошившиеся в пыль пастель и угольные стержни — и пусть так будет. Их движения создавали новые рисунки: влажная от поцелуев и пота кожа, словно холст, принимала каждую упоительную линию, каждый исступлённый мазок…

— Обещаю.

— Что? — она ещё шире раскрыла глаза.

— Обещаю, что сберегу наши цветы.

— А я обещаю больше не отворачиваться.