​Маленькие радости, белые киты

Еще не рассвело, когда Шер ступил на белый, слегка подрагивающий пирс и свободною рукою махнул капитану, сказав:

- Салют!

- Салют! – ответил капитан, а единственный член команды, рыжая кошка, прощально мяукнула. И катер отчалил.

Шер посмотрел, как он уходит – маленький, белый, с широкой красной полосой по правому, синей – по левому борту, с веселеньким дымком из трубы – уходит все дальше в светло-фиолетовое море, переходящее где-то там у неразличимой сейчас линии горизонта в светло-фиолетовое небо. Вздохнул глубоко-глубоко, покрепче сжал чемоданную ручку. Его вдруг обуяла нерешительность.

Шер развернулся на каблуках и взглянул на город.

Город взглянул на него.

- Привет, - сказал Шер. – Познакомимся? Твои жители, верно, все еще спят, и никто нам не помешает.

Город улыбнулся.

Он был очень старый и очень новый. В зданиях его то тут, то там Шер видел останки стен исчезнувшего народа абарасийцев, которые хозяйственные жители предпочли не разрушить. Древние стены были гладкими, песочно-желтыми, новые – белыми и шероховатыми, синие купола венчали каждый дом, а улицы были вымощены крупными кусками светло-голубого камня. Шер шел – вверх и вниз, по лестницам и горкам, спрыгивал с парапетов вниз, а один раз ему пришлось, закинув вначале легкий чемодан, подтянуться на руках и лечь животом на белые доски, забросить одну ногу, другую и встать, поднявшись на уровень выше.

Город смеялся. Он был чудный и чудной и любил, когда по нему бродили.

Слегка запыхавшись, Шер подошел к зданию университета. Солнце поднялось и осветило стены – гладко-желтые – и дорожки, змеящиеся среди молодых деревьев перед входом.

Охранник в светло-синей форме осмотрел Шера с ног, обутых в белые летние туфли, до головы, покрытой вьющимися каштановыми волосами. Очки и аккуратная борода вызывали уважение. Легкомысленный льняной костюм – свободные штаны, рубаха с расстегнутым воротом – не вызывал.

Охранник посмотрел прямо в честные серые Шеровы глаза. Шер не упал духом и пристально посмотрел в ответ. Глаза охранника тоже были честные.

- Пожалуйста, документы.

Шер отдал бумаги и принялся разглядывать холл. Холл был чудесный, под стать городу – древние медового цвета скульптуры соседствовали с новенькими белыми диванчиками. Красивые деревянные двери Шер оставил настежь открытыми, и через дверной проем внутрь проникли солнечные лучи, и запах моря, и разные городские утренние звуки: звон колокольчика на тележке молочника, собачий лай, веселые оклики.

- Вы, значит, преподавать?

Шер вежливо кивнул.

- Значит, прямо с катера? С парового?

Шер вежливо кивнул еще раз.

- А чего сюда, не сразу в общежитие? Университет закрыт на каникулы.

Шер растерялся – но тоже очень вежливо.

- А разве никто… не работает?

Охранник поднял на него свои честные глаза.

- Только не сегодня.

Он поднял морщинистую, очень загорелую руку ко лбу и вгляделся в большие часы над входом.

- Скоро… Батюшки! Надо идти!

- Идти ку… - начал Шер, но был решительно перебит криком снаружи.

- Почтовый кит!

- Почтовый кит! Почтовый ки-и-ит! Ки-и-и-т почто-о-овый! – на все голоса запела улица.

- Давайте, давайте, - Шер и оглянуться не успел – то есть, конечно, успел, это-то он сделал в первую очередь, - как, подталкиваемый сзади, оказался за красивыми белыми дверями, и охранник звенел ключами, прилаживая большой замок, похожий на амбарный.

- Не до вас сегодня. Сегодня – почта, - и охранник убежал, позванивая ключами, которые на ходу подвешивал к поясу.

Так Шер в первые же несколько часов пребывания на острове узнал, что такое Китовый День.

***

Почту доставляли раз в неделю и, как узнал Шер впоследствии, получал ее каждый житель острова.

Получали, понятно, письма – от друзей и родных с материка. Получали открытки, от знакомых и незнакомых людей: международным открыточным обменом увлекались, кажется, все подростки на острове. И то сказать, открытки отсюда были очень, очень желанны.

Получали брошюры, получали журналы по подписке, получали рекламные проспекты. Медики все до единого – впрочем, их было немного – выписывали специализированные издания. Получали каталоги, выписки с рецептами. Получали, конечно, посылки.

Шер с удивлением обнаружил, что кое-что доставили и ему – большой белый конверт со штампом Всемирного археологического сообщества, до востребования. Конверт вручили тут же, на набережной, где, кажется, собралась добрая половина города: принять почту тут же, из первых рук. И на китов поглазеть.

С китовым экспрессом Шер был знаком не понаслышке, но впервые видел таких – белых, огромных. Почты было много, и китов было сразу три. «Птица-тройка», - подумалось почему-то. На спинах их, тщательно закрытые от брызг, размещались баулы с почтой, крепко привязанные друг другу. У самых китовых морд прохаживались молодые люди с веселыми, открытыми, загорелыми лицами – два юноши и девушка. Китовьи наездники.

Раздача последних посылок закончилась, и сотрудники местного отделения почты – это, как узнал потом Шер, была профессия очень почетная – начали прием. Часть отправлений была привезена из отделения, и надо сказать, это была меньшая часть. Многие хотели вручить свои письма прямо здесь. Среди всех. Средь китов.

Шер пожал плечами и отправился в общежитие.

***

Мест в общежитии не оказалось, чему Шер даже не удивился. Он вообще ко всему был готов. Немного побродил по городу и в конце концов остановился у Коры, сдававшей маленький, уютный флигель возле своего маленького, уютного домика.

Кора была очень стара. Кожа ее, медная, вся в морщинах, туго обтягивала остренькое лицо. Была она маленькая, сгорбленная старушка, говорила голосом скрипучим, совсем как ее вечно не смазанная калитка, смеялась дробным смехом.

И было еще кое-что.

Кора не получала почту.

Когда Шер первый раз переступил порог ее светлого дома – с синими занавесками, салфеточками на каждой поверхности и большой серой кошкой, - Кора первым дело увидела конверт. Вторым делом она вздохнула.

- Только к нам – и сразу же почта?

А вот Кора на пристань не пошла. И за целый долгий, долгий день почтальон к ней не приехал.

Шер вначале не понял, почему. На материке у Коры была большая семья: сын и дочь, у обоих дети, у дочери даже внуки. Кора была уже прабабушкой.

Тайна, тем не менее, раскрылась скоро – только в разговоре настала та молчаливая, неловкая, значительная минута. Минута платить аванс.

Шер был человеком порой неприятно цивилизованным, и потому в первую очередь попросил расписку. Старуха пожала плечами, продиктовала и вместо подписи дрожащей рукою поставила маленький крест.

Так Шер понял, что Кора не умеет читать и писать. И понял также, что в этот оставшийся месяц каникул ему есть, чем заняться.

***

Поначалу она не хотела ничего слышать. Всю жизнь прожила неграмотной, неграмотной и помрет, ничего худого не будет. Вот еще, грамоте учиться на старости лет.

Шер был хорошим преподавателем. Ему было не занимать хитрости.

Вначале он принес из библиотеки книги, много книг. По вечерам тихонько читал вслух, потом, заметив, что старуха слушает – хотя старательно делает вид, что нет – стал читать громче. Он упросил Кору поделиться с ним секретами готовки – и старательно все записал, чтоб не забыть, чтобы память не подвела.

Это выглядело очень заманчиво.

Как-то с утра он посетовал, что в газетах самое важное пишут мелким шрифтом. Мало кто читает мелкий шрифт. А значит, самые интересные новости те, кто не читает газет, вообще не узнают.

Это показалось несправедливым.

В субботу вечером он долго писал письмо невесте – несуществующей – и при этом все проговаривал вслух, особенно громко декламируя стихи. Это было глупо, невыносимо.

Невыносимо захотелось писать письма.

Днем Шер, насвистывая, ушел к пристани. Все утром он напевал им самим сочиненную песенку – прескверную – про белых китов.

По возвращении его ждали карандаш и бумага.

***

Ученицей Кора была непростой – прилежной, но вредной, не признававшей за ним, мальком, никакого авторитета.

Какой уж тут авторитет, Профессор-Незаштопанные-Носки!

- Хорошо, - говорил Шер, - хорошо. «Незаштопанные носки». Какая тут первая буква?

Дни проходили быстро. Быстро пробегали мимо окон люди, спешившие на набережную, к китовой почте. Быстро проносились облака, отражаясь в вымытых окнах.

Город был песочен и бел и, как большой синеглазый кот, нежился на солнце.

Через две недели старуха медленно, по складам, смогла прочитать его, Шера, стихи. И рассмеялась. Стихи были паршивые.

Шер хмурился. Он считал себя немного поэтом, хотя и был археологом.

На последней неделе августа он предложил ей:

- Напишем письмо? Дочери или сыну?

Она долго ходила по дому, квохча и нахохлившись, как старая курица, не знала, чем занять руки, поднималась на чердак.

Вечером, когда он знакомился со статьей из доставленного журнала, она подошла к нему, осторожно и как-то боком.

- Дочери… напишем.

***

- Почтовый кит! Почтовый ки-и-ит! Ки-и-и-т почто-о-овый!

Улица пела разными голосами.

Люди бежали, подпрыгивали, шли, делали вид, что неохотно плетутся - вверх и вниз, по лестницам и горкам, с парапетов вниз, забираясь на белые доски.

Был день почты. Китовый день.

Кора была в белом платке, вообще во всем белом. К ее медной коже светлое платье очень шло. Когда Кора вышла на улицу, улица поняла: остальные не имеют значения. Улица – с газетными киосками, с книжными магазинами – пристань, киты, весь город, целый огромный заокеанный мир – все принадлежало Коре. Отныне и впредь.

Кора не отправляла писем, Кора не получала почты – это знал весь город. Поэтому, когда Кора появилась на набережной, толпа расступилась перед ней.

Шер скромно шел следом. Толпа не успевала смыкаться перед ним, поэтому он мог себе представлять, что уступают дорогу как бы и для него же. И каждый первый думает: «Ну, Шер, вот это да! Ну молодец!».

Его здесь, конечно, никто еще на самом деле не знал.

Кора подошла к самому причалу, вышла на белый, слегка подрагивающий пирс. И почтальон, красивый и загорелый, торжественно принял ее письмо.

Толпа вздохнула. Вздохнула Кора. Очень, очень счастливо.

Как огромный синеглазый кот, город нежился на солнце, и били хвостами киты.

Шер взглянул поверх голов и на холме вдалеке различил здание университета. Он лениво подумал, что завтра начнутся занятия, что скучающие бакалавры заполонят лужайки, займут все теневые места. На парах они будут зевать, смотреть в окно, щуриться от солнца. Девушки думать о раскопках, парни думать о девушках.

Шер улыбнулся и отвел взгляд. Педагогический успех его жизни с сияющим лицом шла навстречу ему, а толпа расступалась пред ней, и каждый – тоже – чему-то своему – улыбался.