Четверть суток

Я лежал на диване и рассматривал комнату, которую закат раскрасил в багровый. На улице был гололёд и сильный ветер, поэтому совсем не хотелось выходи́ть из дома, но я обещал матери, что вечером к ней заеду. Егор играл в своей комнате, Марта чем-то звенела на кухне, я собирался немного подремать перед поездкой. Я так бы и поступил, если бы мне никто не помешал. Темнело, наверное, было начало седьмого. 

Марта щёлкнула включателем в коридоре, а затем грозно встала в проёме двери. Мягкий свет очертил хрупкую фигурку и тонкие руки, которые настойчиво теребили нитку зелёных бус. Жена хмурила светлые брови, а возле левой ключицы пульсировала голубая жилка.

— Никто не любит, когда его используют, — голос супруги звенел, а носик покраснел и смешно подрагивал. Забавный вид Марты меня не радовал: её голос, лицо, театральная поза — раздражали и вызывали апатию. Я понял, что вздремнуть не получится, а жена продолжала истерить:

— Разве можно так! Тебя не было двое суток. Почему я должна всё делать сама? И не надо говорить, что ты звонил: не надо мне совсем ничего говорить. Спасибо, уже наслушалась! 

Гневная фурия вышла на середину комнаты и продолжала разговаривать, активно размахивая руками:

— Зачем тебе вообще это нужно? Мы же всё уже сто раз обсуждали. Как же достали меня эти бесполезные разговоры, — тут Марта практически перешла на визг, — Зачем повторять одно и то же? Зачем? Какой от этого толк?

За мной не было вины: ну, посидели немного с друзьями, отдохнули, поговорили. К тому же Марта сама отказалась со мной ехать, зато теперь она решила подурить. 

— Как ты так можешь? — продолжила супруга, — Ты когда-нибудь пробовал тащить весь дом на себе? Ты когда-нибудь не спал три ночи подряд? Ты когда-нибудь..., — крикливая бестия раздражённо дёрнула нитку бус и бусины рассыпались по полу со стальным звоном, словно монетки. Это был перебор. Я решил остановить концерт: встал, тряхнул жену за плечи и сказал медленно, выговаривая каждое слово:

— Ну, хватит. Я никого не трогаю, живу своей жизнью, мне дела нет до твоих капризов. Подумай сама, если за тобой постоянно кто-нибудь станет ходить и начнёт — зудеть, зудеть, зудеть, а потом что-нибудь — советовать, советовать, советовать, то разве ты станешь это слушать? Я нет. У меня «нафикпосылальня» включается на автомате. Поняла?

— Разве можно тебя понять? Так ведь можно и мозги сломать, — Марта резко и демонстративно развернулась, но дойдя до двери, вдруг упала навзничь. Её затылок с глухим звуком сильно ударился о пол. «Наверное, на бусину наступила», — подумал я. Халат жены распахнулся, обнажив худые молочного цвета колени. Она лежала молча, удивлённо смотрела на потолок и словно прислушивалась к чему-то.

— А нечего истерики устраивать! И под ноги смотреть надо! — сказал я в запале, но осекся. Лицо Марты побледнело, осунулось, стало почти прозрачным. Глаза больше не блестели, а гнев, который жил в них мгновение назад, пропал будто съел сам себя, и на секунду мне стало её жаль: «Кажется, ударилась она не сла́бо. Если её сейчас парализует, что я с этой дурой буду делать?» 

— Как ты, Марта? Ушиблась? — спросил я, стараясь придать голосу мягкость, но в ответ получил холодный злой взгляд мёртвой рыбы. Я понял, жена не верит мне. Даже сейчас, после неудачного и неожиданного падения, даже сейчас, когда её может парализовать; или даже хуже, сейчас, когда она может умереть, Марта не желает перемирия. «Ну и фиг с ней. Этой дуре не угодишь!» — колючие иголки пробежал по моему позвоночнику, а затем защекотало под коленями, застучало в висках. 

В спальню прибежал Егор. 

— Мама? — губы мальчика задрожали, — тебе больно? 

— Уведи его отсюда, — приказала Марта. Она больше не верещала: её голос изменился, став ледяным и строгим. Я моментально подчинился и отнёс мальчика в детскую, и пообещал, что куплю завтра игрушечный автомат, если он сейчас посидит в комнате один. Тут жена, конечно, права, незачем трёхлетнему пацану смотреть на парализованную мать. Я плотно закрыл дверь в детскую, но вернуться в спальню сразу не смог — несколько минут страх не давал мне это сделать. Когда же, собравшись с духом, я вошёл, Марта уже сидела на полу, опираясь на левую руку. 

— Можешь двигаться?

— Кажется, могу, — жена начала растирать свой затылок, — мне бы лечь,— пробормотала бледная красавица.

— Поднимайся, — я протянул Марте руку, — иди поспи, я отвезу Егора к бабушке.

Жена поднялась, легла на диван и попросила плед, но я сделал вид, что не слышу просьбу. Гнев стучал в висках, и мне пришлось сдерживаться, чтобы не испугать ребёнка. В детской я быстро собрал сына и отвёл его в машину. Солнце зашло, пора было торопиться, чтобы вернуться до ночи. Ветер, который не прекращался весь день, стих. Меня это не обрадовало и не успокоило: теперь ветер, а точнее, ураган, бесился в моей душе. В дороге я старался не вспоминать Марту, не слушать болтовню Егора, не думать — и всё, что мне было тогда нужно — это покой.

Когда я отвёз сына к своей матери, на обратной дороге заехал в лес. Мне пришлось сделать крюк, но к десяти вечера я приехал на любимую поляну с вековыми соснами. Снег почти растаял, подморозило и я решил прогуляться. Но если раньше лес всегда повышал настроение и давал сил, то сегодня он особой радости не принес. И запах хвои, и сосны, и воздух — не радовали, они будто перестали существовать, став ненужными. 

Тоска, как дикий зверь наступала на меня и требовала действий; но одновременно она затягивала душу в свои сети и парализовала. Наверное, так же чувствуют себя бабочки в паутине, когда их едят. Захотелось дотронуться до шершавого ствола дерева, но я не смог: помешали метровые сугробы под соснами, до которых пока не добралось солнце. Деревья словно звали меня к себе, но чтобы добраться до них, пришлось бы провалиться в мокрый снег по пояс.

Я вспомнил о Марте, и снова гнев застучал в висках: «Натурально ведь кукла — кукла деревянная. Чтобы я не сделал, ей всё плохо. Нет, вот умеет же разозлить — точно умеет. Готовится, наверное, заранее. Чего ей не хватает? Чего? Я, правда, тоже хорош: слушаю вечно эту курицу. Лучше бы я не знал о ней ничего, не видел, никогда не встречал! Да, чтобы её разорвало!» 

Набрав в грудь побольше воздуха, я заорал, надрывая глотку, а вековые сосны отозвались мне равнодушным гулким эхом.

Около полуночи я уехал с поляны: за рулём расслабился, закурил, но неожиданно почувствовал вращение. Перед тем, как потерять сознание, я понял, что не управляю машиной. Я не испугался и не удивился... Никого в этот час не было на пустынной дороге, поэтому никто не видел, как машину занесло на гололедице. Никто не видел, как она сделала два полных оборота и врезалась в дерево. И никто не помог водителю выбраться из загоревшегося автомобиля.

Марта встала с дивана, подошла к окну — болели спина и затылок. Мужа не было дома, но волноваться женщине совсем не хотелось, а хотелось лишь смотреть в окно. Почему-то ей почудился запах хвои и привиделась прогулка по лесу в дивную безветренную погоду.