Стремянной

1.

Этой пьянящей ночью, 30 Апреля 1564 года, стремянной князя Курбского, Васька Шибанов, лежал, как всегда, на кошме под дверью комнаты где спал князь. Обычно, по походной привычке, он засыпал, как только его взъерошенная голова касалась земли, соломы, подушки, в общем, того, что было, и ни о чем не думал. Жизнь его была проста и понятна. Он заботился о княжеской лошади, чистил оружие и доспехи, в бою рубился рядом с князем. Были они с князем погодки, служил он ему с отрочества, и понимали они друг друга без слов.

Но в эту ночь Васька не спал, ворочался, и размышлял о том, как бы ловчее поговорить с князем. Он решил жениться, и хотел просить у князя разрешения. В последнее время князь был не в духе, и Василий не хотел докучать ему своими заботами, но и ждать больше не мог. Он жил во грехе, и это ему было не по душе. А самое главное, ему не терпелось встать в церкви перед Богом и людьми и сделать своей женой самую желанную в мире женщину.

Он был уже раз женат, но жена умерла лет десять назад, а дети, которых она ему родила, умерли в младенчестве. Василий смирился с тем, что помрет холостяком; и деньги и подарки, которыми щедро награждал его князь за верную службу, отдавал сестрам, брату да племянникам.

Все изменилось, когда князя назначили наместником в недавно завоеванной Ливонии, и они приехали в Дерпт, а по-русски, Юрьев. Город был издавна эстонским и немецким, но жили в нем и православные, украинцы, белорусы, и литовцы. Нравы, однако, больше напоминали нравы Польши или Литвы, а не Москвы или Ярославля. Женщин и девок не держали взаперти, они свободно гуляли по улицам и по базару, одевались ярко, заманчиво.

Набожный князь с семьей молился каждое воскресение в православном соборе. Василий всегда стоял позади князя, чуть поодаль. Вдруг он почувствовал, что кто-то смотрит ему в спину. Повернулся украдкой. На него спокойно, не застенчиво, но и не бесстыдно, смотрели большие зеленые женские глаза. Василий смутился, отвернулся. При выходе из церкви она была рядом. Сказала чуть слышно: «Меня Анастасией зовут». Он ответил: «А я Василий», и почувствовал легкое прикосновение ее руки. В следующее воскресенье уже сам ее выглядывал. Она поравнялась с ним на паперти, и он без слов пошел с ней рядом. По дороге молчали, но это было как-то даже и хорошо. «Вот и мой дом.» Василий наклонил голову, прощаясь.

В следующее воскресенье, уже не думая, пошел ее провожать. У дома она спросила: «Зайдешь, пообедаешь?» Он вошел в маленькую, чисто убранную горницу, сел за стол. Обед был вкусный, Настя подавала, потом, пока ел, говорила о себе, что была замужем, но муж уже два года как умер, и она жила одна. Он смотрел на нее, на бледном лице огромными казались зеленые глаза, полный рот. Не знал что нашло, но вдруг взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. И тут же сам испугался, вскочил, начал извиняться. Она была с ним одного роста, стояла очень близко, смотрела ему прямо в глаза спокойно, вдруг помолвила: «Я сама так хочу», - обвила его шею руками и поцеловала долгим, жарким поцелуем. Шел он домой, шатаясь, как пьяный, прохожие немцы неодобрительно на него поглядывали.

Васька еще раз перевернулся и твердо решил, что завтра же поговорит с князем. Решение принято, он наконец заснул, без сновидений.

2.

На другом конце города Анастасия то же не могла заснуть, думала о странном повороте в своей судьбе. Она все всегда делала не спеша, подумав. Когда овдовела, замуж опять не спешили, хотя желающие были. Но ей нравилась вдовья свобода. Поэтому сама себе подивилась, когда приглянулся ей княжеский слуга. Среднего роста, широкоплечий, какой-то весь ладный. Чуть взъерошенные русые волосы, коротко подстриженная русая бородка. На загорелом, обветренном лице резко выделялись серые, спокойные глаза. Понравилось ей, что держался он прямо и свободно, словно и не холоп вовсе. Да и лицо его, простодушное, честное, понравилось. По своему обычаю не спешила. Стала наводить справки. Осторожно заговорила с подружкой, которая служила у княгини. Подружка поболтать, посплетничать, любила. Сама упомянула про стремянного князя: «Князь его любит, жалует. но Васька с нами, бабами, девками, не разговаривает. Девки с ним шутят - смущается. Молчит все, слова из него не вытянешь. Если что надо, сделает. И не пьющий». Настя слушала, и ей это все нравилось. Не нужен ей болтун да бабник. И наконец решилась. Когда ушел он в первую ночь, лежала в темноте, думала: «Грех это, но слава богу мне очень хорошо». Сама не знала, чего хотела, только чувствовала себя с ним покойно. Ждала стука в заднюю дверь (приходил, когда мог, тайком; не хотел, чтоб соседи языками трепали), она всегда спрашивала: «Есть хочешь?». Отвечал хрипло: «Позже», брал ее в объятия. Не могли они друг от друга оторваться. С мужем никогда так не было, даже не знала, что может так быть. И о будущем просто не думала.

Когда по городу прошёл слух что князь с войском в поход выступает, вдруг испугалась. Василий забежал попрощаться, перекрестила его, сказала что молиться о нем будет. Он уже был где-то далеко, в походе, обнял, поцеловал, исчез в ночи. На следующий день князь выезжал из города. Настя стояла в толпе, смотрела. Князь красовался в расшитом золотом красном кафтане, белый в яблоках конь под ним так и пританцовывал. Василий ехал чуть позади, сидел в седле, как влитой, лицо суровое, глаза настороженные. Таким она его ещё не видела, боялась за него, но и гордилась. Потом в город потекли вести, что поход оказался не удачным. Много потерь, князя ранили. Называли имена живых, мертвых. Холопа, понятно, никто не помянул. Настя места себе не находила, побежала к бабке-ворожихе.

Бабка смотрела на Настю ласковыми голубыми глазами. «Что за печаль, красавица?». «Скажи, бабушка, жив мой мужик или нет?». «Дай мне что-то что он носил или подарил тебе, погляжу.» Настя сняла с руки серебряный браслет польской работы, протянула бабке. Глаза той блеснули жадностью. Она потерла браслет, пошептала что-то шамкающими губами, еще раз протерла. «Не бойся, красавица, жив твой любый. Ему не в чистом поле от меча или копья помереть суждено.» Настя покраснела. Сама себе еще не называла Василия «любимым». Да и не заметила странного взгляда, которым смотрела на нее бабка. Той от браслета повеяло мукой жуткой, а еще чем-то страшным, непонятным. Но не скажешь же это по уши влюбленной молодице. А любовь у Насти на лбу была написана. Настя задала вечный женский вопрос: «А скажи, бабушка, любит ли он меня?». Бабка засмеялась неожиданно молодым смехом. «Как не любить, красавица, больше жизни любит. По угольям горящим к тебе доползет.» Настя опять смутилась, дала бабке монетку за гадание.

Привезли князя, раненного. Подружка сказывала, что Васька-стремянной его из боя вытащил, жизнь ему спас. И ухаживает за ним, как нянька. Настя ждала. Когда пришел, обняла, приветила. Он все еще глядел сурово, насторожено. Сказал: «Сегодня из меня, Настенька, мужик никакой, ласки твоей хочу». Легли, она положила его голову себе на грудь, гладила взъерошенные волосы, шею, напряженную спину. Постепенно мышцы начали расслабляться, Василий обмяк, заснул. Настя смотрела на спящего, лоб его разгладился, рот приоткрылся, как у ребенка. И ей хотелось остановить время, так ей было в эти минуты хорошо. Но вдруг он открыл глаза, улыбнулся заразительно, как мальчишка, заговорил с убеждением: «Настя, жениться на тебе хочу. Не хочу больше прятаться. У князя разрешение спрошу, он не откажет. А там и сватов зашлю. Возьмешь меня?» Настя слушала, и не слышала того что хотела. «Все ты хорошо говоришь, а самого главного не сказал». Васька нахмурился. «Говорю как умею, если тебе не по вкусу, другого ищи, кто лучше скажет». Сел, начал одеваться. Настя остановила его. «Другого не хочу - хочу, чтоб сказал мне от души». Василий задумался на минуту. «Что сказать, сама знаешь. Обворожила ты меня, днем твои глаза вижу, ночью во сне снишься. Жизни мне без тебя нет». Настя довольно улыбнулась. «Коли так, то ладно, засылай сватов». Василий обнял ее, и она забыла обо всем на свете.

3.

Посреди ночи Васька внезапно почувствовал, что в комнате кто-то есть. Проснулся мгновенно, схватился за нож за пазухой, но услышал знакомый голос одного из дворян князя. «Князя буди, гонец из Москвы от боярина Морозова приехал». Васька вошел в комнату, легко прикоснулся к плечу князя: «Гонец, велишь привести?». Курбский тоже по походной привычке мгновенно проснулся, приказал: «Веди».

Васька сразу понял, что вести были не радостные. Видно, и вправду князю опала от царя выйдет за неудачный поход, а то и хуже. Васька знал князя лучше, чем кто бы то ни было, может быть, даже лучше, чем жена и мать родная. Князь горд, горяч, смел да неразумности. Он своей волей безропотно на плаху не ляжет и к Малюте на дыбу не пойдет. Он уйдет в Литву, сегодня же ночью и уйдет, иначе быть не может. И придя к этому выводу, Васька стал быстро и привычно собираться. Когда князь вышел с гонцом из комнаты, все было уже готово. «Васька, собери наших, дай знать, что уйдем сегодня, иначе смерть. Я пойду к княгине».

Васька передал приказ одному из дворян князя, и через полчаса во дворе собралось с пол дюжины верных князю слуг. Князь вышел, и все молча пошли по спящему городу, стараясь не шуметь оружием. Через стену перебрались ловко, перекинули сумы с поклажей. Дальше шли в низине, в тумане, будто во сне. На поляне, у лесочка, ждали еще несколько человек. Всего их собралось человек двенадцать. Васька знал их всех, воевали все вмести много лет, все любили и уважали князя. Курбский посмотрел каждому в глаза, сказал тихо: «Обратной дороги нет. Не помилуют». Все было и так ясно. Кони для войска паслись неподалеку. Васька поддержал князю стремя, привычно сам взмахнул в седло.

Сначала двигались медленно, потом погнали коней в галоп. Васька всегда как-то успокаивался и расслаблялся от мерного стука копыт, ни о чем не думал, кроме движения коня и возможной опасности которая могла ждать за каждым деревом. Его делом было охранять князя от этой опасности.

Стало светать. Впереди замаячили квадратные башни и мрачные стены замка Ливонского Ордена. «Гельмет!» выдохнул Васька. Князь тоже узнал замок, который не так давно сам безуспешно осаждал. Они сбились с дороги, но может в замке дадут проводника до Вольмара, там литовцы. Со скрипом поднялась тяжелая решетка, и они въехали во двор. Прием был не ласковый. Их грубо обыскали угрюмые сонные немцы, отобрали оружие и еще чего было ценное. С Васьки взять было нечего, так что обыскивали его небрежно, даже не нашли нож за пазухой. Князя повели куда-то в башню, он знаком приказал им не сопротивляться. Оставшихся повели гуртом и заперли в вонючем сарае. Даже связать поленились. Мужики стали роптать. «Эх, может зря ушли? Не додумал князь как-то. Что-то теперь будет? Попали из огня да в полымя!» «Хватит языками трепать! - огрызнулся Васька. - Спите лучше. Я на дозоре буду. Если что - крикну». Все стали кое-как располагаться на грязном полу, захрапели.

Васька, нож под рукой, сел у двери. Мысли закрутились у него в голове. Что-то там сейчас в Юрьеве? Небось всем уже про побег известно стало, по обычаю хватают слуг, семьи перебежчиков. Он знал, как это делалось, и содрогнулся. Холопов пытали, не жалели малых детей, насильничали женщин. При одной мысли, что Настю могут схватить, его прошиб холодный пот. Сколько раз в захваченных городах слышал он беспомощные крики женщин, переходившие в стоны и всхлипывания. Набрасывались по трое, четверо, а то и больше, издевались. Хоть и не участвовал, но и не вмешивался, война. Друзья дразнили его монахом, мол, сколько девок, а ты не лакомишься. Монахом он, конечно, не был, но и если уж не в моготу было, то пользовался обозными девками, хотя после них и хотелось нырнуть в реку, очиститься. Он вдруг вспомнил, как Настя сказала ему в первую ночь: «Ты не думай, что я со всеми так то, муж у меня был, да ты.» Тогда поверил ей, а вдруг наврала? О том, что она кого-то другого приветит, думать не хотелось. А почему нет? Беглого холопа ждать, что ли?

Васька усилием воли отогнал досадные мысли, запрятал их, как мог подальше. О чем еще думать, когда минуты тащатся, и немцы могут в любую минуту прийти и вздернуть на виселицу, а то и похуже? Только под утро распахнулась дверь, и чей-то голос на ломаном русском приказал им выходить. Убивать их, похоже, не собирались. Спящие зашевелились, поднимались, расправляя затекшие мышцы, оглядывались, приходя в себя. Все были усталые, голодные, грязные.

Князь вышел во двор, лицо его осунулось, глаза покраснели от бессонной ночи. В них появилось какое-то затравленное выражение, какого Васька у него никогда не видел. Всю дорогу молчали. Никого не кормили, так что пустой живот давал себя знать. Васька поравнялся с князем. «Куда едем?». «Армус. Там посмотрим». Князь привык командовать, положение узника его явно угнетало. Васька боялся проявить какую-то жалость и тем оскорбить князя. Он продолжал молча скакать рядом, отдался ритму скачки, с удовольствием вдыхал по-весеннему теплый воздух, и ни о чем не думал.

4.

Первое мая всегда было праздником в Юрьеве, первый день весны. Горожане наряжали елку, украшая ее лентами и кренделями, и привязывали ее к отесанному столбу. Столб ставили на главной площади, накрывали длинные столы, ели, пили, звучала музыка. Молодые парни соревновались друг с другом, стараясь залезть на столб и сорвать с елки ленту или крендель. Красовались перед смеющимися, принаряженными девушками. Настя пошла с подружками на площадь, посмотреть. Какой-тот небольшого роста, чернявый купец с бегающими черными глазками сразу к ним привязался; и так, и эдак пытался заговорить, показывал Насте всякие украшения. Она хотела от него отмахнуться, но вдруг кто-то в толпе закричал: «Князь Курбский вчера из города сбежал!» Вокруг сразу зашумели, загалдели, начали проясняться подробности. Сбежал видно в страшной спешке, взял только несколько слуг, жену и сына оставил. Настя напряженно прислушивалась. Ждала и боялась услышать имена ушедших с князем. Кто-то сказал: «И стремянной его, Васька, с ним ушел». У нее потемнело в глазах, и она упала на руки купцу. У того даже дух захватило. С трудом выпрямилась, отвела его руки. Кое-как отговорилась от подружек, медленно, спина прямая, лицо спокойное, дошла до дома. Вошла в сени, закрыла за собою дверь и по стене, мешком, осела на пол. Сказала в пустоту: «Ушел, бросил». Закусила расшитый рукав платья, чтобы не завыть. Сколько так сидела, не знала. Но постепенно вышла из оцепенения, надо было вставать, заниматься привычными домашними делами. Надо было жить.

Потянулись тусклые дни. Хоть умом и понимала, что не мог Василий иначе, под сердцем все тянула тоска. Ждала весточку, ночью не могла заснуть: «Жив ли? Не ранен? Думает ли о ней?». Лежала, вспоминала серые глаза, мальчишескую улыбку, все в ней тосковало по нему. Пришел давешний купец, осведомиться об ее здоровье. Глазки его бегали, украдкой осматривали ее. Он явно думал, что она пригласит его в дом. Настя вежливо поблагодарила за заботу, в дом не впустила. Он прислал слугу с жемчужными сережками. Она не приняла подарок, отослала обратно.

Вскоре поняла, что беременна. Вестей не было, и что делать, не знала. Опять пошла к бабке-ворожихе. Та сразу догадалась, с чем пришла. Сколько к ней баб переходило, все с тем же. Предложила: «Корешок дам, настой сделаешь, вечерком выпьешь, ночь промаешься, утром все ладно будет». Настя взяла корешок, спросила: «Сына ношу?» Бабка кивнула. «А можешь погадать, увижу ли еще любимого?» «Дай что-нибудь, что в руках держал, погляжу». Настя сняла с шей цепочку, на которой висело колечко с изумрудом, подарок на помолвку. Бабка так и вскинулась: «Подарок дорогой, прямо княжеский». Настя усмехнулась. «Какой князь! Служивый человек, безродный». Боялась, что угадает бабка что-то, опасно. Бабка кивнула, начала пришёптывать. «Свидишься еще, только к добру ли, не знаю».

Настя сидела за столом и смотрела на корешок, что бабка дала. Не могла решиться. Если увидит еще, как сказать, что сына вытравила? А коль не увидит, еще хуже. Разозлилась, швырнула корешок в угол. И вздрогнула от стука в заднюю дверь.

5.

К Армусу подъехали на закате. Черные стены замка вырисовывались на фоне янтарного неба. «День завтра будет ветреный», - вдруг почему-то подумал Василий. Опять поднялась и опустилась решетка. Во дворе толпился народ. Курбскому и его людям приказали спешиться, недобрая толпа их окружила. Какой-то долговязый немец сорвал с князя лисью шапку. Василий было двинулся, но князь остановил его взглядом. Раздались команды на немецком, толпа отпрянула, и в образовавшийся круг вступил здоровый белобрысый литвин. Сказал на неплохом русском: «Князь Курбский? Мой пан хочет с тобой поговорить.» Курбский кивнул, и пошел вслед за литвином. Остальных опять заперли в каком-то сарае, теперь уже каменном, но таком же сыром и вонючем. Васька опять взялся сторожить.

Усталость, после бессонных ночей, голод и напряжение, давали себя знать. В мозгу всплывали какие-то отрывки мыслей, воспоминаний. Отца и мать он почти не помнил, воспитывала его и младших брата и сестренку старшая, замужняя сестра. Сестра управляла мужем, братьями, сестрой, детьми и скотиной с одинаковой железной непреклонностью. Подрос Васька, сестра пристроила его помогать княжьему конюху. Лошади ему всегда нравились, так что работал с удовольствием. Когда княжичу Андрею исполнилось лет пятнадцать, князь стал подыскивать сыну стремянного. Спросил у конюха нет ли на примете надежного парня, по годам подходящего. Конюх сказал, что Васька, мол, Шибанов, сирота, и кони его любят, и парень смышленый, почтительный. Князь сказал: «Хорошо, пусть завтра придет ко мне, посмотрю».

Сестра, как узнала, что его к князю зовут, заметалась, приказала Ваське помыться да рубашку чистую надеть. Хотела расчесать вечно взъерошенные волосы, но, сломав гребень, сдалась. Сто раз объясняла, как кланяться, что говорить. У Васьки аж голова кругом пошла. Вошел к князю, поклонился низко. Князь Михаил испытующе смотрел на него голубыми прозрачными глазами. У старого князя было морщинистое лицо и длинная, седая, окладистая борода. Ваське он казался похожим на Бога отца, как на иконе писан.

«Поди сюда, как звать?» - спросил князь ласково. «Васька, Шибанов». «Конюх тебя хвалит. Хочешь у княжича Андрея в стремянных служить?» Васька подумал с минуту: «Хочу». «Ну и ладно». Князь снял с шеи золотой крест, протянул Ваське. «Крест целуй, что будешь служить сыну моему верой и правдой, умрешь за него, коль придется». Васька взял тяжелый крест, поцеловал серьезно, повторил слова клятвы: «Клянусь служить княжичу Андрею верой и правдой, жизнь за него отдать». Князь взял обратно крест, дал Ваське серебряную монетку. Васька еще раз поклонился до полу и вышел, со скрипом захлопнулась тяжелая дверь...

Василий тряхнул головой, разлепляя смыкающиеся веки. За дверью послышались голоса. Тот же литвин объявил по-русски: «Ваш князь сейчас гость моего пана. Вы пойдете к нам в лагерь. Завтра утром выступим в Вольмар. Пошли». Васька вышел из каменного мешка на двор, глубоко вдохнул холодный ночной воздух, на всякий случай огляделся. «Все без подвоху», - хлопнул его по спине литвин. «Мы теперь, как это по-русски, соратники.» Литвин, которого звали Андриус, сразу Ваське понравился. Остальные потянулись за ними. Разожгли костер, сварили ужин, в первый раз с Юрьева сытно поели. Андриус присел с ними у костра. Русский он выучил в плену, и теперь, когда надо, толмачил. «Где князь?» - спросил Васька. «Мой пан позвал его к себе в палатку на обед, не беспокойся, ничего с твоим князем не станется.» «А как зовут твоего пана?» «Гетман Радзивилл.» Андриус ушел к своим, все угомонились, захрапели. Наконец пришел князь Андрей, лицо раскрасневшееся, глаза блестят. Видно, угощение у Радзивилла ему пришлось по вкусу. Князь сел к костру. «Надо чего, князь?». «Иди спать, Василий, небось, три ночи на ногах. Я посижу пока». Васька лег на землю, и, уже проваливаясь в сон, видел, что князь сидел и смотрел в огонь.

6.

Вольмар встретил их майскими теплыми дождями. Все вокруг раскисло, делать было нечего, расположились лагерем под городом, ждали прибытия польской шляхты. Днем обустраивались, вечерами сидели у костров, пили, рассказывали всякие байки. Василий, как всегда, слушал, но не пил, да и говорил мало. У мужиков развязались языки, все строили планы на будущее. «Как князю имение король даст, осяду, бабу новую найду», - говорил сотник Гаврила Кейсаров. «Польки да литовки, говорят, по сочнее наших, русских, будут». Потом насмешливо начал дразнить Василия: «А ты Васька что, возьмёшь себе кого, или всю жизнь у князя под дверью монахом проваляешься?». Василий отмахнулся, промолчал. Но пьяный Гаврила не унимался. «Никогда тебя, Васька, с бабой не видал, мож, они тебе не по вкусу?». Василий вдруг разозлился. «Мне полячки да литовки ни к чему, у меня в Юрьеве такая баба осталась, что вам и не снилось». Гаврила на секунду осекся от неожиданности, но потом опять завелся: «В Юрьеве? Если такая вся из себя красавица, как говоришь, думаешь, она тебя, холопа беглого, ждать будет? Уж небось кого другого приветила!». Василий сам не знал, что на него накатило: кровь бросилась в голову, схватился за нож. Еле его Кирилл Зубцовский от Гаврилы оттащил. «Вы чего, ребята, из-за бабы резаться!». Василий, тяжело дыша, отошел от костра в темноту, медленно приходил в себя. Никогда так с ним раньше не бывало, чтоб голову терять. В ночи почудились зеленые затуманенные глаза, полуоткрытые полные губы, частое дыхание. Отогнал наваждение, сам себе наказал: «Что душу бередить, все равно ничего не изменишь».

На следующий день поехал с князем в Вольмар. Пока ждал во дворе дома Радзивилла, подошел Андриус. Поговорили, как старые друзья. «Скоро на Полоцк выступим», - сказал Андриус с удовольствием. Ему явно надоело торчать в Вольмаре и ждать. «Дак мы ж уже…», - Васька осекся. Князь брал Полоцк для царя Ивана год назад, его самого поцарапало там стрелой, а теперь надо было идти и брать для польского короля у своих, русских.

Князя то же что-то точило, угрюмо молчал. Засел у себя в комнате, заходил взад вперед. И от ужина отказался. Под утро кликнул его. Василий заметил, что князь не ложился - видно, всю ночь писал. «Хочу, - как-то медленно, запинаясь, совсем не обычным своим отрывистым и решительным голосом сказал князь, - дело тебе поручить». Василий молча ждал. «Перейдешь через границу, тайком, в Юрьеве письма мои под печкой остались, отвезешь игумену в Псково-Печорский монастырь. Еще денег у него попроси взаймы, сколько сможет. Скажи потом отдам, за мной не пропадет». Василий кивнул. «А потом... - Князь остановился, протянул ему свиток, - На, прочти». Так Василий Шибанов в первый раз прочел письмо князя Курбского царю Ивану Грозному. «Не понравится письмо твое царю», - усмехнулся Васька. И князь зло и горько усмехнулся в ответ. «Надо мне, чтоб ты письмо это до Москвы довез, отдашь там боярину Морозову, он постарается, чтоб царю в руки досталось. Возьмёшься?». Василий помолчал с минуту, кивнул. Князь встал, подошел, обнял его за плечи. «Живым обратно вернись, понял?». «Все под богом ходим, князь Андрей», - сказал Василий, поклонился низко, как когда-то отцу его кланялся, вышел.

7.

До границы Василия проводили, показали где незаметнее перейти. А там уж сам добирался до Юрьева. Охрану города он знал хорошо, знал и место где можно перелезть. Оставил лошадь в лесу, под вечер перелез через палисады. Добрался до дома наместника, где жил почти год. Дом этот казался забытым. Ни людей не видно, ни огня. Удостоверился, что за домом не следят, да и кому в голову придет, что беглый князь кого-то обратно пришлет. Слегка надавил плечом на дверь малой избы. Она поддалась. Тайник князя нашел быстро, вытащил бумаги, спрятал за пазухой. Задержался на минуту, подумал о княгине и княжиче, перекрестился.

До последнего не знал, зайдет ли к Насте. Опасно, коль поймают у нее, обоим плохо придется. Но не удержался. Тайком пробрался к дому. Замер под дверью. А вдруг, как и в правду, есть у нее кто? Подумал «Убью». Кого убьет не знал, ее или мужика. Постучал условно, как раньше. «Кто там?» «Это я, впустишь?» Дверь приоткрылась. Вошел в темноту. Теплые руки обвили шею, мягкие горячие губы прижались к губам. Обнял ее, она прижалась к нему, замерла. Потом вдруг отстранилась и с размаху отвесила оплеуху. «Это тебе за то, что сбежал не попрощавшись!». «Так не мог же, гонец из Москвы от боярина Морозова среди ночи прискакал, уходить надо было…». Он замолчал. И так слишком много сказал.

Она зажгла свет, но прикрыла, чтоб с улицы не видно было. «Похудел ты, не кормят что ль в Литве?». Васька улыбнулся. «К тебе за угощением шел, да оплеуху заработал». Настя была еще желаннее, чем в памяти. Он потянулся обнять ее. «Ну, не тискай, сказать кое-что надо. Беременная я. К бабке бегала, та увидела, что сын будет». Василий растерялся. «Если не рад, так и скажи». «Как не рад! Спасибо тебе!». «За что спасибо?». В ответ Василий притянул Настю к себе, развязал шнурок на шее. Плечи ее обнажились, рубашка соскользнула на пол. Дурея от мягкости ее кожи, он целовал шею, плечи, налившуюся грудь. Она то же не отставала, соскучилась по нему. Все ее тело наполнилось желанием, льнуло к нему, отвечало на его ласки. Она ощущала, как тепло разлилось по всему телу, разошлось волнами от живота до кончиков пальцев. Легла, закинула руки за голову, так что поднялась грудь. Он разделся, стоял перед ней голый, смотрел жадно. Она тоже смотрела, вбирала в себя его тело, разгоралась. Потом сказала хрипло: “Хватит товар лицом показывать, поди сюда”. Ей никогда еще не было так хорошо. Он почувствовал, как ее тело задрожало, забилось под ним, а потом и сам отдался нахлынувшему блаженству, словно в омут головой.

Приходили в себя медленно, нехотя, но надо было вставать, уходить пока темно. «А может не уходить?» - вдруг подумал Василий. Почему он должен уходить из этого уютного дома, от женщины разметавшейся на подушке? С усилием отогнал подступившую тоску. Настя открыла глаза, сладко потянулась, сказала: «Я с тобой уйду. Собираться мне нечего, там наживем». Василию эта мысль понравилась. «Обещал я князю службу выполнить, слово дал. На обратном пути заберу тебя с собой. Дождешься меня?». «Обещаешь?». «Обещаю, если жив буду». Насте вспомнились слова бабки. «Если жив будешь... Хорошо, подожду».

Василий положил голову ей не живот, прислушался. «Рано еще, не услышишь ничего. Может, месяца через два». Уже перед уходом снял с шеи медный крестик. «Если что, сыну отдашь». Настя сняла свой, надела на него, перекрестила: «Пусть Бог тебя хранит». Потом вдруг вспомнила, не поел совсем. Метнулась к печи, вынула пол каравая хлеба, завернула в расшитое полотенце. Он сунул хлеб в котомку, еще раз поцеловал ее на прощанье, погладил живот и растворился в ночи.

8.

Васька выбрался из Юрьева без приключений, выехал на дорогу на Печоры и пустил коня шагом. Вспомнил, что два дня ничего не ел, вытащил из котомки хлеб, с удовольствием позавтракал. Подумал, не выбросить ли полотенце, но только засунул его на дно котомки. Он думал о том, как заберет Настю из Юрьева. Дело это было не простое, но придумает что-нибудь. Подъехал к монастырю уже к вечеру. Игумен Корнилий его принял, взял письма от князя, прочел, покачал головой. «Скажи князю, что бы больше не писал сюда, беду на нас наведет». Василий кивнул. «Сегодня на конюшне переночуешь, завтра про деньги ответ дам».

Что-то насторожило Василия в игумене, но он знал, что князь ему доверяет, и отогнал дурные предчувствия. Он поклонился, и вышел. Во дворе его перехватил служка. «Старец Вассиан тебя к себе зовет». Василий вошел в маленькую келью. Старец был очень стар и сутулился. «Давно исповедовался?» - спросил он Василия. «Давно». «Ну, давай, поведай мне свои грехи». Василий, встав на колени перед старцем, стал перечислять грехи, как положено. Старец остановил его, приподнял за подбородок, посмотрел в глаза. «Простая у тебя душа, Василий. Простая и верная». Потом положил руки ему на голову и сказал: “Благословляю тебя на путь твой трудный». Василий толком не понял к чему это, но поблагодарил старца и отправился спать на конюшню.

Ночью проснулся от приглушенных голосов под воротами. Чей-то смутно знакомый, привыкший приказывать голос шепотом говорил: «Игумен сказал, он здесь будет. Живым брать». Василий схватился за нож и стал выжидать. Вошло сразу несколько человек. Набросились, он полоснул первого ножом, тот закричал, потом еще одного, началась драка в темноте, где не знаешь, кто свой, кто чужой. Василий сумел выкарабкаться из под кучи нападавших и рванул к двери, но у выхода на него навалились, скрутили руки, вжали лицом в грязь.

Тот же знакомый голос крикнул: «Эй, этак он у вас задохнется, сказано, живым брать!» Кто-то недовольно ответил: «Иж, прыткий какой, двоих наших ножом порезал, чуть не утек». Ваську подняли на ноги. Он стоял, сплевывая грязь, забившуюся в рот. При свете факелов увидел начальника. Узнал воеводу Морозова, друга князя. Морозов тоже его узнал. «Васька, где князь?». «В Литве». «А ты что тут делаешь?». «Князь письма послал передать. Игумену. И еще одно, в Москву, царю». Морозов смотрел на него почти грустно. «Где царю письмо?». «За пазухой». «Ладно, доставим мы его к царю, с тобой вместе». Скомандовал резко: «В железо его, повезете с конвоем в Москву». «Капюшон надевать?» - спросил стрелецкий голова, к которому обращался Морозов. «Не надо». И прибавил: «Пусть еще чуток на белый свет посмотрит». Василий знал, что эти слова могли стоить воеводе головы, и был ему благодарен.

Трястись прикованному к телеге было муторно, медленно поворачивались колеса, но жаловаться было не на что. Следуя примеру воеводы, охранники обращались с ним без лишней злобы, иногда даже расковывали, давали размять затекшие руки и ноги. На первом привале, Василий не спал, размышлял о том, что его ждет. И получалось, что смерти ему не избежать, вопрос был только в том, как он эту смерть встретит. Никто не знает заранее, как поведет себя под пытками. И Василий не знал. Подумав, решил, что постарается честь князя не опозорить, и невинных людей не оговорить, а дальше, как Бог даст. Приняв про себя такое решение, он уже больше ни о чем не беспокоился, и просто наслаждался летним теплом, свежим ветром, и лучами солнца на лице. Через несколько дней на горизонте показались золотые маковки Московских церквей.

9.

После того как Василий ушел, Настя не знала надеяться или бояться. Скорее всего, боялась надеяться. Знала, что, если сможет, вернется за ней. А вот сможет ли? О том, что Василия могут убить, старалась не думать. Пошла на базар, как обычно, к ней сразу привязался чернявый купец. Бросил лавку, пошел с ней рядом, говорил о том, как хорошо у него идет торговля, а вот вышлют немцев из города, так и еще лучше пойдет. Это князь Курбский немцев защищал, а царь их не жалует. Настя не слушала, но вдруг остановилась, как вкопанная. «Да, Настенька, этот беглый князь гонца к монахам в Псково-Печорский монастырь послал, стремянного своего, Ваську. Там его и ущучили». «И что с ним теперь будет?» - спросила Настя, словно между прочим. «Как что, в Москву в железах повезут, а там, вестимо, в застенок али на плаху. Так ему и надо, изменнику». Настя уже не слушала, бежала домой. Собрала в котомку необходимое, побежала к городским воротам, откуда уезжали купеческие возы. Подошла к одному купцу, попросила подвести до Москвы. Купец окинул ее взглядом: «А платить чем будешь?». Настя сказала, как отрезала: «К мужу в Москву еду. А в оплату на, возьми». Сняла с руки серебряный браслет, протянула купцу. Тот кивнул на телегу, где место было.

Настя еще ни разу в жизни не покидала Юрьев, и в любое другое время ей бы все было ново и интересно, но сейчас она так волновалась, что никак не могла собраться с мыслями. Дни проходили мимо, как во сне. Она почти ни с кем не разговаривала, есть то же почти не могла, мутило то ли от волнения, то ли от беременности.

Москва ошеломила ее размером, грязью, шумом, толпами народа. Юрьев вдруг показался таким маленьким, игрушечным. Она слезла с телеги у ворот дома, где жила ее тетка. Та удивилась неожиданному визиту, но приняла, много вопросов не задавала. Только хвалила племянницу, мол красавица какая. Явно, хотела она дочку, да родила двух сыновей. Один еще не женился. Он и вызвался показать Насте Москву. Следующий день был воскресный, и они пошли на Красную площадь. Двоюродный брат сказал, что царь в воскресенье молится в соборе, и может им повезет его увидеть. Настя не перечила, сама еще не знала точно, зачем приехала, как надеялась найти Василия.

Они вышли на площадь, народу было много, двоюродный брат расталкивал толпу крепким плечом, и они пробились прямо к соборной паперти. Вдруг толпа загудела. На паперть вышел царь, а с ним вельможи, слуги да попы. Все разодетые, в золоте и камнях драгоценных. Царь шел медленно, милостиво беседовал с каким-то священником. «Это митрополит», - подсказал двоюродный брат. Насте царь не понравился. Весь ссутуленный, нос крючковатый, маленькие глазки нервно, подозрительно, перебегают по лицам окружающих.

Внезапно, в толпе наступило замешательство. Два стрельца вели к паперти закованного в железо человека. Толпа расступилась, и Настя с ужасом узнала Василия. Губы его были разбиты в кровь, под глазом синяк. Он шел медленно, но прямо, высоко подняв голову. Настя только смотрела во все глаза. Василия подвели и поставили перед царем. Царь уставился было на него, но потом опять забегал глазами. «Кто таков?» - спросил царь. «Стремянной князя Курбского, Василий Шибанов. Князь Андрей меня к тебе с письмом послал». Голос Василия звучал ровно, словно и не с царем разговаривал. Царь изменился в лице, покраснел аж от гнева, на лбу запульсировала голубая жилка. «Дерзкий, значит гонец, как и хозяин-пес. Где письмо?». Один из стрельцов вытащил из-за пазухи завернутый в красный шелк свиток и подал царю. «При нем взяли».

Царь нервно схватил свиток, развернул, начал читать, шевеля губами. Читая, все более и более разъярялся, глаза покраснели, губы тряслись. Царь уставился на Василия налившимися кровью глазами: «Знаешь, что в письме написано?». «Прочел». «Подойди ближе», - вдруг сказал царь со злобной усмешкой. «Возьми, всем прочти, пусть народ знает, что князь твой, лиходей, пишет». Василий двинулся ближе, взял свиток. В эту минуту царь замахнулся изукрашенным посохом, который держал в руке, и воткнул острый наконечник Василию в ногу. Тот пошатнулся, но удержался на ногах. Зубы стиснул, чтобы не вскрикнуть. Развернул свиток и начал читать громким, твердым голосом неслыханные, дерзкие, обвиняющие слова князя. В толпе стояла мертвая тишина. Голос Василия далеко разносился по площади. Настя видела, что из его запыленного сапога потекла кровь. Лицо его побледнело, но он продолжал читать. Когда закончил, царь вдруг сказал зловеще: «Отрекись от хозяина своего, пса трусливого. Скажи нам про все изменные его дела, может и помилую тебя за дерзость твою.» «Князь Андрей не трус и не пес», - тихо, но четко прозвучал ответ. «Служил он тебе, государь, верой и правдой, и под Казанью и под Полоцком, кабы не наветы на него, продолжал бы служить. И негоже мне от него отрекаться. Крест ему целовал, умереть за него обещался». Слова Василия упали на Настину голову, как топор. Василий, ее Василий, стоял перед царем, как равный с ним разговаривал. И смертный приговор себе, упрямец, выговорил. Она очень им гордилась и очень его любила. Царь со злобой вырвал посох из ноги Василия. Тот будто и не почувствовал. Обвел толпу взглядом, словно ища поддержки. Глаза его упали на Настю. Лицо его побледнело еще больше прежнего, он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и отвернулся. «Ничего, посмотрим как у Малюты в застенке заговоришь, на коленях запросишь, сапоги целовать будешь, - прошипел царь. - Эй, уберите его».

К Василию подскочил низенький тучный человек с реденькими рыжеватыми волосами. Зато лицо его заросло волосом и носило почти звериное выражение. Он ухмыльнулся предвкушающей улыбкой, пошел впереди узника. Толпа расступалась перед ним, люди с боязнью опускали глаза. Василий шел пошатываясь, из сапога просачивалась кровь. Но он шел все так же прямо, голову держал высоко. Настя смотрела ему вслед. Когда он скрылся в толпе, ее стошнило на сапоги двоюродного брата.

10.

Малюта любил заставлять своих жертв ждать. Узник, брошенный в застенок, начинал воображать все ожидающие его ужасы, и язык развязывался без большого труда. Поэтому Василия, перевязав кое-как кровоточащую ногу, бросили в камеру и оставили там одного. В камере воняло потом, кровью, и каким-то застоявшимся ужасом. На минуту Василий задумался о Насте, но решил, что лицо ее в толпе ему почудилось. Никаким образом не могла она быть здесь, в Москве, на Красной площади. Василий закрыл глаза и заснул. И снилось ему, что идет он по берегу реки, а рядом Настя, на руках младенца держит. Он взял у нее младенца, подбросил в невозможно синее, высокое небо, поймал, покрутил над головой. Малыш звонко смеялся и смотрел на него смышлеными серыми глазами. Настя говорила рядом: «Опусти его, Вася, у него головка закружится!». А он отвечал ей весело: «Не бойся, не закружится, смотри какой богатырь-молодец растет!».

Когда Малюта с помощниками вошел в камеру, узник спал, развалившись на полу, и на губах его блуждала счастливая улыбка. «Иж спит, как праведник», - пробормотал один из помощников. «Разбудите его, ну», - скомандовал Малюта. Василий сел, протирая глаза, не желая уходить из своего сна, возвращаться в настоящее.

Его подняли на ноги, содрали рубаху. Малюта смотрел на стоявшего перед ним человека. Лет тридцати пяти, невысокого роста, широкоплечей, жилистый. Грудь покрыта шрамами. Серые глаза на суровом лице смотрят без страха. Малюта начал медленно задавать вопросы. Голос его звучал вкрадчиво, почти ласково: «Как зовут?». «Васька, Шибанов». «Кем ты Курбскому служишь?». «Стремянной, холоп его». «Давно князю служишь?». «Давно». «Видно, в походы с ним ходил?». Молчаливый кивок. «Семья есть?». «Померли все». «Из Юрьева с князем как сбежал?». «Вдвоем с князем через стену перелез», - соврал Василий. «А почто сбежал твой князь?». Что-то мелькнуло в глазах: «А чтоб пред тобой боярин так вот не стоять, ответ не держать». «А тебя, значит, вместо себя послал?». «На то княжья воля». Малюта поднялся, обошел узника кругом, дотронулся заскорузлой тяжелой рукой до голой спины. Василий невольно содрогнулся от его прикосновения.

«Вот что я тебе скажу, Васька. Коли признаешься сейчас во всем, от хозяина отречёшься, да все про товарищей его здесь, в Москве, и в Юрьеве, расскажешь, то смерть тебе выйдет легкая, скорая. Что с холопа взять? Вздернут тебя, да и все дела. А коли будешь запираться, все равно с огня али с дыбы все расскажешь, что знаешь и чего не знаешь, только смерть я тебе сам придумаю, смерть медленную, страшную да лютую». Узник молчал. Малюта продолжил: «Тут тебе не на поле боя с саблей умереть, может и песни про тебя споют. А сдохнешь здесь, в подвале, так и не услышит и не узнает никто. А что от тебя останется, псам бросим».

Внезапно Василий поднял голову и сказал презрительно: «Хватит языком трепать, боярин. Коль привел, так делом занимайся». Малютовы подручные обалдели, а сам он тяжело ударил Василия по лицу. Тот не вскрикнул, только сплюнул кровавую слюну. «На дыбу его», - приказал Малюта. Помощники потащили Василия, связали руки за спиной, вздернули на перекладину. Василий невольно застонал от боли в выворачиваемых суставах, стиснул зубы.

11.

Кнутом его бил, с явным животным удовольствием, сам Малюта. Василий молчал, только искусал себе губы до крови. Потом в ход пошло раскаленное железо, запахло жареным мясом. Выдержать этой боли было невозможно, Василий знал, что кричит, но это было уже не важно. Когда ему опять начали задавать вопросы, он только головой мотнул. Ему ломали суставы, загоняли иглы под ногти, резали кожу на груди, рвали раскаленными клещами. Он орал от боли, бился в веревках, но на вопросы не отвечал. Потом его связали и стали лить в рот воду, так что он точно знал, что захлебнется, но пришел в себя, отплевался, не сказал ни слова. Малюта все больше и больше разъярялся. Он схватил с огня раскаленный железный прут и воткнул его Василию в рану на ноге, прожег насквозь. Василий взвыл по-животному и потерял сознание.

«Приведите его в чувство, он мне живой нужен», - приказал Малюта. Василия окатили ледяной водой, но он не пришел в сознание. Через некоторое время заворочался, все еще в беспамятстве, стонал, бормотал что-то. Малюта пнул сапогом простертое на покрытом кровью полу тело. «Что он там бормочет?». Помощник наклонился поближе. «Не знаю, про зеленые глаза, кажись, бредит», - пожал плечами мужик. Малюта насторожился. «Где котомка, что с ним была?». Котомка нашлась в углу. Малюта вытряхнул котомку на пол, поднял расшитое полотенце, понюхал. «Наврал холоп, баба у него в Юрьеве, от нее шел!» - оскалился Малюта. «А ну, облейте его еще». Василия еще раз окатили водой, и его глаза медленно приняли осмысленное выражение. Малюта наклонился к его лицу, прошипел: «Посмотрим, как запоешь, когда девку твою сюда из Юрьева привезу. Дам я ее ребятам своим позабавиться. Может, и ей понравится. Не первый, так десятый, что думаешь? И я полакомлюсь». Малюта с удовлетворением увидел в глазах узника ужас. «Все, что хочешь, скажу. Только ее не трогай», - прохрипел Василий. «Царю скажешь. От князя своего отречешься, сапоги лизать будешь. Скажешь, как князь твой с Ховриными, Морозовыми, Горбатым-Шуйским, царицу Анастасию извели, и царя и детей его извести хотели. Понял, пес?». Малюта еще раз пнул его сапогом и вышел.

Страх на минуту заглушил боль, хотя голова Василия гудела. Он не мог пошевелиться. Но заставил себя думать. «Если Малюта знает о Насте, все равно не пощадит, чтобы я не сказал. Но откуда он знает? Если скажу им то, что хотят, мучить перестанут, умереть дадут. Нет, не могу я так-то... Прости, Настенька». Глаза Василия упали на тряпку на полу, узнал, понял. «Не знает Малюта ничего, угадал он, а я, дурак, и поверил». Василию стало легче.

Потом его вели, а скорее тащили, по Кремлю - сам он уже на ногах стоять не мог. Ввели в палату забитую людьми, в глазах пестрело от ярких, роскошных нарядов. Его бросили на колени перед царем. Так он и остался. «Ну что, холоп, додумался? Отречешься от своего хозяина? О злых делах его что знаешь?». Василий ответил хрипло: «Не отрекусь. Умру за него. И никаких злых дел за ним нет». Он с трудом поднял голову и посмотрел в глаза царю. Царь отвел взгляд, крикнул: «Эй, Малюта, иди еще этого холопа поспрашай, память его освежи». Когда тащили его вон, Василий с большим удовольствием увидел искаженное страхом лицо Малюты.

Малюта ворвался в камеру, и даже не ожидая, пока узника вздернут на дыбе, приказал двум своим помощникам прижать его к полу. Сам уселся сверху, выхватил из-за голенища нож. «Я тебя на ремни искромсаю!» - закричал полным ненависти и страха голосом Малюта, и стал ножом срезать ему полоски кожи со спины. Василий закричал, забился, с остатками былой силы сбросил с себя и Малюту, и помощников его, но сразу же от боли во всем теле обессилил, и упал в беспамятстве. «Сдохнет так», - сказал Малюте один из мужиков. «Вы за него головой отвечаете, чтоб жив был!» - бросил Малюта.

Василий знал, что умирает, но не боялся. Наоборот, смерть обещала избавление от мучений. Ему было только жаль что не увидит Настю и сына. Вдруг боль растворилась, и на него нахлынула, омыла душу, волна любви к ним. Малюта увидел, что Василий открыл глаза и пытается что-то сказать, но вырвался только хрип. Ему дали выпить воды, и он заговорил: «Прощаю я тебя, Малюта, жаль мне тебя. Страх у тебя в сердце, а у меня любовь». И добавил: «Ну, прощай, куда иду там не свидимся». Глаза его остекленели.

Стремянной Василий Шибанов был мертв.

Заплечных дел мастера перекрестились, смотрели на мертвеца с суеверным страхом. Тем же вечером, Малюта пошел с докладом к царю. «Ну что, сказал холоп, кто Курбскому помогал?». «Сдох, государь, а князя своего хвалил. И не сказал ничего». «Да, верный Курбскому слуга был. Тело на площади выставить, чтоб другим не повадно было».

12.

Настя бродила по Москве как в тумане. Даже думала броситься в ноги царю, просить помиловать Василия, но знала, что от того еще хуже будет. В памяти всплыло имя «боярин Морозов», это он гонца из Москвы слал. Настя спросила у прохожих, где дом боярина Морозова. Подошла, постучала в ворота.

Боярину Морозову доложили, что его баба какая-то видеть хочет. Холоп переминался с ноги на ногу, не смотрел в глаза. «Что за баба?». «Да какая-то дикая, аж мороз по коже». «Ну ладно, веди, посмотрим, что к чему». Настя вошла, низко поклонилась. Боярин разглядывал ее. На голове женщины был темный платок, скромное платье, не московское какое-то. Очень белое лицо с полными губами, лихорадочно блестящие зеленые глаза. «Как звать тебя?». «Анастасия». «Что тебе надобно?». «Боярин, по добродетели своей христианской, вызволи из застенка стремянного князя Курбского», - ровно сказала женщина. Боярин изумился. «Ты что, баба, белены объелась? Зачем мне это делать?». Настя потупила глаза. «А потому, боярин, что коли сломается он под пытками, кто знает что скажет? Чьи имена назовет?». Боярин понял намек. «Невозможно из застенка его вызволить». «Если так, то можешь сделать, чтоб умер скорее, не мучился?». Боярин не мог поверить своим ушам. «А кто тебе этот стремянной?». «Полюбовник». «Ишь, даже бровью не повела, баба бесстыжая!» - мысленно сплюнул боярин. Вслух сказал: «Ладно, приди завтра, скажу что и как».

День тянулся невозможно долго, она стояла в церкви перед иконами, но молитвы не приходили в голову. Ходила по улицам - еще тошнее. Наконец пришла к тетке, попросилась работу какую сделать. Время побежало чуть быстрее. Пошла к боярину. Он покачал головой. «Держится пока твой стремянной, молчит. Но вытащить никак нельзя, сам Малюта его допрашивает». «А то, другое?». «Не знаю. Молись лучше». На следующий день опять пришла. Боярин прятал глаза. «К царю его таскали сегодня, Малюта чай думал, все скажет». «Сказал?». «Да нет, отказался, князя своего хвалит. Умереть за него обещается». Лицо Насти передернулось, но глаза заблестели от гордости. «Упрямец. Видел ты его? Как...?». Боярин посмотрел на нее почти с жалостью. «Не долго ему осталось».

И опять пришла баба, вопросительно смотрела на боярина огромными глазами. «Умер твой стремянной. Так и не сказал ничего. Тело его царь на площади выставить приказал, другим в назидание». Настя облизала вдруг пересохшие губы. «Вели его похоронить, боярин, как положено, по христиански». Боярин хотел было возразить, что если он царя ослушается, то и ему не вздобровать, да осекся. Глянул на Настю и устыдился. Дух старого боярина загорелся, как в молодости, царю вызов бросить и, как в молодости, захотелось утонуть в ее зеленых глазах. «Ну, заворожила баба», - вспоминал он потом. «Хорошо, пошлю двух холопов вечером тело снять и похоронить». Настя поклонилась низко, с благодарностью.

Тело белело на помосте посреди площади. Когда подошли ближе, Настя невольно закрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Холопы боярина срезали веревки и завернули тело в кошму. В доме положили на скамейку в погребе. Настя попросила воды, да полотенца, да одежду чистую. Потом осталась одна, заставили себя открыть глаза. В волосах Василия запеклась кровь. Все тело было покрыто ранами и струпьями от ожогов. Даже ступни обуглены. «Вот и дополз ты ко мне по угольям горящим», - горько усмехнулась Настя. Она взяла полотенце, обмакнула в воду, начала медленно смывать кровь с любимого лица. Обмыла разбитое, изуродованное тело, одела во все чистое. Села на скамейку, положила его голову себе на колени, не могла расстаться. Но надо было торопиться, могли пожаловать люди царя. Настя поцеловала онемевшие губы, закрыла серые глаза.

Она не плакала когда отпевали «раба Божьего, Василия», не плакала когда засыпали могилу. Но ей казалось, что зарывают с ним ее душу. Достала платок, взяла горсть земли с могилы, спрятала, невольно положила руку на живот. Вернулась в дом боярина. «Куда пойдешь?». «Не знаю». Боярин понял, что врет она ему, знает точно, куда пойдет, и что сделает. «Деньги возьмешь?». «Нет, не надобны. Спасибо тебе, боярин». Настя еще раз поклонилась в пояс, вышла, растворилась в Московской толпе. «Ну и бабу себе этот стремянной нашел», - подумал боярин, перевел дух. Он знал, что ему придется дорого заплатить за благородный порыв.

Эпилог.

В 1580 году польско-литовская армия Стефана Батория захватила Юрьев. Одним из командиров армии был князь Курбский. Так вот вернулся он в этот город, из которого бежал ночью, тайком, много лет назад. Город раскрыл ворота, и грабеж был ограничен. Когда горожане несколько оправились от страха и решились появляться на улице, слуга доложил Курбскому, что к нему пришла какая-то панна. Курбский поморщился, сказал не пускать, но слуга добавил: «Она говорит, что про Василия Шибанова знает». Курбский нахмурился, приказал чтоб вошла. Возраст вошедшей в комнату женщины угадать было трудно. Она была одета, как зажиточная купчиха, и держалась с достоинством. Внимательно смотрели на князя спокойные зеленые глаза. Князь порылся в памяти, но лицо не было знакомо.

Настя узнала его сразу, хоть и обрюзг, растолстел, да и цвет лица был нездоровый. «Что ты хотела мне сказать о Василии?». «Что сын его у тебя в прихожей ждет». Князь вдруг все разом понял. «Зазноба у него в Юрьеве была, ты что ли?». Женщина молча кивнула. Князь поднялся, шагнул к ней: «Прости меня, не хотел я так-то... Прости если можешь». «Любил он тебя, князь», - тихо сказала Настя, и вдруг, впервые за все годы, залилась слезами. Она плакала, всхлипывая и подвывая, и говорила ему, торопливо, как будто боялась, что он ее остановит, то, чего никогда никому не сказала: «Прочел он там, на площади, царю письмо твое, и царь ему милость обещал коли отречется от тебя, а он отказался, - говорила она с болью, - а потом они его так мучили, так, что все тело кровью было покрыто, и все изломано, сожжено, искалечено…». Князь не мог поверить: «Ты там была, в Москве». Он обнял ее за плечи, утешал, просил прощения. Она все плакала у него на груди. Эту сцену и увидел ворвавшийся в комнату с криком: «Мама!» юноша. Да так и застыл на пороге. И князь застыл, провел рукой по лицу, словно призрак увидел, отступил назад.

Юноша с удивлением смотрел на плачущую мать и на князя. Никогда не плакала мать, никогда даже не дрогнула, а тут платок сбился, глаза покраснели. И князь как-то странно на него смотрит. Князь вызвал слугу, что-то приказал. Слуга вернулся с богато расшитым поясом, на котором висел нож в дорогих ножнах. «Прими от меня на покаяние». Мать молча кивнула, и парень вежливо поклонился. «Как звать?». «Василёк», - сказала мать с нежностью, а сын покраснел от смущения. «Грамотный?». «Да, по-русски, по-польски, по-литовски и по латыни знаю. По-гречески и по-немецки обучаюсь.» «Эх ты», - присвистнул князь. “Я образованных люблю. Коль захочешь, приезжай ко мне в поместье, мне для тебя дело всегда найдется». Настя толкнула сына, чтоб поблагодарил, приказала подождать за дверью. «Молодец какой, на Василия похож», - сказал князь, когда дверь закрылась. «Спасибо тебе князь, что помнишь, - тихо прошептала Настя, - и не кручинься так, Василий тебе все простил». С тем и вышла.

По дороге домой Василёк молчал. Пытался понять, что произошло. С удовольствием поглядывал на новый пояс. У паренька были русые волосы, серые глаза и заразительная белозубая улыбка. Мать шла рядом, как всегда спокойная и непреклонная. Только покрасневшие глаза выдавали недавние слезы. Дома отец сначала начал выговаривать, мол, где шляетесь в такое время, но, когда увидел роскошный пояс, его маленькие черные глазки заблестели. «Откуда взял?». «Князь Курбский подарил, на службу звал!» - восторженно заговорил было Василёк, но осекся. Настя добавила, как всегда невозмутимо: «Я водила его к князю. Он грамотных привечает. Думала, Василёк ему понравится». Отец успокоился и начал рассматривать княжий подарок.

Василёк проснулся среди ночи и встал, пошел выпить воды. Мать сидела за столом не зажигая свечи. Он сел рядом, взял ее за руку. «Мама, я не понимаю, почему ты плакала? Почему князь у тебя прощения просил?». Настя тихо прошептала: «Видно пора тебе все сказать». Подняла голову: «Князь очень любил твоего отца. А ты на него всем похож». Василёк все еще смотрел на нее, не понимая. «Твоего настоящего отца, назван ты в честь него, крест его на шее носишь». Рука парня рванулась к вороту рубахи, коснулась простого медного крестика. «Так значит, отец мне не отец? Значит, ты…». На лице его появилось растерянное выражение. Настя заговорила быстро: «Нечего тебе стыдиться, любила я твоего отца, а он меня, да и тебя. Умер он за верность князю, оттого князь и кается». Василек вдруг поцеловал руку матери и попросил: «Расскажи мне все». Настя рассказала, ничего не скрывая. Когда закончила, глаза у сына блестели. Он еще раз поцеловал ей руку.

На следующий день пришел слуга князя: «Князь Курбский хочет, чтоб твой сын к нему пришел». Василёк глянул на мать за разрешением. Она кивнула, и он ушел. Муж Насти посмотрел на нее подозрительно: «Что это князь нашего Василька жалует?». Настя пожала плечами: «А кто его не жалует? Нравится он людям. А если князь его с собой возьмет, то и жизнь у него будет другая. Не по нему в лавке весь день сидеть». «А ты знала князя, когда он здесь наместником был?». «Видела, но в первый раз вчера с ним говорила. Не думай мысли дурные-то».

Вернулся сын, довольный, раскрасневшийся, стал проситься с князем уехать. Подавила Настя тревогу, согласилась. На следующий день Василёк подошел под благословение к отцу с матерью, легко вскочил в седло, подбоченился. «Не бойся, мама, со мной ничего не случится!». И исчез за поворотом улицы.