Выбирая жизнь

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Nauta
Выбирая жизнь
Текст:

Над Берендеями занимался новый летний день. Солнце поднималось к зениту, и жара набирала силу, готовясь скоро обрушить её на спины и плечи маленьких людей, плетущихся нестройными колоннами там, внизу, по земле, через поля и перелески вслед за подводами с боеприпасами и военным имуществом, оружием и штабными архивами, ранеными в окровавленных бинтах, с детьми и домашним скарбом. Изредка колонны обгоняли штабные «Эмки», да вестовой промчится на лихом коне, поднимая пыль. Солдаты в гимнастерках с чёрными от пота и грязи разводами, мрачно поглядывали на сельчан и продолжали свой путь, полный тоски и неизвестности. Ощущение чего-то непоправимого витало над отступающей вглубь своей страны армией, ещё вчера гордившейся боевой славой и отвагой.

Издалека, непонятно, с какой стороны, доносилась раскатистая канонада, словно раскаты грома, предвещавшего грозу. Прохор стоял на крыльце, поглядывая на идущих солдат, и мрачно курил. Уже дважды за утро его спрашивали, почему он не в строю: один раз прицепился какой-то штабной из проезжавшей машины, другой раз – нервный капитан в грязной гимнастёрке, с желваками и дёргающимся глазом, видно, после контузии. Прохор показывал справку, которую ему выдали в военном госпитале, о том, что ещё в Гражданскую, в результате тяжёлого ранения в голову, рядовой Кулеш Прохор Игнатьевич потерял зрение на один глаз, и к строевой службе негоден. После того, как нервный капитан едва не расстрелял мужа, Марфа больше не пускала его на улицу, но Прохор всё равно выходил из избы и курил на крыльце, с которого по обе стороны дома был виден идущий за ним просёлок.

Дверь отворилась. Тяжело опираясь на костыль, на крыльцо вышел отец. Оглядевшись, он протянул Прохору кисет:

- Проша, ну-ка сверни!

Прохор бросил окурок в траву и, открыв кисет, достал клочок бумаги, щепотку табаку, скрутил «козью ножку».

- Видать, немец уже совсем близко. Скоро, надо думать, у нас появится, - покачал головой дед Игнат.

Он затянулся махорочным дымком, потом вдруг ткнул пальцем куда-то в сторону дальних домов:

- Глянь-ка! Митрофановы уезжают. Пашка вон сам двери заколачивает!

Прохор обернулся – из ворот дома сын Митрофановых, Колька, под уздцы выводил запряжённую в телегу лошадь. На телеге возвышалась гора узлов и узелков, перевязанных поверх верёвкой, чтоб не рассыпалась. Впереди сидела младшая Митрофанова – Дуська, прижимая к груди кота.

- Да, не сдюжил Пал Семёныч, немцев спужался! Вовремя он Маришку свою увел с конюшни-то колхозной, вот и пригодилась!

Из-за заборов, из открытых окон оставшиеся сельчане с тревогой, любопытством, а кто и с тоской смотрели, как Колька вывел свою Маришку на дорогу, и вот уже телега заскрипела в обозе, рядом с другими.

Сельчане молча, с нескрываемой тревогой провожали взглядом уходящие войска, понимая, что теперь они остаются один на один с невидимым пока, и потому неизвестным и страшным врагом, чья тень уже висела в полуденной дымке. Командиры молча шли рядом со своими подразделениями, кто в строю, кто рядом с шеренгами, лишь один лейтенант громко крикнул сельчанам:

- Уходите, уходите с нами! Собирайте вещи и идите в обоз! Немцы никого не пощадят!

Прохор снова мрачно закурил и молча глядел на дорогу. Марфа испуганно зажала рот рукой и вцепилась в руку мужа:

- Проша! Может, и взаправду пойдем с ними? А? Ну что нам здесь?

- Цыц, дура! Куда идти? А дом? - Он в сердцах бросил самокрутку на землю. - А с отцом как?

.

Заполдень, когда уже исчезли, растворились вдалеке, в колышущемся мареве, очертания последних колонн отступающих войск, жаркий ветерок донёс глухой рокот, вначале едва различимый, но потом уже слышимый ясно и отчётливо. Он рос, набирал силу так же верно и неотвратимо, как полуденный зной, но был подобен в своей силе чёрному солнцу, наполняющему страхом и ужасом каждого, кто увидит его и коснётся его могущества. На горизонте поднялись столбы пыли, которые вначале приняли за дымы пожарищ, но потом стало ясно, что это пыль, но кто, что могло поднять такую тучу? «Немцы идут» - мысль эта проникала в каждого, гнала в спасительную прохладу домов, забиться, запереться, спрятаться.

- Митька! Поди в хату! Бегом!

- Василинка!

- Егорка! Домой! Сейчас же!

Матери собирали своих чад, чтоб спрятать их, спасти от того ужаса, что терзал сейчас их сердца.

Спустя время и те, кто остался на улице, и те, кто выглядывали из окон хат, увидели, как на поле перед селом, из-за перелеска, вывернул чужой, не советский, танк серо-зелёного цвета с белым крестом на башне, и двинулся к селу. За ним показался второй, третий, четвёртый…

- Матушка Пресвятая Богородица! – Марфа бухнулась на колени перед иконостасом, который долгое время прятала на чердаке, а теперь достала и повесила, как и положено, в красном углу.

– Спаси, защити нас от врагов наших! Матушка Пресвятая Богородица! – Истово крестилась Марфа.

Грохот гусениц сотрясал землю. Позвякивала посуда, половицы под ногами дрожали от тяжести многотонной громады чужой техники. Пыль взвилась над перелеском и облаком накрыла его. Танки, ревя и сотрясая землю, шли через село, не останавливаясь ни на мгновение. Прохор прижался лбом к оконному переплёту и не сводил глаз с улицы. Из-за перелеска выворачивали всё новые и новые машины. Глухо рыча, друг за другом, сотрясая землю и наполняя воздух запахом солярки и поднятой пылью, они гигантской железной змеёй ползли по той же самой дороге, по которой ещё утром уходили от них обозы с отступающими войсками и беженцами, и где ещё оставались следы от телеги, на которых Маришка везла маленькую Дуську, прижимающую к груди своего кота.

.

Вскоре в этот рёв влились какие-то новые звуки. Из-за перелеска, покачиваясь на ухабах просёлка, выехали три машины, укрытые брезентовыми тентами и за ними два бронетранспортёра всё с теми же крестами на боках. Они остановились посреди села, у домов, возле колодца, что стоял у здания бывшего сельсовета. Солдаты в серой форме выпрыгивали из кузова и, громко разговаривая и смеясь, окружили сруб.

- Ишь ты, разморило чертей на солнышке! – Глядя в окно, выругался дед Игнат. - Тьфу, запоганили колодец, ироды! Чтоб вас! – И заковылял в спальню.

Из кабины вылез офицер и громко прокричал что-то. Половина солдат тотчас бросилась в разные стороны. Спустя время по селу слышались собачий лай и короткие очереди автоматов. Прохор громко крикнул жене:

- Марфа! Ну-ка с Илюшкой к деду! Быстро, быстро! Поспешай! Немцы по хатам пошли!

Он с тревогой глянул в окно – остальные солдаты стояли в очередь к колодцу, по одному подставляя фляги под струю воды, льющуюся из ведра, которое держал рыжий смеющийся здоровяк, потом жадно пили и снова подставляли фляги.

По крыльцу загрохотали сапоги, дверь распахнулась и два ствола автоматов упёрлись черными зрачками в Прохора. «Всё!» - Прохор оцепенел, не имея сил даже шелохнуться. Два немца вошли в дом, грохоча коваными сапогами по скрипящему полу, оглядывая хату.

- Кто ест дом? Ти один? Ещё кто ест? – Спросил высокий немец, оглядывая Прохора.

- Там… Отец… и жена с сыночком! – Судорожно сглотнув ответил Прохор и,не глядя, махнул рукой в дальнюю комнату.

Второй немец тотчас отправился туда, на ходу отшвырнув занавеску на двери.

- Наме? Ворнаме? – Спросил высокий, продолжая держать автомат и пронзая Прохора холодными глазами военного хирурга.

Прохор скорее догадался, чем понял, что спрашивал немец:

- Прохор я, Кулеш фамилия.

Немец, видя страх в его глазах, усмехнулся и убрал автомат:

- Мы ест зольдат вермахт! Вы ест жит на освобождёны земля Великой Германия! Где ест твой аусвайс!

- Что? Простите, тов…господин хороший, я не понял, что показать?

- Аусвайс! – Немец нарисовал двумя указательными пальцами в воздухе квадрат, - Документ! Ферштеен?

- Так нет у нас никаких документов! Ни у меня, ни у жены! Не давали нам! – Развел руками Прохор, не зная теперь, хорошо это или плохо, и чем сейчас все это закончится для него, Ильи, Марфы, старого отца, который тоже что-то сейчас отвечал в дальней комнате другому немцу.

- Ти ест коммунист?

- Я?! – Прохор затряс головой. – Нее-е-ет! Никогда не был! Не состоял я!

- Деревня ест коммунист? Комиссар? Юде? О, момент! Жид ест?

- Нет! - Прохор покачал головой. - Евреи у нас отродясь не жили. А начальство всё убежало!

- Карашо! Ти ест зольдат Красный Армия?

- Нет! Я на этот глаз слепой, не вижу. - Прохор закрыл здоровый глаз ладонью и поводил вокруг рукой, как делают слепые, двигаясь на ощупь. – У меня и справка есть от врачей!

- Гут, врач! Я знайт, что ест врач! Германия здесь будет орднунг, порядок! Надо регистрирен! Комендатура! Ферштеен?

- Да, понял, в комендатуру, на регистрацию!

- Ганс, лёсс! Аз гибт андере хёйзе! – Крикнул высокий в дальнюю комнату. -Вайта!

Из дальней комнаты вышел улыбающийся Ганс с автоматом за спиной, и немцы ушли. Прохор бросился в спальню. Илюшка держал развёрнутую плитку шоколада и откусывал дольку, Марфа сидела на стуле и гладила его по голове, дед Игнат кряхтел, сидя на кровати и задумчиво крутил костыль, глядя в пол.

- О чём говорили? – Спросил Прохор.

- Да я толком и не понял, коммунистов спрашивал, чёрт нерусский. Про евреев. Про работу говорил ещё, что, мол, всем работать надо. Мало их били в Первую! Крепче их надо было, крепче!

- Тише вы, Игнат Савельевич! – Марфа взглянула на Прохора. – Про регистрацию говорил. Может, всё хорошо будет, а, Проша? Может, всё наладится?

.

Танки всё шли и шли через село. Теперь с ними рядом второй колонной двигались бронетранспортеры, машины с пехотой, мотоциклисты. Возле колодца постоянно сменяли друг друга деловито снующие солдаты в серой, черной, зеленой форме. Среди них Прохор увидел Митьку с Егоркой. «Как они от своих умудрились?.. Вот пострелята!»- подумал Прохор. Немцы надевали на пацанов каски, кепки, пилотки. Вешали им на грудь автоматы, значки и фотографировались по очереди, под смех и шутки друзей. Карманы у пацанов были набиты шоколадом и сахаром.

Пыль висела над селом душным облаком. Сельчане смотрели сквозь покрытые пылью окна на внезапно изменившуюся жизнь и ждали. Немецкие войска все шли. Всё так же от тяжести гусениц позвякивала посуда, всё так же дрожали половицы под ногами.

- Бог ты мой! Да сколько ж их? – Испуганно бормотала Марфа, выглядывая на улицу.

- Да уж, силищу собрали! Видать, долго копили! - Дед Игнат сидел на стуле около окна. - Теперь уж так просто их не одолеть.

Вечером люди ложились спать под непрекращающийся грохот, идущий, казалось, из самой земли. Кто-то завесил окна плотными шторами, кто-то вообще не зажигал света и, лёжа во тьме, прислушиваясь к гулу и грохоту, все с тревогой думали о завтрашнем дне.

Но утром их встретил всё тот же рёв идущей техники. Марфа сдёрнула с окна кусок плотного черного сатина и ахнула – сквозь покрытое толстым слоем пыли стекло свет почти совсем не пробивался. Пыль была теперь повсюду – на крышах и стенах домов, завалинках и воротах, покрывала траву и заборы. А через село пролегала глубокая колея, вырытая тысячами колес и гусениц.

.

Жители села не знали, да и не могли знать, что их маленький населённый пункт, как и сотни, тысячи других сёл и деревень, отмечен на подробных картах немецкого Генштаба, и что через их Берендеи проложена жирная красная стрела, направляющая движение войск группы армий Центр к Слуцку и Минску, а оттуда – в самое сердце нашей Родины. И вот теперь они своими глазами видели мощь тех, кто задумал завладеть их землей, захватить и присвоить все то, что сделано многими поколениями. И теперь они, захватчики, стояли посреди чужого села, не таясь, а хохоча, вольные делать здесь все, что угодно.

Прохор ловил себя на мысли, что ни за что на свете не хотел бы теперь оказаться там, на востоке, куда сейчас двигалась вся эта стальная армада с белыми крестами. «А кто же тогда?! Кто даст им отпор? Кто освободит твою Родину?» - будто кто-то невидимый спрашивал его изнутри. Но и на этот вопрос Прохор не знал ответа, или не хотел знать. Он изредка мрачно смотрел на улицу через окно, на крыльце уже больше не курил, а теперь выходил во двор, по старой привычке сидя на завалинке. Маета, непривычно, что не надо теперь каждый день чуть свет спозаранку спешить на работу в свою столярку...

.

В обед возле бывшего сельсовета остановился немецкий автомобиль, быстро выскочивший шофер открыл дверку и вытянулся по струнке. Из машины вылез грузный седой офицер, судя по форме – высокий чин, и устало махнул подбежавшим к нему унтерам. Те щелкали каблуками и вскидывали руки в приветствии. Из здания сельсовета торопливо навстречу начальству поспешил ещё один офицер и отрапортовал седому, вдвоём они вошли в здание.

- Ну вот и начальство прибыло. – Пробормотал Прохор, загасил цигарку и пошёл в дом.

Через некоторое время у въезда в село встал мотоцикл, и вся техника начала поворачивать в объезд, через поле. К вечеру рядом с мотоциклом уже стоял шлагбаум.

.

И снова весь следующий день, и всю ночь шла техника. Все эти дни движение не прекращалось. Снова дрожала земля и висела пыль. Снова сельчане из окон, из-за оград, украдкой и в открытую смотрели на бесконечную вереницу танков, пушек, бронетранспортеров, мотоциклистов и велосипедистов, бензовозов и полевых госпиталей, самоходок и полевых кухонь, на всю эту бесконечную железную змею, состоящую из больших и маленьких машин, появляющуюся из-за горизонта, и уползающую на восток. Несметная, невероятная сила, несущая смерть и разрушения, для чего и была создана умными и трудолюбивыми людьми, мечтающими о мировом господстве. И трудно было даже представить, что сейчас делалось там, на востоке.

.

Утром, проснувшись, Прохор открыл глаза и понял, что что-то изменилось. Но что? И вдруг до него дошло - стало тихо!! В наступившей после трёх суток грохота тишине слышалось стрекотание кузнечиков и пение птиц. Где-то пел петух!! Он встал и подошёл к окну. Сдёрнув занавесь, выглянул на улицу…

.

Марфа кормила Илюшку, который сам уже держал ложку, сидя за столом, и время от времени вытирала ему рот. Прохор макал картофелины в соль и ел, не чувствуя особенного аппетита. Дед Игнат глянул на него:

- Что маешься, сынок?

- С работой что-то решать надо. Сало вон последнее доедаем.

- И то правда. Надобно регистрацию у чертей этих получить. А там уж и объявится работа. Немец нам скучать не даст.

- Да лишь бы платили, от работы никогда не бегал!

В дверь хаты постучали. Марфа побежала открывать, с кем-то поздоровалась.

- Проша! Это к тебе! Богдан Ефименков! – Сказала она, входя в хату. – Проходи, Богдан! Как там Настасья поживает? Как Кирюшка?

Вслед за ней в хату вошёл Богдан, работавший прежде в колхозе конюхом.

- Да здоровы все, спаси Господь! – Он перекрестился на образа. - Всем здравствуйте! Игнат Савельич, как ваше здоровье?

- Здравствуй, Богдан! Проходи, с нами отобедаешь?

- Да спасибо, я только из-за стола, я так с вами посижу. Прохор, вы в город собираетесь?

- Да как не собираться, по нынешним-то временам?

- Да и то правда! – Хмыкнул Богдан.

- А ты куда пропал-то? Сколько тебя не было? – Спросил Богдана дед Игнат.

- Да так! - Кисло улыбнулся Богдан. - От Советской Власти ховался! А то б на фронте уже сгинул. А так жив-здоров! Да это!..

Богдан махнул рукой:

- Я вот что пришёл! Я завтра с утреца в город собираюсь, и вас могу с собой взять, подвезти по-соседски!

- Это дело, спасибо, Богдан! – Прохор довольно глянул на жену, та цвела.

- И ещё вот… До тебя у меня, Проша, разговор есть! – Богдан подвинулся к столу, и Прохор понял, что сейчас и узнает, что же на самом деле привело соседа. – Мне тут Захарка Кондратюк шепнул, что немцы полицай-команды набирают, из добровольцев. Я вот и думаю: деньги хорошие будут платить – раз, паёк дают – сахар там, тушёнку, колбасу – два, и на работу ни тебя, ни с семьи кого гонять не будут – три! Во как! А? По нынешним-то временам! А то в городе уже вовсю народ вкалывает – завалы разбирают, порядок наводят, почище чем у коммуняк субботники устраивают.

- Это что же, - всплеснула руками Марфа, - дома, что-ли, разбомбленные разбирают?

- То-то и оно! А там, гляди, и новые строить заставят! А у полицейского работа? Ходи себе да за порядком смотри! Мы ж с тобой, Проша, ни в комсомоле, ни в партии не замаранные, евреев у нас в роду не было, стало быть, мы с тобой самые что ни на есть для этой работы подходящие! А? Да ещё Захар Кондратюк! Что если мы все втроём и запишемся, пока места-то не разобрали? Ты ж сам видал, какая у немцев силища! Советской Власти по всем статьям кирдык! И поделом! Сколько коммуняки кровищи пролили, а, Игнатий Савельич? – Богдан повернулся к деду Игнату, ища поддержки.

- Да уж, пролили немало… - Хмуро глядел в сторону дед Игнат. – А уж голодом заморили сколько?..

Игнат Савельич достал из кармана кисет и мял его в руках.

- Гореть им в аду, таки ж грехи на них! – Покачал он головой. – Куда людям-то от всего деваться? Где покой-то человеку есть?

- Так и я про то! - Понял всё по-своему Богдан.

- Проша! – Марфа заискивающе ловила взгляд мужа. - А может, и взаправду тебе пойти, а? Что ж наш Савельев то, участковый, урабатывался, что-ли? Игнат Савельич, вы скажите!

- Вот, а я что говорю? – Оживился Богдан.

Дед Игнат покряхтел и стукнул в пол костылём:

- Немец, он порядок любит! Да порядок любит железный! Это тебе не наш Савельев! Тот и зашибить мог средь бела дня! По литру самогону за раз! Тоже мне, пример нашла! Ты, Проша, подумай, сынок! Чужим ведь людям в услужение надобно будет идтить! Сдюжишь ли? Подумай и решай, стало быть!

Прохор отвернулся к окну. «Легко сказать – решай! Легко, что ли, решать? Ведь судьбу решаю. Жизнь выбираю!».

.

Телега Кондратюка остановилась возле комендатуры. Богдан и Прохор оглядели немецкий караул у парадного подъезда, огромные красно-белые знамёна с чёрной свастикой, пулемёты за мешками с песком, автоматчиков на крыльце, длиннющую очередь на регистрацию к двум столам, стоящим прямо на земле недалеко от здания. Разношёрстная толпа горожан дышала, двигалась, шумела на все голоса, но, казалось, вперёд, к столам, не продвигалась. Вдоль очереди носились дети, мимо проходил немецкий патруль – офицер с двумя автоматчиками.

- Да уж, тут и до вечера не дождаться! – Присвистнул Прохор.

- А нам и не надо! Вон Захар! – Богдан замахал рукой и спрыгнул на землю.

Захар Кондратюк, одетый в новенький мундир с повязкой со свастикой на рукаве и с орлом на форменной кепке, радостно здоровался, как с приехавшей роднёй:

- Здорово, Прохор! Здорово, Богдан! Марфуша, привет! Илья Прохорович! – Он с серьёзным видом протянул руку Илюшке, тот засмеялся и тоже вытянул ладошку.

- Ну, как добрались? Я вас тут уже час жду, думаю, приедут, нет?

- Да что тут добираться, рукой подать! – Махнул Богдан. - А тебя, я гляжу, приодели?

- Так я ж вчера ещё записался, мне сразу и выдали! Да-а! Ты ж помнишь Сливу?

- Это которого? Мирона Степановича, что ли?

- Да его самого! Не поверишь, он же теперь здесь! Большой человек, начальник вспомогательной полиции! Орднунг полицай, во как! Я ему про тебя сказал, так он мне – веди, говорит, его скорее сюда! Ей богу, не вру!

- Да ты что?

- Да! Он вчера за меня перед самим герром Гуславом поручился!

- А это кто?

- Не знаешь? Это, брат, военный комендант Старославска! Он у Сливы начальник, а Слива у нас теперь будет! Так вы что, решили?

- Да знамо решили, раз здесь! Веди уже!

- Марфа с Илюшей пока туточки пусть посидят, идти никуда не надо, их как членов семьи запишут, и документы дадут. Ну, всё, пошли, я ж обещал, что вас приведу! Он ждёт уже!

Прохор шёл за стрекочущим, как сорока, Захаром, и думал, как стремительно всё происходит, как быстро скрутила его жизнь. «Как река несёт, не остановиться, и не зацепиться! Хорошо то, или нет?».

Кабинет начальника вспомогательной полиции располагался в левом крыле бывшего Старославского горисполкома и крайкома партии. На крыльце двое полицейских из городских поздоровались с Захаром и пропустили всех троих, для видимости с усиленным подозрением посверлив взглядом Прохора и Богдана. Потом опять принялись болтать о чём-то своём.

В приёмной, где когда-то в очереди в кабинет председателя крайкома потели от страха партийные и комсомольские чины, теперь втихаря резались в карты несколько полицейских. При виде пришедших чужих, они на всякий случай повскакивали с мест. Один поздоровался с Захаром, кивнул и исчез в кабинете. Через мгновение двери распахнулись, и он махнул рукой:

- Идите! Ждёт!

.

За столом из тёмного ореха с кожаной вставкой в столешнице, под висящим в рамке на стене цветным портретом Гитлера, сидел здоровенный детина в чёрной полицейской форме. По изрядно припухшему лицу невозможно было определить его возраст. В кабинете сильно пахло самогоном. Увидев вошедших, он, пошатываясь, вышел из-за стола. На его боку на немецкий лад висела кобура с «Вальтером».

- Богданчик! Ха-ха-ха! Матросик! Якорь тебе в брюки!

Мирон Слива был изрядно выпивши и благодушие лилось с него обильно и нескончаемо.

- Здорово, чертяка полосатый! - Он обнял Кондратюка. - Ты гармошку то не забросил?

- Обижаете, Мирон Степаныч!

- Ха! Не забыл? Нэсэ Галя воду! Коромысло гнэться! А за ней Захарка! Ха-ха-ха! – Ржал он, пожимая руку Захара. - А это кто с вами?

- Да то Прохор Кулеш, он наш, берендеевский!

- Ты кто? – Улыбка сошла с лица Сливы, глаза тоже стали другими.

- Кулеш Прохор Игнатьевич, тысяча девятьсот восьмого года рождения…

- Комсомол, партия? – Прервал его Слива.

От пьяного благодушия не осталось и следа, а злобные глаза пронзили такой лютой ненавистью и мертвящим холодом, что Прохор поёжился.

- Мирон Степаныч! – вступился было Захар.

- Цыц!! Не с тобой разговор! Кем работал?

- Плотничал в колхозе. Я инвалид по зрению, этот глаз не видит.

- Главное, что правый видит, целиться сможешь. Воевал?

- В Гражданскую. Четвёртый артиллерийский, у Бондича.

- Слыхал. Виселицу сколотишь?

- Конечно, что там колотить?

- Слушай, - видимо, Сливе понравилось, как Прохор держался, и он проникся к нему неким доверием, - ты по-немецки шпрехаешь? Мне переводчик во как нужен, мне язык знать по должности положено.

- Да нет, я с немчурой не разговаривал, больше стрелял!

- Ха-ха-ха! – Заржал Слива, потом осёкся. Его снова развезло. - Тихо! Такие речи здесь больше не вести! Это приказ! Слушать меня во всём беспрекословно! Что я прикажу, то и будете делать! Поняли?! Я теперь ваш фюрер! Смирно-о-о!!

Вся троица вытянулась по струнке.

- Нале-во!! Напра-во!! – ревел пьяный Слива.

Прохор послушно поворачивался, а в ушах его звучали слова отца: «Чужим ведь людям в услужение надобно будет идти! Сдюжишь ли?». Отец, Марфа, Илюшка, Катерина – они где-то далеко, в другой жизни. «Что я здесь делаю? Что вдруг стало с нами со всеми?» - думал Прохор.

- Напра-во!! - Снова орал Слива.

Поворачиваясь, справа от себя Прохор увидел выход, он решил, что сейчас повернётся и уйдёт, но Слива снова скомандовал «Кру-гом!!», и Прохор вновь выполнил команду.

- Ладно, молодцы! – Слива махнул им рукой. – Айда сюда!

За большим шкафом в углу кабинета была открытая дверь. Её совсем не было видно со входа, а можно было увидеть, только подойдя к шкафу. Слива прошёл в секретный кабинет и бухнулся на стул. На столе стояли две бутылки самогона, одна почти пустая, другая до половины, сало, картошка, зелень, копчёные колбаски, рядом открытые немецкие консервы, галеты, калачи из русской печки. У Прохора потекли слюнки и заурчало в животе.

- Давай за стол, хлопцы! Эх, гармошки нет! Хотя какая здесь гармошка… Нет, не умеют немцы гулять! Да, а вот под батькой мы когда ходили!.. Вот! Вот где сила была!! – Он потряс в воздухе сжатым кулаком.

- Да уж! – Поддакнул Захар. - Золотые были времена!

- И то правда, есть что вспомнить! – Вздохнул Богдан, загрустив.

Слива взял бутылку и налил четыре стопки:

- А, ладно, дело прошлое! Будьмо!

Прохор глотнул мутноватую теплую жидкость и задохнулся. Богдан с Захаром закашлялись.

- А! Что? С непривычки, а? Ха-ха-ха! – Слива снова залился смехом. -Только у меня такой, ясно? Только мне такой гонят!.. То ли ещё будет!

Он долго жевал, борясь со сном, но, видимо, многолетняя закалка держала сознание бодрствующим. Мужики как следует подкрепились, и теперь уже гадали, что дальше. Слива вздохнул и открыл глаза:

- Видите, я гуляю?! А всё потому, что герр Гуслав в отъезде. Два дня не будет. Послезавтра… Значит так, положите там, в кабинете, на стол… все свои бумаги, я завтра разберусь… Всё туда… на родню, и всё…

Он опять клюнул носом, но тотчас открыл глаза:

- Через два дня чтоб здесь были к обеду! Глядите у меня!.. Ни раньше, ни позже!.. После обеда к коменданту вас поведу… И чтоб без запинки с ним говорили, ясно?!

- Ясно! – Слегка вразнобой ответили мужики.

- Всё!.. Богдан!

- Да, Мирон Степаныч!

- Спой мне эту… Конь стоит!.. Споёшь?

Богдан набрал в грудь воздуха и громко затянул красивым глубоким голосом:

.

Ой чий то кінь стоїть,

Що сива гривонька?

Сподобалась мені,

Сподобалась мені

Тая дівчинонька.

.

Слива, опершись локтями на стол, сжал голову ладонями, и так слушал песню. В кабинете скрипнула дверь, видимо, те, что были в коридоре, тоже хотели послушать. Богдан распелся, расправил грудь и пел чистым и ясным голосом так, что захватывало дух:

.

Не так та дівчина,

Як біле личенько,

Подай же, дівчино,

Подай же, гарная,

На коня рученьку.

.

Слива уронил голову на разогнувшуюся руку, но Богдан не замолк, видимо, зная привычки начальника, и старательно выводил голосом переливы мелодии. Прохор слушал, закрыв глаза, сам тихонько подпевая. И Захар подпевал. Словно и не было там, за стенами, никаких немцев, никакой войны, а текла обычная, счастливая и спокойная жизнь, и были кругом только мир, любовь и доброта. Богдан замолчал, допев песню до конца. Слива спал. Троица потопталась немного и, аккуратно сложив документы стопкой на столе, мужики тихонько вышли из кабинета.

.

В назначенный день, в обед, все трое вновь стояли перед кабинетом Сливы. Ничто не напоминало о бывшем здесь два дня назад бардаке. За столом секретаря какой-то худосочный тип в очках, очень похожий то ли на кладовщика, то ли учителя математики, старательно стучал по клавишам печатной машинки. Он поднял голову на пришедших и спросил:

- Вы к Мирону Степановичу?

- Да! - Ответил за всех Захар. - Он нам назначил!

- Сейчас доложу! – Математик исчез за дверями.

Через мгновение из кабинета выскочил сам Слива:

- Так, все здесь? Здорово, мужики! Все трезвые? – Он придирчиво оглядел каждого. - Смотрите, герр Гуслав терпеть не может пьяных подчинённых, так что хорошо, если попадётесь, и он просто уволит. Я сильно сомневаюсь. Теперь за мной! Захар, ты в форме – честь отдавай каждому встречному-поперечному, вы двое пока так, гуляете. Пошли. Нас ждут.

После недолгого плутания по коридорам они оказались в огромной приёмной, ведущей в кабинет, принадлежащий раньше первому секретарю крайкома, а теперь занимаемому военным комендантом города Паулем Гуславом Зибертом.

В кабинете их встречал сам хозяин, высокий худощавый немец в пенсне, с очень внимательным умным взглядом. Он вышел из-за стола, приветливо улыбаясь.

- Здравствуйте! Как у вас говорят – добро пожаловать! – Сказал он на чистом русском языке, без акцента.

Он пожал руку Сливе, который радостно скалился всеми зубами, преданно глядя в глаза, затем подошёл к остальным и по очереди с каждым поздоровался за руку, внимательно глядя в лицо, пытаясь определить, что за человек перед ним. Прохор сдержанно улыбался, стараясь смотреть в одну точку, чтобы не был заметен его неподвижный глаз. Но герр Гуслав, оказывается, уже знал о его ранении:

- Герр Кулеш! Прохор Игнатьевич! - Старательно произнёс он. – Не будет ли вам мешать ваша рана на службе новому порядку? Это весьма серьёзное ранение! И если вы передумаете, то, я вас уверяю, мы сможем найти для вас не менее почётную и не менее нужную для нас должность. Учитывая, что рекомендации вам даёт преданный и проверенный человек, я сам займусь этим вопросом.

- Никак нет, герр комендант! Я готов служить Великой Германии на любой должности, но должность полицейского мне очень нравится. Я не могу служить в армии, но готов довольствоваться и этим.

- Что ж, похвально, очень похвально! – По всему было видно, что герру Гуславу очень понравился ответ. - Господин Слива, вы находите хорошие кадры для службы.

- Рад стараться, герр военный комендант! – Щёлкнул каблуками Слива.

Герр Гуслав подошёл к своему столу и заглянул в бумаги:

- Пока что всё, что от вас требуется – это политическая лояльность немецким властям и нетерпимое отношение к еврейскому большевизму. Нами будут учтены ваши показатели по физической пригодности, внешнему виду, соответствующая репутация с места жительства и с предыдущей работы. Вы должны понимать, что личный состав орднунг-полицай команды должен быть примером для всего населения присоединённых к Германии территорий, постоянно проявлять свою высокую культуру, честность и преданность высоким идеалам Рейха.

«Чешет, как секретарь в сельсовете. – Подумал Прохор. - И у всех высокие идеалы, культура, честность. У всех правда, а кровь людская рекой льётся!».

- Скоро мы с вами перейдём от слов к делу. Сейчас в некоторых населённых пунктах наблюдаются некоторые мелкие случаи волнений и неповиновения новому порядку. Германское командование поставило перед нами сложную задачу! Рейхсфюрер Гиммлер ожидает, что население освобождённых территорий проявит полную лояльность и поддержит войска Великой Германии, несущие освобождение и цивилизацию.

Герр Гуслав вышел из-за стола и встал перед новобранцами:

- Массовые репрессии нам не нужны. Ваша задача выявлять подстрекателей и арестовывать их. Это, как правило, евреи, коммунисты и комсомольцы, прочие преданные большевизму идейные фанатики. Этих нужно уничтожать без промедления и колебаний! Своими действиями вы подтвердите вашу преданность Рейху, и покажете населению, что мы будем устанавливать государственный порядок и железную дисциплину! В ближайшее время планируется крупная акция против врагов нового порядка, в которой вы все примете самое непосредственное участие. А пока будете выполнять полицейские функции по месту вашего проживания, в селе Берендеи. Сейчас ваш новый начальник проведёт с вами подробный инструктаж и –поздравляю с началом службы!

.

В своём кабинете Слива расстегнул китель и, довольный, уселся за стол:

- Садитесь, хлопцы! Вот такой наш начальник – простой и понятный! И справедливый! Но бойтесь его рассердить. Он только с виду спокойный. Если что – рука у него не дрогнет, будь уверен. Уважаю я его! Ну так что, хлопцы! Сегодня утром вам в Берендеи старосту назначили. Пётр Овсянников, знаете такого?

- Вот так да! – Удивился Богдан, - Так его что, получается, не расстреляли?

- Да не успели чекисты тюрьму почистить. Немцы его как освободили, так он сразу желание сотрудничать изъявил. Ну да сегодня уже его увидите, вам вместе теперь работать, по всем вопросам совет с ним держать. И приказы его исполнять, как мои! Ясно? А теперь самое время старшого меж вами назначить. По всем статьям, ты, Прохор, герру Гуславу глянулся, но вишь ты, изъян у тебя, сам знаешь. Не могу я тебя с одним глазом на такую должность поставить, ты уж извиняй. Стало быть, ты, Богдан, и будешь старшим. Принимай команду, за порядок спрашивай, ну и ко мне, значит, почаще заглядывай с докладом! – Он подмигнул Богдану. – Я тут одну учителку по немецкому разведал. Вот справлюсь у ней за подруг – и айда, гармонист! А? Ха-ха-ха!

Богдан повеселел, хохотнул пару раз для приличия. Слива продолжал:

- Сейчас напишете заявления о приёме на службу, и с документами - всё. Удостоверения и жалованье на всех через три дня у меня, Богдан, получишь. А пока инструктаж небольшой. Ну вы слышали сейчас от герра Гуслава про подстрекателей, волнения. Что тут добавить? Немцы порядок любят, идут вот в хату, а собака во дворе с цепи рвётся, лает! У них-то собаки по-другому в хозяйстве – день в сарае, выпускают только на ночь. Вот я и говорю, заходят во двор, собаку стреляют, чтоб не покусала, да и хозяину на будущее наука. А хозяин на немцев с топором, вот и его следом. Через то и волнения. А кто виноват? Сами хозяева и виноваты. На председателя с топором то не кидался? А здесь смотри - герой! Ходите, объясняйте при случае, что порядка больше теперь будет. Так вот, это - не подстрекатели, так, дурошлёпы. А встречаются гады высшего сорта, это партийные из категории идейных службистов. Вот те мастера воду мутить! Да ещё партизанами себя называют. Да какие из них партизаны? Одни сбежать не успели, другие по заданию чекистов остались. А у тех в мозгах ничего, кроме конспектов с политзанятий и не было никогда, они ж без политруков и не знают, что делать. Бараны! Окруженцы ещё к ним прибиваются, вот из них там, в лесу, отары и сколачивают.

Богдан опять хохотнул. Слива тоже улыбнулся и продолжал:

- И вот все они теперь как звери в лесу попрятались. А жить то им ведь тоже надо. Что ни ночь, обязательно у кого утащат чего-нибудь со двора. Крестьяне стали жаловаться, потому как если сам им не дашь, силой возьмут. Скота много к себе увели! Бывает, что и угрожают расправой за сотрудничество с немцами. Привыкли, что при Советах порядки были, как при крепостном праве - у человека нет ни паспорта, ни права уйти из колхоза, с него председатели-секретари верёвки вили! Уйдешь самовольно – поймают, на севера сошлют лес валить. Колхозник жил как раб, прав я? Прав! И сейчас они людей заставляют на бунт подняться! Только народ теперь другой стал!

Мужики закивали, поддакивая. Каждый на себе испытал многолетнюю каторгу, о которой сейчас так живо рассказывал Слива.

- А что, - спросил Прохор, - Ловили уже таких?

- Ловили, конечно, на то мы и поставлены! Теперь всем им конец пришел, всех переловим, уже немного осталось. Да, мужики, ещё вам по секрету! И чтоб ни-ни! Никому! – Лицо его стало злым и серьёзным. – Узнаю, что кому кто сболтнул, самолично расстреляю!

- Степаныч! Мы могила! – Захар перекрестился. - Вот те крест! Ты ж нас не первый день!

- Болтуном никогда не был. – Спокойно молвил Прохор, открыто глядя Сливе в глаза.

- Вот так чтоб всегда и было! - Успокоился Слива. – Меня герр Гуслав за кадры похвалил, хочу, чтоб и дальше за вас только благодарности от него слышать! Ясно выражаюсь?

- Яснее некуда, Мирон Степанович! - Заверил Богдан.

- Ну, так слушайте. Скоро поедем в одно место, там придётся пострелять! По гадам, не по мишеням. У кого кишка тонка? Не ссыте, спрячу на первый раз, скажу, заболел. А вот если сейчас рубахи рвать будете, а там винтовку при герре Гуславе уроните, сам пристрелю, ей богу, своей рукой, прямо на месте! Любого из вас, кто соплю пустит.- Он спокойно оглядел всех, каждому заглядывая в глаза.

На Прохора повеяло могильным холодом.

- Я сдюжу, винтарь не брошу. – Стараясь говорить спокойно, ответил он.

Захар было вскочил с открытым ртом, но Слива спокойно сказал ему: «Сядь!», и Захар покорно опустился на стул.

- Ну и славно! – Слива встал и подошёл к сейфу, - Сейчас попишем немного, и свободны!

.

Потянулись дни службы. Прохор ходил теперь по селу в форме сотрудника вспомогательной полиции, с белой повязкой на рукаве и винтовкой через плечо. Винтовка была русская, «мосинка». Патронов к ней было столько, что они стояли в вёдрах в оружейке полицейского участка несчитанные, потому как трофейные. Слива за патроны не спрашивал, и Богдан никому из двоих подчинённых задания пересчитывать их не давал. Прохор понимал всю глупость положения, но с инициативой не лез. Получаемые теперь жалование и полицейский паёк очень помогали в это непростое время, жизнь, вроде, налаживалась, и Марфа переживала, зная характер мужа, чтоб Прохор не ушёл из полиции. Но служба, честно говоря, пока и не тяготила. Пётр Овсянников, бывший колхозный агроном, получивший образование ещё при старом режиме, и отправленный в своё время в Берендеи как «ненадёжный деклассированный элемент», будучи теперь старостой, не лютовал, да и не было в селе нарушителей порядка. Полицаи весь день трудились по хозяйству, лишь по вечерам надевали форму и делали пару кругов по селу, обсуждая новости, да Богдан после вечерних поездок с докладом и гармонью к Сливе, рассказывал в подробностях о бессонных ночах. Прохор слушал в пол-уха, зато Захарка исходил слюной. Иногда сворачивали по дороге к кому из знакомых, чтоб пропустить стакан-другой самогона, которого в селе было предостаточно, так как гнали его не для удовольствия, а для натурального обмена и расчёта на городском рынке. Ещё одной обязанностью службы было ночное дежурство у телефона, обеспечивающего связь полицейского участка со Старославской комендатурой. Звонил он редко, зато пропустить звонок было невозможным проступком. И вот однажды прозвучал звонок, перевернувший жизни и судьбы многих людей, что, в общем-то, было обычным делом в те смутные времена. Положив трубку, Богдан сообщил сотоварищам:

- Завтра поутру едем в Митрохину балку. Слива сам там будет.

.

- Ну всё! – Богдан хлопнул Захара по плечу и спрыгнул с телеги.

- Тпру! – Захар натянул вожжи, телега остановилась.

Богдан подождал, пока Прохор с Захаром подойдут к нему, поднял руку к лицу и сдвинул рукав мундира:

- Так! Время - восемь часов, одиннадцать минут! – Громко сказал он.

- Ух ты! – Захар метнулся к нему и восхищённым взглядом впился в циферблат. – Вот это да! Откуда у тебя?

- Да Слива вручил! Тебе, сказал, положено иметь! – Он опустил руку. - Да, и это, мужики! Вы при нём зовите меня Богдан Терентьич, чтоб по отчеству! Он велел мне, чтоб дисциплина тут была! А? А так зовите по-прежнему, я ж не против!

- Да ясно всё! – Махнул Прохор. - Не журись!

- Я тоже такие хочу! – Не унимался Захар.

- Ну, сними с кого! Ты ж теперь власть!

Где-то через час в дальнем леске заурчали моторы, и, спустя время, к балке подкатили три крытые брезентом грузовые машины. Из них выпрыгнули один за другим полицаи в такой же чёрной форме, только повязки на руках были другие.

- К машине! Строиться! Живее, бисовы дитыны! Здесь в две шеренги!

Из машин выпрыгивали военнопленные в шинелях, гимнастёрках, кто-то был в гражданском пиджаке. кто в куртке поверх армейского белья. Ноги некоторых были в башмаках и солдатских обмотках, кто был в сапогах, кто босой. Полицаи быстро выстроили их перед машинами, и Прохор увидел Сливу, рядом с которым семенил невысокий жирный полицай с немецким автоматом, очень похожий на откормленного кабанчика.

- Знаешь, как этого жирного зовут? Сейчас уржёшься! – Тихо шепнул Богдан. – Зовут Савва, а фамилия его Кабанюк.

- Да уж, захочешь, не забудешь. – Ответил Прохор.

- Во-во! – Засмеялся Богдан.

Слива встал перед шеренгой военнопленных и оглядел строй.

- Ну что, господа краснопузые, сегодня вам предстоит поработать. Сейчас дружно разберёте лопаты и - быстро и весело копаем яму! Периметр ямы размечен! Там по углам и в других местах умные люди вбили колышки, чтоб было видно. Так вот, колышки не трогать! Я ясно сказал? Копать рядом с ними, аккуратно! Повторять не буду! Яма должна быть глубиной не меньше чем три метра! Сегодня работа должна быть полностью закончена! Это приказ! Невыполнение моих приказов и приказов моих помощников, равно как и попытка бегства или саботаж, караются расстрелом на месте. Кто слаб или болен – шаг вперёд! Никого нет? Тогда всё, разговоры-шутки кончились! Всем разобрать лопаты и работать по готовности! Разойдись!

К Сливе подошёл Ефименко, Прохор тоже подошёл поближе.

- Мирон Степанович! – Негромко говорил Богдан. - Что если им предложить работу в полиции? Может, среди них не все идейные? Может, кто Советской властью обиженный, а? Хоть один-то нормальный да найдётся!

- Верно мыслишь, Богдан! – Одобрил Слива. - Только нам сейчас приказ за день яму вырыть. А вербовкой с ними в лагере день-через-день специальные люди занимаются. Пусть сегодня здесь уработаются, быстрее думать начнут. Ну, это у кого есть чем! А обиженные, они всегда есть. Они ж и в лагерях оказались через ту Советскую власть!

- И то верно, Мирон Степаныч! – Согласился Богдан.

Тем временем пленные разобрали лопаты и принялись рыть яму, разойдясь по размеченной территории. Между ними сновал Кабанюк:

- Землю подальше относите! Что ты у самой ямы скидываешь, бисова дитына, дальше носи! Быстрее копайте, не к тёще на блины приехали! Поторапливайтесь!

Полицаи из команды Кабанюка разошлись по округе, оцепив Митрохину балку, закрывая происходящее от чужих случайных глаз. Сам Кабанюк крутился возле Сливы, ловя его слова и взгляды.

Прохор медленно шагал мимо копающих красноармейцев, поглядывая по сторонам. Работа шла быстро, множество лопат вонзалось в землю, груды земли взмывали вверх, и падали возле края. Их тут же подхватывали другие землекопы, снова откидывая, и кучки земли кочевали всё дальше и дальше, собираясь в невысокие пока отвалы вдоль периметра, вдали от ямы. Прохор отметил, что никто из работающих не поднимает глаз, не оглядывается вокруг. «Боятся, стало быть! Я бы тоже боялся!» - думал он. Внезапная мысль оглушила его сознание: «Это что же, они себе яму копают? Слива говорил - стрелять придётся! Это вот сейчас, что ли? Выкопают, и я буду по ним стрелять? Нет, он говорил, что герр Гуслав здесь будет. А может, позже подъедет? Да ну, на расстрел посмотреть, что ли? Нужен он ему, невидаль! А если передумал он приезжать? Так что же, я буду расстреливать?» - папироска выпала из рук, и Прохор побрёл туда, где стояли Слива с Кабанюком. Он не знал, что сказать, если Слива вдруг чего спросит, он просто шёл к нему, сам не зная зачем.

- Мирон Степаныч! – Говорил Кабанюк. - Там же глина будет!

- Где? Какая глина?

- Ну, на пол-ямы же глина будет, когда выкопаем! – Кабанюк покраснел.

- И что? – Не понял Слива.

- Ну, так и дно у ямы тоже жёлтым будет. Некрасиво!

Слива усмехнулся:

- Так присыпьте дно землёй! Только ровно чтоб, аккуратно!

- Вмиг сделаем, Мирон Степаныч! – Ожил Кабанюк. - Постараемся! Чтоб немцы увидели, что тоже умеем красиво и аккуратно!

- И чтоб жидам мягче лежалось! – Подмигнул ему Слива, и они вместе захохотали.

Прохор вздохнул, словно вынырнул из-под воды: «Жидам яма! Сегодня никого не расстреляют!». Он снова закурил. О том, что в следующий раз ему, может быть, придётся очутиться здесь с машинами, набитыми еврейскими семьями, Прохор старался не думать. Он отвернулся, и, чтобы Слива не подумал, будто он интересуется их разговором, сделал несколько неспешных шагов к яме, словно бдительно осматривался вокруг. Разговор за его спиной меж тем продолжался:

- Там все ребята непростые, все офицеры СС! Сам понимаешь, таких куда попало не поселишь! А их тридцать два человека!

- Ну да, ну да! – Понимающе поддакивал Кабанюк.

- Мне через час герру Гуславу уже ответ держать, где спецкоманду селить, а я пока ничего придумать не могу! Гостиницу то взорвали!

- Так это, Мирон Степаныч! Общежитие то фэзэушное не годится, там стена обвалилась, да и клоповник! Так мы оттуда кровати заберём, и в школе поставим! Школа то пока закрыта, так что ей зазря стоять? Парты вынести, койки расставить и пусть живут!

- Ну ты голова, Савва!

Кабанюк покраснел от удовольствия. Слива что-то ещё ему говорил, Прохор уже не слышал. Немного погодя взревел мотор, и Слива поехал в город с докладом к герру Гуславу.

.

Прохор увидел, что возле ямы Захар, Богдан и ещё один полицай из городских разговаривают с красноармейцем. Тот отвернулся и копал с удвоенным рвением. Захарка громко ему говорил:

- В плен-то, поди-ка, сам сдался? А, Аника-воин? Тебя спрашиваю! Оглох?

Парень в грязной шинели без хлястика, не поднимая головы, громко ответил:

- Не сам! – И продолжал копать.

- Комсомолец? – С издевкой спросил Захар.

- Да, комсомолец! – С вызовом, но спокойно ответил парнишка и выпрямился.

- И много тебе счастья большевики дали, а, комсомолец? – Хохотнул Захарка.

- Сколько есть! А ты вот всерьез думаешь у немца счастья найти?

- Что-о?! – Взвился Захар.

- Я говорю, в победу немцев всерьёз поверил? Шкура!

Прохор видел, что красноармейцы вокруг зашушукались. Кто-то усиленно делал вид, что ничего не слышит, сосредоточенно кидая землю, кто-то исподлобья бросал взгляды на происходящее.

- Ты что, гнида?! – Захар сбросил с плеча винтовку и с силой ударил парня прикладом в грудь.

- Уф-х! – Выдохнул тот и навзничь рухнул на землю.

Захар подбежал следом, но Прохор успел ухватить его за рукав.

- Убью, сволочь! – Захар рвался к лежащему на земле бойцу.

- Остынь, Захар! Успеется! У них работы дотемна. Слыхал, что Слива сказал - сегодня всё сделать! Копать сам вместо него встанешь? Ну двинул, и хватит!

- И то верно, Захар! – Поддакнул Богдан, видимо, объяснение со Сливой его никак не воодушевляло. – Пошли отсюда! Никуда эти гады от нас не денутся.

Прохор подошёл к упавшему парнишке:

- Чё развалился, голодранец? Вставай! Посля работы отдохнёшь!

Парень открыл глаза и тяжело дышал. Прохор крикнул остальным:

- Ну-ка, пособите! Живой! К дереву отнесите, пусть отдышится.

Прибежал Кабанюк:

- Что случилось?

- Да вот, дерзкий попался! Захар и врезал! – Объяснил Прохор.

- Ладно, отнесите его туда, да смотри, чтоб не сбёг! Всем работать! Работать, я сказал! - Грозно прозвучало сзади.

Парня прислонили спиной к лиственнице. Прохор наклонился и сунул ему в карман пачку своих сигарет.

.

Вечером Прохор ел молча, ни на кого не обращая внимания. Дед Игнат время от времени бросал на него быстрый взгляд, но ничего не говорил. Марфа дождалась, когда старик вылезет из-за стола и обратилась к мужу:

- Слушай, Проша! Вот станет тебе кто говорить, мол, полицай! Немцам, мол, в услужение пошёл! А ты внимания-то и не обращай! Люди злые, всякого наговорить могут!

- Кто там тебе что говорил? Ну-ка, сказывай! – Глянул на жену Прохор.

- Да никто! Это я так, подумала! Вдруг кто чего ляпнет? – Марфа испуганно теребила полотенце. - Так ты внимания и не обращай, пусть себе болтают!

- Сказывай, говорю! – Взорвался Прохор. – Кто тебе что говорил?!

- Оставь её! – Гаркнул дед Игнат и стукнул костылём в пол. – Чего от неё хочешь? Баба, она и есть баба, какой с её спрос? Ты теперича в полицаях, а люди всякое думают! В Барвичах вон, сказывают, партизаны объявилися!

- Да слыхал уже! – Прохор бросил ложку. - Слива на инструктаже говорил.

- А слыхал, что Стёпка Волошин к ним подался? Матрёну сегодня видал, трясётся вся! А знаешь, что к Катьке он по ночам ходит? Матрёна сама ему открывала.

- Дак муж к жене! И к матери ж!

- Муж к жене! – Передразнил дед Игнат. – А попадётся?! Сестра она твоя, а мне дочь! Коли до немцев дойдёт, знаешь, что с нами всеми будет?!

- А я что сделаю?! Сливе его сдам, за медаль немецкую?! – Прохор вскочил и заходил по комнате. Марфа мыла посуду и внимательно слушала разговор.

- А ты уши заткни, а то ляпнешь ещё где! – Гаркнул Прохор на жену.

- Да я никогда, Проша! Что ж я?.. Игнат Савельич!

Дед Игнат махнул рукой.

- Да сядь ты! Ты скажи, где день-то пропадал?

- В Митрохину балку сегодня пленных на работу привозили, охранял!

- Наши?

- Наши.

- Много?

- С роту будет.

- А делали что?

- Яму копали.

- На что?

- Я вначале думал – сами себе, а их потом в машины погрузили и увезли.

- Нужны ещё, стало быть. – Вздохнул дед Игнат.

- Слива потом городских пять человек поставил яму охранять, а нас отпустили.

- Вот не думал, что доживу до таких времён. – Старик опять наклонился к Прохору. - А кому яма-то?

- Я сам не пойму. – Пожал плечами Прохор. – Слива сказал: «Чтоб жидам мягче лежалось».

- Стало быть, с Островков возить будут?

Мысль, ясная, беспощадная, как молния пронзила Прохора! Всё увиденное и услышанное за эти дни вдруг слилось в одну целую картину. Он понял всё! И понял, что нужно делать.

- Марфуша! – позвал он.

- Что, Прошенька? – Марфа, счастливая, что от злости мужа не осталось и следа, выпорхнула из спальни.

- Ты собери мне чего Катерине передать. Сегодня уж не пойду, намаялся, ноги гудят. А завтра поране выйду, до неё схожу, проведаю, как там они с бабкой Матрёной, да гостинцев снесу. Может, им пособить чего надобно?

- И то верно, а то давненько что-то Катерина не заглядывала до нас! Сейчас, Проша!

.

Утром Прохор свернул с просёлка к дому Васильченков, в котором жила Катерина со свекровкой. Домик был недалеко от дороги, огород выходил аккурат на окраину деревни, к леску. «Вот тут-то Степан и пробирается ночами, из леса по кустам, да огородом к дому», - думал Прохор, подходя к калитке.

Поднявшись на крыльцо, он постучал в дверь. Подождав немного, он дернул ручку, но дверь была заперта. Прохор снова несколько раз сильно ударил в дверь и громко крикнул:

- Есть кто дома? Катерина! Это я! Открывай!

Через пару минут дверь отворилась и на улицу выглянула испуганная, раскрасневшаяся Катерина. Бросив взгляд на Прохора, она пропустила его в сени и быстро оглядела двор. Увидев, что он пришёл к ней один, захлопнула двери и выдохнула:

- Вы что, братец, так шумите? Всех соседей переполошил! Случилось что?

Глаза её бегали, и Прохор понял, что долго открывала она потому, что прятала Степана. От этой мысли ему стало легко и радостно:

- Всё хорошо, сестра! Не волнуйся, вот гостинцев принёс, да узнать пришёл, как вы здесь вдвоём-то?

- Да у нас тоже всё хорошо!

- Ты в дом то пустишь? Или прячешь что?

- Тоже, скажете, братец! Что мне прятать? Мыши с голоду мрут!

Прохор вошёл в дом и громко крикнул:

- Матрёна Поликарповна, доброго вам здоровьичка!

- И тебе, Прохор Игнатьевич, здоровьица доброго! - Раздалось из дальней комнаты. - Да ты проходи, проходи к столу! Сейчас Катюша чаем тебя угостит! Катюша!

- Я уже чай поставила, Матрёна Поликарповна!

В погребе что-то стукнуло, Катерина бросила испуганный взгляд на брата и оцепенела с полными ужаса глазами.

- Катерина! Ты что это к нам не заходишь? – Прохор говорил нарочито громко, для чужих ушей. – Меня уж и Марфа спрашивала, что ж, говорит Катерина твоя к нам не ходит, уж не обидели чем?

- Да что я? Вы, братец, теперь на службе, занятой! Вам, поди, и не до меня теперича! – Катерина ответила так же громко и не отводила с него глаз.

- Слушай, дуреха! – Прохор зашептал, задыхаясь от волнения. – Да внимательно!

Он оглянулся вокруг:

- Я знаю, что Степан к тебе ходит, знаю откуда! Всё знаю! Теперь слушай и запоминай, да всё слово в слово передай! Через два дня герр Гуслав ждёт спецкоманду, будет операция. Немцы собираются Островки сжечь, всех евреев вывезут, молодых в лагерь, стариков – в Митрохину балку, там уже пленные яму копали, сам там был, видел. Ты запомнила, сестра? – Прохор с тоской заглянул в родные глаза, знакомые с детства, словно заново хотел увидеть в них все то, прежнее, безвозвратно ушедшее. – Передай все Степану. Да скажи, что ещё кое-что есть для него, но то сам ему скажу, с глазу на глаз.

Прохор прислушался: в подвале было тихо. Катерина смотрела на него по-другому, по-прежнему, как смотрела на него раньше, улыбаясь, да где-то в уголках глаз таилась слеза.

- Днем к нам приходи, как ответ получишь. Вроде как к Марфе в гости, да меня позвать пособить чего. Да ей, смотри, чего не сболтни по глупости! Язык за зубами придерживай! Всё поняла? Как Марфа скажет, что ты была, я аккурат к вечеру приду, и чтоб Степан здесь дожидался, нету времени в кошки-мышки с ним играть! Не то я другого кого найду.

Катерина молча бросилась к брату на шею. Прохор вначале схватил было её за руки, но тотчас крепко прижал Катерину к груди, и, закрыв глаза, вдыхал знакомый с детства запах её волос.

- Ну, полно, Катюша! Пора мне! – Прохор вдруг вспомнил, как давно он так ласково не называл сестру.

Катерина вытерла слёзы и молча кивнула.

.

На улице ветер гонял жёлтую листву, прозрачное небо было серо и холодно. В лужах под каблуками потрескивал тонкий лёд. Прохор поудобнее поправил винтовку на плече, быстро зашагав к участку. Страх от совершённого щекотал под ложечкой, будоражил, звал быстрее бежать, спрятаться вместе с Марфой, Катериной, отцом, Илюшкой, но Прохор гнал эти мысли. Теперь он совершенно отчётливо чувствовал, как смерть витает над землёй, над полями, лугами, замёрзшими лужами, над крышами домов, вьётся над головами, заставляя биться сердце и думать только лишь об одном – выжить! Выжить любой ценой! Хоть как, но – выжить!!

- Да пропади оно всё пропадом! – С отчаянной решимостью, сквозь зубы бросил он, зло улыбаясь, и решительно шагал по просёлку. Словно шёл в атаку! Всё внутри горело, рвалось наружу с ненавистью, яростью, в беззвучном и невидимом крике души! Трещал лёд под сапогами, в стороны отлетали комочки промёрзшей земли. Человек, презревший смерть, принявший её и потому победивший, шёл в Вечную Жизнь.
Другие работы автора:
+2
13:49
669
15:25
Да, у всех идеалы, а кровь льётся рекой. Спасибо, рассказ понравился.
16:07
Спасибо за Ваш комментарий.
Хорошо описали то страшное время. Спасибо за рассказ.
02:53
Загрузка...
Светлана Ледовская