Историческая история

Когда погребают эпоху

Анна Ахматова

Память играет с нами в странные игры - одни и те же люди помнят события совершенно по-разному, но и собственные воспоминания меняются, окрашенные возрастом, прошедшим временем и жизненным опытом. Поэтому иногда стоит вернуться в прошлое и подумать: а так ли я всё помню? В процессе написания этого рассказа, я просмотрела некоторые исторические источники и поняла, что память подвела меня, скомкав ткань времени и, возможно, приукрасив события. Но моё отношение к тому, что случилось, годы не изменили.

«Господи, да что же это такое! - телефон звонит и звонит не переставая. - Разве кто-то, кроме меня, не может снять трубку?». Я отпихиваю и так съехавшую подушку раскладного кресла, на котором сплю, и тащусь в коридор к телефону.

- Алло?

- Привет, включи телек! - Инкин голос дрожит от волнения. Или от страха?

- Сколько сейчас времени?

- Какое, к чёрту, время! Переворот!

- Ты что, издеваешься надо мной? Если врёшь, я тебя убью!

- Не до издевательств! Включай телек!

Я шлёпаю трубку и иду обратно в большую комнату к телевизору. Инка не соврала - по всем каналам показывают одно и тоже: за длинным столом сидят мужчины в военной форме. Я слышу слова «черезвычайное положение», «комитет», «президент отстранён». Ничего себе! Что же происходит? Надо сказать папе!

Родители еще спят, и я осторожно стучусь в дверь их спальни.

- Что случилось? Кто звонил?

- Папа, это Инка. По телевизору говорят о военном положении, комендантском часе, аресте президента, я боюсь!

Папа реагирует мгновенно и безапелляционно:

- Они сейчас границы закроют. Опять железный занавес опустится, и все реформы отменят.

- Мне сегодня на работу, меня же ждут. Ехать или не ехать?

- Надo поехать, только запомни: ни с кем ни о чём не разговаривай. Если спросят - ты ничего не знаешь. Поняла? И будь очень осторожна!

Конечно, чего ещё можно ожидать от папы. Его любимые поговорки: «Провинившийся язык отрубают вместе с головой» и «Человек два года учится говорить, а потом всю жизнь - молчать». В этом случае он, наверно, прав. Я наскоро завтракаю хлебом с варёным яйцом, запивая кофе, и выскакиваю в августовское тепло. Серое, низко нависшее небо предвещает дождь, но в Ленинграде оно обычно такое и может поменяться в одну секунду. Метро, как всегда душное и тесное, сегодня особенно угнетает. Люди, уткнувшиеся в утренние газеты, не разговаривают и не смотрят друг другу в глаза.

Выхожу на Площади Александра Невского и ныряю в вестибюль гостиницы «Москва», где толпятся туристы, готовящиеся сесть в автобусы и разъехаться на экскурсии. Август - самый разгар сезона. Рядом, как всегда, тусуются наглые молодые парни в импортных шмотках - то ли пытаются всучить интуристам сувениры, то ли поменять валюту. Я стою и жду - на этажи меня не пустят, я же не валютная проститутка.

Наконец появляются «мои» подопечные - три израильтянки лет пятидесяти - и радостно меня приветствуют.

- Бэлла, дорогая, куда пойдем сегодня?

Мы с ними уже были в Эрмитаже и Русском Музее. Может повезти их в Петродворец? Но скорее лучше из города не выбираться - вдруг потом обратно попасть не сможем? А если введут войска?

- Давайте я вам покажу Петропавловскую Крепость?

- Конечно, тебе виднее, поехали.

Уже два дня я показываю им город, и мы отлично ладим. Они - учительницы, а значит - почти мои коллеги. Я люблю водить иностранцев по музеям и обо всём рассказывать. Я вижу красоту родного города их восторженными глазами.

Дождь грозит, но пока еще не идёт. Мы ловим машину до Петропавловки. Я сажусь рядом с водителем, туристки - на заднее сиденье. Мы с ними болтаем по-английски, и я надеюсь, что мужчина рядом со мной нас не понимает.

- Вы сегодня утром включали телевизор?

- Да, в номере. Там показывали балет и играли классическую музыку. У нас таких программ по утрам нет. А ещё были военные, они всё время что-то говорили, говорили, - мои дамы все в хорошем настроении.

- Вы поняли, о чём они говорили?

- Ни слова! - восторженно отвечает Гила, и у меня сжимается сердце. «Они ещё ничего не знают!».

- Гила, у нас произошёл переворот, к власти пришли военные.

На заднем сидении неловко и встревоженно замолкают.

- Нам надо связаться с посольством, узнать, что делать, - наконец говорит Гила - она самая старшая из них, и по возрасту, и по положению.

- Я не думаю, что это коснется вас.

- Кто знает, может стоит поменять билеты на самолёт?

- Вы понимаете, что это войдёт в историю? Об этом потом напишут книги, как бы это не закончилось?

- Может быть. Но я предпочитаю исторические события смотреть дома, по телевизору, - замечает пухленькая весёлая Шломи.

- Да, так лучше. Мы видели демонстрации на площадь Тяньаньмэнь и падение берлинской стены несколько лет назад. Мы не хотим быть замешанными в подобном, - вторит ей Нора, учительница математики.

Разговор обрывается и мы задумываемся, каждый о своём. Мои размышления прерывает вопрос шофёра:

- Ну что вы, девушка, думаете об этом комитете? - спрашивает он и заливается кашлем заядлого курильщика.

- О чём вы? - отвечая, я слышу в ушах папин предостерегающий голос.

- Вы что, по телевизору утром не видели? Войска переворот устроили? Горбачёва арестовали?

- Я ничего не знаю, я телевизор не смотрю, это не моё дело, - тупо повторяю я. В этот момент, я отчётливо осознаю, как тяжело мне молчать, скрывая мои истинные чувства. Я не могу как папа, как мама, как бабушка: они молчали всегда, наученные жизнью, и это были тяжёлые уроки. Для них молчание - вторая натура. А меня так и распирает высказать водителю то, что у меня на душе.

К счастью он больше не задаёт вопросов, и мы молча едем вдоль Невского. Я смотрю в окно машины и вижу, как люди собираются группами, разговаривают, обмениваются газетами. Во влажном августовском воздухе зреет что-то, но что - я не понимаю.

Петропавловка, как всегда, полна туристов, и мы почти забываем о происходящем за пределами острова. Я показываю своим собор, гробницы царей, рассказываю мои любимые байки - все иностранцы их обожают. Кому интересно, что высота шпиля 122 метра? Да никому. А вот как этот шпиль связан с русским жестом означающим «давайте выпьем» - тут у всех глаза загораются.

Потом мы проходим по ряду тюремных камер.

- Помните этюд к картине «Княжна Тараканова», который мы видели в Русском Музее? Так вот всё здесь и произошло, прямо в этих казематах, во время наводнения!

Нас заводят в карцер и, для большей достоверности, совершенно неожиданно выключают свет. Мои дамы вскрикивают от страха по-настоящему - мне становится их немного жалко.

Вот и новый памятник Петру Первому скульптора Шемякина - его только что установили, и город разделился на «за» и «против». Я скорее «за», но хотелось бы, чтобы горожан спросили. Этот новоиспечённый мэр, Собчак, конечно интеллигент и умница, но у него не совсем демократические наклонности. Интересно, на чью сторону он встанет - военных или Горбачёва?

Время летит незаметно, и выстрел пушки объявляет двенадцать - время обеда. На территории крепости только что открылся новый коммерческий ресторан с заоблачными ценами. Мне он не по карману - а вот моим туристкам - дешёвка.

- Не волнуйся, Бэлла, мы тебя угостим!

Ресторан оформлен в стиле петровских времён: шпалеры с корабликами на стенах, фальшивая голландская печь в углу главного зала, тёмная деревянная мебель. Меню тоже «мечта туриста» - чёрная и красная икра, оленина в горшочках, осетрина. Мы садимся за столик прямо перед телевизором, который настроен на ленинградский канал. Когда меню обсуждено и заказ сделан, я перевожу внимание на экран и застываю в удивлении - там не играют классическую музыку и не показывают балет. В кадрах мелькают реальные события: в Москве люди вышли на улицы и строят баррикады, опасаясь, что путчисты введут войска.

В Ленинграде тоже неспокойно - вторая столица, всегда более свободная и независимая, чем первая, тихо бурлит. Вдруг появляется Собчак - серьезный и даже суровый, никакого антуража - ни флагов, ни охраны, просто стол в комнате с голыми стенами - и начинает читать: «Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и вернуть страну к нормальному конституционному развитию.... Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую гражданственность и не принимать участия в реакционном перевороте».

Я замираю в кресле: этот человек высказывает то, что я чувствую. Только он говорит открыто и вслух, возможно, под угрозой смерти. Несколько мужчин рядом с ним за столом явно поёживаются. Думаю, им всем сейчас очень страшно, но Собчак этого не показывает. Канцелярские слова заявления звучат как романтические призывы к свободе и демократии, доселе неслыханный акт сопротивления власти.

Нам приносят еду - Шломи явно не рассчитала, и набрала закусок на десять человек. Мне есть не хочется совсем - по телевизору показывают Дворцовую Площадь, напротив Петропавловки, всего на другой стороне Невы. Площадь заполняется народом до краёв, как во время майской или ноябрьской демонстраций, только это не радостная, праздничная толпа. Лица у собравшихся решительные, видны плакаты - «Долой хунту!», «Путчу - нет!». Выступают мэр Собчак, академик Лихачёв, другие ленинградцы, которых я уважаю. Может быть есть надежда, что переворот не пройдёт? По крайней мере, телевидение показывает правду о событиях, а значит путчисты их не контролируют.

Официанты упаковывают недоеденный обед в картонные коробочки - западная новинка, которая мне кажется странной и неинтеллигентной - и Нора всучивает их мне, мол доешь дома и угостишь родителей. Митинг на другой стороне Невы подходит к концу, я продолжаю экскурсию. Через несколько часов мы выходим на Дворцовую, уже опустевшую. Трудно поверить, что недавно тысячи людей стояли плечом к плечу на этом мощёном пространстве.

- Как везде чисто! - изумляется Шломи. - Если бы у нас в Израиле в одном месте собралось столько людей, везде были бы обёртки и пустые бутылки.

- Ну народ же не жрать сюда пришёл! - грубо отвечаю я.

Они - иностранки - и не понимают того, что сегодня произошло на их глазах. Через несколько дней они улетят обратно в Хайфу, я останусь. Но в этот день во мне возникает чувство гордости за мой город - «они» не пройдут. Возврата к прошлому нет. В такси по дороге домой, на вопрос водителя, я смело отвечаю:

- Мне кажется, этот переворот провалится.

Он соглашается:

- Если они ещё не начали стрелять в толпу, значит и не начнут. А без этого не обходится.

К 2011 году, согласно опросам, только 9% россиян считали события августа 1991 года победой демократической революции над тотальной коммунистической системой.