Лютня для сверчка

В полдень, когда на крыше тихонько потрескивала раскалённая от зноя черепица, а вечерняя прохлада казалась несбыточной мечтой, в деревню пришла старуха. Волоча за собой тележку, доверху забитую товаром, она медленно прошла по улице, стучась в каждый дом, но ей так никто не открыл.

— Впусти торговку. У неё персики. Я чувствую запах... — сказала мне Ицуко, услышав возле наших ворот дребезжание ползущей по камням тележки.

Спорить с женой не хотелось. Последняя беременность, как и предыдущие, закончилась неудачей, отчего Ицуко сделалась совсем плаксивой и капризной, а её ноги покрылись большими прозрачными волдырями. Она сидела на пороге дома и, несмотря на жару, была с ног до головы укутана в тёплое хлопковое одеяло, из-под которого доносился тяжёлый запах камфоры. Лечебная мазь для ног... Теперь ею пахло всё. Стены дома, кожа, волосы, посуда и даже цветы в саду, казалось, пропитались насквозь этой обманчиво прохладной, удушливой вонью, от которой кружилась голова и мучила бессонница.

Невольно поморщившись, я поднялся с циновки и не спеша направился к воротам, по пути принюхиваясь к витающим в воздухе ароматам. Но как ни старался, так и не смог уловить ничего, кроме ставшего уже привычным запаха камфоры. Персики? Нет. От старухи веяло морской водой с желтыми прожилками водорослей и холодными дюнами. Толкая тележку впереди себя, она вошла в ворота и, не обращая никакого внимания на меня, направилась к террасе, где сидела жена. По- хозяйски неторопливо, заложив руки за спину, я пошёл рядом со старухой, искоса поглядывая на ящик торговки. В обрамлении хилых, кое-как сколоченных досок лежали бумажные фонарики, несколько аляповатых вееров, жалобно позвякивающие колокольчики и клетки со сверчками.

— Они живые? — спросил я старуху, рассматривая неподвижно лежащих за тонкими прутьями клеток насекомых.

Старуха ничего не ответила и дойдя до дома, положила одну из клеток жене на колени. Ицуко взяла её в руки и аккуратно встряхнула, но сверчок даже не шевельнулся. Мне вдруг стало неприятно... В нос снова ударил запах камфоры, и я подумал, что будь этот, похожий на кусочек гниющего фрукта, сверчок жив, то всё равно непременно задохнулся бы в нашем саду, где в ожидании призрачного чуда медленно и безвозвратно умирало всё живое. Я оставил женщин наедине и ушёл в дом.

*

Вечером мы развешивали клетки. Ицуко весело смеялась и постоянно спрашивала меня, на каком из деревьев сверчкам будет лучше петь.

— Эту мы повесим на дзелькву, а вот эту на сливу, что растет у чайного домика, там всегда так красиво светит луна. Эту — поближе к твоему окну...

Жена говорила без остановки, её щёки порозовели, как ожившие после дневного зноя пионы, а в глазах мелькали яркие огоньки. Стараясь не хмуриться, чтобы она не заметила моего недовольства, я безропотно ходил за ней по дорожкам сада и выполнял все указания.

— Знаешь, оказалось, что мы единственные, кто впустил торговку в дом. Я даже велела, чтобы ей принесли миску овощного супа. И за это она подарила мне всех сверчков.

Повесив последнюю клетку на дерево, я просунул палец сквозь тонкие прутья, и, преодолевая брезгливость, дотронулся до сверчка. На ощупь он походил на склизкую мягкую водоросль, что после бури выкидывает на берег море. И сейчас я понял, что именно так пахла и старуха...

— Зачем нам мёртвые сверчки в саду? — не сдержавшись, спросил я Ицуко, пристально глядя в её сияющие от счастья глаза.

— Скоро они оживут и начнут петь. Только одну ночь. А у нас родится ребёнок. Торговка поклялась мне, — ответила жена, но увидев моё недовольное лицо, вся вдруг сморщилась и громко разрыдавшись, побежала к дому.

— Ты просто не хочешь детей! Не хочешь детей...

*

Когда ночной ветер развеял духоту камфоры и в саду запахло хризантемами, запели сверчки... Их голоса вспыхивали в разных уголках сада один за другим, как светлячки в ночи. Чуть слышный стрекот становился громче, сильнее и постепенно заполнил собой всё пространство ночи, заглушив вскрики птиц и шелест листвы. Я поднялся и подошёл к окну. В клетке на дереве метался сверчок. Живой... Меня вдруг пробил озноб, руки затряслись, и я почувствовал, как по спине стекает ручеёк холодного пота. Потрясенный увиденным, я вышел из комнаты и дойдя до покоев жены, приоткрыл двери. Ицуко спала, но выглядела как-то иначе. Её лицо и волосы сияли в лунном свете свежестью и здоровьем, грудь налилась, стала пышнее, а кожа на ногах, прежде изъеденных волдырями, сделалась чистой и гладкой. Голова закружилась, и я, держась за стенки, вышел из дома в сад.

*

Не веря своим глазам, я ходил от одной клетки к другой, трогая ивовые прутики и внимательно рассматривая стрекочущих за ними сверчков. Но это не могло быть реальностью, ведь ещё днём все они были мертвы. Так значит — это сон? Я облегчённо вздохнул, но пение насекомых внезапно стихло, и вместо него в саду послышались звуки лютни. Висящие на ветках клетки задрожали, как от сильного ветра, и из них стали вылетать стайки крошечных белых мотыльков. Под звуки мелодии они кружились вокруг деревьев, цветов, а подлетая ко мне, садились на лицо, щекоча кожу лапками и крыльями. Мне вдруг неожиданно стало весело и смешно... Волшебная музыка неслась из ниоткуда, проникая сквозь одежду и кожу к самому сердцу. Впервые за несколько лет я ощутил себя абсолютно свободным и счастливым. Всего на мгновение оглянувшись на потухшие окна дома, я, как ребенок, бросился за вереницей несущихся к воротам бабочек.

*

На улице было тихо и темно. Лишь лунный свет освещал парящую в воздухе стайку мотыльков. Недолго думая, я побежал вслед за ними вдоль спящих домов и крепко запертых на ночь ворот. Звуки лютни не исчезли. Наоборот, чем больше я удалялся от своего дома, тем явственнее звучала в голове эта сказочная, манящая за собой мелодия.

Заметив на окраине деревни спиленную много лет назад сосну, я остановился. Дерево стояло цело и невредимо, а на его макушке, перебирая когтями сочные зелёные иглы, сидел ястреб. Наверное, это и вправду сон. Иначе быть не может. Ожившие сверчки, лютня, танцующие мотыльки. Утром я проснусь — и волшебство исчезнет. Снова начнутся слезы, немые укоры; вновь запахнет камфорой и бесконечной тоской. Но сейчас...

*

Я уже не помнил, сколько бежал, и куда. Петлял между деревьями, сломя голову нёсся по равнине, продирался сквозь колючие заросли кустарников, но ни на секунду не останавливался, боясь потерять из вида белоснежных мотыльков. Извиваясь как змейка, они летели впереди меня, указывая путь к источнику чарующих звуков. Ночь опустилась на землю утренним туманом, небо порозовело, и я увидел, что стою у склона высокой горы. Здесь шёл снег... Смешавшись с пушистыми мягкими хлопьями, мотыльки исчезли, и я побрёл наугад. Лютня заиграла громче, и среди падающих с неба снежинок мелькнул яркий огонёк.

*

Утопающая в снегу хижина выглядела совсем заброшенной, и только красный фонарик над дверью, указывал на то, что в этом доме кого-то ждут. И мне было совершено ясно кого... Поэтому я решительно толкнул дверь рукой и вошёл. Держа в руках лютню, она сидела у очага... Блики пламени отражались в её тёмных бездонных глазах, а над чёрными как ночь волосами кружились мотыльки. Увидев меня, девушка чуть заметно улыбнулась и начала раздеваться. Я опустился на циновку. Не в силах оторваться, я смотрел, как красавица достает из волос позолоченные заколки, как распускает пояс кимоно, как бесшумно скользит по телу и опускается на пол невесомая шёлковая ткань. В тот же миг меня охватило осознание того, что этот сон особенный, и он больше никогда не повторится. А значит... Я резко поднялся, подошёл к девушке, схватил за волосы и, повалив её на пол, впился губами в тоненькую пульсирующую на шее вену. Незнакомка тихо застонала и нежно обвила меня руками. Тонкие длинные пальцы ласково заскользили по моей спине, изящные ноги обхватили бёдра, и я почувствовал, как внутри меня разливается жгучая, насквозь пронзающая боль. Я попытался освободиться из объятий, но пальцы красавицы не останавливались, разрывая ногтями ткань кимоно и оставляя на коже глубокие кровоточащие царапины. Несколько пар огромных ног сжали моё тело — я услышал хруст своих костей и громко закричал. Но из моего рта вылетел лишь маленький белоснежный мотылёк. Немного покружив в воздухе, он опустился на большую паутину в углу хижины и уставился на меня равнодушными темными глазами...

*

Услышав стук в ворота, Ицуко отставила склянку с мазью в сторону и поднялась с кровати. Идти на улицу не хотелось, но с момента исчезновения мужа ей было так одиноко... Она оделась, вышла из дома и дойдя по заснеженной дорожке сада до ворот, открыла их. На земле лежал сверток, так сильно похожий на те, в которые заворачивают новорожденных. Ицуко подняла его, и, крепко прижав к груди, побрела обратно в дом.