7. Иди за мной

Бывало время, когда реакции делались острее, а ощущения – болезненней. Движения и звуки обволакивали мозг чем-то нестерпимым и колючим, и то давала о себе знать потребность, которую знали они все. Глухая злоба, жажда и ярость. То, что изуродовало каждого из них, превратило в чудовище, даровав способность принимать и сеять смерть вокруг себя. Ненормальная потребность: питаться ядом войны, тосковать по нему. Но каждый знал жесткую грань, цепь, сдавливающую горло, разницу между «можно» и «нельзя». И справлялся по-своему, терпел или смирялся, или искал спасения на нижних ярусах корабля. Эти отлучки были тайными, скрытными вовсе не потому, что кто-либо решился бы запретить охотнику его охоту, но из-за жгучего стыда, который ощущает каждый человек, сталкиваясь с полной неспособностью сдержать себя, оглянуться назад и сказать, что и зачем он совершил. Да, каждый из них по-своему знал этот стыд, и никто не похвалялся кровавыми трофеями, оставленными там, среди рабских клетей. Но только один из них не считал необходимым сколь-нибудь таить свою противоестественную уродливую жажду, которая их всех приравнивала к животным. Только один из них мог приволочь человеческий труп и жрать его напоказ, своим сверхъестественным чутьем угадывая знаки и жесты, что выдавали каждого из охотников. Узнавание. Зеркало, которое отражало их и которое они ненавидели. Были, конечно, и другие причины не любить Торчера, но за это – больше всего.

Тогда, перед самым отлетом, он снова ушел вниз, и, несмотря на недостаток времени, никто не рискнул напоминать ему о возможной задержке. В такие моменты никому из них не следовало пытаться напоминать о чем-либо.

Он уходил все дальше от носа, спускался вниз и приближался к жилым блокам, не знающим света сотам в глубине корабля, и еще ниже, где обитали, копошились у мусорных контейнеров неучтенные рабы, мутанты и животные. Здесь не жили, здесь выживали. Он делал одолжение, лишая жизни кого-либо из местных обитателей.

В смердящей темноте он почти осязаемо чувствовал, как его отпускает, как тают мысли, преквращаясь в ясные и чистые порывы вместо слов и фраз. Человеческое отпадало и растворялось за ненадобностью, он скатывался в блаженное и почти медитативное состояние животного, для которого уже не существовало тех проблем, что мучили его в иное время. Здесь, в вонючих и тесных коридорах, он жил так, как хотел бы жить, легко и беспробудно свободно, забывая, что никто и никогда в этом мире не был свободен полностью.

Своим первым криком он предупредил о приближении. Не было никакого азарта в том, чтобы подстеречь спящих и удушить их во сне. Торчеру нравилось гонять жертву по коридорам, наслаждаться своей властью и чужим ужасом, нравилось чувствовать истечение чужой жизни с каждой секундой. Они тоже знали его правила. Знали и прятались, но кто-то всегда оставался. Кто-то всегда не успевал и в панике колотился в закрытые двери, метался и в конце всегда наивно пытался убежать от охотника.

Он шел, пригибаясь под низкими потолками и внимательно слушал, сквозь палубы и стены безошибочно угадывая не только присутствие, но даже позы, выписанные в бархатной черноте шорохами, даже биение их слабых сердец. Пройдя половину секции, он завопил снова, и снова прислушался, но произошло нечто небывалое. Невозможное. Кто-то позвал его по имени. Кто-то отозвался, закричал в ответ.

Раптор осел назад, опустился на сложенные лапы, чувствуя нарастающее недовольство. Блаженное состояние, начало уходить и в отчаянии он испустил последний тоскливый вой, а потом медленно двинулся туда, откуда услышал зов.

* * *

…Она спускалась ниже, почти бесшумно ступая по рокриту, держась у стены, чтобы отпечатки в пыли были не так видны, если кто-то пойдёт здесь со светом. Такие маленькие хитрости всплывали в голове Аканты сами собой. Голос в голове все реже говорил с ней. Слова превращались во что-то иное: короткое, простое и яркое. Так было легче, не настолько больно от одиночества.

Здесь были люди. Она чувствовала их запах обострившемся в вечном полумраке обонянием, слышала возню в железных коробках. Много людей.

Аканта вдруг сморщилась в плачущем оскале. Она уже ненавидела их: за то, что они были, живые, рядом, как те, другие, раньше – и при этом даже среди них она была чужачкой. Но эмоции сейчас были не дольше того, что заменяло ей слова и мысли. Та, что совсем недавно была квалифицированным хирургом, забывшись, обшаривала брошенную перевернутую коробку. Еда... они бросили еду? Это плохо, почему?

Ответ она услышала почти сразу: пронзительный звук, в котором проще было бы опознать стон ломающегося металла, заунывный скрежет, перешедший в странный перелив. Крик. И что-то странно знакомое в нем. Как будто в ее прошлой жизни могло найтись место для таких странных и пугающих звуков. В голове всплыла картинка: появилась из памяти, как вспышка на сетчатке глаз.

«…– Что это был за крик? Кого мучаем*?» [*непереводимая игра слов: на Низком Готике, основном языке Вархаммера, являющемся наследником преимущественно английского и, отчасти латыни, псевдоним Торчера может принимать значение «мучитель» – H.G.]

Яркий белый свет, белые перчатки, резкий запах, распростертое на металле тело... на операционном столе... до трахеостомии...

– Маркус!!!

Она выкрикнула его имя раньше, чем поняла, что делает – так же отчаянно, как потерявшийся ребёнок зовёт мать. Голос, который вёл её все это время и помог ей выжить, наконец, обрёл физическое воплощение. Аканта бежала, забыв о необходимости скрываться. Когда она добралась до лестницы – на слух, на запах, каким-то чутьем определив правильную сторону, он был уже там.

Решетка застонала под его весом; чтобы спуститься на половину пролета, раптору пришлось опуститься на четыре лапы. Он больше не был похож на обездвиженого калеку, сейчас, в шлеме, превратившем его изувеченное лицо в маску хищной твари с вытянутым зубастым рылом, в броне, настолько черной, что, казалось, эмаль пожирает падающий на нее свет, и с кошмарной грацией, которая сквозила в каждом неестественном движении, ненормальном ни для человека, ни для астартес. Гулко выдохнув через фильтры, Торчер остановился в нескольких шагах; он не потрудился выпрямиться и лицо женщины оказалось вровень с розоватыми линзами визора.

– Ты испортила мне охоту, Аканта Грейдон.

– Прости. Я знаю... я невовремя... я тебя так долго ждала...

Наверняка, его жертвы часто плакали от страха, но вряд ли Торчеру часто доводилось видеть слезы радости и облегчения. Рыдания смывали не только защитную пыль с её лица. Аканта на глазах становилась прежней – напуганной, тепличной, болезненно-вежливой девочкой. Только потеки засохшей крови на её «рюкзаке» оставались настоящими, а наточенный нож в руке был тщательно натерт грязью – чтобы не блестел в тусклом свете...

Рычание, тихое, на грани слышимого диапазона, заставило гудеть пол, дрожью ввинтилось в кости и внутренности. Раптор – непропорциональное угловатое чудовище, сгорбился сильнее, словно угрожая приблизившейся на шаг смертной: не смей. Не смей глядеть так на охотника, бесстыже и безумно-смело, не смей шевелиться, ведь и шорох ткани отзывается ему грохотом, и дышать тоже не смей. Его выводит из себя даже звук бьющегося сердца.

Неожиданно Торчер перетек на шаг вперед, одно движение невозможно было отчленить от другого, и что-то взметнулось с пола, играючи смело Аканту, отлетевшую, точно кукла… Встав над ней, он приблизил морду и ее накрыло смешанной вонью гнилья, тухлого мяса, машинного масла и чего-то, похожего на мокрую псину. Страшный, ненавидящий, вибрирующий вой сотряс каждую клетку ее тела, вскрикнув, она только и успела вскинуть руки к ушам, но слышала этот голос даже черепом.

Аканта даже глаз закрыть не могла, боясь шевелиться, дышать, быть. Тишина… наступившая потом тишина звенела. Она заговорила и не услышала своего голоса.

– Не надо... пожалуйста, умоляю, не надо... только не меня...

Слои лжи, больше не защищали сознание от безумия. Конечно же, его не было рядом все время во тьме... она придумала себе все, и Торчера, и мертвеца, приходящего по ночам. Реальность дышала на неё вонью разлагающейся плоти. Принадлежавшей тем, кого он уже сожрал. Она сорвала ему охоту и станет следующей.

Но, не шевелясь, раптор стоял и ждал. Ждал, прикрыв глаза под шлемом, стараясь отчиститься, избавиться от мыслей и непрошенной своей памяти, которая с холодной точностью идентифицировала голос, лицо и место, где эта рабыня должна находиться. Не здесь. Не так. Нет. И скоро отлет, ему пора идти отсюда… время. Отодвинувшись назад, Торчер жалобно застонал, отвернулся и медленно пошел туда, откуда явился.

И Аканта осмелилась подать голос снова. Она боялась его, так, что от ужаса мутилось в голове. Но эта встреча заставила её вспомнить себя настоящую, ту, которую она так старательно вытравливала из сознания. Одним своим появлением Торчер содрал все то, что позволяло не сойти здесь с ума. И второй раз ей не справиться.

– Забери меня отсюда... забери, пожалуйста... или убей, потому что я не смогу так больше...

Она не смогла даже встать, ноги ещё не слушались, то ли от страха то ли от удара о стену, и Аканта просто поползла за ним, захлебываясь слезами и сбивчивыми словами. Это могло быть унизительно, стыдно, мерзко, но это все равно было лучше, чем остаться наедине с безысходным ужасом.

– У меня неоплаченные долги? Ты мне чем-то можешь оказаться полезной? – он остановился, но не повернул головы, и так на слух знал, где Аканта и что делает.

Скулеж продолжился и Торчер, поняв, что оглушил ее и она не может расслышать его едва слышный голос, повысил громкость вывода.

– Я тебе что-то должен?

Прошло ещё полсекунды, прежде, чем смысл сказанного дошёл до Аканты. Она потеряла способность различать оттенки: угроза, сарказм, простой вопрос – что это было?

– Нет... – пролепетала, все так же глядя снизу вверх.

Конечно же, Маркус не был ей должен. «Бесчувственные убийцы и мрази. Лиго, ты же был прав, почему я тебя не слушала...»

– Маркус, пожалуйста... что захочешь... я сделаю что угодно, только не оставляй меня в этом месте...

Лицо Аканты выглядело беспорядочной мешаниной ржавых и чистых полос, глаза и нос покраснел и опухли, голос срывался. Она валялась в пыли под ногами раптора, как наказанная рабыня опустив голову, сбивчиво умоляя сделать хоть что-то, и ни на что больше не надеясь.

И он хотел уйти. Хотел повернуться и убраться из этого коридора, от этой глупой девчонки и ее причитаний, ее слез, которые вызывали только отвращение. Охота была безнадежно испорчена, чувство свободы сжалось и пропало, его самого ждали… Но он опустил взгляд и все смотрел и смотрел на тощую фигурку, сжавшуюся у ног. И в этом тоже было свое мрачное удовлетворение, безраздельная власть, которая уместила в себе все это беззащитное существо, которое и впрямь погибнет без него. И это осознание, ему нравилось, нравилась мольба об этой крохотной жизни, всецело зависящей от него и просящей позволить ей длиться дальше.

– Иди за мной, – наконец, проговорил Торчер.

Он шел, и женщине пришлось бежать, чтобы успеть за широкими шагами. Ему не нужен был свет и его ничуть не интересовало, что она спотыкалась и падала, вскакивала, скуля от боли и снова бежала за ним. Его раздражал шум, ее громкое и неискусное преследование, оттого раптор неосознанно ускорял шаги, все еще не очень ровные после ранения.

Коридоры, лестницы – ему уступали дорогу, перед ним разбегались. Он уверенно поднимался, пока не оказался в кромешной темноте, где воздух был неспокоен, а ряд едва заметных тусклых оранжевых ламп уходил вправо и влево настолько далеко, что сливался в линию даже для его зрения. В полу пепельная чернота граничила с чернотой непроглядной, там что-то было. Но вот воздух дернулся, ряд ламп переломался, подуло теплом и гарью, из мрака надвинулось что-то угловатое и бесформенное, все ближе, ближе… поравнялось, обжигая вспышкой прожектора. Торчер не сдвинулся с места и Аканта на всякий случай отодвинулась за него. Длинная платформа была сплошь загромождена чем-то непонятным – видны были только блики металла, топорщащиеся оплавленные бронелисты, и это все задвигалось, появились люди. Огромные грузовые сервиторы с легкостью могли бы смахнуть на рельсы даже Торчера и, казалось, тот подумал о том же, потому что отошел в сторону, чтобы не мешать разгрузке. В хаосе движений и окриков, в свете фонариков, которые тщательно избегали натыкаться на терпеливо дожидающегося раптора, он чего-то ждал, наблюдал, а потом запрыгнул туда, откуда только что снимали груз и обернулся – да, Аканта бежала следом. Как выяснилось, между краем платформы и полом зияет широкая щель, раптор через нее попросту переступил, а ей пришлось прыгать. Платформа дернулась со скрежетом, Торчер сгреб свою спутницу за одежду и швырнул себе под ноги – как оказалось, держаться там было не за что, кроме как за него. Платформа тронулась, разгоняясь, что-то загудело внизу, гул перешел в визг и поток воздуха ударил как жесткая сухая ладонь и встал стеной. Прошла, казалось, целая вечность, а не несколько секунд, перед тем, как началось торможение. Только сейчас женщина поняла, что сидит, прижавшись всем телом и намертво вцепившись в бронепластину протеза. В неожиданно ярком свете на шершавом резном керамите стали видны влажные следы ее пальцев.

Раптор безо всяких изысков толкнул ее ногой, освобождаясь, и перешагнул на пол. Аканте пришлось перебираться самой и снова бежать следом. Теперь они спускались вниз, но уже недалеко. Место, о котором она только слышала, но видела воочию только один раз – десантная палуба, огромное длинное помещение вдоль борта, по одну сторону которого тянулись шлюзовые ворота, а по другую пригнулись, пойманные за стальные ноги, замерли крылатые боевые машины. Некоторые висели на потолке, перевернутые вверх днищем. В воротах Торчер зачем-то снова поймалее за шиворот, как нашкодившего ребенка, но потом стало ясно, почему – гравитационные панели работали вполсилы, облегчая работы на палубе. Аканта с непривычки подлетела вверх на первом же шагу, но и раптор проскрежетал когтями, запоздало примагничиваясь к полу.

Дежурное освещение только давало представление о масштабах этого места, но через сотню метров пробивался яркий свет, слышались голоса; туда они и направились.

Около двух бронированных птиц царило оживление. Громадный неуклюжий грузовик подогнали тупой мордой ко входу и туда-сюда по трапу катались сервиторы, волокущие контейнеры, за ними присматривали люди в единообразной, но живописно заляпанной маслом рабочей форме, кто-то суетился вокруг катера, двое стояли на узком крыле, передавали ключи. Торчер обошел грузовик и направился ко второму кораблю – меньше размером, приникшему к полу хищнику, обвешанному оружием.

– Не таскайся за мной, подожди там, – краем глаза заметив, что Аканта все еще преследует его по пятам, он махнул рукой в сторону.

Она послушно отошла, но так боялась упустить раптора из вида, что не заметила, что в тени тандерберда уже кто-то стоял. Воин-астартес с примагниченным к бедру шлемом тоже стоял и ждал, и тоже внимательно наблюдал за Торчером. Совсем молодой, с коротким ежиком черных волос, судя по рассаженным губам и синюшному кровоподтеку на половине лица он совсем недавно участвовал в стычке и, вероятно, проиграл. Воин покосился на приблизившуюся смертную, но промолчал.

Пока длилась безумная для неё гонка, Аканте некогда было испытывать страх, боль или хоть что-то ещё. Она понимала, что раптор не замедлит шаг и не тратила дыхания на просьбы и только когда Торчер отдал ей приказ ждать, весь свет, шум и запахи обрушились на голову, заставив прижаться спиной к обшивке. Холодный металл напоминал стены прошлого обиталища: единственное знакомое ощущение в месте, где чужой для была даже сама гравитация.

Рёбра болели на каждом вдохе, от запредельной усталости и сенсорной перегрузки подташнивало. И всё же, когда по ней скользнул чей-то короткий внимательный взгляд, Аканта почувствовала и повернула голову – медленно, как будто где-то за крылом машины притаился опасный хищник. Увидев того, кто проявил к ней внимание, она удивлённо округлила глаза. Если бы он был человеком, она сочла бы его ровесником. Которому здорово досталось... поняв, что пялится, она поспешно опустила глаза. Сама же выглядела ненамного лучше. Платок потеряла, и на одно плечо свешивались сбитые в войлок грязно-ржавые волосы. Левую щёку украшала длинная свежая царапина, идущая от уголка рта почти до уха: прижимаясь к ноге раптора, Аканта разодрала лицо обо что-то острое. О запахе вовсе было лучше не думать.

– Простите. Пожалуйста, – это были первые нормальные слова за много дней, а, может, недель. Аканте удалось даже виновато улыбнуться – слишком крепкими для жительницы нижних палуб зубами. Стыд был первой вернувшейся эмоцией: оказалось невыносимо находиться среди людей в таком виде. Чужой взгляд больше не нёс опасности, как внизу. Только обжигал, вызывая желание спрятаться там, где никто не увидит.

Слёзы от яркого света делали зрение нечётким, но Аканта заставляла себя смотреть во все глаза, заново привыкать к людям, возвращать себе способность думать словами и делать выводы. Её привезли на баржу на корабле, похожем на тот, что миновал Торчер. Более резких и изящных обводов второго она не узнавала, но оба они вряд ли могли улететь дальше ближайшей системы. Раптор хочет вернуться на планету, где его едва не убили. А этот, черноволосый рядом... Лиго говорил, что Маркус командует птичником, каким-то из подразделений астартес, о котором она ничего не знала, кроме слухов о дурной репутации и некоторых особенностях его членов. Судя по тому, как напряжённо астартес следит за раптором, он и сам «птица», хоть и не похож.

– Что будет там, на планете? – она не смотрела на незнакомого воина, задавая вопрос как будто в никуда. Аканта, совсем недавно не знавшая из астартес никого, кроме Лиго, хорошо усвоила, что прямо без спросу лучше не обращаться, и в глаза не смотреть.

– Помолчи, – воин не пошевелился и даже не глянул в ее сторону, но неприязненный холод от единственного произнесенного слова словно оттолкнул.

Неожиданно темный люк на боку боевой машины что-то перекрыло, черная туша с жуткой вытянутой мордой, с могучими лапами, покрытыми сероватой шкурой. Осмотрев пол, морда помялась в люке, примеряясь, потом аккуратно и почти бесшумно спрыгнула в нескольких метрах от Аканты и ее нелюдимого соседа. То, чему Торчер с его аугментацией был всего лишь неубедительным подражанием, явилось во плоти, в свете прожекторов, безжалостно выхватывающем все уродства варпового когтя. Аканта даже не взвизгнула. Она, казалось, вообще перестала дышать и так и замерла, не мигая глядя куда-то поверх Хале. Не смотреть в глаза. Не привлекать внимания. Тихий Хале был чудовищен. Немыслимое слияние человеческих и нечеловеческих черт и гипнотически бесшумные движения вкупе с его размерами восторгали в равной степени, как и ужасали. Но монстр был спокоен, усмирен правилами и обязанностями, учтен и заклеймлен как член стаи, принадлежащей лорду – на его наплечниках горела золотая звезда хаоса, вставший на дыбы косматый геральдический зверь. Он прошелся по пластали, флегматично кивнул вожаку, уселся рядом, горбясь обводами древнего прыжкового ранца. Он что-то сказал ему, что-то, из-за чего Торчер обернулся, и Хале обернулся вместе с ним – из грузовика вышел еще один воин, узкоглазый и с золотистой кожей.

– Где ты был? – подойдя, он уставился на Торчера немного снизу вверх, но это не мешало требовательному тону.

– Гулял, – тот отвернулся, рассматривая катера, потом его внимание привлекла кучка смертных, засуетившихся около шасси тандерберда, потом Аканта, так и оставшаяся стоять у всех на виду.

– А это кто?

– Рабыня апотекария. Нашел ее внизу.

– И что ты хочешь с ней сделать?

Торчер посмотрел на собеседника с каким-то невысказанным недовольством – вроде, еще рано было требовать заткнуться, но уже пора было бы показать зубы. Или нет.

– Следует вернуть лысому хрену его собственность.

– Смена орбиты через два часа. Я бы хотел убраться прямо сейчас, и все наши люди нам нужны.

– Значит, полетит с нами.

Раптор, кажется, пожал плечами под броней. Хале, не пожелавший участвовать в перепалке, наклонил голову набок и пристально рассматривал женщину.

Последняя небрежно брошенная фраза вывела Аканту из ступора. Астартес могли быть сколь угодно страшными, но они были своими. Даже стервятники внизу баржи были простыми и понятными. Они хотели жрать, убивать и издеваться. А там, внизу, было что-то, что заставляло рапторов возвращаться в апотекарион по частям.

Аканта все же осмелилась скоситься на существо, которому противоестественно шла ухоженная и отполированная броня. Его странный спутник выглядел самым человечным из всех. И он, похоже, имел на Торчера влияние...

Женщина безнадежно поймала глазами золотокожего воина, умоляя не давать её в обиду. И, словно отозвавшись, Кел приблизился.

– Как твое имя? – он взял ее за подбородок, силой заставил смотреть на себя. – Специальность?

– Аканта Грейдон. Я хирург.

Пальцы оказались неприятно цепкими, лишний раз напомнив, что любой из них, как бы не выглядел, мог без труда свернуть ей шею. Говорить с задранной головой было неудобно, но Аканта старалась делать это как можно чётче.

– Маркус был первым... из вас, кого я оперировала. До этого только люди. Три года практики, до этого старшая операционная сестра.

– Хорошо, – он отпустил ее, убрал руку как будто с поспешной брезгливостью. – У меня нет времени тебя возвращать на место, бросать же здесь… неосмотрительно. Пойдем… что это? Выбрось.

Последнее относилось к импровизированному рюкзаку, за который грязная и изможденная женщина все еще цеплялась как за последнее, что оставалось от ее старой жизни. Но все начало изменяться слишком стремительно.

Аканта сначала даже не поняла, о чём речь. Даже когда Торчер едва не загнал её насмерть, мысль бросить рюкзак не пришла ей в голову. Там была вода, точило, еда – всё, что давало надежду на жизнь. Сейчас эта мрачная ее сторона, совершенно неожиданно пришедшая на помощь внизу, уступила место растерянному хирургу. Выбросить? Прямо здесь, грязную вещь посреди палубы? Она беспомощно оглянулась, ища хоть какое-то подходящее для выбрасывания место, но астартес, обративший на нее внимание, уже шёл к грузовому кораблю. Уверенно, как родитель, уставший от капризов ребёнка, зная, что тот всё равно с рёвом бросится догонять.

Аканта и бросилась. Комбинезон вместе со всем вонючим добром полетел на пол, а женщина почти бегом взлетела по грузовой аппарели, чуть не сбив сервитора с очередной коробкой. Тот замешкался, восстанавливая равновесие, и продолжил следовать назначенным маршрутом, как будто суетливой живой преграды здесь и не существовало. Впрочем, для астартес её не существовало тоже. Он был занят проверкой каких-то бесконечных ящиков, контейнеров, тюков и цистерн. Груз всё прибывал, и узкоглазый сам сейчас казался почти сервитором – запоминавшим количество и маркировки и сверявший их с базой данных во внутреннем когитаторе.

«Наверное, он тоже командир, как и Маркус. Только отвечающий за хозяйственную часть… или как это у них называется», – размышляла Аканта, пробираясь в носовую часть, туда, где перевозили живой груз. Она ещё помнила, как её доставили на баржу, и сумела самостоятельно отрегулировать жёсткий подголовник кресла, застегнуть ремни и щёлкнуть по индикатору готовности. Когда поток ящиков иссяк и кресла рядом с ней заполнились сервиторами, ещё сохраняющими подобие антропоморфности, золотокожий как будто вспомнил об Аканте. Он подошёл, внимательно осмотрев её кресло, и впервые на его лице отобразилось что-то, кроме брезгливости. Удивление. Астартес кивнул и проследовал дальше, точно так же просмотрев ряды сервиторов, удостоверившись, что весь груз закреплён как нужно. Вскоре, после того, как его спина скрылась за перегородкой, Аканта услышала гул разогревающихся двигателей. По всему корпусу прокатилась дрожь, а затем корабль плавно оторвался от пола десантного ангара. Низкая гравитация делала это почти незаметным, но женщина ещё помнила, что будет дальше. В грузовом транспорте перевозили, обычно, сервиторов или рабов – и перегрузки внутри компенсировались ровно настолько, чтобы они добрались до пункта назначения живыми. О комфорте никто не говорил. Иллюминаторов конечно, не было, так что Аканте оставалось только гадать, когда начнётся пытка. Ожидание было настолько невыносимым, что когда её вжало в кресло, она едва не обрадовалась. Впрочем, радость была недолгой: растущая перегрузка заставила дышать коротко и часто – лёгкие отказывались раскрываться. Перед глазами все покрылось стеклистой красной сеткой, Аканта успела почувствовать, как из носа прямо на и без того грязную одежду хлынула кровь, а потом темнота ненадолго избавила её ото всех ощущений.