Белая Гильдия 2. Часть 62
Белый ферзь
Трезвые до остекленения Двадцать Четвертый и Двадцать Третий зависали за пьяным столом чуть не с самого начала Уздокского банкета. Их положение можно было смело назвать крайне депрессивным. Априори хотелось две вещи — спать или начистить кому-нибудь рожу.
В итоге они не нашли ничего умнее, чем сыграть в шахматы в таком месте и в такое время.
У Двадцать Четвертого всегда с собой была доска и фигуры. Играть он особенно и не умел, в турниры не совался. Да и не с кем ему было на его допуске и с его коллективом. Старинная настольная игра с плоскостной логикой требовала известных умственных усилий, к которым среди текущих дел никто не стремился.
Двадцать Третий неохотно поддержал, все равно делать было нечего. Знай зыркай опасливым глазом туда-сюда, ищи потенциальную опасность танцев с пьяным быдлом, да подмечай отсутствие обычного и присутствие необычного.
Партия особо не клеилась, слишком многое отвлекало внимание, особенно когда на улице зажгли три праздничные колеса на шестах, и уздокский народишко буквально обезумел, вращаясь спиралями смерти и прыгая на горящие столбы как бешеные кузнечики. Непросто в такой ситуации концентрироваться на присутствии необычного, а тем более отсутствии обычного, да еще и не забывать двигать фигуры.
— Ох ебать, — сказал кто-то с неделанным восторгом. — Шахматисты в городе...
Над плечом Двадцать Третьего навис длинноволосый инсургент, одетый в белотканый балахон.
— Бля, ну наконец-то, — счастливо проговорил он, и буквально втерся за стол, хотя длинная скамья была впритык полна. — Столько нездоровых вибраций вокруг, а у вас тут прямо оазис спокойствия... центр циклона... Давайте сыграем, у меня даже деньги есть...
Он бросил на стол несколько медных и две серебряных монеты.
Двадцать Четвертый и Двадцать Третий переглянулись неопределенно.
— Вы откуда вообще такие? — продолжал инсургент. — Давайте выпьем, что ли... Культурных людей я сразу вижу, у меня в Туоне есть знакомые...
— Из Средней Лущи, — нервно ответил Двадцать Третий.
— ...А что там, в Средней Луще? — спросил длинноволосый, моментально потеряв предыдущую тему.
— Созидательный труд, — с легким высокомерием сказал Двадцать Четвертый.
Он вообще любил ввернуть неожиданный ответ на и вполовину не всерьёз заданный вопрос, это была его фишка.
Инсургент затряс патлами, засмеялся, закрутил головой, погрозил пальцем сначала Двадцать Четвертому потом Двадцать Третьему, а потом снова засмеялся — чисто, высоко, заразительно, как смеются дети.
— Так вы труженики!! — воскликнул он. — Хахахахаха, умора!! А чего ж вы не пьете тогда? Труженики вон, все в дымину...
Ответить на это им было нечего, совсем нечего. Пить было нельзя, пить было запрещено. Пьянство выжигалось каленым железом, можно было полностью лишиться соцпакета и дослуживать в Реконструкции — последнее дело.
— Ааааа, понимаю, анализами замучают, — участливо покивал волосатый. — Можно же и ведь не пить. Вот, есть тема, давайте дунем что ли... а то на вас больно смотреть...
Двадцать Четвертый и Двадцать Третий с мрачными лицами поглядели на волосатого. Кто он и что ему нужно? Что ему может быть нужно...
— Дяденька, — сказал Двадцать Четвертый почти что на ухо инсургенту, который был явно его моложе, — дяденька, вы, простите, с какого отдела будете? С Координации? Мы ведь тут не в игры играем, если что.
— Смотрю я на твоего коня на Е6, и думаю — не тем ты в жизни занят, дружище, ой не тем, ей-ей, — отвечал ему инсургент, после чего бессовестно взялся играть его партию, беря фигуры рукой наискосок.
Двадцать Четвертому, впрочем, уже было не до шахмат:
— Но все же... Кто вы?
— Я друг, — ответил волосатый и засверкал своей солнечной улыбкой. — Друг из отдела друзей, если тебе так легче.
Двадцать Четвертый и Двадцать Третий переглянулись, смертельно побледнели и окаменели.
— И первое, что я как друг обязан вам сказать, — продолжил инсургент, — это то что вы, парни, люто палитесь. На вас все смотрят. Так нельзя работать. Это днище. Это служебное несоответствие, — он вытащил из-за пазухе толстенную козью ногу, слегка ее расправил и сытно прикурил от горячей свечи. — А потому, давайте-ка без ненужных реверансов, я вас нормально подкурю. Чтоб вы хоть на людей походили. И на общей волне были. В натуре, все тут на вас оглядываются, как на полных ебланов...
Двадцать Четвертый поначалу отшатнулся, уж если за алкоголь начальство чихвостило людей вдоль и поперек, то что будет за эту местную дуру, которую все тут курят чуть не с младенчества. Но нежданный друг был особо убедителен, переходя на менторский тон:
— Вдохни и задержи... Так. Не баись, курсант, ее анализами не отследить.
Двадцать Третий смотрел на новый опыт недоверчиво, опасаясь, очевидно, за собственное сознание.
— Да не парься ты! — провозгласил новый друг. — Я ее уже две недели курю, не вынимая. И все пучком. И в аптеку успел и в библиотеку. Давай-давай, врывайся...
Спустя пару минут Друг посмотрел в белесые глаза Двадцать Третьего и сказал ему:
— А теперь твой ход.
Прозвучало это как одинокий удар колокола возле кладбища в приморском городке в ноябре-месяце, когда совсем не жарко и хочется горячего кофе с тростниковым сахаром и сигару.
Одним ходом того самого коня, которого Двадцать Четвертый успел подвести к центру перед тем, как явился Друг и все изменилось, позиция превратилась в настоящий вызов чуть ли не всему миропорядку. Двадцать Третий, успевший отдать Двадцать Четвертому одного из своих слонов в рамках простой вежливости при игре в поддавки, обнаружил себя в позиции крайне уязвимой, прямо критической. Друг улыбался добрейшей, светлейшей белозубой улыбкой. Черные фигуры, которыми он играл, отлично с этой улыбкой контрастировали.
— Все хотят стать Белым Ферзем, — негромко сказал Друг. — Но далеко не все хотят этого по-настоящему. Что такое Белый Ферзь как явление? Это всего лишь смертельно раненная в жопу собственным эго белая пешка, только и всего. Номинально она становится ферзем лишь по факту успешного пересечения игрового поля на всю длину, но НА САМОМ ДЕЛЕ такая пешка является им с самого начала. Просто еще этого не знает...
Двадцать Третий, мнительный авитаминозный тип, возомнил, что Друг намекает на более активное использование пешек, и сделал ход пешкой.
— Ц-ц-ц-ц-ц, — покачал головой Друг. — О чем мы и говорили...
Черный слон выдвинулся на противоположный фланг, грозя на следующем ходу поставить очень неприятный шах.
— Начнем с того, что Белый Ферзь был коммунистом. — хрипло сказал Двадцать Четвертый. — Настоящим коммунистом, всамделишним. Именно поэтому его фактически отстранили от работы и заживо похоронили в самой пышной синекуре тех лет...
— Понимааааю, к чему ты клонишь, — сказал Друг, бегая зрачками по доске. — Но твоему историческому анализу не хватает цельности. Рекомендую заглянуть в... историю логистики и коммуникаций 16-19 веков христианской эры. Была там такая... «старая колониальная система» и... «новая колониальная система». Старая, по утверждению историков смежных эпох, якобы показала... неэффективность, и была заменена новой. На самом же деле — о чем молчат популярные альманахи, — именно запредельная эффективность старой системы заставила руководство заменить ее на новую, чтобы не утратить контроль в перспективе. А там, где есть запредельная эффективность — там, как правило, не только преступная логика и преступные действия, но еще и маленькая насмерть задроченная психованная обезьянка во главе угла. И главное что ей нужно — не обосраться. Успеть. Прыгнуть выше собственной задницы. Любой ценой добиться цели. Вот что такое Белый Ферзь... НА САМОМ... ДЕЛЕ.
Немигающие взгляды Двадцать Четвертого и Двадцать Третьего сомкнулись на Друге. Двадцать Третий не без труда двигал вперед правофланговую пешку, явно колеблясь и размышляя, двинуть ее на две клетки вперед или только на одну.
Ехидная улыбка Друга принимающе кивала, как бы говоря:
«Праааааавильно», «Прааааааааавильно»
— Дядя, — сказал Двадцать Четвертый глуше и чуже. — Ты не много ль на себя берешь, рассуждать об этом обо всем? За такое, знаешь ли, по головке не погладят. Ни теперь, ни тогда...
— Ха ха ха ха, — ответил Друг еще более бодро и вдохновляюще. — Молодой человек, слушайте и запоминайте. Как самый знаковый объект четвертого рода в этой части планеты, я имею заявить следующее: ПРАВДУ ГОВОРИТЬ ЛЕГКО И ПРИЯТНО.
Черный Ферзь, давно и одиноко отставленный им как бы совсем ненароком на фланг, рванулся через всю доску.
— Шах и мат, дружище, — сказал Друг.
Глаза Двадцать Третьего округлились.
Двадцать Четвертый, с трудом собрав воедино все, что услышал, открыл рот чтобы «вступить в вербальный контакт с объектом четвертого рода» согласно служебной инструкции, но в горле у него так пересохло, что он не смог ничего сказать, а выпить было нечего.
Он потянулся к кувшину с пивом, стоящему напротив какого-то местного инсургента — соседа слева.
— Что, сушнячок замучил, шахматист?! — вскричал тот как огромный восторженный попугай, и бедняга Двадцать Четвертый сполз от ужаса под стол.
Его, впрочем, быстро оттуда достали и напоили пивом буквально до скотской отрыжки. Но какие после этого были возможны «вербальные контакты с объектами четвертого рода»? Вдох и выдох бы не перепутать.
Вот тут-то Большой Амбар и взорвался криками: «Маланец!» «Маланец!»
Сидящие за столом пьяные инсургенты повскакивали, роняя скамьи, прихватывая кружки, обглоданные кости и пустые бутылки, и вовсе не ленясь радостно метать все это в центр Амбара, где уже хорошо просматривалась гигантская фигура.
— Ох ебать! — Друг впер в Маланца свой светлоокий взгляд и сказал Двадцать Четвертому и Двадцать Третьему: — Перекур закончен, друзья-товарищи! Ваш выход! — после чего мгновенно оттерся от скамьи с шахматистами, мягко влился в вскипающую толпу и растворился в ней без какого-либо затруднения.
