Шорох листьев

Шорох листьев

Человек предполагает, а Бог располагает.

(Фома Кемпийский, «О подражании Христу»)

I

Он шёл уже около часа без отдыха. Сухой лес редел, но никаких видимых изменений вокруг не было. Высохшие деревья всё также трещали и стонали, сбрасывая с себя последние пожухлые листья. Всё также жёлтое марево из песка и пыли, закрывая солнце, давило и отбирало ощущение времени. Он уже не пытался обходить сухие ветки, старые шишки и высохшую скрюченную траву, а посему каждый его шаг тяжёлым хрустом разносился по остаткам того, что некогда было зелёным пушистым лесом. Уже давно не было смысла осторожничать. Он позволял себе громко чихать и кашлять от застывшей в воздухе древесной трухи и пыли. Зверь, идущий где-то впереди, кажется, тоже это осознавал, и сухой трескучий шум из-под четырёх его копыт ритмично разносился далеко вокруг. Так они шли уже седьмые сутки.

Назвать эту ситуацию «охотой» человек не мог, да и «выслеживание добычи» или даже «преследование жертвы» сюда не подходило никоим образом. В начале всего этого действа – когда прошедший мимо лагеря зверь вывел человека из забытья, поднял силком на ноги и заставил идти следом, – да, вероятно, это была и охота. Но сейчас, спустя неделю преследования, человек всё больше склонялся к мысли, что это какая-то странная нелепая игра. И он охотно принял эти правила, идя следом, и уже и не пытаясь нарушить игровые условия.

Ещё три-четыре дня назад, подстёгиваемый голодом и злобой, он предпринимал попытки нагнать зверя, но каждый раз, как только расстояние межу ними сокращалось – преследуемый равнозначно увеличивал свою скорость и уходил далеко вперёд.

А затем – останавливался и ждал.

Когда же человек подходил на приемлемое расстояние – зверь снова продолжал свой шумный трескучий путь. Именно эти действия напрочь лишённые какого-либо логического объяснения вынудили человека продолжать игру и, по возможности, довести её до конца. А ещё лучше – выиграть.

Вернуться назад и идти своим прежним путём он больше не планировал, да и не хотел. Желание «выжить любой ценой в умирающем мире», рьяно охватившее его в первые недели и месяцы после случившейся катастрофы, больше не занимало мысли. Вести записи, календарь, поиски выживших он тоже бросил – всё это давно перестало быть важным. И даже постоянно донимающий голод перестал пугать, как раньше. Всё это отошло куда-то на задворки сознания. Теперь он жил одним днём, не задумываясь о том, что будет завтра.

Сейчас важен только шум из-под копыт, идущего впереди. Важно завершить начатую им игру.

Где-то вдали, будто в подтверждение этим мыслям, громко затрещала переломанная пополам копытом сухая ветка. И снова наступила давящая тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом опадающей листвы и пепла.

Иногда человеку казалось, что он сам уже превратился в этот мертвенный шорох. Он слышал его и во сне, и наяву, и ничто не могло его заглушить – ведь других звуков вокруг не осталось. Ни птиц, ни животных, ни ветра.

Ничего.

Только шорохи, иногда скрипы и стоны деревьев и скатывающиеся по склонам камни.

А ведь совсем недавно мир шумел, как гигантский парк аттракционов. И днём и ночью текла в нём электрическая жизнь: грохот, смог и гудение индустриальных городов, музыка и ритмичные басы развлекательных – всё разносилось волнистым эхом по лесам и горам, морским побережьям и речным заводям, а люди наполняли каждый закоулок мира бесконечным балаганом и суматохой.

Теперь же царила мёртвая давящая тишина.

Он остановился на вершине небольшого пригорка, вытер вспотевшее лицо платком, и, тяжело дыша, осмотрелся. Закашлялся. Из-под сапог полетели по склону мелкие камешки, разнося известие о его присутствии. Видимо дело шло к закату: марево из облаков, пыли и песка делало небосвод одним большим оранжевым пятном. Возможно, это песок далёких пустынь, а может, просто пыль умирающих и тлеющих повсюду городов. Уже не важно. Сейчас нужно найти подходящее место для лагеря, дать ногам отдых.

Значит, впереди точно горы: лес значительно поредел, везде торчали жалкие пучки сухого колючего кустарника, а из земли выглядывали заострённые белые камни, которых раньше не наблюдалось. Может, если подняться повыше, воздух станет лучше – не такой тяжёлый и пыльный, как в лесу?

Он всмотрелся вдаль. Глаза слезились, ибо видели они уже не так хорошо, как раньше. Но он продолжал через силу смотреть: зверя не было видно.

Последние дни желание узнать, что это за животное, стало его навязчивой идеей. Он перебрал в уме множество вариантов – косуля, олень, лось, лама, лошадь, а может даже и зубр, сбежавший из развалившегося городского зоопарка? Это мог быть кто угодно! Теперь же склонялся к тому, что это или лось, или олень. Ситуация даже забавляла, ведь он шёл неделю по вымершему лесу неизвестно за кем, преследовал неизвестно кого. Может вообще галлюцинацию?

Нет.

Такой мысли допускать нельзя. Нельзя даже думать о том, что он сбрендил. Нет. Столько держаться, чтобы сойти с ума – это бессмысленно. Беспощадно. Не по-человечески.

Отогнав от себя пугающие фантомы, при этом реально махнув перед лицом рукой, человек принялся выбирать место под лагерь. Чуть ниже по склону одиноко торчала из земли белая каменная глыба, а вокруг неё красовалась ровная полянка без сухостоя и валежника. Хорошее место. Если развести костёр, то можно не бояться, что вылетевший ночью уголёк спалит вокруг тебя добрую половину усохшего в сухарь леса.

Спустившись по склону, на ходу подбирая валежник, он бросил возле торчащего камня потрёпанный рюкзак, раскидал мелкие камни и грузно сел. Аккуратно сняв сапоги и следом портянки, осмотрел ноги: выглядели они плоховато, ходьба доставляла приличную боль, но терпеть пока ещё было можно. К тому же, это всё не будет длиться вечно. Ощущение, что развязка близка, иногда настигало его, но, в прочем, также быстро и уходило прочь. Вытерпеть в дороге можно многое, однако, когда у тебя стёрты в кровь ноги и каждое движение отдаёт стреляющей болью – простой шаг на ровной местности превращается в сущую пытку.

Он помассировал ступни, посчитал новые волдыри, вздохнул. Другой обуви не было, и, скорее всего, уже не будет.

Сгущающаяся темнота постепенно окутывала куцый лес, и солнце где-то там за облаками почти закатилось за горизонт. Ещё один день прожит, пройден, вымучен, можно ставить крестик в календаре, будь он в наличии.

Он достал нож и огниво, чиркнул о стержень один раз, высекая искру. Та прыгнула на сухую траву, занялась, и через минуту скромный костерок уже освещал поляну.

Самое время заняться ужином. Конечно слово «ужин» – это звучит гордо. Еды-то оставалось совсем ничего. Вода, слава Богу, попадалась годная для питья, в ручьях. Но только в тех, что бьют ключом. Стоячую воду он брать остерегался.

Ладно, кого он обманывает? На самом деле ему хотелось мяса. Мяса того, кто идёт впереди. Настоящего живого мяса – жареного, варёного, запечённого, тушёного. Он буквально ловил аромат свежей хрустящей корочки, рот наполнялся слюной, все мысли сводились к одному – мясо, еда, еда – это жизнь!

«И дальше что?»

Чей это был голос? Он вздрогнул.

Тишина.

Свой внутренний? Или… ну нет, впереди – просто животное, и никакой мистики. Усталое, последнее, чудом выжившее животное. Не важно, что дальше. Закончить эту игру и всё, а выигрыш будет его – человека. Человек всегда в итоге выигрывает на протяжении уж десятков тысяч лет. Разве не так? В конце концов, кто находится на вершине эволюции? Кто занимается испокон веков охотой? Кто подчинил себе всё живое на Земле?

Человек.

И кто разрушил всё живое…

II

В котелке тихо закипала вода. Последние дни варил он нечто наподобие супа из всего, что находил в пути. Бывало, даже попадались укатившиеся некогда в спешке консервы, затаившиеся в кустах и под листвой, но в последнее время в ход шла в основном кора, трава, съедобные более-менее коренья. Раньше он ещё подходил к умершим городам в поисках еды. Но запах оттуда шёл настолько невыносимый, нечеловеческий, что даже через три слоя платка он не мог вдыхать, не ощущая рвотных позывов. К тому же, он боялся. Если это вирус, тот мог бы передаваться по воздуху и всё ещё иметь способность заражать и убивать. А если химическое отравляющее вещество – оно также могло бы быть до сих пор опасным. Ведь всё случилось так быстро и спонтанно, никто ничего не успел осознать – ни причину, ни следствие.

Сам он жил отшельником уж давно, недалеко от глухой деревеньки в глубинке, до которой только часа два добираться по непролазному бездорожью. Вроде бы название у неё было «Марьино», а может «Марьево», сейчас уже и нет резона вспоминать – нет там ничего. Зверья в лесу водилось тьма тьмущая – от мала до велика, и рыбы в озере не меньше – карпы, караси, сазаны, здоровенные щуки. Ну и скотину держал домашнюю. Рядом с домом сажал кукурузу и овощи, наведывался в заброшенные старые фруктовые сады. Природа была щедра в его краях. Единственное что связывало его с внешним миром – необходимость спускаться по реке раз месяц или два в деревню за самым необходимым. Хотелось иногда увидеть какого-никакого человека живого, перекинуться парой слов и взять в сельском магазине соль, сахар, мыло, книги или газеты, и быстренько вернуться назад в свой мир.

Ему хватало этой жизни вдоволь – животных, природу, леса он искренне всей душой любил, а вот людей – не особо.

Ах да, была у него ещё собака – Вера, беспородная дворняга, верный спутник на охоте. И кот был, Задирой его прозвал – рыжий хулиган. Всегда на рыбалку сопровождал, и своего никогда не упускал… Куры были, всех по именам знал, коза – Василиска… Это особенное счастье истинной свободы: реки, поля, леса – всё существовало для него одного.

Где это всё теперь? Как это вообще могло случиться? Он проживал тот ужасный День в своей памяти уже тысячу раз. И тысячу раз он не мог сдержать убегающую от осознания пережитого слезу.

В то самое утро человек, которого называли отшельником, спускался в своей старенькой лодке по реке в Марьино – пусть уж будет Марьино – оставив хозяйство на Верку и Задиру. День запомнился в мельчайших деталях: летнее солнце ярко светило, легкий ветер трепал седую бороду и шевелил густые белёные волосы, пахло хвоей и озером. Мошкара кружилась над его соломенной шляпой, под лодкой плескалась мелкая рыбёшка, а по берегам деловито суетились дикие утки. Он любил природу всей душой, но каждый раз внутри себя радовался, словно ребёнок, когда приходило время наведаться в деревню. Оставаться долго он там не мог, ибо всегда чувствовал себя неуютно среди множества людей, а толпу и сплетни так вообще на дух не переносил.

Причалив к деревянному мостику, он привязал лодку к столбику, взял суму и направился к деревне. Когда же отошёл от озера и поднялся повыше, ему в лицо внезапно ударил нехороший и странный запах. Отшельник резко остановился, не понимая, что это такое. Воняло вроде бы и химией, и вроде бы чем-то протухшим, мясным. Запах был ему совершенно незнаком. Постояв в нерешительности, обвязал на всякий случай платком нос и рот, но тошнотворный запах всё равно пробивался.

Прислушался – тишина. Завязал ещё один платок поверх первого и медленно и осторожно пошёл по тропинке. У края деревни дышать было попросту невозможно: согнувшись пополам, он едва сдерживал рвоту. Странное удушающее вещество наполняло воздух повсюду вперемешку с запахами трупного яда и всеобщего хаоса.

Он кинул беглый взгляд и отвернулся. Собрался с силами – глянул снова: везде лежали тела. Люди, животные, птицы – все мёртвые, скрюченные, и видно не первый день. В голове забило тревогу – бежать! Бежать, спасаться бегством! И он побежал. Бежал в ужасе без оглядки, раз упал, содрав ладони в кровь, поднялся, снова побежал, запрыгнул в лодку и принялся яростно налегать на вёсла. Вдруг осознал, что его рвёт, трясёт и качает из стороны в сторону. Вернувшись назад сам не зная как, лишь с божьей помощью, и даже не привязав лодки, он залетел в полуобморочном состоянии в домик и упал с грохотом на пол.

Рвало его три дня кряду, с температурой, болями и судорогами во всем теле, с галлюцинациями и видениями; находился он на грани. Принимал все травы и настои, какие у него только были, выгреб лекарства из своей скупой аптечки – все, какие нашёл. Что можно было съесть – съел. Мазал себя зелёнкой и йодом, обтирал спиртом. Сжевал засушенные на зиму травы без разбору – лекарственные и нет, выпил в горячке всю запасённую процеженную воду. На третий день, полностью обессиленный и обезвоженный, он всё же выполз из своего жилища, на четвереньках, шатаясь как пьяный, в мозгу звенело одно – надо выпустить скотину из сарая, иначе умрут от голода и жажды! Доползши на четвереньках до сарая, он дёрнул задвижку. Внутри его встретила тишина.

Больше ни млекопитающих, ни птиц живыми он не видел.

Но он – выжил. Один.

Всю павшую скотину пришлось хоронить, и Верку, и Задиру - до всех добрался мор. Он громко проклинал всё вокруг, совершая древний извечный ритуал погребения, ненавистный каждому живому существу, но всегда – неизбежный. Выл, как волк. Три дня не находил себе места, бросался на стены, громил всё, что попадалось под руку. Видел призраки погребённых везде, в каждой тени, а перед сном всегда вставала перед глазами картина увиденного в деревне.

Потом успокоился. Он выжил. Его разум выдержал.

Рыба в озере была всё ещё съедобной. Так он продержался какое-то время совсем один. Календарь больше не вёл, счёт времени был потерян. По его примерным подсчётам, тяжело болел он больше недели, но уверенности не было.

Вскоре и рыба исчезла. Сначала всю её выбросило на берег с раздутыми животами, а затем в озере не осталось ничего, кроме мутной воды.

Вдобавок ко всему, постепенно стал погибать лес. Листва его желтела и жухла, осыпаясь, словно слёзы, тихо и медленно. Пропали цветы, ветер, пчёлы, мухи, мошкара. Всё желтело, бледнело и усыхало. Его душа и тело болели; от пережитого он состарился разом лет на десять, а может, и на все тридцать. Лицо покрыли глубокие морщины, а в глазах непонятного цвета, когда-то весёлых и озорных, поселилось вечное страдание. Как он не сошёл с ума от всего этого – он и сам не понимал. Вероятнее всего, привычки и навыки отшельнического образа жизни отчасти помогли ему справиться с бедой.

И вот, спустя несколько месяцев после случившегося, он – странник на дорогах умирающего мира – пытался подобраться к городам в поисках еды. Но ни разу не смог он зайти ни в один из них. Провизию подбирал лишь в оставленных на обочинах машинах, заброшенных складах, пустующих придорожных магазинах. Там, где было возможно хоть как-то безопасно дышать. Пожары, охватившие осиротевшие города, делали воздух вокруг них совершенно непригодным для дыхания. Иногда он находил обрывки газет, читал, пытаясь узнать причины трагедии, но, видимо, всё случилось настолько быстро, что передовые издания попросту не успели растиражировать горячую новость. Ничего вразумительного почерпнуть не получилось. Вскоре уже и это стало для него неважным.

Год спустя с того самого Дня, он уже перестал что-либо искать, надеяться, выживать. Каждый день был просто днём. Были хорошие дни, были и очень плохие. Он шёл или не шёл, лежал или сидел, иногда впадал в забытьё. Что-то находил из еды, или не находил. Всё превратилось в бесконечную череду одинаковых событий, вперемешку с донимавшим одиночеством и чувством полной безысходности, дезориентацией в пространстве и времени. Ещё и старость давала о себе знать: болели ноги и ломило спину, крутило в желудке от голода, утром тошнило – вечером мутило; то появлялась и пропадала зудящая кожная сыпь, то страшно чесалась голова и от пыли бесконечно саднило в горле, чихать и кашлять кровью он смертельно устал. Как можно быть странником или путешественником, если у тебя всё болит, ты стар и измотан, постоянно голоден и лишён вообще всего человеческого?

Умирающий пейзаж не добавлял ни грамма сил и желаний жить. Он чувствовал себя последним поэтом, которого Бог специально оставил наблюдать за кончиной мира, не интересуясь, однако, его самочувствием и собственными желаниями. Очень злая вышла шутка – оставлять лицезреть смерть и увядание природы человека, который всю жизнь посвятил заботе об оной, беспокоясь о каждой её букашке! За что ему такое наказание? За какие такие грехи?

За здоровые ноги и спину он был готов отдать даже свою руку. А другую – за кого-то, кому можно пожаловаться на это всё, излить душу и получить сочувствие.

Но он держался. Он – Выживший. Теперь это его имя.

И вот, в один из очень плохих дней, в сердце очередного усыхающего леса, лёжа вторые сутки напролёт возле жалкого костерка и слушая тупую курсирующую по телу из ног в голову и обратно боль, он ожидал завершения своего земного пути. Когда мимо внезапно прошёл зверь. Живой зверь.

Сначала человек даже не понял, что произошло – не увидел зверя глазами, но почувствовал, услышал, осознал. Весь разум его собрался, обострились заснувшие чувства. Из дряхлого старика вмиг превратившись в охотящегося льва. Он весь напрягся, подскочил и уставился во внимании туда, где всё еще колыхались потревоженные ветви и осыпались листья: явно слышался шорох и топот от четырёх копыт довольного крупного животного и его густое живое дыхание. В нос ударил запах жизни, такой знакомый и забытый, манящий, сумасшедший!

Значит, это травоядное животное, которое прямо сейчас удалялось от лагеря, и, судя по звуку шагов, никуда не спешило.

Выйдя из оцепенения, ругая себя за медлительность, он выхватил из рюкзака охотничий нож, и, забыв обо всём, бросился на звук. Но лишь спугнул добычу: услышав внезапный шум, животное поспешило вглубь леса, треща ломающимися сухими ветками и подымая в воздух столбы трухлявой пыли. Молниеносно приняв единственно правильное решение, он обернулся в лагерь, с диким остервенением собрался, и начал преследование. У человека, наконец, появилась вполне реальная цель! Он предвкушал, что уже к вечеру устроит себе воистину королевский ужин, и ближайший месяц у него будет вдоволь еды. Настоящей, живой, сытной еды. В мыслях пребывал образ, как будет варить бульон и тушить мясо, а может даже варить мясо и тушить бульон, или всё это вместе, как добавит туда прекрасных сочных кореньев, и душистой травы, а может даже достанет последний пакетик со специями, припасённый для особого случая... А потом завялит мясо и будет питаться ещё долгое-предолгое время и сможет выжить год, и, возможно, дойдёт до моря или океана, а там, может, всё будет по-другому…

Но, человек предполагает, а Бог, как известно, располагает.

III

… И вот, в маленьком, покрытом чёрной сажей котелке, закипела, наконец, водица. Опять он прожил в памяти тот День, и не смог сдержать слезу. Она скатилась по грубой грязной щеке в котелок. Бросив следом горсть твёрдых, как камень, макарон, он принялся аккуратно их помешивать, попутно добавляя коренья, сухой травы, совсем чуть-чуть соли. Соль надо беречь. Прислушиваясь к звукам, он попытался различить зверя. Но там тоже стояла тишина. Возможно, зверь отдыхает. Это хорошо, пусть отдыхает.

Уже больше недели он следовал за ним, но по-прежнему ничего точно не знал о своей добыче. Судя по немногочисленным широким и раздвоенным следам, которые зверь оставлял на сухой земле – это всё же очень крупный олень. Однако обломанные ветви деревьев на приличной высоте наоборот говорили, что животное гораздо выше двух метров, и довольно крупное – выходит, лось. Также он находил клочки шерсти на деревьях и кустах, где проходило животное, или тёрлось о шершавую кору, счищая с себя вылинявший подшёрсток. Шерсть была пепельной, как будто седой. Он ещё подумал тогда: «Надо же! Ты тоже, выходит, старик, как и я. Может, последний старик олень-лось в мире!». Но как объяснить то, что животное ждёт, и как будто куда-то ведёт? Ни олени, ни лоси особым интеллектом не обладают. И как он выжил, один? Нет, тут что-то другое…

Выживший неспешно принялся за ужин, размышляя об этом всём уж в который раз. Чувство голода он испытывал постоянно и попросту привык к нему, посему мог себе позволить ужинать неспешно, рассматривая и считая плавающие в ложке драгоценные макаронины, вдыхая аромат приготовленного блюда.

Подбросив крупных поленьев в костёр, он улёгся на спину возле белёсого камня и уставился в ночное небо. Как обычно – не видно ни звезд, ни Луны. Неисчезающие влажные тучи с песком и пылью – испарения умирающего океана? – закрывали небо и днём и ночью. Иногда ему казалось, что вот-вот разорвёт их и проглянет Полярная звезда, но нет. А там, где должна быть Луна – лишь размытое пятно, свет от которого едва достигал верхушек деревьев.

Человек заснул тревожным сном.

Шорох листвы, шаги, аромат трав. Он идёт и идёт без остановки по лесному ковру из листьев и веток, шишек и хвойных иголок, и не может остановиться; его ноги болят, тело дрожит, он хочет остановиться, присесть и отдохнуть, но никак не может. Глядь назад – за ним бежит рыжий кот.

– Задира! – кричит человек не своим голосом, на глазах слёзы. – Как ты нашёл меня? Я думал, ты умер! Господи, иди ко мне мой родной! – но никак не может он остановиться, чтобы взять Задиру на руки. Всё идёт и идёт вперёд, ноги несут его и не слушаются хозяина. Он снова смотрит назад – семенящая следом за котом дворняга с виляющим туда-сюда хвостом-бубликом, улыбается ему всей зубастой пастью. Он пытается остановиться, но снова никак.

– Да что со мной, я не могу остановиться! Я хочу остановиться, перестать идти, слышите? Мне надо остановиться! Хватит, я больше не могу, я не вынесу, я старый и больной, мне надо назад, к своим, пожалуйста…, – кричит он в отчаянии, размахивая руками, пытаясь ухватиться за ветви деревьев… но ноги несут упрямо вперёд.

– Я не могу больше идти, дайте мне уже спокойно умереть! Оставьте меня в покое!

«Нет», – слышит он вдруг мягкий голос. – «Ты должен идти, и должен узнать. Встань и иди».

«Встань и иди».

Человек подскочил, ещё толком не проснувшись. В голове всё звенел голос… чей же это голос? Никаких голосов он не слышал уже больше года! Мужской или женский? Нет уверенности… Он поёжился, осмотрелся: костерок едва теплился, и уже занялся хмурый рассвет.

Пора.

Зверь просыпается рано и начинает свой путь с рассветом. Надо успеть собраться. Смахнув холодный пот, он принялся сорачивать лагерь. И как только натянул сапоги на страдающие ноющие ноги – впереди послышался знакомый шорох, потом хруст и продолжительный скрежет: животное, проснувшись, трётся о ствол дерева.

«Хорошо. Он жив, я жив, всё продолжается».

Следующие два дня прошли в привычном режиме: человек шёл следом за зверем, доедая последние запасы, кашлял и чихал, чесался, снимал и надевал обувь, отдыхал по возможности, всматривался вдаль, но по-прежнему ничего живого не видел. Дорога измотала и измучила. А впереди маячили горы, тропа виляла в подъёме, камни мешали идти, болезненно чувствуясь через худую подошву. Деревьев уже почти и не было, привычный мягкий шорох лесного ковра сменился скрежетом мелкой сыпухи.

Сапоги, которые и так уже дышали на ладан, сигнализировали о скорой кончине. Но остановиться он не мог. Единственное, что у него осталось – это движение по реальному следу. «Что если животное упадёт с горы и сломает себе шею? Что мне тогда делать?» – всё думал он. Не хотел он об этом думать, но пугающие навязчивые мысли липли, как некогда осенние мухи, и не хотели покидать его разум. «А что если упаду с горы и сломаю себе шею я? Если упаду, но не умру, а буду лежать переломанный на камнях, вопя от боли?», – жужжали они, и не хотели отступать, пугая сознание последствиями, понуждая сойти с тропы и вернуться в лес, где всё знакомо и стабильно. Отмахиваться от них у него никак не получалось, тогда он решил бубнить первую попавшуюся в дырявую сеть памяти песню.

Что-то про глупышку медведя, который не хотел спать… Истощённый разум отказывался выдавать ему мелодию. Он копался в голове и не находил там ничего, кроме усталости.

– Л…ложкой с-снег мешая….ночь и-идёт, большая, – хрипло прокаркал он, как древняя столетняя ворона. И сам себе засмеялся, точнее закашлялся. Когда он последний раз вообще говорил вслух? Год назад? Два? А пел? Ничего он не пел уже много лет и не надо начинать!

И, тем не менее, искомая мелодия вынырнула из потаённого сундука памяти и одарила его проблеском тёплых воспоминаний.

– Мы плывём на льдине-е-е, как на…б-бригантине…по седым, суровым… моря-я-ям…

Напевая под нос, он начал восхождение.

Следы зверя стали отчётливее, теперь можно уже не отслеживать путь по сломанным веткам, шерсти на стволах и другим редким отметинам.

Поднявшись на очередной холм, запыхавшись, он признал, что здесь дышится намного легче, чем в лесу. Возможно, горы как-то способствуют очищению воздуха или сюда просто не долетает противный пепел.

Колени дрожали от напряжения, он очень устал от подъёма. Присев на округлый камень, снял сапоги, размотал портянки и начал массировать ступни. Выглядели они плохо: мозоли кровоточили, местами слезла кожа до мяса, отваливались сбитые ногти. Ноги пожилого человека не выдерживали такой нагрузки.

Внезапно он подумал, что уже не рассуждает о звере как о мясе на ужин и вообще как о добыче. Он размышляет о нём как о субъекте, ведущем в отношении человека игру, тяжёлую игру с непонятным финалом и правилами. Нет, правила, конечно, ему ясны: не беги вперёд, не поймаешь. Держись следа. Вот и все правила. А в чём состоит выигрыш? И проигрыш?

IV

Собравшись с силами, он натянул сапоги, скорчив гримасу боли, и принялся карабкаться в гору. Зверя всё не видать. Странно, ведь лес уже давно позади, местность более-менее открытая. Почему он не видит его? Уже давно должен был засечь маленькую точку впереди, ползущую лишь одной ей известно куда. Неужели это галлюцинация?

Не может этого быть, следы реальны!

Он тут же потрогал их рукой, провёл пальцем по раздвоенному копыту, нащупал в кармане шерсть, оставленную зверем на пнях и коре. Бережно достав её, собранную в большой пушистый комок пепельно-серого цвета, понюхал, приложил к щеке: мягкая, старая, живая. Аккуратно положив сокровище в карман, успокоившись, он продолжил путь. Не хотел он никакого мяса. Лишь прикоснуться к живому существу, прижаться к нему, вдохнуть аромат жизни, гладить нос, который дышит, зарыться лицом в шерсть, посмотреть, в конце концов, в глаза. Что там, в глазах? О чём он думает, последний олень-лось? Зачем ведёт его в горы?

К вечеру силы полностью иссякли. Голод и постоянный недостаток пищи дали о себе знать именно в горах. По равнине идти куда как проще даже будучи истощённым. В горах всё по-иному. Горы не любят слабых. Одно радует – воздух стал чище. И, кажется, даже звёзды вот-вот покажутся на небесах.

Он сел – скорее упал. Потом лёг, смотря в пустое небо. Камушки впились в кожу, но он не обращал на них внимания. Костёр тут не из чего разжечь – кругом лишь серые голые камни. В голове роились бессвязные мысли, тело бросало то в жар, то в холод. Он уже не хотел есть. Отпил из фляги воды и попытался заснуть, но сон не шёл. Сердце ухало, отдавая в голову, голова кружилась. Наверное, это поднялось артериальное давление.

Сколько ещё выдержит такого пути? День, два? Может, животное хочет его убить, вымотать до конца, а потом вернётся назад и съест его ещё тёплый труп? Может, это всё-таки галлюцинация, мираж, видение, ловушка разума… А что если зверь сам не знает, куда идёт? Просто идёт, потому что ему туда идётся, а он, человек, как дурак, плетётся следом, наполняя это всё глубоким смыслом.

Мысль его ужаснула, да так, что он внезапно сел. Последние дни он думал о звере как о мыслящем существе, которое ведёт его в нужное место, может даже играет с ним в злую игру, либо преследует другие цели, но, тем не менее, это акт его сознательной деятельности. Он не думал о нём, как о животном, с интеллектом обычного домашнего барана. Что если они, наконец, встретятся лицом к лицу, а у животного в глазах не будет ничего, никаких эмоций, никакого разума? Оно будет стоять, жевать сухие травинки, пялясь на человека в недоумении?

Внутри всё сжалось. Он, возможно, последний. Так захотел Бог, или так решил случай, упала карта, выпал жребий – кто во что верит, выбирайте. Он – последний выживший человек, прошедший жестокие испытания.

«И это пройдёт».

На том он снова лёг и на этот раз крепко уснул без сновидений.

А встать не смог. Спал он вообще или нет? Уже ведь было довольно светло. Тело болело, ноги вопили от боли в неснятых на ночь сапогах. Он лежал, слушая хор стонущих голосов, потом нащупал рукой флягу. «Вода ещё есть – хорошо, значит, продержусь ещё день». Выпив всё залпом, принялся вставать.

Три раза он падал, на четвёртый всё-таки удержался на ногах. Нашёл глазами знакомые, уже такие родные следы и продолжил свою часть игры.

Через несколько часов в воздухе заиграли нотки соли. Может, где-то рядом соляной лизунец? Соли ему, однако, уже не хотелось. А ещё недавно он буквально по крупицам рассчитывал её на неделю.

С высоты птичьего полёта могло бы показаться, что ползущая медленно по склонам букашка – всего лишь заблудившийся старый медведь, пришедший умирать в горы, и блуждающий в поисках подходящего места. Но, если опуститься ниже, окажется, что это – человек, из последних сил карабкающийся на четвереньках, с опущенной головой и болтающимся рюкзаком за плечами, человек, высохший как прутик, готовый сломаться от любого воздействия. Карабкается он потому, что всё ещё имеет цель, и идёт к ней, пускай уже и на четырёх ногах.

К полудню человек осознал, что следующего дня уже не будет.

Он понял, что умрёт в дороге, раз уж так получилось, так сложилось, господа и дамы. Напоследок бы взобраться на этот холм и там уже упокоиться. Кряхтя, пополз он упрямо вверх, и вдруг упёрся во что-то головой.

Сфокусированный взгляд различил большое пыльное копыто. Некоторое время человек смотрел на него, не в силах понять что это такое, затем медленно поднял голову – мохнатая пепельная нога, коленная чашечка, пушистая шея… Встав из позы четверенек на колени, он узрел над собой исполинского оленя серо-пепельного цвета. Зверь смотрел на него одним чёрным глазом. Другой был слепой – мутный. Венчающие огромную голову рога, некогда шикарные и развесистые, теперь обломанные и невероятно древние, неровно торчали зубьями на фоне голубого неба.

Размеры зверя потрясали воображение: величественное и горделивое существо, словно сошедшее со средневекового королевского гобелена.

Человек замер, не в силах осмыслить увиденное. Он протянул руку и потрогал пепельную ногу, чтобы удостовериться, не мираж ли это, не галлюцинация ли.

Твёрдая жилистая нога была очень реальной. Он потрогал снова – и снова олень никуда не делся. Могучий зверь стоял над ним и смотрел, кажется, с любопытством.

«Подумать только, и я ещё собирался на него охотиться, и варить его мясо! Как же нелепы мои желания…», – пронеслось в голове у Выжившего. Он не знал, что делать, будучи поражённым до глубины души открывшейся истиной, потому так и стоял на коленях перед оленем в полном изумлении.

Может, это древний дух спустился к нему с гор перед смертью, чтобы проводить в рай? А он достиг финала игры. Глаза заслезились.

После долгих скитаний в одиночестве, наконец, увидеть живое существо, потрогать его, услышать дыхание и биение сердца – это бесценный дар, ни с чем не сравнимый.

Так бы он и стоял, наверное, целую вечность на коленях и смотрел на пепельно-серого оленя с королевского гобелена, наслаждаясь его неимоверной красотой и величием. Но зверь наклонил шею и прихватил зубами человека за шиворот, мягко потянув вперёд. Этот жест понял бы даже ребёнок. Человек судорожно ухватился за неё, руки его утонули в мягкой шерсти, такой приятной на ощупь. И, поднялся. Олень указал вперёд, и взгляд человека направился следом…

МОРЕ

Настоящее… живое голубое море. Ветра дыхание, белые барашки на волнах… он забыл уже, как выглядит столько необъятной взору воды. Душа заликовала! Олень вывел его к морю! Сам бы он никогда сюда не добрался, никогда, никогда бы не выбрался из увядшего ядовитого леса!

– Спасибо, – с губ сорвался лишь шёпот.

Зверь медленно спускался и человек следовал за ним, держась за его величавую шею. Не отрываясь, смотрел он на голубую гладь, почти дошёл…

V

Вероятно, он падал в обморок. Потому что когда очнулся, лежал не в горах, а у воды, на жёлтом песке. Мягком и тёплом песке, слушая шум волн, и рокот перекатывающихся камней. Дыхание моря успокаивало.

Он впитывал свежий морской воздух словно губка, наполняя им свои уставшие пыльные лёгкие, смакуя солёность и запах выброшенных на берег водорослей. Подставил лицо ветру, о котором давно забыл, и радовался, что дожил и, возможно, он – самый счастливый человек на свете. Единственный.

Нос почуял запах дыма и еды, приготовляемой на костре. Человек дёрнулся, но тело не послушалось. Он дёрнулся ещё раз и перекатился со спины на живот, уткнувшись лицом в песок. Поднял голову: впереди красовался деревянный домик. И женщина, колдующая вокруг дымящего мангала.

Настолько невероятной и неправдоподобной была эта картина, что он аж зажмурился. В голове пронеслось: «Я умер…всё, я умер». Открыл глаза: никуда не делись ни домик, ни женщина. Он всё смотрел на неё, не в силах поверить… его мечты стали реальностью? Так, что ли, бывает? Или он всё-таки умер в горах и это рай?

А лежит-то он на подстилке – старой, зашитой-перезашитой подстилке, коей в раю точно места не нашлось бы. Да и благоухающие сапоги стояли рядом, а ступни бережно обмотаны свежей чистой тканью. Зачем в раю старые подстилки в заплатках, и вряд ли там так адски болят ноги.

– О, ты очнулся! – весело крикнула женщина. – Ничего, сейчас поешь и силы вернутся! Сейчас, погоди ещё пару минут, уже почти готово!

Он не смог ничего ответить.

Домик был совсем небольшим, деревянным. Скорее, это какой-то временный летний склад для вещей тех, кто приезжал сюда летом на море.

Женщина перестала колдовать над мангалом, взяла алюминиевую миску и подошла к нему, лежащему на подстилке.

– Как тебя звать-то? – спросила она. Не дождавшись ответа сразу сама и ответила: – Меня Марина. Марина значит морская!

Женщине было лет пятьдесят. А сколько было ему? Он не знал. Вероятно столько же, может, и больше. Выглядела она хорошо: худенькая, седые волосы повязаны в хвост тесёмкой, красивая такая, живая!

– Ладно, можешь пока ничего не говорить, ты совсем никакой сюда добрался, – затараторила она. – Я очень переживала, что ты не выживешь. Увидела, как олень тащит тебя за загривок, так и села от удивления. Вообще-то, по правде говоря, видела его пару раз, крутился тут, что-то разнюхивал, может быть, он где-то здесь живёт? Даже пыталась его нарисовать, да краски не хватает, изрисовала уж всё. Ростом метра два с лишним точно будет, просто гигантский зверь! К слову сказать, я уже давно не видела никаких животных, а тут вот такой красавец, огромный, красивый, спустился с горы и тащит тебя, без сознания, как мама-кошка – котёнка… Положил, постоял, и обратно в горы ушёл. Такое умное животное! Интересно, откуда он взялся? – она присела рядом, слова лились рекой. – Что-то я столько много говорю! Так давно уже ни с кем не говорила. Ты поешь, тут вот суп из рапанов, а мидии собираю с камня вон с того большого, у берега, а рапаны собираю в море, где неглубоко, и варю потом, ну или жарю. Надеюсь, ты не разозлишься на меня – в рюкзаке у тебя нашла пакетик со специями, и добавила их в суп. Получилось волшебно! Но тебе много сейчас есть нельзя, и только жидкое. Кажется, ты уже давно ничего не ел. Давай, по чуть-чуть. Еды здесь много! Сюда мор не дошёл. Может, ветер моря сдул его? Море живое, оно само себе на уме. Я успела избежать всего этого, и то лишь потому, что чуть раньше уехала к морю на неделю-другую, подальше от цивилизации, ну ты понимаешь, для творчества… А когда возвращалась домой, увидела, что произошло и... И не хочу вспоминать больше и говорить об этом сейчас не буду.

Марина помогла ему сесть, всё тараторя, и поднесла ложечку супа ко рту. Человек послушно ел, слушая живой голос, наслаждаясь им не меньше, чем голубым морем. Посмотрел в Маринины глаза и влюбился. Сразу же. Как никогда ещё не влюблялся.

– Вспомнил. Меня зовут Юлий, – прошептал он. – Как Юлий Цезарь. Я выжил, а ты – мой выигрыш. Я так счастлив тебя видеть…

***

Послесловие:

В 1864 году английский художник Эдвин Генри Ландсир создал картину «Человек предполагает, а Бог располагает», посвящённую экспедиции сэра Джона Франклина по освоению Арктики в 1845-1847 годах.

Экспедиция оборвалась трагически: весь экипаж в составе ста с лишним человек бесследно исчез. Лишь в 1981 году поисковые работы привели к обнаружению могил на острове Бичи. Причиной гибели экипажа стали: голод, отравление свинцом, болезни, такие как цинга, воспаление лёгких, туберкулёз, воздействие экстремальных температур и окружающей среды при отсутствии достаточных продуктов питания и тёплой одежды.

Совокупность указанных факторов привела к гибели всего экипажа двух исследовательских судов.

Картина показывает нам полное бессилие человека перед природой, хрупкость и уязвимость его тела, несмотря на все мыслимые и немыслимые технические достижения и научные открытия.