9. Куклы

В малой гостиной было солнечно и ярко. Резные арчатые уборы окон из толстого бронестекла золотились, жгучими бликами отражая свет. Душно, суетливо и пахло пудрой и духами, резко, пыльно. Привычно… Виви улыбалась знакомым лицам, сцепив руки, стояла за массивным каменным креслом – вот уж неуклюжее уродство! Но статус обязывает. Ее госпожа, что сидела на бархатных подушках и вполголоса отдавала распоряжения, не может равнять себя с ними, оттого девочка с палитрой и кистями бегает кругом, то и дело натыкаясь бедрами на каменное кружево. Потом привыкнет и либо будет вести себя спокойней, либо смирится с синяками.

По гостиной медленно шли двое мужчин; едва ли не единственные мужчины в этом царстве лакеев и рабов, единственные, кто достоин так зваться. Виви пугливо опустила взгляд, спрятала глаза под длинными ресницами. Господин первый жрец и господин первый советник как дикие звери, не любят, когда кто-то смеет смотреть на них. Она уставилась на свои туфли, невесомое поделие из шелка и кружев, белые с голубым. Слишком легкомысленно на фоне графитного тяжелого цвета, который выбрала ее госпожа. Влияния Виви уже не хватает даже чтобы заранее узнавать о таких вещах, но она рада хотя бы тому, что допущена сюда. Все еще допущена, быть может, не умышленно, просто по недосмотру. Кто-то забыл аннулировать пропуск, а она, опальная фаворитка, так и ходит тенью, ходит и ждет, ждет… выгонят или приласкают.

– Работы в своей Башне Хэйли будут проводить за свой счет, моя информация не подтвердилась.

Неприятный голос советника бьет по ушам и по нервам. Старческий голос. Как бы он не омолаживал свое тело, что бы ни делал с собой, это упустил, забыл или решил, что голос не выдаст в нем забальзамированную мумию, прожившую на четыре или пять жизней больше, чем следует. Мерзость. Несмотря на то, что Виви сама выглядит моложе собственной дочери, это мерзость.

– Ну и пусть, я не отвечаю за Легион. Пусть предъявят им за испорченную отделку.

Смешок. Слишком нервно. Осторожно вдохнув, словно боясь учуять запах старости, разлагающейся древности, Виви на несколько долгих секунд прикрыла глаза. Низкий голос леди, запах ее кожи совсем близко.

– Я взял на себя смелость направить письма с соболезнованиями от Вашего имени.

Шелестит бумага. Не нужно смотреть, чтобы знать, что там – нелепый лист с узорами на полях из его персональной типографии. Лорд Лорей Ирвинг демонстративно не признает сводки на инфопланшете.

– Письма? Ладно.

Виви почти не дышала, изучая кружева на своих туфлях. Она не более чем часть фона, маленькая фигурка за креслом, и все равно присутствие советника давит, как душное тяжелое одеяло, упавшее на голову. Дело не только в том, что больше месяца назад ее сняли с выданной proforma должности и все это время она медленно теряла свои полномочия и позиции. Виви ненавидит первого советника до темноты в глазах.

– Количество жертв снизилось в сравнении со вчерашним днем, но они не успокоились.

Леди кивнула в ответ, ничего не сказала. Пауза. Что? Виви знала – в городе что-то происходит, но ее интересы так давно касались только шпиля и происходящего в нем, что известие о каких-то убийствах стало незначительной глупой новостью, которой явно не место в сводке Лорея. Астартес развлекаются – когда это стало неожиданностью? Это происходило каждый раз, когда черные корабли появлялись в их небе. Вот и Изабо промолчала в ответ. Наверное, это она обсудит с советником потом, вечером, выставив за порог всю свою пеструю и бесполезную свиту. Здесь нет ни укротителей животных, ни врачей, способных предсказать поведение убийц-психопатов Легиона.

– Симонас-младший прошлой ночью был у Гиров. Сведений у меня не очень много, но, похоже, они ведут переговоры о финансировании какого-то его проекта. Быть может, нам имеет смысл пригласить его и задать вопросы?

– Кого? Гира или Симонаса?

Изабо рассмеялась, показывая белые зубы. Скалясь в бессилии. Вся аристократия давно уже разделилась на два лагеря – одни против нее, другие колебались. Союзников среди старых домов она растеряла давным-давно, при самом своем восхождении. Но этот, второй, Эфрин Симонас, служит Легиону так же, как и она, ведет свои торговые дела с чудовищами. Возможно, это могло означать лояльность большую, чем в других случаях, но для Виви такие вопросы всегда казались слишком сложными. С ней подобное не обсуждалось. Тихонько вздохнув, она покосилась, осторожно посмотрела, что там, у Лорея в руках – похоже, новости закончились.

– И вам сейчас доставят подарок. От… них.

Крохотная запинка подсказала, что накоротке леди и ее советник эту проблему еще не обсуждали. Не договорились, как называть воинов Легиона. Маленькая победа для наблюдательной и бесполезной куклы. Виви успела поймать неуверенный непонимающий жест – Изабо не поняла, о чем речь, потом раздраженно кивнула. Пусть. Тяжело шелестнула ткань; вытянув ногу, леди рассматривала сандалию.

– Кажется, лопнул ремешок.

Виви даже сзади было отлично видно, что обувь в порядке, но ее госпожа обернулась; река волос, иссиня-черной ночи, обмелела, ссыпаясь набок и обнажила белоснежное плечо. Взгляд темных глаз, острый как никогда. Виви почувствовала, как сердце пропустило удар.

– Позвольте, я посмотрю, леди.

Не чувствуя под собой мозаичного пола, она как в вату шагнула вперед сквозь перекрестия ненавидящих взглядов, грациозно и низко опустилась, делая вид, что поправляет тонкие кованые пряжки. Кончики пальцев на тонкой лодыжке, нежно, еще нежнее… Делая вид, что закончила, Виви едва задержалась, позволила поймать себя за руку повыше запястья, опустилась ниже и едва приоткрыла губы навстречу поцелую. Это пока еще не прощение, Изабо могла быть просто недовольна Лореем, но обдумать столь неожиданное укрепление позиций Виви не успела. Следуя правилам игры, она сделала вид, что смущена, поспешно отступила на свое место подле трона, театрально-изящно поднесла пальцы к губам, изображая волнение, но вдруг от входа донесся шумок. Голоса удивленные. Проклятье…

И все взгляды, прикованные было к Виви, достались чужачке. Любопытствующие, скучающие, опасливые – словно она, подобно своим дарителям, могла прятать где-то загнутые когти. Но это оказалась просто женщина, дикарка и породой, и статью – невысокая и коренастая в сравнении с ними, и за этим обликом мерещилась некая сила, клубились тайны. Изабо с вызовом рассмотрела новоявленную приближенную. Ее это злило, как и все, что могло соперничать с ее силой и ее тайнами. Небрежно указала место диковинке – в стороне от входа, и охрана аккуратно поместила приобретение подальше от глаз леди.

Понадобилось несколько строчек в расписании, чтобы очередь вновь дошла до Аканты. Когда царственная ведьма с черными глазами вернулась в свое логово, ее свита, осиротев, рассыпалась по залу, а непрошенный подарок был загнан в роскошный кабинет. Неразговорчивые провожатые поспешно убрались, и Аканта осталась наедине со своей новой хозяйкой и головокружительной панорамой города за ее обнаженными плечами.

– Вот и ты.

Она поспешно опустила взгляд.

– Да, моя леди.

Она повторила титул, который услышала в зале, но больше не знала ничего. Как ей стоит себя сейчас вести? Склониться ниже? Встать на колени или вовсе не опускать глаз? Кельманри слишком её переоценил... или наоборот, спланировал всё так, что даже неумелая случайная рабыня ничего не испортит.

Легкая, легкая как тень и хрупкая, повелительница Гродевы рассматривала ее своими яркими накрашенными глазами. И это могущественный псайкер? Казалось, что с комнатой что-то не то. Наверное, слишком много пространства, предметов, непривычно и оттого неуютно. Но это заблуждение рассеялось, когда незримое нечто охотно выплеснулось наружу, осязаемо, страшно и очень быстро. Аканта мешком рухнула на пол, потому что все до единой мышцы отказались повиноваться ей. Она попыталась закричать, но не смогла. Даже когда Торчер держал её за горло, она чувствовала, как бешено бьётся сердце, пытаясь выиграть ещё несколько секунд. Сейчас молчало даже оно. Зрачки начали медленно расширяться, но через секунду власть над телом начала возвращаться: сердце, лёгкие, глаза, кончики пальцев...

– Это все мое. И ты тоже теперь моя, Аканта. Он отдал. Как тебе пришло в голову оказаться среди этих тварей? – негромко сказала ведьма, выбравшись из-за стола, приближаясь медленно, как к спутанной добыче. Опустилась на корточки, рассматривая в упор. Ее сила продолжила отступать, отпускать, разжиматься. Это была демонстрация. Грубая, вызывающая животный ужас, но она была в жизни не первой. Пожалуй, это и позволило заговорить гораздо быстрее, чем рабыня сама ожидала от себя.

– Это не было моим выбором, леди. И теперь я принадлежу вам, – послушно прикрыла глаза; кивнуть или, тем более, подняться, Аканта пока не могла.

Несмело, будто не веря, что это сделала она, ведьма дотронулась до плеча женщины, лежащей на полу перед ней, провела пальцами, склонилась, заглядывая в лицо...

– Что я...

Порывисто вскочив, леди Гродевы отошла подальше, к своему столу, даже не сделав попытки помочь или объяснить свое поведение.

– Кто он тебе? – уже оттуда спросила она.

Аканта с трудом поднялась на дрожащие ноги. Она запоминала всё: и удивление, и её странную незаконченую фразу, но сейчас это было неважным. Нужно было отвечать. Нужно ответить… «Он»... О ком это? О Торчере или Кельманри? И лгать нельзя: она слышала о том, на что способны псайкеры, что они могут забраться не только под кожу, но и в череп, читая все, до последней мысли... Аканта коротким вдохом прекратила панику и сказала то, что вполне могло быть правдой о них обоих:

– Он меня спас и забрал с собой. Это все, что нас связывает.

– Они никого не спасают. Зачем ты здесь, знаешь?

– Он считает, что со мной говорить вам будет проще, – пояснила Аканта, так и не назвав имени. Скорее всего, леди Гродевы говорила с Кельманри, но упомянуть его было бы... странно. Как будто золотокожий астартес что-то считает в обход своего командира.

– Хорошо, – ведьма кивнула, оперлась тонкими пальцами на крышку стола, зачем-то глянула в свое отражение в полированном дереве; она была порывиста, словно ветер, бьющийся между шпилей, не могла устоять на одном месте, не знала, куда ей деть нервные руки. По итогу даже не знала, что ей делать.

– Хорошо, что ты не осталась у него, – объяснила она, приблизилась и взяла Аканту за руки, заглянула в глаза: – Человеку там не место.

Пальцы у нее были холодные.

…Жизнь в свите правительницы Гродевы ничем не напоминала апотекарион. У Аканты не было обязанностей, не было чёткого распорядка, впрочем, распорядка не было и у её госпожи. Леди Изабель Ли Грэм металась по шпилю, как пойманная в здании птица: кабинет, малый зал для приёмов, зал заседаний, студия записи. Изредка, всего два раза – выезды в город. Единственным долгом Аканты было следовать: иногда в одиночку, иногда с пёстрой свитой, напоминавшей скорее бродячий цирк, чем сопровождение властительницы целого мира. Иногда сопровождение заканчивалось у закрытой двери, и Аканте приходилось часами стоять под ней, как домашнему животному, гадая, а не вышла ли её госпожа через другую дверь, напрочь забыв о ней.

Леди Изабель – или Изабо, как она предложила называть себя уже на следующий день, вызывала у Аканты смутное раздражение. Она вела себя как капризная девочка, готовая топать ножками и требовать, чтобы мятежников немедленно освежевали и развесили на столбах, а через полчаса это была холодная и взрослая женщина, со сталью в голосе раздающая указания советникам. Всем, кроме того старика, Лорея Ирвинга, которого Аканта увидела, когда прибыла в шпиль. Ирвинга леди Изабель уважала, и, кажется, даже побаивалась. Аканта очень хотела узнать поближе об этих странных взаимоотношениях, но эту часть своей жизни Изабо оберегала от всех. Половиной всех своих ожиданий у двери она была обязана визитам Лорея.

Раздражение едва не переросло в откровенный бунт, когда леди вдруг решила, что её новой игрушке не хватает лоска. Сонную Аканту выдернули из постели по её приказу и отправили куда-то вниз. К вечеру того же дня в комнату Аканты вернулась обладательница медно-рыжей, уложенной локонами гривы, умело вытатуированного макияжа и груди, высокой настолько, насколько она не имела и в восемнадцать. Изабо не спрашивала, она делала. Она была стихийным бедствием, казалось, не понимающим, что её действия несут для остальных. И тем более пугающими были моменты, когда леди чётко и жёстко показывала, что все прекрасно понимает.

Сегодня был один из таких вечеров. Один из двух покоев перед спальней, куда не допускались даже охранники. Правила, бездна, сколько же здесь было дурацких правил и все равно в ежедневном роскошном быте не отпускало чувство неправильности, суматохи и раздрая. И все же Аканту происходящее больше раздражало, чем пугало. Необъяснимое и необъясненное поведение: Изабо была кромешной загадкой. Окажись власть в руках рабыни, она бы нашла ей куда лучшее применение, чем вся эта бестолковая беготня, бесконечные совещания и наркотический угар. Она уже начинала понимать, как живут простые люди там, у подножия шпиля, но ведьма не делала ровным счетом ничего для того, чтобы облегчить их участь. И все же она не была жестокой. Не была себялюбивой сволочью, как многие.

Аканта сидела в очередной до боли в глазах сверкающей комнате, которым не было числа, с ногами забравшись на кресло. Она знала, как нужно себя вести, но леди забавляли её повадки, и Аканта этим пользовалась. Сама Изабель ходила вперед и назад, то проводя рукой по полированной каменной отделке стены под рядом окон, то замирая перед стеклом, глядя на город из-за тяжёлой шторы. Ждала. Это было как раз перед тем, как Матео вернулся к ним, как побитый пес.

* * *

Купол погас впервые за много ночей. Больше не было праздничной оранжевой подсветки под извивающимия в танце статуями, их едва было видно на пепельно-сером ночном небе Гродевы. Теперь там были иные огни и иные звуки; смех и проклятья, ругань с незнакомым выговором, иногда что-то еще. Визгливый щебечущий свит, режущий слух, возня и грохот. Неосязаемые знаки присутствия чего-то огромного, что перемещалось там, в темноте. Кого-то огромного.

Он не удивился тому, что им не удалось собрать толпу. Те немногие, кто пришел, отказались от своей идеи еще на ступенях оскверненного, разоренного храма, когда увидели, кто вышел им навстречу. Люди колыхнулись, точно море, точно откатывающаяся волна и оставили двоих жрецов в одиночестве. Зверь высокомерно смотрел на них сверху, со ступеней, спиной загораживая резные драгоценные ворота, нюхал ночной воздух, словно запахи еды и горелого масла, разносящиеся из соседнего ресторанчика, были важнее их визита.

- Опусти фонарь, - негромко проговорил Матео, только чтобы коснуться руки своего помощника; дрогнувшей руки.

Глупость или смелость, или давняя привычка видеть только склоненные лица перед собой — кто знает, что повело жреца вверх, по ступеням, истертым тысячами ног, без трепета и без страха к существу, ожидавшему его. Или есть ярость большая, чем та, которую оно знает, есть ярость человека, слишком маленького и слишком отчаянного, чтобы уместить в себе должный страх, и оттого безрассудного. Он слишком уверен в себе и своем праве стоять наравне с древним раптором, наравне, потому что тот, как животное, сидел на камне, согнувшись и тускло-красные линзы оказались даже ниже человеческого лица.

- Мне нужно встретиться с вашим командиром.

Раптор наклонил голову набок, подождал, чтобы абсурдность повисшего в воздухе требования стала очевидной.

- Убирайся, пока цел, жрец, - наконец, медленно поговорил он; голос под стать облику, искаженные звуки, еле как собирающиеся в понятные слова.

Отворачиваясь, раптор собрался уходить, убежденный, что одного его появления будет достаточно, чтобы убедить наглого смертного в неоправданности визита, но жрец остался на месте. Он даже шагнул следом, как будто собирался вернуть собеседника силой. Оборвав движение на середине, с бесшумностью, неожиданной для огромной туши, зверь резко повернул голову.

- Я не могу уйти, - объяснил Матео, опустив взгляд перед вечно оскаленной мордой-маской, напичканной электроникой и вытянутой в длинное рыло; не хотел думать о том, что там, под шлемом, все его мужество было потрачено на то, чтобы не отшатнуться назад. - Мне принадлежит занятый вами храм.

Услышав это жалкое объяснение, раптор как будто удовлетворился этим, но снова отвернулся, шагнул прочь, в высокую щель приоткрытых ворот.

- Иди за мной.

И он пошел.

Без света дом его стал неприветлив; после десятилетий службы жрец мог бы с закрытыми глазами пройти от входа в любую из дверей, но теперь смотрел под ноги и по сторонам, ловя слабые отсветы, едва угадывающиеся на колоннах и громоздких предметах, усеивающих пол. Разбитые алтари, обезображенные статуи — все, что не успели вынести, оказалось во власти воинов Легиона и их рабов, варваров и осквернителей. Неожиданный и неприятный вопрос самому себе — и что же он сможет услышать от их предводителя, с легкой руки которого это произошло? Но он должен был пойти. Должен, и этот долг висел бременем, которое некому было бы понести.

Свет впереди. Кому-то из них нужен свет?

Бывшая большая трапезная; на выдернутой из потолка проводке висела лампа, заливающая мозаичные стены непривычным холодным светом. Столы сдвинуты и составлены один на другой в стороне, в углу у входа, вместо них у стены тянутся оранжевые грузовые контейнеры. Торчер, обернувшийся навстречу, их ждал. За спиной закрылась дверь. Матео медленно подошел и в почтении опустил голову, изобразив то, что в его представлении могло бы быть поклоном.

- Вы разоряете мой храм.

Торчер со странным чувством еще раз рассмотрел гостя. Это игра. Жрец пришел поиграть и он знал правила; какое совпадение.

- Все верно, нам нужно где-то жить, - кивнул он, но жест пропал зазря — собеседник все еще не поднимал головы. - Здание нам подходит.

- Ты избранный хаоса.

Голос жреца был похож на звук, с котором падают цепные звенья. Тяжело и гулко.

- Да, я избранный. А ты жрец.

Приняв приглашение поиграть, раптор подошел сам, опустившись ниже, позволил побороться с собой взглядами, с удовольствием заметил, что жрец не испугался его глаз. Обычно они боятся. Почти всегда боятся, когда видят нечто, не похожее на то, к чему они привыкли, даже если это просто вычурная оптика, которой нужен вертикальный зрачок, лучше оценивающий расстояние.

- Это священное место, где заблудшие обретают наставление или покой. Кому, как не тебе понимать его ценность.

Торчер с разочарованием отодвинулся, встал, снова возвысившись над жрецом. И это все? Вот так сразу?

- Мне не нужны ни наставления, ни, тем более, покой, - буркнул он, - А если назовешь кого-то из моих воинов заблудшим, даже я не смогу обещать, что ты уйдешь живым. Иди нахрен со своими проповедями.

Но снова грохочут разъединненные звенья чужого голоса. Догоняют в спину.

- Ты злишься, избранный. Потому что знаешь, что неправ, нарушая наше служение.

- И в чем же это служение? Скажи, позабавь меня.

Торчер обернулся от дальнего контейнера, снова рассматривая тщедушную фигурку, такую жалкую и столь же нахальную. В прошлом он видел храмы Губительных Сил, в которых воздух трепетал от их присутствия. Он видел явленные чудеса, видел служителей и проводников этих чудес, но это место было мертво. Только деревянные панели, картины безумцев на стенах и резное каменное кружево переплетенных стрел; изваяния демонов, но ни тени их присутствия. Ни единой тени, которая бы не принадлежала ему, и слова, слова не более чем ложь, лицемерие, людская самоуверенность...

- Мы говорим с Великими Силами. Мы приносим им дары, посильные для нас, они одаривают нас тем, что сочтут подходящим. Здесь...

Он зашипел от досады, оборвав торопливую фразу в самом начале.

- Это торговля. Храм в твоем понимании место торга? А где же бог?

- А бога нет, избранный, - жрец пожал плечами и осторожно сделал несколько шагов вперед. Не привык говорить через огромный зал, хотя для него раптор и повышал голос. Не хотел, чтобы этот глупый человек подходил ближе. Смотрел в лицо, чтобы сразу заставить отвести глаза.

- В тебе преступно мало веры.

- Веры во мне нет вовсе, избранный.

Странное признание. Какая-то непонятная ему и оттого бессмысленная боль, болезненность, переживание. Неполноценность безверия, на безжалостно ярком свету ставшая очевидной.

- И что ты тогда за жрец? - с насмешкой фыркнул Торчер.

- Верую тому, что вижу своими глазами.

- Тогда посмотри на меня, - медленно качнувшись на лапах, раптор будто принял какое-то вынужденное решение, нехотя подошел, снова нависнув над собеседником, поманил жестом левой руки, показав слепое лицо демонической маски на силовой перчатке, - Ты псайкер, да? Я чую. Так посмотри на меня и скажи, что ты видишь. Мои суки стоят рядом и шепчут мне о твоих маленьких грешках, о твоих страстишках и о мерзостях, которые ты творишь там, в темноте. И еще о твоем страхе. Ты лицемер, жрец.

Но он бестрепетно смотрел. Видел и слабо улыбался.

- Перед тобою честен, избранный. И перед ними, кто стоит рядом с тобой, тоже. Спроси о чем хочешь.

И он первым отвел глаза, с недовольством, с отвращением, с негодованием от слов этого неправильного жреца, служащего Силам, но, в то же время и не-служащего Им. Безверие, слепое отрицание, выгода и корысть — он слушал голоса своих демонов, яростных, чистых, честных в своей злобе.

Безверие преступно в его присутствии. Но избранный Слаанеш не был тем, кто наказывает за преступления. Не брался судить, как зверь, который выходит на охоту, не вооруженный моралью и поиском правды: ему не требуется ни того, ни другого. Он наг от притворства, следуя своим порывам.

- Ну хорошо, - он оскалился, капая слюной на пол себе под ноги. - Я спрошу. Мой бог улыбнулся мне, Он отметил меня своим знаком, и я принадлежу Ему, и Ему служу, и посланной мне удачей дожил до дня, когда встретил глупого жреца. Что это, как не проявление воли, которую ты отрицаешь за Ним? Которую все вы отрицаете за якобы неделимым хаосом?

- Когда-нибудь ты видел океан, избранный?

- А сам ты как думаешь? Мне десять тысяч лет.

- Хорошо. Тогда скажи, может ли рябь на поверхности океана быть изъявлением какой-либо воли? Волна рождается из научных закономерностей, существует, подчиняясь ветрам и течениям, однако стоит ли за ней некий гений, дух, зародившийся в морских обиталищах? В древности люди желали отвечать на этот вопрос «да». Но ты даже уже не человек, избранный.

- Метафора это не ответ, - раптор повернулся боком, прислушиваясь к происходящему снаружи, за дверью, покосился: - Я не один из твоих идиотов-прихожан, чтобы пытаться скормить мне ваши сказочки.

- Я не хотел тебя оскорбить, избранный...

- Ты не жрец, Матео Валанс, ты просто наемный управляющий, - Торчер посмотрел на него сверху вниз, резко выдохнул. - Я слышал, что храмы строят не из камней, но из веры, и вот с твоей верой храма не построить. А без этого твоя рухлядь просто бесполезный дворец тщеславия, и мне он послужит лучше, чем тебе. Убирайся, не отнимай мое время понапрасну.

…– Он так и сказал – не тратить его время? – безразлично удивилась Изабо.

Жрец отвел глаза. Не с раболепством слуги, но как терпеливый отец. Да, именно так и сказал. Именно это.

Аканта исподтишка наблюдала. Эта новая, совершенно непонятная для нее фигура, духовник леди, интриговала, но чувство опасности, исходящее от Матео Валанса, предчувствие или прямая угроза, останавливали. Много раз встреченная в приключенческих романах фигура, с юности затверженный образ тайного кукловода легко и непринужденно наложился на фигуру жреца. Почти смешно. А вот то, что он почти ничего не рассказал про встречу с командиром рапторов, почти страшно. Этот самоуверенный хитрец мог бы солгать, выдумать что-нибудь, чтобы показаться если не героем, то хотя бы достойным, но он сказал только, что потерпел неудачу и что монстр, устроивший с сородичами кошмарную резню, выставил его за порог, точно чиновник – неудачливого просителя.

С неожиданной ясностью Аканта поняла причину – она сама. Матео убежден в том, что она – их посланница и знаток этих тварей, и непременно вскроет любую его ложь со всей своей дикарской прямотой. И это знание и неожиданная власть над жрецом и впрямь едва не рассмешили ее, до того момента, пока она не поняла, что все это не так. Она почти самозванка, ничего не понимающая в происходящем и неспособная дать никаких советов.

– Уходи, – холодный голос Изабо прервал размышления, холодный и враждебный. Ведьма не смотрела на своего проштрафившегося слугу, сидела, прикрыв глаза ладонью, а ее нахальная рабыыня косилась. И ей нравилось то, что она видела – растерянность на породистом лице. Нечто настолько непривычное, что эта гримаса с трудом считывалась, но это была именно растерянность. Приятно видеть, что не ее одну Торчер мог выбить из колеи, а в том, что именно он это сделал, Аканта была мстительно уверена.

– Убирайся, – повторила Изабо, вяло шевельнувшись и всей позой показывая, как разочарована и устала, и не желает говорить.

Согласился. Ушел.

Через несколько минут рука соскользнула со лба и вслепую нащупала кнопки у подлокотника. Потом – бокал, предусмотрительно подсунутый под пальцы.

– Все в порядке, Кана, – Изабо отозвалась на эту заботу, отбрасывая остатки расслабленно-утомленного камуфляжа, примеренного исключительно для жреца с его липким, приторным присутствием. Это сейчас он молчал, потрясенный, в прошлые дни отвязаться от него было сложнее. И все же зачем-то он был нужен ведьме, уже соскочившей с места и возобновившей свои перемещения. Вдоль окон, потом обратно. Аканта наблюдала, потом сообразила – она слушала гололит с новостной передачей. Смотреть не было необходимости: леди прекрасно знала, что покажут журналисты.

– Их охота начинает затягиваться.

Рабыня неохотно подняла взгляд. Главной темой всех каналов стало одно: убийства с предельной жестокостью. Объективы смаковали разорванные тела, пятна крови, вывернутые внутренности, искаженные страхом лица, если у груды мяса ещё было что-то похожее на лицо. Даже её прежняя работа не позволяла рабыне смотреть на это без содрогания, а вот Изабо поначалу глядела во все глаза, комкая в тонких пальцах подол платья и бледнея от бессильной ненависти. Отворачиваться она научилась лишь недавно.

– Госпожа, – Аканта соскользнула с кресла, по пути подняв со столика недопитый бокал, бесшумно прошлась по пушистому ковру, протянула. Немного вина сейчас не помешает. – Это чудовищно. Но это скоро закончится.

– Акция устрашения. Лорей уже говорил мне… в следующий раз, когда эти мрази хоть подумают о восстании, они вспомнят о том, какой ценой за это заплатят все. Сами жители принесут мне мятежников, связанных по рукам и ногам, лишь бы избежать повторной резни! – Пародировать Ирвинга, с преувеличенным драматизмом, у Изабель получалось отлично. Аканта едва не улыбнулась. Но её леди сейчас было не до улыбок.

– Почему они делают это, Аканта? Почему они не могут сдержаться, даже если им приказано действовать в моих интересах? Почему они топят в крови город, принадлежащий мне? Почему до сих пор не отозвались? – В словах Изабель, казалось, было поровну холодного интереса и нелепой обиды на посланных Керегоном чудовищ.

– Я не знаю, госпожа моя, – на этот ответ у Аканты ушло почти полминуты. Она вспоминала Торчера: беспомощного в палате и упивающегося своей властью на нижних палубах. Воспоминания поблекли в круговерти дворцовой жизни, и вызывать их сейчас было почти что больно. – Я не думаю, что кто-то может понять астартес. Кроме вас, госпожа.

Запоздало поняв, что это можно понять как намёк на их отношения с Керегоном, Аканта прикусила язык. Но ведьма только медленно кивнула.

– Да. Кроме меня.

Она выключила гололит и в изнеможении опустилась в кресло. Аканта торопливо наполнила бокал заново. Золотистая жидкость морозила пальцы, а хрусталь немедленно покрылся мельчайшими капельками конденсата. Когда у Изабо болела голова, она предпочитала холодное. Молчание становилось осязаемо, время тянулось и струилось, не касаясь их. Картинки на гололите сменяли друг друга, и взгляд застывал, очарованный их магией. Слишком естественно. Слишком правдоподобно. Как в кино, где жидкость, имитирующая кровь, всегда течет по безукоризненно выверенному рисунку.

– Это жестокие твари. Но мы в силах понять их мотивы, Аканта. Они просто хотят запугать – меня, моих людей, даже тебя. Как будто я не видела смерти раньше… как будто не несла ее сама. Год назад я пыталась договориться с мятежными домами. Пока был жив отец, они роптали, а когда пришла я, они решили, что я стану послушной куклой, только вот хрена с два. Нужно было слышать их требования, слышать, что они мне высказывали…

Вытянув руки, она посмотрела на собственные ладони, замолчала. Странный жест, который Аканта видела, и уже не в первый раз – как будто какое-то запретное знание, ритуал, смысл которого открыт только для таких, как Изабо, носящих разрушительную мощь внутри себя. И тем неожиданнее был вновь раздавшийся голос.

– Они взорвали мою колонну на обратном пути. Эстакада качалась под нами, мои люди побежали, все мои разодетые кретины бежали бегом, а я стояла там и искала глазами виноватого. Думала, найду и убью, как ребенок в дурацкой игре. И мне не было страшно, хотя в тот момент достаточно было бы одного-единственного выстрела, чтобы закончить мое правление. Тогда я узнала, что не боюсь ни пули, ни огня. И их тоже не боюсь. Я до сих пор чувствую, как все качается, и до сих пор хочу только найти и убить.

Аканта слушала, усевшись у ножки кресла. Эта история, ценная только тем, от кого была услышана, походила на кино – иногда странное, иногда жестокое, часто глупое и всегда наивное в своих представлениях. Смерть была тем, в чем рабыня была все же немного опытней своей госпожи. Когда баржа вступала в бой, трижды на ее памяти, Аканта насмотрелась на последствия в полной мере. Когда четыре смены превращались в две, персонал апотекариона сбивался с ног, все, кто попадал в их руки, все до одного, боялись. Изабо попросту не понимала. Ничего не понимала, и в этом ее живая игрушка, покорно сидящая у ноги, была опытнее и мудрее. Но сейчас это не имело никакого значения. Аканта склонила голову, прислушиваясь, как распущенные волосы свешиваются до самой ладони, утопающей в мягком ковре. Неделю назад в этой позе ещё было бы что-то унизительное, но почему нет, если она просто играет здесь роль экзотической дикарки…

– С ними вы всех найдете, – едва слышно произнесла она, опуская глаза. – Скоро вы сможете наказать каждого из своих врагов, я уверена.

– Нет, – вдруг возразила Изабо и Аканта подняла взгляд – почему? И та повторила: – Нет, не в этом дело. Страх… он есть. Они показали мне, что я могу бояться, они как будто учуяли, что нужно и показали, как убивают… У нее лицо стало такое странное, как будто уже не у человека, а рядом был… наверное, это был ее сын.

Хрипловатый и мягкий голос лился и тек, будто ведьма рассказывала что-то обычное, заурядное, что по правилам этикета должно было развлечь, но обычно выслушивалось из вежливости. Временами ее тон становился чуть удивленным: мир велик. Мир велик, необозримо огромен и в нем отыскалось место самым разным вещам.

– Столько крови, а он не понимал, что она умирает, или понимал, но все равно хотел, чтобы она встала и все оказалось понарошку. А все взаправду. И она отталкивала его, представляешь, своего ребенка – отталкивала, потому что ей было очень больно. Я всегда знаю, когда больно. Это этот Кельманри захотел, чтобы я увидела, понимаешь? И чтобы я увидела того, кто это сделал… и я увидела. Ненавижу их род. Ненавижу.

Аканта не хотела представлять себе это, но слова ведьмы текли как вода, и она тонула в них, как в самых страшных своих кошмарах, где купальня, в которую поманил её Кельманри, была наполнена кровью и там не было дна... Аканта прекрасно всё представила. Тело Джеммы, вспоротое от паха до грудной клетки и Аэту, малышку Аэту, которая обожала кромсать тиранидов в "Космическом скитальце", а сейчас почувствовала, как по-настоящему пахнет смерть.

Сжимаясь, точно от холода, Изабо говорила и говорила, не в силах остановиться, словно накопившееся напряжение нашло брешь в плотине и выплескивалось, топило в соленой волне подступающих к горлу беззвучных слез. Не стоило обманываться, ей ничуть не жаль было ту безымянную женщину, что умерла ради того, чтобы Изабо увидела, кого ей послал лорд, и Аканте не жаль. И вовсе это не жалость, но невыносимое, нечеловеческое напряжение, груз, непосильный для… для кого бы то ни было. Просто груз.

– Что я должна сделать? – вдруг беспомощно спросила ведьма, снова уставясь на свои ладони. Аканта накрыла ее холодные пальцы своими руками, меньше всего заботясь о субординации.

– Госпожа... я... не знаю. Позвольте мне узнать у них, что нужно, чтобы это прекратилось. Вам нельзя проявлять слабость, они могут... могут решить, что вас можно шантажировать кровью. Я всего лишь рабыня, мне позволено, – она шептала сбивчиво, не обращая внимания на дрожь в голосе. Аканте сейчас так хотелось поменяться местами с Изабель – для того, чтобы та смогла хоть на несколько минут снять с себя непосильное бремя и просто заплакать.