Непокорный Автор для Властного Критика

Мы вдвоём на багровых простынях. Кровать такая огромная, что места хватило бы на пятерых, но мы жмёмся друг к другу, почти соприкасаясь. Темнота обнимает комнату мягким бархатом, рассеиваясь лишь у ночника над изголовьем. В полумраке твои глаза почти черны — смотришь цепко, выжидающе. Быть может, по моему выражению лица читаешь, что мысленно сейчас я не здесь, не с тобой.

Знаю: ты что-то хочешь от меня, но медлишь попросить. Робеешь под моим взглядом – часто слышу, что он у меня тяжёлый. Наконец, решаешься.

— Я хочу, чтобы мы занялись, — шепчешь ты, стыдливо опустив густые ресницы. — Этим…

Склоняю голову в немом вопросе. Жду, чтобы ты произнёс это вслух.

— Критическим разбором, — залившись румянцем, тихо добавляешь ты.

И я покровительственно улыбаюсь, ведь я тоже этого хочу.

— Уверен? — всё же уточняю я. — Ты же знаешь, что не умею быть нежным.

— Да, — выдыхаешь едва слышно.

Кожей чувствую твоё желание: оно как натянутая струна в душном воздухе между нами. Я придвигаюсь ещё ближе, вдыхая будоражащий запах страсти.

— Сколько критиков у тебя было до меня? — шепчу я.

— Много! — запальчиво выкрикиваешь ты. — Я опытный автор, всё умею!

— Что ж, — ухмыляюсь я, — тогда покажи мне свою…

Задыхаясь, дрожащей рукой ты протягиваешь рукопись, невнятно бормоча: «Там, правда, название не ахти…». Принимая её, как бы невзначай касаюсь твоих пальцев, и, склонившись к самому уху, прошу.

— Посвяти же меня в него.

Я читаю крупно выведенный заголовок: «Цветы любви».

—Это так прелестно в своей детской непосредственности, — тихо смеюсь я. — Что ж, взглянем, что там под покровами слов.

С напором ввожу пальцы меж листов и жадно раздвигаю их, скольжу пожирающим взглядом по изгибам букв твоей рукописи.

— «Звук будильника разбудил её»? — отрываю взгляд от листа. — Ты действительно полагаешь, что такое начало способно увлечь? Сделать так, чтобы читатель захотел взять тебя и дочитать до конца?

— Но там дальше будет интересно, обещаю! — взволнованно заверяешь ты, и я продолжаю читать.

Делаю это сперва медленно, затем всё быстрее и быстрее, заставляя тебя вздрагивать и постанывать на каждом повороте страницы.

— И что же должно вызвать мой интерес? — в моём голосе звучит скепсис. — Кто все эти… Хм… Кто твои герои? Они же совершенно картонные!

— Но там написано, — пытаешься оправдаться ты. — И вообще, это сюрреализм!

— О, какое умное слово мы знаем, — усмехаюсь я, и мой взгляд не предвещает ничего хорошего. — И ты думаешь, что оно избавляет тебя от необходимости нормально вводить героев? Где у тебя внятно очерченное место действия? Где адекватное знакомство с миром выдуманных персонажей? Почему всё в кучу, так, что даже не ясно, сколько в тексте действующих лиц? Зачем там такое огромное число не играющих на сюжет персонажей?!

— Я же…

Но я не слушаю, когда говорю сам.

— А где мотивация героев? На чём базируется всё это противостояние из ничего?

— Это конфликт! — возражаешь ты.

— Разве только в твоей задумке. А в тексте – это сумбур, через который невозможно продраться!

Ты обиженно сопишь, знаю, что не согласен, но не решаешься возражать.

— А что с фокалом? — продолжаю я. — Он не просто перескакивает, но и плодит всё новых и новых бессмысленных персонажей. Или снова использует синонимы под старых? Ай, да вообще весь второй обрывок лишний и не играющий на сюжет.

Я принимаюсь без сожалений срывать ненужные абзацы.

— Что ты делаешь, прекрати! — в панике кричишь ты. — Они вовсе не лишние!

— Абсолютно лишние! — разрываю страницы на мелкие клочки. — И вот это, и это тоже!

Ты хватаешь их, стараясь собрать в целое, но обрывки рассыпаются в твоих ладонях.

— А это что такое? — хмурюсь я. — Пропуски слов, корявая пунктуация, капслок, разная форма глагола в соседних абзацах…

— Но там же должно быть хоть что-то хорошее? — чуть не плачешь ты.

— Ладно, тут есть удачные обороты, — добавляю немного ласки. — Но в остальном — чрезмерное и неуместное словотворчество!

— Но мне нравится писать именно так! Я так хочу! — сжав кулаки, срываешься ты, но тут же замираешь под моим взглядом, как проткнутый иглой мотылёк.

Гляжу пристально, прямо в твои глаза, полные страха.

— Ты показал этот текст мне, — в моём голосе снова нет и следа мягкости. — Держишь меня за идиота?! Хочешь насладиться чувством собственного превосходства, глядя, как я пытаюсь это понять?! Я не играю по чужим правилам! Тебя должно волновать только то, чего хочу я, твой читатель и критик! Ясно?!

Ты протестующе мотаешь головой, опускаешь лицо, боясь посмотреть в ответ.

— Смеешь перечить мне? Похоже, кого-то придётся наказать.

Я достаю чёрный маркер, толстый и длинный.

— Нет, я на такое не подписывался! — кричишь ты, в панике пытаясь вырвать текст из моих рук.

— Слишком поздно, назад пути нет! — смеюсь я, и, сорвав с маркера колпачок, безжалостно перечёркиваю слова и даже целые предложения.

Слёзы проступают на твоих глазах, пытаешься спасти хотя бы некоторые страницы. Но я перехватываю твою руку и сжимаю, заставив вскрикнуть от боли. Вырываешься, но это бесполезно: я сверху, и я сильнее. Мой жаркий язык скользит по твоим пальцам, оставляя влажные дорожки на коже.

— Это ими ты пишешь такие мерзкие гнусности, негодник? — укоряю я. — И не стыдно тебе?!

Отвечаешь глухими всхлипами.

— А теперь покажи мне свой сюжет, — приказываю я.

— Ч-ч-то? — испуганно шепчешь ты.

— Сюжет! Я хочу видеть твой сюжет!

— Но… Он же там…

— Нет! Нет у тебя там сюжета, обманщик! А говоришь – опытный! У тебя ничего нет!!!

— Но, я же старался! — беспомощно лепечешь ты, всё ещё пытаясь высвободить руку.

— Этого недостаточно!

— Хорошо! — сдаёшься ты. — Я напишу лучше, только перестань! Не надо больше…

— О, нет, мы только на середине текста! — злорадно усмехаюсь я. — И я не остановлюсь, пока не дойду до конца!

Сильными толчками распихиваю пустые диалоги и ненужных персонажей, не обращая внимания на твои протесты и стоны. Мараю чёрным кривые речевые обороты. Затем сгребаю в кучу исчёрканные рукописи.

— Посмотри на это, видишь? — сую смятые бумажки прямо в твоё заплаканное лицо. — Они грязные! И это лишь твоя вина! Вся твоя писанина слаба, ты — грязный графоманишка! Блудливый начпис, готовый лобызаться с первым встречным читателем за жалкий лайк и похвалу!

— Хватит, это ложь! — отчаянно вырываешься ты. — Я совсем не такой! Больше не хочу это делать…

Слезы ручьём бегут по раскрасневшимся щекам.

— О, разве? — я прижимаюсь плотнее. — А не ты ли сам попросил, чтобы я критиковал тебя? Чтобы указал на недочёты в рукописи?

— Да, но… — глотаешь слёзы, вот только мне не интересны твои оправдания.

— Строишь из себя невинность, а на деле только и ждёшь, когда придёт настоящий критик и насуёт тебе замечаний во все абзацы! Любишь, когда твои тексты жёстко критикуют? Нравится, как я вношу в них правки? Признай это!

Ты не отвечаешь, только мотаешь головой, размазывая солёные капли, но сопротивляешься всё слабее. Мне не нужны твои слова — знаю, что прав.

— Ах, да, — ухмыляюсь я. — Ещё я введу пару исправлений вот сюда!

В твоих широко распахнутых глазах застывают ужас и мольба.

— Только не в финальную сцену! Пожалуйста, нет! Не надо!

Я игнорирую просьбы, твоя беспомощность лишь распаляет меня ещё сильнее.

— Финальную сцену? Ты ЭТО называешь финалом?! Да нет у тебя никакого финала, ты его слил!

Без сожалений вырываю целые куски из концовки, надругавшись надо всем, что было тебе так дорого в этом тексте. Но ты больше не в силах сопротивляться, оставшиеся страницы выпадали из ослабевших рук.

— Я убираю тавтологии, правлю опечатки в словах. Тебе нравится, когда я так делаю?

— Да…

— Я добавляю потерявшиеся пробелы и запятые. Мне продолжать?

— Да-да, ещё! Не останавливайся!

Я зачёркиваю последнее слово. Мы одновременно кончаем критический разбор и обессиленно валимся на простыни. Тяжело дыша, я смотрю на то, как полумрак стыдливо клубится под потолком, смущённый нашей откровенностью.

Выровняв дыхание, поворачиваюсь, и, нежно поглаживая растрёпанные листки рукописи, шепчу:

— Ну как, малыш, тебе понравилось?

моя группа