Кука и старик

- Когда уже это закончится? - ворчал Кука, карабкаясь по пожарной лестнице на крышу спортзала. - Белые ночи, твою бабушку! Людям поспать некогда.

Спортзал примыкал к школе, и с его крыши можно было легко забраться в окно классной комнаты, потом вниз по лестнице, мимо спящей за столом в холле дежурной воспитательницы, в коридор к спальному корпусу. Он проделал это раз сто или двести, он не считал. Свобода превыше всего, право, гарантированное в Советской Конституции.
Кука зевнул. Четвёртый час ночи, скоро и солнце вылезет. Но он был доволен, ночь прошла не зря, сумка полна трофеев. А завтра можно поспать подольше, школы нет, наряда тоже.
Он распахнул окно и влез внутрь. Едва сделал несколько шагов к двери, как та открылась.
- Добрый вечер, Кукушкин. Или уже доброе утро? - в дверях появилась Язва-и-Ванна, она же Изольда Ивановна, ночная дежурная. - Думаю, день будет тебе недобрым.

Бежать Куке было некуда. Он пришёл домой, в магаданскую школу-интернат номер два. Здесь жили дети геологов, строителей, водителей, всех, кто работал на Колыме, в местах, часто напоминавших Луну своей суровостью, красотой и безлюдностью.
Кукин отец, геолог, работал на драге, звонил раз в месяц, приезжал раз в год. Куку любил, но много денег не давал, справедливо ожидая разгула. Но и десятка в месяц, которую передавал отец, позволяла Куке чувствовать себя королём и неброшенным. Он даже понимал отца, за такие деньги можно и родного сына… того… ну, того, в интернат сдать. Матери Кука не знал. Ни деда, ни бабки. Кроме отца вообще никого у него не было.

- Гуляешь по ночам? - начала Язва. - А наряд вне очереди не хочешь? Куда шлялся?
- Да я только на крыше посидеть, - притворно заныл Кука.
- Не врать мне! Два наряда не хочешь? Что в сумке? - потянулась она.
Кука схватился за сумку, молча и жёстко поднял глаза на дежурную - не дам.
- Ах, так?! - завопила Изольда. - Три наряда вне очереди! Утром, после завтрака к директору как штык.

На утро заспанный Кука стоял в кабинете директора. Директор, Иван Фёдорович не любил скандалов. В своём доме, как он звал интернат, он правил любовью, сдержанностью и кооперацией. “Социализм и капитализм сотрудничают, а мы - что?” - говорил он.
- Что будем делать, Кукин?
- Кукушкин.
- Что?
- Не знаю. Я только на крышу.
- На крышу. Что там на крыше-то?
- Луна?
- Что?
- Луна. Я астрономией увлекаюсь, Иван Фёдорович. Красиво.
- Солнце - это красиво. Когда тебя все видят и наслаждаются - это красиво. А Луна - это, извини, Кукин, для шпаны… Короче, три наряда в доме престарелых. Им помощь на кухне нужна. Период отпусков. Поможешь ветеранам, Кукин. Начинаешь сегодня. Сейчас.

- Ты чего? - спросил вальяжный сторож.
- Из интерната. В наряд.
- Топай налево и до конца. Увидишь кухню.

Все врут, а запахи не врут. Это Кука знал с детства, отец научил, он раньше много по тайге ходил.
Запахи здесь были мёртвые. Чуть-чуть кисло пахло съестным, но вряд ли съедобным. А всё остальное… гниющие останки жизни.

Кука таскал мешки, ящики, чистил картошку, чистил огромные баки.
- На, ешь. Часовой перерыв у тебя, - сказала грузная повариха и сунула ему еду. - Компот сам нальёшь.
“Она не злая, просто равнодушная,” - понимал Кука.

Голодный, поел быстро. Вышел ради любопытства в коридор, поднялся по лестнице на другие этажи. Двери многих палат были открыты, оттуда доносились храпы, и хрипы, и неотвратимый запах тления.

- Сестра! - Кука услышал, как кто-то позвал. Он зашел в палату, подошёл к койке:
- Что вам?
- Посиди, - попросил старик, лежащий на кровати, прямой как доска, руки вытянуты вдоль туловища. Старик смотрел в стену. Через всё лицо зиял грубый шрам. В глазницах не было глаз.
Старик словно увидел Кукин взгляд:
- Я тогда тунца славно ловил. Он мне и отомстил. Невод был полный, переполный. А боцман - давай, тяни. Не выдержит, - кричу, - кабель лопнет. Давай, - орёт. Вот, видишь, вернул мне тунец почести.
Старик замолк на минуту.
- Ты пацан, что ли?
- Почему?
- Голос у тебя девичий ещё, но пахнешь мужиком. Не тушуйся, помощь нужна.
Старик помолчал.
- За Магаданкой старые бараки, истлевшие. Мой прям возле речки. Там две лиственницы, как точка-тире, одна скукоженная, другая пушистая. В дом не ходи, если крыша не рухнула, то вот-вот. Не ходи в дом, под порог залезь, там коробка железная. Принеси.

На следующее утро Кука просил грузную повариху:
- Можно, я за дедом ухаживать буду?
- А если он обкакается, убирать будешь?
- Не обкакается. Он же не дурак. Старый просто.
- Ох, пацан, - покачала головой толстуха. - Иди.
И уже в догонку:
- Ты завтракал-то?

- Хочешь голубицы? У меня полная сумка, - предложил старику довольный Кука.
- А коробка?
- Вот, - Кука вложил старику в руки коробку.
- Открой, - попросил тот.
В коробке оказались медали, фото, какие-то бумаги и письма. Больше всего было писем.
- Дай, пожалуйста, - попросил старик, - и очки.
Кука взял очки с тумбочки спящего соседа, водрузил их на голову старика, всунул в руки охапку писем.
- Дочка у меня на материке, - сказал старик, - обидела меня. Когда в море был, письма ей писал. А она обидела. Думал, не пошлю, злой очень был, что ослушалась. Но теперь, думаю, пошлю.
Руки старика так и остались лежать. Невидящие глаза смотрели сквозь ненужные линзы. Кука понял, что дед видит куда дальше, чем стекло, или стена, или этот дом.

- Дорогая дочь Аглая!
Что замуж вышла, вас благословляю. Прости, приданого не дал. Но всё так быстро произошло. Зато твою тетрадку сохранил с четвёртого класса, ты маме стихотворение сочинила, - старик читал свои письма дочери.
Умолк.
- Ты чего скрипишь?
- Это я не скриплю. Я тебя рисую, дед. Пошлём твою физиономию дочке. Она обрадуется. Я, вообще-то, художник, дед. Лазаю по сопкам, Колыму рисую и море. Но, в натуре, ты у меня - первый.

На выходные в город никого не пустили. Пашка украл велосипед в городе. Наказали всех.

- Ты чего? В наряд? Иди на кухню.
- Я тут в прошлый раз деду помогал. Хочу опять.
- Какому деду?
- Ну, рыбаку. Слепому?
- Отдал концы твой дед. Отшвартовался. Отбыл в неведомое и прекрасное море… - вальяжный сторож почему-то заплакал.