Обыкновенный голосопровод

В нашем доме случилось землетрясение. Я не испугался и залез в шкаф.

***

Когда к нам домой приходили гости, они всегда были без детей, и веселья мне от этих гостей не прибавлялось. Я отвечал на их скучные вопросы, и меня отпускали в свою комнату. Но я тихонько улезал в шкаф – такое помещение возле входной двери, внутри висели всякие куртки, тёплые и не очень, а ещё стоял пылесос, на нём удобно было сидеть. И рано или поздно папа распахивал дверцы и радостно говорил гостям: "Вот он, дружочек, где". Гости качали головами, что-то бурчали, а папа, смеясь, говорил, что он у нас рано из мамы вылез, поторопился, вот теперь и тащит Костика в утробу обратно. Мама смотрела на него хмуро, брала меня на руки, относила в комнату и шептала тёплые слова. Не помню какие, потому что обычно я сразу засыпал.

После землетрясения папа новое про меня рассказывал: "Выдумывает всякое, катастрофу какую-нибудь и прячется. Вот недавно "землетрясение" привиделось", – папа смотрел на маму, мама отворачивалась в окно – "Он снова залез и говорит, трещина там". Гости хихикали противно, а мама относила меня в комнату.

Да они ничего не понимают, и зря мама сердится. Мне в шкафу интересно, там слышно, как лифт едет.

А щель была. Правда-правда. Папа считал, что это "просто дверцы не смыкаются", но я-то знаю. От землетрясения она.

Первый раз через неё голос Адамчика прошёл, хотя он в другом доме живёт. Наверное, трещина до их дома дотянулась, в неё и слышно.

Ему велик подарили! Адамчику, в смысле.

А мама как раз крикнула из родительской спальни:

– Костик, ты помнишь, что в субботу идёшь к Адаму на день рождения?

Мамин голос прорвался – значит, нормальный звук тоже сюда попадает, очень хорошо, подумал я.

– Конечно, помню, мам. Я даже знаю, что ему подарили, – приоткрыв дверцу, прокричал я.

– И что же? – спросил папа, он тут рядом, оказывается, был – собирался на работу.

– Велосипед! – радостно заявил я.

Папа рассовывал по карманам всякие телефоны, проездные, пропуска и ключи.

– Дал погонять? – спросил он, обуваясь.

– Так только что подарили, у него же сегодня день рождения, – удивился я его непонятливости.

– Сегодня?.. – Папа похлопал по карманам, посмотрел на меня – я торчал из шкафа наполовину, держась за дверцу. – Не веси на дверях, оторвёшь, – задумчиво проговорил он. – Сегодня… Милая, я пошёл.

Мама выглянула из комнаты, сказала: "Пока". Папа потрепал меня по голове, ещё раз сказал: "Не веси" и ушёл.

– Костик, давай быстро: мультик, завтрак, одеваться, садик – раз-два, – скомандовала мама, и я рванул на кухню.

В садик ходить я любил, хотя и не всегда с радостью.

В группу я вбежал, раздеваясь на ходу и, завидя Адамчика, прокричал:

– А я знаю, что тебе подарили – велик!

А он, улыбка до ушей, крикнул в ответ:

– Синий!

И мы уже вместе заорали просто так, от чувств:

– Ура!

***

На дне рождения было весело, мы бесились, взрослые никто за нами не смотрел; торт был, правда, средний по вкусноте, но мы заели его пепперони, и поэтому сойдёт.

Когда нас всех погнали домой, и я немного расстроился, мама сказала строго: "Костик, не ной", и я перестал расстраиваться, а дома, разуваясь, вспомнил про шкаф. Папа из кухни спросил: "Как всё прошло?", и по его голосу я понял, что он смотрит в ноутбук, мама ответила: "Нормально", и мне: "Костик, скорее давай, чего расселся?". А я, и правда, сидел на тумбе одетый и обутый, смотрел на щель. Раздевшись и помыв руки, я сказал: "Я играть", и улизнул в шкаф.

Тут я сделал промашку – я же вечером обычно мультики смотрю – и родители удивились, что нет меня перед телевизором. Даже папа через свой ноутбук удивился. Пошли меня искать и нашли в шкафу.

– Да что тебе там, мёдом намазано?

Я неохотно вылез. Неохотно потому, что не до конца прослушал, что брат двоюродный, Мишук маме своей, моей тёте, то есть, сказал. В парк они собирались на аттракционы, она ему давно обещала, и вроде как они с моей мамой договорились, но вот не всё я понял – тут как раз родители меня раскрыли.

– Мама, а когда это вы с тётей Катей хотите нас с Мишкой на аттракционы сводить?

Мама лоб наморщила – это удивилась, значит.

– Ну… сходим. Скоро. – И закусила губу.

Я поплёлся в гостиную – у меня телика в комнате нет – там уже работали мульты, и я увлёкся, но чуть слышал, как мама говорит папе на кухне: "Ты, что ли, рассказал? И как теперь? Я ей даже не звоню после…", – дальше я уже не слышал, потому что сделал погромче.

***

– Мам, чего бабТаня говорит, что я чумной?

– Какая ещё бабТаня?

– Которая снизу, под нами живёт, у ней ещё мопс.

– У неё… Когда это она такое тебе говорила?

– Да никогда мне не говорила, – пожал я плечами. – Слышал просто.

Мама закусила губу – что-то она часто стала так делать.

– Пойдём гулять, Костик, а?

Я спорить не стал, гулять я любил. Хотя и не всегда с радостью.

***

Я залез папу ждать, а он всё не шёл. И я его услышал. Я понял, что он на работе, потому когда он меня к себе на работу водил, я запомнил эти голоса – коллег его. Папа: "Глядите, какая железная дорога!". Я удивился – папа мой не на железной дороге работает и не на вокзале. А в офисе. В технопарке. Другие:"Ого, немецкая, натюрлих". И ещё: "У меня такая в детстве была" – "Да ты буржуй" – "Ага, "Пико": и вагончики, и паровозики".

Я тут всё понял и из шкафа вывалился.

Мама, мама, чуть не закричал я, папа мне железную дорогу подарит на Новый год. Но тут же рот закрыл – а как же Дед Мороз?..

Когда под ёлкой я нашёл не только класснецкую железную дорогу: помимо "Сапсана" из четырёх вагонов, были ещё робот и оружка, то вздохнул тяжело – Дед Мороз приходил, но, значит, на главный подарок у него не хватило сил или денег. Раз "Сапсан" папе пришлось покупать. Но родители смотрели на меня таким глазами… Что я попрыгал как следует и прокричал ура. А то ещё Деду Морозу влетит от его деморозовского начальства.

И добавил, чтобы родителям приятнее было:

– Прямо настоящий: немецкий, натюрлих.

Мама хихикнула, а у папы лицо вытянулось.

– Так точно, натюрлих, – пробормотал он.

***

Мама утром:

– Костик, милый, вставай

Я потянулся, за окном темень, холодком тянет от окна, я посильнее закутался в одеяло и снова задремал. А мама рядом села, в ухо мне дунула, и я пробормотал:

– Мам, ну, там же карантин, не работает садик-то.

И тут же подскочил.

Это я вечером перед сном залез, проверить, чего и как. И какие-то голоса незнакомые, мол, так и так, в садике корь выявлена, целиком весь закрыть. Оповестить заведующую. Я и решил, что про наш садик речь – сонный был, что с меня возьмёшь.

Ну, думаю, хороший был сон, и стал вставать. Жаль.

А мама нахмурилась, взяла телефон. Пальцем по экрану шурк-шурк. И меня рукой так за плечо раз, и усадила обратно на кровать. Я сел, закрыл глаза и к ней, тёплой и мягкой, привалился.

– Действительно… Карантин. Спи!

И я обратно бухнулся. Досыпать.

***

Я слушками из шкафа не, как мама говорит, злоупотреблял. Но иногда прорывалось.

Нелька из группы на площадке начала хвалиться, что вчера на выставке кошек была, очень она кошек любит, а я: хех, да где, говорю, ты была, какие кошки, когда ты вчера дома с поносом провалялась. Точнее просиделась. Хи.

Это было некрасиво, но оно как-то само. Мне потом стыдно сделалось. Но только потом. Потому что сначала она меня треснула, потом заревела и к маме побежала жаловаться. А её мама с моей сидела, так что мне сразу на орехи и досталось. Чего, мол, на девочку наговариваешь. А Нелькина мама возразила, ничего, мол, не наговаривает, так и было, пробрало с чего-то. Я чуть не заорал – вот! А врать не хорошо! Но видя мамины сердитые взгляды и брови её сердитые, не заорал.

А я и не скрывал, как есть, папе всё выложил, звуковод – говорю, какой-то сделался. Он покивал будто бы с уважением, но я видел, шутит надо мной, ну я и обиделся, больше не говорил про шкаф.

Второй раз на горке было. Папа меня на ватрушке повёз, это я люблю зимой с папой ходить на горку, он в расстёгнутой куртке с нами бегает, катается, весь снежный, не скажешь, что взрослый.

Ещё Ванька с бабушкой был. А я возьми и ляпни, по поводу того, что утром в шкафу слышал:

– Ваньк, ты пониже начинай, тогда не так страшно будет.

Он, оказывается, горки-то боится, а катается, чтобы мы не обзывались. А удовольствия никакого.

Он разозлился на мои слова, сверху поехал, да слишком сильно разогнался и на первом же трамплине улетел вверх ногами. Бабушка Ванькина ахнула, а папа мой быстро вниз. Оттуда кричит: "В порядке всё!", а Ванькина личность весёлая, белая, и мне он кулак показывает. Вижу я, что Ванька довольный, и к ним поехал, и тоже улетел; мы всё втроём хохотались потом.

С чего ты, спросил папа через смех, взял, что он боится.

– Да я бабуле утром говорил, – ответил за меня Ванька и полез в гору.

А папа смеяться перестал, и на меня странно посмотрел.

***

А ещё был случай, погодка выдалась жуть – ледяной дождь! Всё надоело, скучно… На улицу не выйдешь.

Я просочился в шкаф.

Голоса такие были… странные, выговаривали слова не по-нашему, но я понял, что на площадке на крышу крепости лёд нарос в страшном количестве, всё висит на соплях. И обсуждали эти два голоса, звать начальство или им влетит за это "позвать". А крыша вот-вот завалится. Я как представил, что малышня с утра притащится с мамками и няньками, и крыша на них рухнет, так сразу к родителям:

– Пап-мам, пойдём на площадку, там одно дело надо проверить.

– Костяныч, ты, прости, офонарел, ты погоду за окном видел?

– Ну, пап очень надо…

Я канючил и канючил, аж сам устал. И мама начала одеваться, тут и папа не выдержал, махнул рукой – ладно.

На площадке папа присвистнул:

– Ого, братец, да тут прямо авария!

И в телефон начал тыкать и звонить. Ругался с кем-то, потом мы долго ждали и уж задрыгивать оба стали, как подкатила аварийная машина.

– Ладно, пошли, герой, назад. Как только узнал?.. А… Ну да, ну да.

***

Как-то сидели мы с папой – мама на маникюр отправилась – в выходной. Весна была. Я всё гулять никак не мог собраться, у меня железная дорога поломалась, я злился, всё починить пытался. Папа устал меня уговаривать, затих. Я и забыл даже про него. Только когда шорох в прихожей услышал, вспомнил.

– Папа, – позвал я. А он молчит. Тут я струхнул маленько. Подкрался на ватных ногах к двери из своей комнаты, приоткрыл – шуршат. – Папа, – прошептал я.

Тут дверь шкафа моего любимого приоткрылось, и стало мне так страшно, что я к полу прирос. А оттуда папа вылезает, волосы свои приглаживает, отфыркивается.

– Папа, – пробормотал я.

А он увидел меня, вздрогнул, тоже, что ли, испугался.

– Ага. Я это… Проверял, нет ли там гвоздей каких. – И проходя мимо меня пробормотал: – Голосопровод какой-то, и правда…

Потом мы гулять пошли, папа задумчивый был, зато долбил лёд, где я скажу безо всяких: "Ну, сын, давай сам", а я кораблики пускал. Но в телефон он часто смотрел и бормотал чего-то. А я не сердился, у меня кораблики хорошо плыли.

Мама вечером пришла, показала нам ногти, я сказал: "Очень красиво!", а папа спросил: "И чего это за Володя?". Мама как-то странно улыбнулась: "Не знаю никакого Володи", мне стало скучно, я ушёл в комнату, только сказал, дверь закрывая, мультик-то включите.

А через неделю маму в шкафу застукал, она вылезла, волосы со лба отдувая, и тоже, как папа тогда, на меня вздрогнула испуганно:

– Я там убрала немного, а то пылью дышишь.

А когда папа пришёл и разуться ещё не успел, прошипела:

– Это месть, что ли, такая?

Он зло улыбнулся – я точно знаю, что зло, он мне так за "Сапсан" сломанный улыбался:

– В эту игру можно играть вдвоём.

Чего это вдвоём, думаю, когда нас трое. Но я не люблю, когда они такие колючие. Я в маму ткнулся лбом. И стоял, думая – фиг вам, хватит спорить. Они и замолчали, а мама присела на корточки и меня крепко обхватила.

А потом в нашем доме случился ураган.

Я кинулся к шкафу, а в нём щель совсем широкая – я в неё заглянул, а там кухня наша, в ней папа с мамой в обнимаются.

Я на кухню, на пороге замер – и правда, стоят, застыли, друг на дружке повиснув. Я подошел и обнял их обоих.

В шкаф я больше не залезал. Даже когда в нашем доме случилось наводнение.