Часов Яр

Городок Часов Яр. Это в Донецкой области.

Там есть Шамотный завод, где делают шамотный (огнеупорный) кирпич для печей и каминов. Там родился Кобзон и жила мамина мама — бабушка Маруся. Меня возили в этот городок родители, чаще летом на каникулах. А бывало и осенью, на "октябрьские", или весной на "майские" праздники. Ехали мы в Часов Яр долго с пересадками где-то в Артёмовске, на воняющих соляркой «ЛАЗах». Тошнило, трясло, хотелось пить и писать одновременно. Бабушка Маруся была родом из села Логовики, Полтавской области. Там и вырастила мою маму с тремя сестрами.

Если первого человека Бог делал из глины, то Часов Яр отлично подошел бы для этой мастерской. Городок стоит на залежах огнеупорной глины. Вся его тихая провинциальная жизнь строится вокруг добычи этого сырья для кирпича, которая велась с конца восемнадцатого века. Местные трогательно называют его «божий карманчик». Все потому, что Часов Яр всегда находился рядом с зоной боевых действий и ни разу не пострадал от обстрелов. В нынешнюю операцию ему досталось, однако. В средние века территория города входила в Хазарский каганат. Из той эпохи сохранилось название, означающее, как говорят, -- «тихая вода». Символично это, — здесь несколько десятков родниковых глубочайших озер в окаймлении вековых дубрав и тишина.

Сам город я не помню, — мы как-то сразу оказывались во дворе у бабушки. Деревянная скрипучая калитка. Дальше — сад, огород. Огромные кусты красной ароматной смородины. Навстречу шла бабушка Маруся — маленька, охайна, чепурна, полтавська бабушка. Позаду біг Жук (Жучок) — черный как смоль кобель. Это было удивительно — собака на украинском - "Він" Он (мужской род). Я его боялся.

Поцелуи, слёзы радости…

- Проходьтэ в хату.

- Мамо, а дэ моя сумка?

— Як там Гаврюшка?

— Ігорёк, ты такый худый!

- Жук, досить гавкать, иды гэть, иды в будку! Я тоби зараз!..

У него была будка!
Я впервые видел наяву ДОМ для собаки. У него еще был ошейник, цепь, и его пристёгивали к проволоке, прибитой к земле, чтоб он бегал только по двору и сторожил, главное, чтоб гавкал на приезжих. Гавкучий — значит хороший.

У бабушки пахло уютом. Всё было по-хозяйски. Цыплята были покрашены зелёнкой сзади, а не спереди, как у инвалида-соседа, "Щоб вэчэром порахувати своих". Бабушка жила небогато, на пенсию в 12 рублей и 50 копеек. Приезды дочерей, (тетя Оля, тётя Надя, тётя Тоня и моя мама — Катя), и нас, онучков, делали её одинокую жизнь веселее.
Конечно, они( тёти и мама) ей помогали деньгами и продуктами, как могли.

У меня, как говорят, "волос стыл", когда бабушка и мама рассказывали о до- и послевоенном голоде на Полтавщине. Бабушка ждала деда из плена и спасла четверых дочерей только тем, что умела шить и кроить и у неё был "Зингер". За крой и пошив ночью при свече давали жменю муки, тем и выживали. Ели "грыцики" - это трава какая-то.
Я потом в лесу пробовал есть траву. Перепробовал много, пока не измазался в молочай, и меня долго мыли и отпаивали.
Вспоминали, как моя мама с тетей Олей в голод несли плату — две жменьки муки в платке, и не удержались - лизнули. Бабушка строго спрашивала:

- Йилы муку?(Ели муку?)

- Ни, мамо!(Нет, мама.)

- А чому носы били?(А почему носы белые?)

Было очень стыдно, потому, что еще две сестры ждали еды.
На Полтавщине умерло в 30-е и послевоенные годы много народу…

Потом я прочитал у Анатолия Кузнецова «Бабий ЯР».

"— Нам, коммунистам, выдавали по талонам, чтоб не сдохли, немножко деревенским активистам тоже, а вот что ОНИ жрут — это уму непостижимо. Лягушек, мышей уже нет, кошки ни одной не осталось, траву, солому секут, кору сосновую обдирают, растирают в пыль и пекут из нее лепешки. Людоедство на каждом шагу.
— Людоедство! Господи! Как же это?
— Очень просто. Скажем, сидим мы, в сельсовете, вдруг бежит деревенский активист, доносит: в такой-то хате девку едят. Собираемся, берем оружие, идем в эту хату. Семья вся дома в сборе, только дочки нет. Сонные сидят, сытые. В хате вкусно пахнет варёным. Печка жарко натоплена, горшки в ней стоят. Начинаю допрашивать:

— Где ваша дочка?
— У город пойихала…
— Зачем поехала?
— Краму (ткани — укр.) на платье купить.
— А в печи в горшках что?
— Та кулиш…

Выворачиваю этот «кулиш» в миску — мясо, мясо, рука с ногтями плавает в жире.

— Собирайтесь, пошли.»

Машинка «Зингер». Бабушка всю ночь за машинкой, полуслепая, с давлением, чтоб дочки не умерли с голоду. Все четыре дочки выжили, и ещё внуков нарожали. О дедушке Степане Крамном знаю только, что он воевал, был в плену, вернулся, много курил и умер от рака лёгких, когда мне было три года.

Мамины сёстры, мои тётки -Тоня, Оля и Надя - это отдельные рассказы.
Но как они пели с бабушкой Марусей и моей мамой!

"Ой там на горі» і »Рідна мати моя» - это протяжное горловое пение с переливами и подхватываниями вводило в какое-то первобытное состояние.
Когда я смотрю мультик «Жил-был пёс», и там поют "Ой там на горі" — я плачу, потому что я сразу в детстве, я там во дворе, возле бани, в Часов Яре, и бабушка Маруся с моими тетками и родителями не поют — СПИВАЮТЬ. Есть разница. У бабушки был борщ, и ели его деревянной ложкой, это была экзотика, и притом вкусная, не то что дома. На "ноябрьские" все обязательно ели "холодЭць из хрином та кровъянку, тильки не з тонкои а з товстои кишки", плюс граненая рюмка самогону(не мне, конечно). На майские - "варэники з картоплэю, вышнею." А если Пасха — то паска, как мы говорили. Тёмнокрасные твёрдые "яйця" из-под луковой шелухи, "кровъянка, курка, пэлюстка та огиркы." Яйця надо было бить друг об друга с сидящим рядом, и потом результаты живо обсуждались. Мы все ходили к дедушке на кладбище в Часов Яре. Я впервые в жизни увидел кладбище… Вначале всё было хорошо, красивая оградка, скамейка, столик. Только потом бабушка Маруся начинала сильно кричать и завывать, целовать маленькую фотографию деда Степана. На фото был молодой дядя, худой, в пиджаке с остановившимися глазами. Я удивлялся, почему же он такой молодой, если он умер, а бабушка ведь старая, она не может быть его женой?!

"А на кого ж ты мэнэ покинув!!! А як жэ я бэз тэбэ буду жы-ы-и-и-и-ыть???» Бабушка кричала очень сильно - в голос, так «было надо», но это было очень страшно. Она, и мама, и тётки, поголосив так минут пятнадцать, как ни в чём не бывало, поправив могилку и успокоившись, садились выпить рюмочку самогону и поесть пирожки. Бабушкины пирожки — объяснить ЭТО КОЛДОВСТВО не способен человеческий язык, — "пухкэньки", хвасталась она (как пух, значит). Но я был парализован от их недавнего стенания, и есть ничего не мог. В ушах стоял женский крик-плач. Потом все забывалось и этому помогали вкуснейшие «варэники з вышнэю».

А было еще ЛЕТО!

Представьте себе огромную дубраву. Ну, в общем-то большой лес, в основном из вековых дубов. На окраине этого леса стоял домик моей бабушки Маруси. Нужно было взять палку, чтобы побороться с высокой крапивой и представить себя мушкетером или неуловимым мстителем. А потом приходила мама и мы шли через лес на ПРУД.

Пруд — это волшебное слово детства. Выглядел он так. Когда заканчивался дубово-папоротниково-крапивный лес, то появлялся пруд. Но он был, как бы внутри этого леса, со всех сторон в окружении дубравы. Песочный пляж, грибочки со скамеечкой, раздевалки, киоск с мороженым, ситро, сигаретами и пивом.
Даже будка со спасателями. Из киоска неслось целый день:

"- У леса на опушке жила зима в избушке...
- Хмурится не надо Лада, Лада...
- А я иду к тебе на встречу, а я несу тебе цветы-ы, Той единственной на свете королеве красоты…
- Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе берегу, твой голос в сердце моём, люби меня!

Мы лежали на подстилке под донецким солнцем с мамой и двоюродной сестрой Аллой, и ели пломбир в стаканчике за десять, или "фруктовое" за семь копеек.

Самым главным для меня аттракционом на пляже была деревянная конструкция в виде причала или рыбацкого мостика. Когда мама не видела, я разгонялся с берега и сигал в холодную воду пруда вместе с часов-ярскими пацанами. Пруд родниковый, на глубине и в жару вода ледяная, и уже после прыжка иногда сводила судорога.
Мама и двоюродная сестра Алла пугали меня страшными рассказами об утопленниках, но я всё равно нырял. Выгоняли меня на берег с боем трясущегося, с синими губами, соплями, и мольбами-обещаниями опять пустить нырять через полчаса.

Загорали с сестрой Аллой до черноты, часами играли в бадминтон. В воланчик вставляли камень и тогда можно было разойтись на большое расстояние. Он летел, шурша посреди пляжа и дубов бесконечно долго, и это было здорово. Собирали с ней в лесу для бабушки бутылки. Местные алкаши безвозмездно "помогали" таким образом пенсионеркам. Это было что-то вроде спорта, (ну, кто больше соберет, как грибы). Десять бутылок - вот и батон хлеба. Мы это понимали. На мороженое и кино для нас наши мамы оставляли средства.

Пляж!

"- Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегааааам…
- А я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке,
тарару-тару-тарутам-ее
тарару-тару-тарутам-ее."

Мороженое, ситро, кукуруза, вареники.
Мы с Аллой, как обычно, «сгорали» и нам мазали спины на ночь простоквашей.

Рано утром Алла показала мне мостки. Копали червей в огороде, испортили бабушке грядку с укропом, за что и получили нагоняй. Я с этих мостков поймал потом свою первую рыбу. Огромного карася. Вот такого! Это было захватывающее все существо счастье, и воспоминаний на целый год.

Из старинного скрипучего шкафа, под красное дерево, с зеркалом, мы вытащили диковины, а бабушка рассказала, что при помощи этого раньше стирали и гладили. Стиральная доска и еще что-то деревянно-ребристое, праска, что-ли. Потрясение.

Ночью мама и бабушка Маруся БАЛАКАЛЫ (шепотом разговаривали) в тишине. Мне, городскому мальчику, резала уши деревенская сверчковая тишина. И в этой тишине и в душной темноте мама и бабушка Маруся обсуждали жизнь, "всих родычив". "Мыли кости" моему папе — Гаврюшке, дяде Митьку, и другим зятьям. А претензии одни -
"не жалиють воны вас, дочэчкы мойи!"

Суржик праздновал.

— А я йому сказала и плюнула межы очи!

- А я писля цьОго так йому ничого и не сказала, розвернулась и пишла соби -
Отакойи! А що?!

Июньское утро! Как пахнет свежая красная смородина, когда её еще влажные от дождя розовые серёжки наполняют миску! Малина колется ужасно, но так хочется...

- Жук, — на, на косточку, Жучок!

Из Часов Яра бабушку в Донецк забрала к себе тетя Оля.
Там бабушка Маруся через несколько лет и умерла в канун Светлого
Воскресенья.

Говорят, что души умерших на Пасху всегда попадают в Рай.

***

"Блажени нищие духом, яко тех есть Царство Небесное

Блажени милостивии , яко тии помиловани будут

Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят"