Ева

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Игорь Шанин
Ева
Аннотация:
Встретив на улице обнаженную незнакомку с амнезией, главный герой приводит ее домой и просит присмотреть за ребенком-инвалидом.
Текст:

Начинает моросить дождь, но такой мелкий и незаметный, что можно даже не утруждаться раскрыть зонт. Обходя идущие зыбкой рябью лужи, я в сотый раз пытаюсь ускорить шаг, в сотый раз понимая, что еще больше ускоряться просто некуда.

Я должен был придти домой полчаса назад, но работы выдалось по горло, так что пришлось задержаться. Теперь душат дурные предчувствия — Митенька дома совсем один, и там может произойти все, что угодно. Ну, или почти все.

Митенька — мой десятилетний племянник. Он ослеп полтора года назад после аварии, в которой погибли моя сестра и ее муж. Теперь ребенок нуждается в круглосуточном присмотре, а присматривать, кроме меня, некому. Я бы и не прочь сидеть с ним круглыми сутками, вот только нам нужно питаться, так что каждый день я ухожу на работу, а после бегу обратно, изо всех сил надеясь, что со слепым ребенком, оставшимся дома в одиночестве, ничего не произошло. Это сводит с ума.

Замечаю ее случайно. Цепляюсь взглядом, потому что она совсем не вписывается в повседневную картину — совершенно нагая девушка лет двадцати на одной из скамеек рядом с тротуаром. Люди идут мимо, ни один даже не поворачивает голову, сплошь равнодушие. Я неохотно замедляю шаг (Митенька, Митенька, Митенька), а потом все же сворачиваю к скамейке.

У девушки длинные волосы, каштановые мокрые пряди вьются по спине, прилипают к плечам. Тонкие хрупкие руки обнимают плечи, но почти не закрывают грудь, так, что взгляд возвращается к ней снова и снова. Тем не менее, на лице ни растерянности, ни испуга — девушка оглядывается с любопытством, как будто оказалась в зоопарке. В больших глазах цвета кофе отражается серый асфальт и бесчисленные лужи.

Я склоняюсь над ней, стараясь смотреть только в лицо и не переводить взгляд ниже.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю. — Помощь нужна?

Прохожие косятся с недоумением, но никто не подходит.

— Не знаю. — У нее тихий приятный голос, идеально вяжущийся с красивой внешностью.

— Что случилось?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Ты же без одежды под дождем. На улице, в сентябре!

Она рассматривает меня спокойно, будто я подошел спросить дорогу к театру. Может, на нее напали? Ударили по голове, и теперь амнезия.

— Помнишь хоть что-нибудь? — спрашиваю.

— Нет.

На теле ни ран, ни ушибов, ни следов крови. Кожа просто идеальная, как на фотографиях в женских журналах.

— Имя-то свое знаешь?

— Ева.

Уже что-то.

— Тебя назвали в честь первой женщины?

— Она была второй.

Невольно хмурюсь — сейчас точно не время обсуждать такие размытые темы. Я снимаю куртку и накидываю на худые беззащитные плечи.

— Вставай, пошли, — говорю.

— Куда?

— Ко мне, тут рядом. Там разберемся, что с тобой делать.

Когда приходим домой, Митенька сидит у себя комнате, глядя в стену закрытыми глазами. После аварии он почти не открывает их. Говорит, в этом нет смысла.

Я стучу по дверному косяку два раза, чтобы обозначить свое появление, и спрашиваю:

— Ты в порядке? Мне пришлось задержаться.

— В полном. Я даже поел. В холодильнике был открытый паштет и вчерашняя каша.

Это вызывает укол вины. Привычное уже чувство, впрочем.

Митенька поворачивает голову, и я почти вижу, как закрытые веками зрачки упираются в Еву у меня за спиной.

— Что-то изменилось? — спрашивает он.

— Да. К нам пришла Ева. Я нашел ее на улице, она сидела совсем голая, представляешь? Сегодня переночует здесь, а завтра отведу в полицию.

— Добро пожаловать, Ева, — отвечает Митенька и отворачивается.

Когда она выходит из душа, я протягиваю старые джинсы и кофту. Натянув их на мокрое тело, Ева крутится у зеркала, а потом тянет:

— Великоваты.

— Это моей сестры, — говорю. — Она поправилась после родов, а потом так и не смогла похудеть, никакие диеты и фитнесы не помогли. Можешь снять, если хочешь и дальше ходить голышом.

Ева опускается в кресло, пальцы расчесывают влажные волосы. Сажусь на диван, не сводя с нее зачарованного взгляда. Говорим шепотом, потому что Митенька в соседней комнате уже лег спать.

— Этот мальчик, он сын твоей сестры? — спрашивает она. — Что с ней случилось?

— Они с мужем разбились в аварии, когда везли Митеньку в школу. Большая машина вылетела на встречку. Потом оказалось, что за рулем была пьяная девушка, но ее в итоге не наказали. Наверное, и сейчас гоняет.

Ева показывает пальцем себе на глаза:

— Тогда с ним это и случилось?

— Да. Ожоги. Теперь у него ни зрения, ни полноценной жизни. Он даже из дому выходить отказывается. По выходным я по возможности объясняю ему школьную программу.

— Ты каждый день оставляешь его одного? Таким детям нужен постоянный присмотр.

Жму плечами, стараясь выглядеть беззаботно:

— Нам нужны средства к существованию. Но Митенька очень развитый, он не натворит глупостей.

Ева подбирает под себя ноги. В растянутой кофте она кажется еще худее и миниатюрнее, чем есть на самом деле. Волосы почти высохли, спадают вьющимися прядями почти до пояса.

— Значит, ты живешь только племянником и работой? Больше ничего нет?

— Можно и так сказать, наверное.

— Какой кошмар.

— В смысле? Это не так уж...

— Ты же совсем молодой. Сколько тебе, лет двадцать пять? Это центр жизни, расцвет. Ты должен получать удовольствие, а не тратить все время на ребенка, у которого нет никаких перспектив и будущего.

— Хватит. — Это получается более резко, чем мне хотелось. — Так нельзя говорить.

Ева искренне удивляется:

— Почему?

— Потому что это неправильно.

Она сутулится, будто хочет стать меньше и незаметнее, в глазах только недоумение. Я рассматриваю ее несколько минут молча, а потом говорю:

— Давай лучше насчет тебя.

— Что насчет меня?

— Ты совсем ничего не помнишь?

— Помню, как ты подошел ко мне на улице.

— А до этого?

— До этого ничего не было.

— Как это?

Ева тревожно хмурится, глядя в пустоту. Ладони прячутся в широкие рукава, словно так можно стать совсем незаметной.

— Только темнота, в ней ничего нет, — шепчет она.

— Наверное, это какая-то болезнь. У тебя раньше были такие провалы в памяти?

— Не знаю.

— Точно, — невольно усмехаюсь. — Только темнота.

Поднявшись с дивана, я по-хозяйски упираю руки в бока и говорю:

— Постелю тебе здесь, сам лягу на полу. Завтра что-нибудь придумаем. Надо бы обратиться в полицию, но...

Ева поднимает вопросительный взгляд.

— Это все как-то странно, — продолжаю. — Я бы хотел разобраться самостоятельно.

Она молча пожимает плечами, будто ей совершенно все равно.

— Да, и вот еще, — неловко запинаюсь. — Ты посидишь завтра с Митенькой, пока я буду на работе?

Лицо Евы изображает странную смесь жалости и отвращения. Она недолго молчит, а потом неуверенно бормочет:

— Да. Посижу.

***

Следующий день такой же зябкий и промозглый, как предыдущий. Я сижу в офисном кресле, и взгляд раз за разом теряет фокус, упираясь куда-то в бесконечную серость за окном. Ева не выходит из головы, она слишком идеальная, чтобы перестать о ней думать. Шелковистые пряди волос, наивный взгляд из-под густых ресниц, невинное лицо без тени воспоминаний. Сидит в моем мозгу раскаленным гвоздем, и никак не вытащить. Она словно прямо сейчас стоит за спиной, достаточно просто обернуться, чтобы встретиться взглядами.

Если разгадаю ее загадку, она будет благодарна. Мы будем проводить время вместе, а мне это точно не помешает.

— Витаешь в облаках, — говорит Катя, моя коллега.

Она сидит за соседним столом и тоже, судя по отстраненному взгляду, думает совсем не о работе.

— Да так, задумался, — говорю.

— О чем? — спрашивает скучающим тоном, совсем не заинтересованная в ответе.

— Бывает такое, что человек не помнит, что происходило совсем недавно? Допустим, он просто очнется посреди улицы и ничего не вспомнит о прошлом?

Катя глядит на меня подозрительно:

— Это называется частичная амнезия. Ну, может, просто амнезия. Или как-то так. Я видела такое в одном сериале. А почему спрашиваешь?

— Слышал в новостях вчера про подобный случай. Мельком.

Катя тут же меняет тон на экспертный:

— Это последствия травмы. По крайней мере, в том сериале было так.

— А если нет следов травмы?

— Они не всегда остаются. Ударили, например, человека по голове, и у него мозги набекрень, а внешне даже синяка нет. В мире так много непонятного.

Катя возвращается к документам, пальцы с алыми ногтями лениво перебирают бумажные листы с графиками.

— Но ведь это должно пройти? — спрашиваю.

Она бросает на меня снисходительный взгляд:

— Все проходит, если просто подождать.

***

Когда возвращаюсь домой, меня встречает неуютная тишина. Такая бывает, когда люди поссорились и разбежались по разным углам квартиры. Слышно только едва уловимое бурчание телевизора у соседей.

Митенька сидит в кресле у себя в комнате, в руках поблескивают бусы из фальшивого янтаря. Сестра купила на какой-то выставке лет пять назад и до последнего с ними не расставалась.

Сажусь на край кровати и спрашиваю:

— Как ты?

Митенька пожимает плечами:

— Нормально, как обычно.

— Сегодня было веселее, правда? — Пытаюсь улыбнуться, но выходит так себе. Даже хорошо, что Митенька этого не видит. — С Евой интереснее, чем одному?

— Ева со мной даже не разговаривает.

— Почему?

— Не знаю. Ни разу ко мне не заходила. Днем я попросил воды, но она не принесла.

Хмурюсь:

— Я поговорю с ней.

— Не нужно. Сходить за водой я и сам могу. Просто хотелось общения.

Тонкие детские пальцы играют желтыми бусинами, по стенам прыгают оранжевые блики.

— Не беспокойся так за меня, — говорит Митенька. — Я не такой беспомощный, как кажется. Ты не должен уделять мне все свое время.

— Должен. Ты просто не понимаешь всей серьезности ситуации.

Митенька грустно улыбается:

— Понимаю лучше всех.

Я смотрю, как стеклянные шарики перекатываются на нитке, и по нутру расползается холод. Последние месяцы я живу с надеждой, что однажды все станет хорошо, что кошмар закончится, но каждый день приходится понимать, что нет. Это не такой кошмар.

А потом в голове вспыхивает мысль, что я оставил беспомощного племянника наедине с незнакомкой, подобранной на улице. На целый день. Какой же дурак — пожертвовал здравым смыслом ради зыбкой иллюзии безопасности. Слишком хотелось хотя бы один день прожить без ежеминутных переживаний.

Ева сидит в кресле, закинув ногу на ногу, на ней только растянутый свитер на голое тело. В руках старый журнал с улыбающимся актером на обложке. Она поднимает на меня глаза и улыбается:

— Ты вернулся.

— Я же просил тебя посидеть с Митенькой.

— Я сидела. Следила, чтобы он ничего такого не натворил. Только в этом нет необходимости, он даже из комнаты почти не выходит. Тихий такой, как ящерка в террариуме. И не требует особого ухода.

— Не говори так.

Ева хлопает ресницами:

— Опять? Почему?

Устало потираю глаза. Если бы можно было отмотать время назад, я бы прошел вчера мимо, как другие прохожие. Тоже сделал бы вид, что ничего не вижу.

— Ты даже не разговаривала с ним.

— О чем? Я не знаю, о чем разговаривать с детьми. Я их вообще не люблю.

Вздыхаю:

— Я тоже.

Ева откладывает журнал на столик и глядит на меня с насмешкой:

— Серьезно? Тогда мне жаль тебя еще сильнее.

Раздражение выплескивается как кипящий бульон из кастрюли:

— Себя пожалей! Осталась на улице без ничего, еще хватает наглости ехидничать!

Колючие слова повисают в воздухе и никого не задевают. Удерживая на губах полуулыбку, Ева откидывается на спинку кресла. Воротник свитера сползает, обнажая острое плечо, и изящная ладонь неторопливо его поправляет.

— Ты даже вспомнить ничего не можешь, — продолжаю. — Это тебя жалеть надо.

— Мне нечего вспоминать. Я пришла помочь.

Приходится приложить усилие, чтобы сдержать рвущийся наружу поток слов. Вчера Ева показалась светлым лучом, а сегодня делает все вокруг только чернее. Наверное, это моя участь. Моя вина.

— Я попросил помочь, посидеть с Митенькой. Больше никакая помощь мне от тебя не нужна. Завтра с утра отведу тебя в полицию, дальше пусть они разбираются. Сразу надо было так сделать.

Ева усмехается:

— Смотри не опоздай.

***

Утром просыпаюсь от головной боли. Перед глазами все шатается и крошится на мелкие осколки, и я крепко прижимаю к лицу ладони. Под закрытыми веками вьются черные и белые мушки, их мельтешение похоже на взрыв фейерверка.

Так проходит пять или десять минут, а потом я принимаю сидячее положение. Я у себя в комнате, на старом матрасе. Почему? Потому что на диване спит Ева, я же сам предложил. Только вот сейчас ее нет, постельное белье выглядит нетронутым. Ушла ночью? Ну и хорошо.

Со стоном поднявшись на ноги, я следую в кухню неровным шагом. После трех выпитых стаканов воды легче не становится, и я просто подставляю голову под открытый кран. Холод ошпаривает, во все стороны летят брызги, по спине бегут холодные струйки. Внутри шевелится тревога — что-то не так. Что-то неправильно. Это не голова болит, а сознание. Как будто у самой души появились нервные окончания, и отзываются теперь болью на любое малейшее движение. Это надо как-то прекратить.

Когда выхожу из кухни, Митенька стоит на пороге своей комнаты и водит головой из стороны в сторону, привычно не открывая глаз. Напоминает потерявшую след ищейку, такой же растерянный.

Голос у меня похож на скрежет старой ржавой мясорубки:

— Почему не спишь в такую рань?

Он делает неуверенный шаг в мою сторону.

— Ты какой-то не такой, — говорит. — Ты заболел?

Пробую наклониться, но в голове толкается новая волна боли, поэтому остаюсь неподвижным.

— С чего ты взял? — спрашиваю. — Я в порядке. Все прекрасно.

— Нет, — Митенька упрямо качает головой. — Ты болеешь. Это из-за нее.

— Из-за Евы? Она тебе тоже не понравилась? Не переживай, она ушла. Наверное. Я бы все равно ее сегодня прогнал, не волнуйся. Мы с ней говорили вчера об этом.

— Да, я слышал.

Митенька недолго молчит, покусывая губы, а потом продолжает:

— Слышал, как ты говорил с ней вчера. Но не слышал, как она отвечала.

Отвлекшись на неясное движение за его спиной, я поднимаю глаза. Ева ступает из сумрака прихожей, совсем нагая, как в нашу первую встречу. Спутанные волосы спадают на плечи, закрывают грудь, а в руке тускло поблескивает кухонный нож.

— Что ты...

Договорить не успеваю — широко размахнувшись, Ева вгоняет нож в шею Митеньки по самую рукоятку. Тугой темной струей бьет кровь, раскидывая кляксы на обои с цветами. Мальчик кричит от боли, вслепую нащупывая рану, а я так и застыл на месте, не веря в происходящее.

Ева снова замахивается. Новый удар приходится в ключицу, и Митенька падает на колени, широко распахивая невидящие глаза. Подернутые мутной пленкой зрачки упираются прямо в мое лицо, я читаю в них испуг... и упрек.

Третий удар приходится под лопатку, когда Митенька уже лежит лицом вниз в луже крови, неподвижный и умолкший. Вокруг все в красных брызгах и потеках, глянцево поблескивающее озерцо расползается по полу, доставая до пальцев моих ног. Ева с хлюпаньем вынимает нож из тела и выпрямляется, глядя с игривым самодовольством, будто заслужила похвалы. Крошечные алые капельки сползают по ее грудям, по плоскому животу, по гладким бедрам.

Я едва шевелю губами:

— Ты что наделала?

— Убила твоего Митеньку. Ты и сам давно хотел, только даже себе не мог признаться. Это же «неправильно».

Перешагнув через тело, она нежно берет меня за руку. Все вокруг будто в тумане, все двоится и распадается на части как в испорченном видеофайле. Сплошь помехи и провалы.

Руки Евы обвивают мою шею, насмешливые карие глаза заглядывают в самую душу.

— Показать самое интересное? — спрашивает она.

Тонкие пальцы слабо, но настойчиво разворачивают мою шею в сторону открытой ванной. Там над раковиной висит зеркало, где мы отражаемся. То есть, я отражаюсь. Напуганный, дрожащий, с открытым ртом и круглыми глазами. Вся майка заляпана кровью, а рука до побелевших костяшек сжимает нож. Евы в зеркале нет.

— Я же сказала, что помогу, — говорит она.

Перевожу взгляд с ванной на нее. На губах все та же улыбка. Сразу надо было догадаться — она слишком красива и идеальна, чтобы вот так просто свалиться мне на голову. Так красива и идеальна, что могла родиться только в больном сознании.

— Что мне теперь делать? — спрашиваю.

— Все очень просто. Идем.

Она тянет меня за руку на кухню.

— Открой, — кивает на окно. — Мне так жарко.

Когда подчиняюсь, внутрь врывается прохладный ветер с запахом листвы и дождя. Вслед за Евой я взбираюсь на подоконник, и там мы стоим у края девятиэтажной бездны, прижимаясь друг к другу и заглядывая вниз. Ева мягкая и горячая, я сжимаю ее в объятиях и больше никогда не собираюсь отпускать. Она перестает улыбаться, когда говорит:

— «Все проходит, если просто подождать», помнишь?

— Да.

— Давай не будем ждать.

Она подается спиной в открытое окно, я наклоняюсь следом. В лицо бьет холодный влажный воздух, складки майки беспомощно хлопают на ветру как десятки маленьких крылышек. Дыхание перехватывает, я открываю рот в попытке вдохнуть, пока в глазах Евы отражаются окна мелькающих этажей. Длинные волосы вьются вокруг нас как пряди паутины. Она совершенно умиротворенна, и в конце концов я успокаиваюсь тоже.

Потом следует глухой удар, ослепительная вспышка боли, и, кажется, я даже успеваю услышать, как тихо звякает по асфальту выпавший из разжавшейся руки нож.

Другие работы автора:
+3
09:45
1154
23:21
+1
Хорошая работа. Как она прошла незамеченной? unknown
05:36
+1
Спасибо) Возможно, аннотация подкачала)
23:42
+2
Это хорошо написано, действительно, даже несмотря на выбранный автором финал… Бывает, конечно, и такое настроение.
05:36
+1
Спасибо, рад пониманию)
01:19
+1
Понравился мне рассказ. Все так закручено. Как часто мы выдаем желаемое за действительное.
С мальчиком не все понятно. По рассуждениям — взрослый уже. Почему не в интернате? Есть специальные интернаты для слепых деток, где с ними занимаются.
05:09
+1
Спасибо) Вроде же как на интернаты нужны деньги? Главный герой вряд ли мог бы себе это позволить.
06:18
+1
Нет, не всегда. Есть государственные школы-интернаты. Как-то этот момент хорошо бы оговорить в рассказе, а то провисает. Ребёнок не может не получать образование. По поводу — нет денег. Мальчик должен получать пособие за умерших родителей. Легче поверить в Еву, чем в то, что мальчик не пристроен
06:21
+1
Честно говоря, не задумывался об этом моменте, каюсь) Надо обмозговать.
Загрузка...
Алексей Ханыкин