Убить кабана
Дыхание болот и ручьев осело инистым хрусталем на траву и листья. Месяц децембрис. Год от основания Ромулом Города - тысяча шестьдесят четвертый. Время бурь, время скорби Цереры, ежегодно теряющей дочь. Рабы давно укрыли от холода корни деревьев и плодоносные кусты, а теперь жгут старый мусор, оставшийся с лета.
Рабы ли? У старости нет рабов и слуг, всех она делает друзьями. Вот и эти - не за страх в помощниках. Трещит в огне сжигаемый ими сор: тлелые листья, старые сучья, колкие черепки, обрывки холстины.. Гудит глотка пламени, небо багровым языком лизнуть норовит. Смотрит Гай Аврелий на алый огонь - вспоминает. Незаметно память подходит: и не почуешь, а уже набросила она тебе на плечи плащ пережитого, и замрешь ты - на миг, на час, на долгий день, вокруг себя ничего не слыша. Заново жизнь переживать станешь. Будто не морось на жухлой траве, а редкий италийский мрамор под ноги стелется. И не садовый костер перед глазами пляшет, а иной, что забывать нельзя...
Первый человек на земле не рождался рабом. Чтобы выжить, он обязан был быть свободным - решать, воплощать решения, отвечать за последствия. Хочешь жить - учись быть свободным. Правда, не угасшая даже сейчас. Но в день, когда боги захотели сгубить людей, они научили их желать рабства. И будто сам ты, будто уже и не человек, а раб - сам за себя ответить не можешь. Впрочем, подло все на божий произвол сваливать - люди могли дойти до того и своим умом. Да кто бы ни придумал рабство - тот убил человека.
И ведь стало же когда-то так: на одного свободного да человечного - тысяча подлых, а на каждого подлого - тысяча рабов. А есть ли разница меж рабами и теми, кто владеет ими? По сути своей - и те и другие без свободы да без ответственности. На что рабу свобода? У него ни духа, ни умишка ее понять! Оттого и не ценит ее. Потерял - не заметит. Продаст - радуется, что выиграл. Что ему - свобода, красота, человечность? Брюхо бы набить, плети бы избежать, да от скуки забаву дикую себе придумать. Оттого и мечтают они не о свободе, а о хозяине добром. Чтоб меньше работы давал и больше - еды. А самый идеальный хозяин - кто просто так кормит, вообще ни за что. Дай такому рабу денег - пропьет. Дай красоту - изувечит. Дай свободу - продаст в первом же кабаке. Иной дорожит своим правом решать, гордится тем, что ответить за дело может. Борется за это право жизни не щадя. А для раба ответственность - наказание. Плети и дыбы не так страшны ему, как она. А тот, кто рабов себе ищет - сам ли не раб? Ведь так же мечтает: брюхо набить сытнее, а работать - меньше. Так же поганит красоту. Так же ищет низменных развлечений. И так же за свои решения не себя, а рабов казнит, на них ответственность переваливает.
Оба они - рабы. Только один - раб неимущий. А второй - раб при богатстве да палке, чтобы первого пугать.
Свобода, честь, ответственность?
Раб ест полусырую лепешку, держа ее грязными пальцами, а его хозяин - устриц с золотого блюда. Оба мечтают нажраться. Раб, развлекаясь, ломает шедевры, а его хозяин - приказывает создавать безвкусицу. Оба они варвары духом. Раб работает до первой возможности дело бросить, его хозяин - до первой возможности перевалить дело на раба. Оба они - лентяи, ничтожества.
Два рабства в этом мире борются - рабство в парче и рабство в лохмотьях. Поменяются одеждами - никто и не заметит подмены. А под ногами борющихся рабов стонет затоптанный человек. Затоптанная человечность.
Ни у раба, ни у его хозяина нет свободы, ибо едина у них душа. Всех их человечности учить надо, а не свободу даровать. Чтобы не путать потом свободу со вседозволенностью.
Дремлет старый Гай Аврелий на скрипучей скамье у костра в саду. Понял он давно, что тем и различаются беспредел и свобода, что при первом тебе дозволено делать, что хочешь, а при втором - не делать того, чего не желаешь. Маленький штрих, как царапина - а как меняется суть! Делай, что хочешь - потакай самой низменной гнили своего духа, насилуй, грабь, разрушай, выдумывай себе оправдания. Об этом мечтает раб. Не делай того, чего не желаешь - не работай сверх нужного, не имей нужды лгать, не будь зависим от воли толпы, не живи так, как тебе не по нраву, не бойся ни врага, ни богов - так живет свободный.
- За что же вы, боги, дали мне такую ответственность.? - шепчут старческие губы Гая - Отчего в меня так поверили? Зачем вы поставили меня на тонкой нити рубежа, где схлестнулись насмерть человечность и рабство?
Лишь слабость. Миг досады. Он ушел. Иное уже шепчет Гай Аврелий, открыв глаза:
- Мало! Мало было сделано! Не по силам всех спасти! Не вышло всех отстоять! Не дано должного примера, что сделал бы небесполезной эту борьбу! Кто победил - тот напишет историю и облечется устами потомков в праведность. И назовут они мир его словами: черное - белым, подлое - высоким, грязное - чистым, рабство - святым! Впрочем - пусть. Рабам нужны книжные примеры, чтобы оправдывать себя. Свободный человек и сам сможет понять, где заканчивается человечность. Понять - и вступиться за нее, не выискивая себе оправданий. Пусть лгут - на словах и страницах! Пусть меряются ложью и дерутся за право назвать ее правдой! Им дорога ложь. Человеку нужна правда. И он найдет ее.
И снова не помнит себя, восседая на императорском троне Гай Аврелий Валерий Диоклетиан.
Он был солдатом. Давил калигами жгучие обманом пески Сирии и уподобившихся этим пескам сирийцев. Пил в Египте дурное вино. В Галлии хлебнул собственной крови. Старая галльская друсада гадала тогда легионерам, побираясь на жизнь. Ему сказала:
- Убей кабана - будешь императором.
Многим обещали лживые гадалки все блага мира, выманивая тертые солдатские деньги. И он смеялся, закалывая очередную свинью для походного котла - не стал ли императором?
А потом - взволнованные легионы. Кровь в самом Римском мире. Убийца императора Аррий Апр возжелал быть главой государства. И снова кровь. Кровь старого кабана Аррия на мече Гая Аврелия.
- Убей кабана - будешь императором!
Найти бы ту друсаду. Благодарил бы ее. Или проклял. Но исчезла последняя из сивилл, способных углядеть грядущее. А новый император вступил в права наследника.
Дворцы? Ха! Разорены дворней! Казна? Расхищена! Земли? Одни в непрерывной войне, другие стонут под лихоимством местных правителей, возомнивших себя сатрапами. Падает наземь спившийся и одряхлевший Римский мир. И спешат к нему со всех сторон варвары - сдернуть звонкий кошель да линялую тогу, поглумиться и добыть. Вот он - богатство Диоклетиана. Со всем разобраться надо.
Лишь жена да любимица дочь - поддержка да утешение. Век бы за них Юноне жертвы носил. А они за него по-иному молятся:
- Господь наш Христос, за грехи наши смерть принявший, сбереги отца и мужа, отпусти ему прегрешения. Дай ему хоть на час - покоя. Знаем, что любишь ты его, как и мы. Ибо ты и есть - любовь.
Пробовал сам так молиться. Не пошло. Не солдатской луженой глотке тихо просить. Да и на коленях солдат стоять не станет. Слава Марсу и Квирину, дарующим победы. Сбереги, Юнона, моих жену и дочь.
А вот про Христа слушать занятно. Трещат вечерами яркие язычки светильника, а жена все рассказывает, как ее родителей заезжие апостолы учили. Иногда и дочь подхватится: «не так, мама, сказываешь!» И заспорят. И помирятся. А так - глядел на них, да улыбался.
Знать, нашелся где-то человек, что сам рабства не стерпел, да у других его видеть не пожелал. Да не на бунт народ поднял - старался научить их людьми быть. А его, за его человечность, свои же и на смерть осудили. Жаль. Но не в этом суть. Был такой человек. Это главное. Не одинок Диоклетиан в своем неприятии рабства. Значит будут снова рождаться - человеки. Вот, что действительно важно. Ну, а про искупительную смерть за грехи да воскресение - это уже словесная шелуха. Эллинская софистика да египетский культ возродившегося солнца - вперемешку.
Слушает Диоклетиан, а сам думает. За границу Дуная вторглись языги, карпы и бастарны, много людей побили. Выслать два легиона - отрезать от реки и перебить врага. На Рейне неспокойно, но войско держится. Выслать жалование, новобранцев и награды. Египет волнуется из-за голода. Устроить там бесплатную раздачу зерна - пусть переживут беду. Много расплодилось ростовщиков, а рынок наполнен фальшивой монетой. Изъять повсюду и уничтожить книги об изготовлении благородных металлов. На юге Египта - войска блеммеев. Этих некогда ловить. Выдать им больше блестящих безделушек, пусть думают, что дань получили.
Управился. Окрепла империя. Усмирены приграничные варвары. Без потерь пережит голод в провинциях. Лихоимцы и фальшивомонетчики лишились своих змеиных зубов. Войска славят щедрого владыку. На границе ставится стена, чтобы не тратить напрасно солдатские жизни. А в самом Риме, впервые за много десятилетий, строятся общественные здания. Слава всем богам за помощь.
Нет, не судьба старику помолодеть. Лишь помолодиться случается. Пошатнулся Римский мир сызнова.
Вороны на беду со всех мест слетаются, ждут поживы. Доносы и доклады, черные, будто вороны, слетаются Диоклетиану со всей Империи.
«Императору - слава! В городе Квирина беспокоится народ. Братство торговцев отказывается продавать гражданам хлеб. Более того - они отгоняют людей от прилавков. Хлеб могу купить лишь немногие. Я допросил главу братства - Клавдия Вольска, и я не могу понять - поразили боги его безумием или он подкуплен врагами Рима. Уповаю на мудрость императора и передаю Вольска в его руки».
«Императору - слава! Кузнец Пульхр Луций, всегда снабжавший оружием твои войска, ныне отказался отдавать заказ и заявил, что не будет ничего делать для ромеев. Передаем дело Пульхра в руки императора вместе с судьбой оружия его легионов».
«Вечно сиять божественному императору! Низко склоняюсь перед его величием! Я - всего лишь жалкий червь, но верный слуга Рима, сообщаю, что в городе Ромула творятся ужаснейшие проишествия! Вольноотпущенник Мелетий, некогда славный своим врачеванием, стал отказывать страждущим. На то же он подбил других врачей - Павла из Капуи, выходца из Сирии Шемеша и грека Гиппофонта. Стоны больных потрясают стены вечного Города! Уже померли без помощи врачей на руках повитух две роженицы и отошел еще благородный квирит с коликами! А еще пятеро остались на всю жизнь калеками, ибо помогали им, по отказу врачей, люди, в медицине несведущие! Доношу до слуха божественного императора, что все врачи, как и заводила Мелетий - с недавних пор замечены среди секты поклонников некого Христа. Уповаю на справедливость императора!»
Что за безумие разить людей, как парфянские стрелы? Уже допрошены арестанты - никто не может внятно объяснить своих поступков. Лишь одно у всех общее - и врачи, и глава торгового братства, и кузнец - все они христиане. Как жена и дочь. Но разве отказала бы его жена в куске хлеба голодному? Разве не кинулась бы дочь помогать мучающемуся? Разве кто-то обидел старого кузнеца, что ковал мечи легионам, когда сам император еще носил калиги вместо пурпурной тоги? В чем же подвох?
- Ввести Клавдия Вольска!
Торгаш всегда остается торгашом. Хоть главой его назначь, хоть город дай, хоть имперский трон. Все равно будет искать, что продать и в чем обмануть. Да ухватки остаются прежними - лесть да лебезятничество. Идет Клавдий - улыбка на лице наклеена, голова во все стороны кивает приветливо, а глаза бегают - ищут, что ухватить. Многословные приветствия Диоклетиан отмел взмахом руки. Скрибы зашуршали стилосами, записывая разговор.
- Клавдий Вольск, глава торгового братства. Твои люди отказываются продавать хлеб гражданам Рима, и они ропщут. Разве ты желаешь их гибели? Или кто-то готов заплатить тебе больше за весь твой запас?
- Пусть услышит милость божественного императора - я готов хоть сейчас бесплатно раздать людям весь наш хлеб. Разве за это я должен быть виноватым?
- Хлеб ты продаешь, но теперь - лишь немногим. Чем они лучше других?
- Разве человек не брату своему обязан дать первый кусок? Будь все моими братьями - был бы счастлив раздать все сразу!
- Ты лжешь императору, Клавдий!
- Как бы я посмел? Ведь и в писании моей веры сказано: «приходящий ко мне не будет алкать»! И еще там сказано - «всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога!»
- Отчего тогда голод в Риме?
- Оттого, что Рим погряз в язычестве, мои император. Это кара Бога нашего за прегрешения ромеев.
- А мне кажется, что это от того, что твое братство скупило хлеб у окрестных пахарей, но в Риме отказалось его продавать! Не возомнил ли ты себя божьей карой, Клавдий Вольск?
- Нет, мой император! Я - само смирение, каким велит мне быть Писание моей веры.
- Ты сказал, что раздашь хлеб всем голодным в городе!
- Мой император, наверное, не так меня понял. Я обещал раздать хлеб своим братьям, и мои братья-христиане - сыты. Я обещал раздать хлеб людям, но не скотам, что чтут ложных богов!
- Ты говорил, что в твоем Писании сказано «нет власти не от Бога», приказано быть покорным и смирным. И ты сегодня же распродашь хлеб по старой цене. Ты слышал приказ?
- Мой император, вся власть от Бога, а не от ложных кумиров. А про смирение и покорность я ничего не говорил. Тебе, верно, показалось.
- Тебе показать протокол твоих слов?
- А я их не говорил. И протокол писали руки язычников, готовых во всем оболгать сторонника истиной веры, ибо диавол, враг Христа, взял вас в услужение.
- Разве не в вашем Писании говорится: «да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого»?
- Я счастлив тем, что император читал Писание, и сожалею, что он ошибся - там нет таких слов. Или, быть может, владыка что-то неправильно понял.
- Ты сказал слишком много двуличных слов, Клавдий Вольск. Ты продашь хлеб Риму или предпочтешь конфискацию с изгнанием?
- Вечно жить мудрому императору. Мои собратья скорее сожгут весь хлеб, чем продадут его язычникам.
- Увести.
Лицемер. Двуличная мразь. В нужные моменты - ссылается на свое Писание, а как станет неудобным - выворачивает их трактовку. Готов дать слово и, не моргнув глазом, отказаться от него. Есть ли для него что святое, кроме выгоды? Но где же выгода ему в убытке? Где она в двуличии? Если только двуличие и ложь этот христианин не сделал своей настоящей верой, прикрытой пологом обрядов и фраз из Писания.
- Ввести Мелетия!
Этот мечется. Хватает одежду, мнет и выпускает. Дышит загнанно. А в глазах - самое настоящее исступление. Клавдий был лицемер. Неужели этот - настоящий безумец? Вон, встал, гордый. Слов приветствия императору не говорит. Получил за непочтение древком копья - снова распрямился молча.
- Вольноотпущенник Мелетий, заслуживший своим искусством добрую славу и наживший достойное состояние. Ты знаешь, что по вине тебя и твоих коллег, отказавших в помощи, трое людей умерло, и еще пятеро стали калеками?
- Пусть и они подыхают! - выплюнул слова врач.
- Чем же люди тебя так обидели, Мелетий? Что такого случилось, что и других врачей вовлек ты в свою нелепую месть?
- «Я был слеп, а теперь вижу», как сказано в нашем Писании! Отчего я должен лечить слуг дьявола, что создал вам идолов для поклонения себе? Пусть передохнут, да пойдут к своему рогатому папаше на жаровню!
- Разве твой Христос исцелял лишь своих поклонников? Разве он спрашивал веру, подходя к больным? Вспомни, как исцелил он сына маловера из Капернаума и там же помог бесноватому. Или не исцелял он парализованного иудея в Иерусалиме? Или отказал он язычнице-ханаанянке близ Тира? Или не им исцелились десять прокаженных, девять из которых были иудеями и один - самарянином-язычником? Ведь об этом же писали ваши евангелисты - Иоанн, Марк, Лука, Матфей.
Мелетий упал и забился в судорогах на мраморном полу. Слабые кулачки исступленно колотили мозаику.
- В Писании этого нет!!! Я с детства читал Писание - там нет этих слов!!! А если бы они там были бы - мне они не нужны!!! Но их там нет!!!
- Увести.
Боги, боги... Дурак, несчастный дурак! Потерявший разум в море своего фанатизма... Сколько таких бродит по закоулкам Рима? И глупцы считают их пророками. Беда в том, что из-за его веры погибли люди. Сошел он с ума или нет, но их страданиями он мостил себе дорогу в рай, и делал это сознательно. Или он просто - бесноватый лицемер, который в угоду своему представлению о боге стал ему указывать - дескать, эти твои слова мне подходят, а эти - нет, исправь их немедленно, перечеркни! Уж не возомнил ли Мелетий своего бога - всемогущим рабом? Воистину, новая вера все больше кажется безумием и лицемерием...
- Ввести Пульхра Луция.
Седой кузнец вошел усмехаясь. Он знал себе цену. А еще он знал легионера Гая Аврелия, которому не раз ковал оружие. Легионер сел на трон? Ну, что же - аве, Цезарь, как там твоя подагра?
- Пульхр Луций, бессменный мастер, ковавший победу легионов. Из твоей знаменитой кузницы на двенадцать наковален всегда выходило только лучшее. Скажи, старый друг, отчего ты бросил свое дело? Разве кто-то из солдат обидел тебя? Или мои слуги обманули с выплатой? Отчего ты отказал мои воинам в оружии?
- Ну, так это... Хех! А зачем? Раз такие «победоносные» - справятся и старыми мечами. А я-то посмотрю!
- Пульхр! С тобой-то что случилось? Нормальный же человек был, много лет друг друга знали! Какая зараза размягчила твой мозг? Я тебя как друга, спрашиваю - что произошло?
- Наше вам императору с кисточкой. Да ничего не случилось. Поглядел я на все эти мечи, пилумы, скутумы, да и понял вдруг - а ведь не вы все время побеждали!
- Что ты несешь?
- А вот, глянь! - мозолистая пятерня завернула рукав и взору императора предстала татуированная рыбка - видал? Я, значит, христианин. Вам победу ковал. А зачем правоверующему помогать слугам идольским? Ведь все победы Рима нашими руками созданы.
- Так уж и все?
- А что? Ты языческие времена вспомни! При первых семи царях, когда дьявол глумился знамениями, много ли земли и Рима было? А теперь, когда мир узнал о Боге, глянь - и Африка наша, и Азия наша, и Галлия, и Британия, и Египет, и Ахайя! И Крит - наш! А все почему? Все это христиане для Рима добились! Если бы не мы, так и сидел бы Рим у Средиземного моря, как нищий у лужи!
- И прямо - все легионы были тогда христианскими?
- А как же? Помнишь битву у Граупийских гор?
- О вашей секте тогда и не слышали!
- Зато мы уже были в империи! Значит - это христианская победа!
- Вашим оружием что ли?
- А хоть и нашими молитвами! А если и не молитвами, то все едино - ради нас, избранных, Бог всемогущий даровал Риму победу и новые земли с ней. Все ради вящей славы христиан.
- Победили, значит, те, кто богам служил, а победа христианам принадлежит?
- Ты, язычник, на троне сидишь! Ты, как захочешь, так историю и надиктуешь! Но мы-то знаем, как на самом деле было!
- Увести.
И этот безумен. Вечный грохот кузниц и жар горнил повредили мозг старому другу? Или, все же это не безумие, а простое лицемерие? Спросить бы у кого, что заразнее - первое или второе? Чего больше бояться следует? Надо же... Старый Пульхр, приняв новую веру, так ею гордится, что его гордости нужны чужие победы. «Крит - наш!» Можно подумать, это его дружки тот Крит добыли. Сидели по катакомбам, молились, да собой похвалялись - кто больше крещен. А теперь повылезали - «Крит наш!» Взяли бы сами, так был бы - их. А победы себе приписывать - это навозная доблесть.
Стучат пальцы по подлокотникам трона. У одних на совести - голод и волнения, у других - смерть людей, у третьего... Старый друг Пульхр... Всего лишь глупость, всего лишь невыполненный заказ. Просрочка в снабжении армии - государственная измена. За это Тарпейская скала положена. Можно простить глупость - согласен, глупо казнить за веру - снова согласен, но от безумия этих - гибнут и голодают другие люди. Многим ли императорам прежде приходилось судить за безумие? Или все же - за лицемерие?
- Прости неразумных, муж, ибо они, как дети, - не ведают, что творят! Позволь им вырасти и все понять! - просит жена.
- Пощади глупых, отец! Будь к ним милостив - они тоже люди! Не излечит их наказание! - просит любимая дочь.
Пощадил. Всех отпустить велел. Мыслил: может одумаются? Не одумались.
Первый эдикт – «всем приказывается соблюдать языческие практики неуклонно. Новомодная секта христиан лишается всех гражданских прав в империи. Ни защиты, ни помощи, ни выкупа, ни привилегий, ни наград, ни права их заслужить. Пусть их бог, поощряющий лицемерие и призывающий к преступлениям, сам защищает и наделяет своих поклонников. Языческое государство отказывается нести эту повинность».
Впору смеяться. Красивый жест в духе греческих философов, мечтающих об идеальном мире. О мире, где грозное «ай-яй-яй» низвергает преступника ниц, выбивает из него искренние мольбы о прощении.
Много ли времени прошло? Легли на стол новые доносы, превратившиеся в жалобы. Обесчещенная весталка, обязавшаяся богине хранить священную девственность, свела счеты с жизнью. Сборище разбойников грабило и убивало горожан. Толпа разгромила священный храм Марса, разбила две статуи на площади и осквернила Врата бога Януса похабными надписями. Все преступники пойманы. Все - христиане. Судьи отказывались принимать решения, помня, что император велел отпускать христиан. Покуда дело дошло до дворца - в город ворвались две центурии II Парфянского легиона, которые разгромили тюрьмы и успели выпустить почти всех преступников. Сопротивления при аресте не оказали. Ссылались на приказы офицеров. Те, ожидаемо, оказались, христианами.
Император гневался. Но судье полагается быть беспристрастным, и гнев был заключен в тюрьму духа прежде других преступников.
- Ввести главаря разбойников.
Имен не называлось. Для Диоклетиана все они стали безымянными - едиными в безликости своего лицемерия.
Главарь вошел развязно. Слов приветствия не выкрикивал.
- Ты и твоя шайка ограбили два дома и семерых прохожих. Пятеро из них не пережили этой встречи. И еще одного гражданина вы убили просто так, для развлечения.
- В Писании сказано: «Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их». А уж диаволовых сынков - идолопоклонников, и надо брать - про них нам говорилось. Понял, богохульный ты император?
- Не в вашем ли писании сказано: «не убей, не укради, не возжелай чужого»? Ни их ли вам дал ваш пророк Моисей?
- Не знаю я никакого твоего Моисея. Но ясно вижу - ты богохульствуешь.
- Увести. Привести его семью.
Взглянув на вошедших, император вздрогнул. В глазах женщины и двух дочерей главаря не было страха, не было и огня безумного фанатизма. Ничего в них вообще не было. Будто две стеклянные бусины, пришитые к голове. И пустые наклеенные улыбки на лицах. И тихие голоса с напевными интонациями. Да, приходилось уже видеть таких людей! Так шли под жертвенный нож одурманенные соком белладонны несчастные галлы при своих варварских праздниках. С теми же стеклянными пустыми глазами, с той же улыбкой... На секунду, среди стен дворца вновь окружили Гая Аврелия высокие сосны Роны. Пересилив себя, император обратился к вошедшим:
- Ваш муж и отец грабил и убивал людей. Нам известно, что вы знали об этом и благословляли его на разбой. Не стыдно ли кормиться с ножа убийцы?
- Да-а? - растягивая слова удивилась женщина. Вопрос, похоже, она и не поняла - да! Сла-ава Богу, мы ко-ормились. Муж все-о до-обыва-ал! Почему мы ту-ут? Он же че-естно все за-араба-атывал?
От распевов начинала болеть голова. Пустые глаза просто хотелось вырвать, чтобы заставить эту живую куклу проявить хоть каплю человеческих чувств. Император сдержался. Через него судят боги. Их суд должен быть беспристрастным.
- Твой муж - разбойник.
- Да-а? Наве-ерное, вы оши-иблись. Но ве-едь он нико-ого не уби-ил.
- Он и его дружки убили шесть человек.
- Да-а? Наве-ерное, он за-ащищался-я. Ведь во-округ так мно-ого граби-ителей. Сла-ава Богу, он та-акой сильный...
- Он и был грабителем!
- Да-а? А мы ну-ужды и не ве-едали. Все-о он, тру-уженик, забо-отился. Госпо-оди его сохра-ани!
- Увести. Привести насильника.
Этот жалко бился в руках стражи и кричал навзрыд:
- Вы всегда обрекали нас на мучения! Сколько же в вас ненависти! Отчего вы так ненавидите христиан!?
- Ты и твои дружки изнасиловали весталку - жрицу, принявшую обет хранить девственность во славу богини.
- Разве мы хотим вам вреда?! - кричал безумец, даже не пытаясь ничего услышать - Разве мы ненавидим вас?! А сотни мучеников ныне предстают перед Христом и свидетельствуют против тебя, император!
- Назови же хоть троих своих этих мучеников!
Крикун растерянно замолчал. Кажется, о таком вопросе он никогда и не задумывался, довольствуясь лишь эмоциями, а теперь судорожно вспоминал слухи и проповеди. И все-таки сумел ответить:
- Секст Градивус, легионер, был убит тобой за веру. Пелей из Афин был сварен у тебя в масле за Бога нашего. Деметрий, купец из Остии, скормлен тобою львам.
- Секст Градивус, ветеран и храбрый вояка, выслужил землю и попросил ее для себя в Ахайи, где и живет ныне на Эвбее. Хочешь - взгляни на документ о переводе, хочешь - спроси своих, кто с Эвбеи приехал. Деметрий из Остии - старая сказка. Не было в Остии такого купца. Могли бы сами проверить. Или что-то интереснее выдумать. А Пелей из Афин... Вон он. Помаши узнику, Пелей, я разрешаю! Видишь? Тот самый Пелей по твоему делу скрибой работает. И ведь не скажешь, что я его «в масле сварил» - вон, какой, целехонький и довольный. Все, Пелей, хватит смеяться, займись делом! Ну, а ты..? Что ты теперь скажешь?
- Подлые мучители! За что же вы нас так ненави...
- Увести. Привести их священника.
Бесполезно. Совершенно бесполезно говорить с одуревшими от веры людьми. Где-то в далекой Индии, люди научились делать дурман из мака, который уводил человека в выдуманный мир, но взамен быстро разрушал тело и разум. Быть может, смогут что-то объяснить те, кто рассказывает людям и о вере и трактует Писание?
Пастырь вошел. Толст. Одет не бедно, хотя от катакомб и вина одежда превратилась в грязные тряпки. Идет осанисто и уверенно. Императора, однако, приветствовал.
- Ты - жрец христианской общины?
- Волею Христа, я пасу его овец и окормляю их духовным словом, причащаю хлебом и вином.
- Судя по одежде, за хлеб ты золотом берешь, а вином причащаешься неустанно.
- Бог всем судья. Судить священника может только священник, как рек диакон Павел Сцевола.
- Люди твоей общины грабили и убивали граждан Рима. Несколько из них обесчестили весталку, и она покончила с собой. Ты этому их учил?
- Этого не было. Я четырнадцать лет пасу овец Христовых, и никто из этих ягнят никогда не повышал голоса, не поднимал руки для удара. Твои обвинения ложны, император.
- Вот жалобы ограбленных и родни убитых. Вот свидетельские показания. В соседнем зале лежит тело весталки. Там же убитые. Хочешь на них взглянуть?
- Не имею желания. Как и продолжать спор. Было бы удивительно, если бы язычник сказал хорошее о христианах.
- Увести.
Бесполезно. Снова бесполезно пытаться понять. И снова вопрос - безумие и лицемерие? Ни один врач не в силах постичь мотивы безумца. И лишь лицемер понимает лицемерие. Он же его и принимает. Бывший солдат Гай Аврелий умеет бить только в грудь. Ему не постичь лицемерия и его выгод. А что если христианские общины - это сосуд-кратер, в котором вино безумия и вода лицемерия стали единой смесью, где уже нет одного без другого... В любом случае, осталось допросить лишь за самый тяжелый проступок. От милости богов государство живет, от их гнева - гибнет. Что, как ни погром их храмов и осквернение может вызвать гнев небожителей? Диоклетиан - спросит, боги - осудят.
- Привести погромщиков.
Опустошение тюрьмы солдатами многих преступников увело от суда. Но двум бежать не удалось. Первый - совершенно безликий. Увидишь такого в толпе и не вспомнишь потом. И приведи сто разных человек - на всю сотню чем-то похож будет. А второго удалось даже вспомнить. Кассий Виталий, книжник. Желал превзойти Геродота, часто лез людям на глаза. Но в жалких своих потугах не дорос даже до Марка Немезиана. Настойчивостью в охоте за чужим вниманием он был известен многим. Своими книгами - никому.
- Ты! - обратился император к первому - отчего возжелал ты прогневить богов и гневом их погубить Рим?
- Мы избраны у Бога! А ты со своей блудницей-женой и паскудой-дочерью будешь гореть в аду!
- Зря лаешь, раб. Они христиане, как и ты.
- Они - христианки?! Не смеши меня! - обвиняемый действительно расхохотался и заговорил снова лишь после затрещины стражника - жалкой своей ложью ты ада не избегнешь! Мы у Христа, бога нашего, яблочки вкушать будем, глядя, как тебе да мерзкой твоей семье черти в геенне пятки поджаривают!
- С этим все ясно. Ты! Как тебя? Кассий Виталий? Разве твой труд по истории не снискал заслуженных лавров, что ты, как Герострат, ломаешь и похабишь чужие шедевры?
Напыщенный графоман во время обращения императора сник и побагровел. Диоклетиан отметил, что своими вопросами, похоже, попал в самую суть. Однако, коротышка быстро подобрался и ответил:
- Ты, император, жидопарфянами нанят, чтобы Рим разрушить. Разве это не очевидно?
Допрашивая, Диоклетиану случалось гневаться, поражаться, пугаться, но впервые он растерялся от веры в такую очевидную глупость.
- Ты - дурак?
- Нет, - стушевался Кассий - Я христианин.
- Второй раз спрашиваю: чтобы в христиане попасть - дураком быть обязательно нужно, или там нормальных иногда тоже принимают? Впрочем - увести обоих.
Что нового дали эти допросы? Что ты узнал Гай Аврелий о христианах? Первый - обычный убийца, даже Писания толком не слышавший. Но только поглядите - какое у него чутье на «богохульство»! Небось, дубину свою да нож со Христовым крестом равняет. Можно подумать, что в христианских общинах стали желанны люди, именно с таким «чутьем» и без малейшего разумения. Семья его... Лучше и не вспоминать. До сих пор мороз по коже от пустых глаз да блаженных улыбок. И не люди это уже - оболочки пустые, где только обрывки Писания вертятся. Насильник... Живет в собственном мире, где он герой и мученик, а что в реальности девушку бесчестил - помнит ли сам? Отчего-то кажется, что помнит, что с ясным умом он гнусное дело вершил. А потом в свой мирок убежал и дверку захлопнул. И защищаясь от правды, выдумал мучеников и преследования. Священник... От его лицемерия просто тошнит. Взял за аксиому, что язычники - всегда плохие, а христиане - всегда хорошие. Это выгодно. Это удобно. Всегда свои люди правыми будут. Априори. А то, что девушка мертвая в соседнем зале лежит - и не волнует совсем. Ибо кто против него, такого праведного «причастника» слово скажет - лжец. Первый погромщик - обычная тварь. Мнит себя божьим ангелом, а чужие семьи лает хуже грязного варвара. Кассий? Обычный неудачник, решивший пойти по стопам Герострата. Крушит чужую красоту, чтобы уравнять ее со своей бездарностью. И все это - лица христианства! Легионеры... Их и допрашивать не нужно. Офицеры-христиане отдавали приказы. Это измена.
- Будь мягче, муж мой, сбереги свою душу от гнева! - просит жена.
- Пощади людей, отец! Быть может, волки, став во главе, сбивали овец с пути? - плачет дочь.
И диктует император второй эдикт:
«Разобрать дела священников христиан - от епископов до диаконов. Виновных в грабеже, убийстве, погроме, насилии, либо в подстрекательстве к оным - казнить. Прочих - изгнать за пределы Империи. Всех находящихся в армии христиан лишить званий вне зависимости от прежних заслуг, но со службы не гнать. К прочим христианам проявлять снисхождение».
Разумное решение. Да не запоздало ли оно? Вон, уже гуляет баечка о том, что мол, злой язычник-император победоносного офицера Георгия лютой смертью за веру замучил. С Георгием тогда посмеялись, да до смеха ли теперь? Ведь много ли дуракам для слухов надо? Священников, что к разбою звали, по всей империи всего тридцать казнили, а люди через месяц о трех сотнях судачили. Через год, наверное, про три тысячи сочинят. Может, я и вправду - дурак, раз пытаюсь обращаться с христианами, как с людьми? Ведь, похоже, что на их языке это - слабость, поощрение... Пусть боги даруют мне мудрость избежать больших несчастий моего народа.
А время шло. Доносы, давно ставшие жалобами, превратились в мольбы. Учение мира, посеянное в катакомбы, вырвалось из клоаки волной кровавого безумия. Погромы храмов, осквернения святынь, грабежи и убийства. И снова - изнасилования... Все это - вперемежку с акафистами миру и состраданию, все - с перерывами на молитвы. Судьи, помня о примере императора, закрывают глаза и в немой скорби поднимают руки к богам.
- Ты велел щадить только христиан..! Прочих казнят по закону! - кричал в лицо старый друг Тит. Старый друг Тит еще и плюнул в лицо императору и, оставив пост главы палатинов, ушел в провинцию Мезия, унося под туникой старых домашних богов.
- Преступников казнят за их преступления, а они принимают христианство в тюрьме! Или же их причисляют к христианам уже после смерти! Нас называют убийцами христиан за то, что мы наказываем обычных преступников! - вопил судья-претор.
Дочь плакала. Жена молчала. На них с ненавистью глядели обе стороны. Для своих они были единомышленницами разбойников, для христиан - предательницами, членами семьи язычника.
Выл на разные голоса Рим, тонувший в насилии.
Ужас рождал и мужество, но мужество получалось выродочное. В Никомедии мстители уничтожили христианский храм.
Быть может, это моя жестокость породила в ответ такое насилие? Быть может - стоило бы мягче? Нет, не язычники первыми начинали раздор. И уже была непростительная мягкость. Вспомнить только глаза той мертвой девочки-весталки...И все же... Быть может, вся эта кровь и крики - только роды? Роды нового мира, нового человека, который только увидел свет и машет на него кулачками, не зная, где ждать блага, а где - боли? Нельзя убивать нового человека. Протяну ему в последний раз руку заботы. Новый мир, зачатый Христом из Иудеи неизбежно вырастет в пеленках старого язычества. И вскормленный языческим молоком, он возьмет лучшее от отца и кормилицы. Лишь бы не оказалось, что вместо христова сына, доверчивой груди язычества поднесли чудовище, людоеда. Вздрогнешь поневоле, представляя такой образ: кривоногий урод с подпиленными зубами, одетый в обрывки расшитой материнской рубахи, глумливо кричит слова отцовой молитвы, вкушая плоть ближнего... Потому - последний шанс...
«В великой жалости своего сердца, император дарует амнистию всем изгнанным христианским священникам, если те отбросят мессианские свои замашки, перестанут проповедовать разделение людей и прекратят подстрекать своих последователей к насилию. Император ждет от них шага примирения: пусть прилюдно принесут жертвы богам, доказав тем свое желание жить в мире с людьми других вер и в согласии с Римом».
Дурак! Какой же все-таки дурак! Разве может остановиться дорвавшийся до стола бродяга, покуда не сожрет все? Разве остановится азартный игрок, пока не отдаст последнюю рубаху в ставках? Ты протянул им руку, император, они - плюнули в нее. Злобной нечистью - убивающей, насилующей, крушащей, кишат все города. Учение кроткого нищего целителя из Иудеи поднимает свою голову от корыта с кровью, и что ты видишь? Уродливую кабанью морду в гное и сукровице!
- «Убей кабана - будешь императором».
Соврала, соврала ты, старая друсада. Надо было иначе указать путь: «будешь императором - убей кабана!» Что же, оставшиеся верными войска уже сомкнули стены щитов вокруг притонов и выходов из катакомб. Во всех городах объявлено военное положение. Префекты ждут отмашки. Осталось лишь допросить пойманных главарей. Для очистки совести или для вечного позора. Про Суллу писали: «Был отдан на съедение вшам». Про Диоклетиана впору сказать: «Был отдан на съедение совести».
- Привести главарей.
Ввели. Все шестеро - такие разные. И все шестеро - на одно лицо: все отмечены убийством. Низкий плебей, чьи руки до сих пор в засохшей крови. начитанный сынок патриция, кидавший в толпу деньги с криками - «бей!» Две матроны не из бедных. Да-да... Кто бы подумал, что обеспеченные матери и жены будут не хуже других вдохновлять людей на мясницкое дело, и весьма умело руководить разделкой еще живых людей. Священник. Гордый благородный профиль, прямая спина - он кротко благословлял толпу. И тут же указывал - кого убить, что разгромить. А еще философ. Безобидный киник, довольствовавшийся самым малым, как оказалось, в жажде погромов желал самого большего.
- Вы подстрекали людей убивать своих ближних и громить храмы. Вы учили ненавидеть других, если те предпочитали свою веру вашей. Кротко взывая о защите своих религиозных чувств, вы насыщали эти чувства страданиями людей, виновных лишь в том, что не приняли вашей мерзости. Вы...
- Что, бес?! Крутишься?! То-то! Чуешь ты, диавол, свою погибель! Не устоять тебе, бесу, супротив Божьей силы! - завизжал плебей.
Стражник ударил его древком.
- Христиане - это единственное, что сдерживает вторжение скифов! - кричал тут же сынок патриция - ибо все потакает скифам и их нравам! Скифы отнимают у людей работу! Скифы получают должности! Уберите нас, и вместо Рима встанут скифские юрты!
- Убрать дураков! - распорядился император и обернулся к оставшимся - Вы! Что вы сможете сказать в свое оправдание?
- Рим - новая вавилонская блудница! - зачастил философ - Где милость? Где сострадание? Где стремление к прекрасному? Взгляни сам, как низко пали нравы! Только из катакомб и канализации, из тюрем и тайных собраний льется на Римскую землю призыв к человечности!
- Разве безудержным насилием и своей заносчивостью вы остановите падение нравов? - удивился Диоклетиан - разве этим вы улучшите язычников? В слепоте своей вы лишь уничтожить их стремитесь, и весь Рим говорит в назидание: «не будь таким, как христиане».
- Но в Писании сказано...
- В Писании сказано: «не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы». А еще -»кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». И еще - «а если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших». Увести.
Крики философа стихли за поворотом коридора. Диоклетиан повернулся к женщинам. Обе смотрели на императора злобно.
- Ну, что? Разве не в вашем Писании сказано «не убий»? Или что «возлюби ближнего, как самого себя»? И что же вы богатств своих не раздали, раз в христианство пошли? Ведь разве не Христос сказал «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в царствие Божие»?
- А это он только для своих апостолов сказал! - подбоченилась первая женщина - А нам это - на наше усмотрение, мы-то не апостолы!
- И вообще, - поддержала ее вторая. - все запреты Спасителя важны только если что-то мешает духовно совершенствоваться. Состояние ничуть не мешало нашему духовному росту!
- Оно и видно! - зло ощерился император - Ваши души, похоже, золотом и кровью поливать нужно, чтобы росли! И как только Христос без крови да денег обходился? Увести.
- Сын мой, - вкрадчиво начал священник - Ты цитировал Писание, но его нельзя читать без помощи святых отцов! Иначе можно впасть в диавольский соблазн, как впал сейчас и ты! Лишь святой отец скажет, как следует понимать каждый отрывок! Только имеющий духовный сан укажет тебе, какой отрывок следует понимать буквально, а какой - иносказательно... и какой смысл следует искать в иносказании...
- Иными словами, писание вам нужно, чтобы подтверждать и освящать ваши капризы...
- Покайся, сын мой, ибо грядет Божий суд, а кто его избегнет? Прими нашу веру и Господа нашего Исуса Христа...
- Когда я принял Христа, я понял - он не вашей веры! Увести.
«Казнить»... Губы сводит - не хочу говорить этого слова. Тем более - указуя на целые семьи. Пусть даже там не все шли на разбой, а всего лишь одни крали, другие - дубинки им подавали. Даже там, где просто кормились с разбоя. «Казнить»... Чем тогда я лучше тех, кто до меня носил тогу императора? Всегда верил, что их развратила власть. Сейчас весь народ уже воет: «защити нас от разбоя, смири убийц и насильников, дай без страха утром проснуться!» И я отдаю приказ - «казнить». И руки мои в крови не меньше, чем у других императоров. Был ли другой путь? Видят боги - я искал его, и ценой моего промедления стала новая кровь. Убитые и ограбленные граждане, оскверненные и разрушенные храмы, обесчещенные весталки. Армия полупарализована, пашни заросли бурьяном, а люди боятся выйти из дома. Это расплата за мою слепоту. За попытку увидеть в безумцах и лицемерах, лжецах и разбойниках, насильниках и фанатиках - своих жену и дочь. Как же случилось так, что верующие в одного и того же бога - столь чудовищно разные? Единицы - готовы умереть за честность, бескорыстие, смирение и милосердие. А другие, точно испорченное кривым зеркалом их отражение, мнят себя избранными и готовы защищать это убеждение любым способом - до лжи и убийства.
Сейчас среди крещеной толпы голос праведных утих, и она, как быдло в колизее, кричит - «Крови!» И чтобы Рим не превратился окончательно в бойню, где лицемеры крестятся окровавленными руками, я говорю - «казнить». Остается лишь верить, что, повторись такое в будущем, иной император не будет медлить и не погубит свой народ, стараясь договориться с разбойничающими фанатиками.
Меня назовут «кровавым». Так я войду в историю. Что же, это будет моя цена. Цена спасения сотен тысяч людей. Уже сейчас, когда казнят разбойников, что и не слышали о Христе, про меня говорят - «снова казнил христиан». Так что, в принципе, ничего я не теряю. И мое решение значит лишь то, кому жить с завтрашнего дня - веротерпимым некогда гражданам Рима или кровавым фанатикам из отбросов общества. И я говорю - «казнить»...
***
Маленькое имение - вся твоя нынешняя империя, старик Гай Аврелий, привыкший разговаривать сам с собой. Не хватило тогда сил нести пурпурную тогу. Сказался больным. Отрекся в Никомедии. Оставил себе лишь маленькое имение в Сплите. А чем закончилась та история? Последний эдикт. «Отныне повелеваю, всем принести коллективную жертву богам мира и справедливости, явив тем самым свои убеждения и свою честность. Всем отказавшимся - смерть». Враль раздула цифры. Говорят теперь, что только за три дня было убито семнадцать тысяч христиан. На самом деле - в двадцать раз меньше. А всего, даже если считать обычных преступников, которых молва посмертно крестила, около четырех тысяч... И казнил тогда не кротких человеколюбивых христиан, а опьяневших от крови и безнаказанности разбойников, пусть и принявших Писание. Пусть говорят...
Светлый Феб гонит свою солнечную квадригу за тополя. Уже почти не греет его свет. Скоро оденет варварский свой кафтан и улетит на далекий север - согревать своих вечно счастливых любимцев. А может - уйти вместе с ним?
Преемники трона готовят свои эдикты, и, почуяв перемены, поднимают голову христиане, из тех, что напоказ принесли жертвы. Как всегда - лицемерно. Точат ржавые отцовы ножи, примеряют по руке окровавленные дубины, наспех учатся ненавидеть по Писанию, которое призывает к любви. Рабские души, так и не научившиеся свободе, о которой мечтал их Христос...Они сами видят своего бога либо слепым и трусливым господином, который простит им все, либо всемогущим рабом, готовым и подать требуемое, и разбой освятить. Старые сорняки вырваны. Но новые грозят превзойти предшественников.
Солнечный луч пробился сквозь голые ветви клена и растекся улыбкой по лицу мозаичного Феба.
Ну, что же, раз бог одобряет его, следует решаться. Жена давно в могиле. Дочь, после смерти мужа, надежно спрятана. Ее не найдут. И за ней присматривает старая кормилица, так похожая на мать. А в городе стоит верная ему сотня. Одни - ветераны, с которыми он прошел Галлию, другие - молодежь, чьи родные приняли смерть от христиан. Ушли они из Рима с императором Диоклетианом, пойдут и на край света со стариком Гаем Аврелием. Завтра нужно известить префекта, собрать старый солдатский мешок, а потом - маршем отсюда на север. По весеннему пути журавлей - подальше от чумного трупа империи. А как там сложится - все лучше. Хоть жить среди варваров в почетной простоте, хоть - находить новые земли. А там, глядишь, и найдется счастливый народ, о котором писал Аристей, сын Форонея. Мечты...Но, может быть, именно среди счастливых гипербореев сидят сейчас, по-братски обнявшись, добрые боги - Феб да Христос. Вряд ли их получилось бы увидеть, но все же... Должен же человек верить в хорошее. Гай Аврелий Валерий Диоклетиан верит в хорошую дорогу. И пусть следует править на север. Навсегда пустым останется его гроб в мавзолее, поставленный рядом с саркофагом жены. Зато никогда не будет осквернен его труп бессильными катакомбными мстителями. Уж лучше пустым черепом стать в избе варварского колдуна, чем доставить нелюдям маленькую радость.
Скоро в путь. А покуда - надо зарезать кабана, испросив у богов удачной дороги.
Снова - убить кабана.
Гай Аврелий Валерий, прозванный Диоклетиан - Славящий Бога, смеется. На этот раз - счастливым смехом.
------------------
В качестве наиболее показательных примеров аргументации древних христиан выбраны подлинные фразы их современных единоверцев из числа мирян и духовенства: Натальи Т. (Мга), Анастасии К. (Калининград), Юлии А. (Симферополь), Дмитрия Б. (Ставрополь), Марии Б., Павла Ш. (СПб), Афанасия Р. (Зеленогорск) и мн. др.
