Б-1, Б-2, Б-3…

Карпов Геннадий

Б-1, Б-2, Б-3…

НЕ ЖЕНСКИЙ НЕ РОМАН

Повествование о событиях, частично выдуманных автором, в которых действуют

герои, некоторые из которых – вымышленные.

В день своего полувекового юбилея

Всем пятидесятилетним пацанам

Посвящаю.

Моя история ограничена рамками моей личности

и вряд ли кому-то пригодится.

Мураками Х.

* * *

Познакомились мы с ней через интернет. Женщиной она была необыкновенной.

С тех пор, как появился интернет, я вообще не представляю, как можно знакомиться с женщинами по-другому. В последние годы приличные дамы на лавочках перед подъездами не сидят. А с тех пор, как развёлся со второй женой, я вообще не представляю, как можно жить - и не знакомиться с женщинами? В каждом возрасте есть свои плюсы. Когда тебе около сорока и дети выросли, можно позволить себе то, что раньше слышал только от старших товарищей в курилке. Приходя с работы, включаешь ноутбук, и, налив кофе в кружку, начинаешь общаться. Что приятно – такое общение ни к чему не обязывает. С незнакомкой можно поговорить о таком личном, о чём вживую не расскажешь никогда и никому. Просто потому, что вживую мозг работает на другом уровне. Там нет времени обдумать вопросы и ответы. А тут – пришёл с работы. Дома – никого! Твои носки лежат там же, куда ты бросил их три дня назад. В раковине – замоченная после употребления гречневой каши тарелка. Когда же я её замочил? Раньше, чем бросил под батарею носки? Или позже? Никто твою тарелку за тебя не помыл – и это, конечно, минус, но никто не высказал недовольным тоном за грязную посуду – и это плюс. Победа разведённого мужика над силами природы. И ещё одна победа – общение на сайте знакомств. Впервые туда попав, чувствуешь себя так, словно вошёл в пустой вагон электрички. Сто мест – и все свободны! Хочется везде посидеть, полежать, всё потрогать. Но, приближаясь к пункту своего назначения, ты начинаешь понимать, что все сиденья – одинаково твёрдые. Редко от какого исходит тепло, а в основном - наоборот: ты их греешь своим мягким местом. Нередки надписи: «Тут был такой-то и тогда-то», застолбившие себе эти места на вечные времена, словно поставив тавро на круп объезженной кобылы. Поцарапанные, несвежие, занозистые лавки, которые время от времени покрываются новым лаком, чтоб выглядеть поприличнее. И вот, ты выходишь на своём полустанке в тьму и холод, а временно бывшие твоими сиденья уезжают в какую-то неизвестную даль, и на них уже разлеглись новые мужики, а от тебя в вагоне через пять минут не останется даже запаха.

От первой жены скрывать было почти нечего. Разве что пара девчонок по вызову, пока жил в квартире у родителей, а жена оставалась дома с детьми.

Первая шлюха – это маленький шаг для человечества, но огромный прыжок для примерного семьянина. Заработал немного денег помимо зарплаты, так что семейный бюджет не пострадал. Тем более, что девчонки с Трипперштрассе стоили в те времена за час не дороже трёх литров водки, а два часа с ними проводить – уже не удовольствие, а наказание. Это вроде кареты скорой помощи: больному плохо, и к нему выезжает бригада скорой сексуальной реабилитации. Из лифта выходят и строятся по росту хорошо дрессированные, только что покурившие, плохо причёсанные женщины. Все смотрят в пол или на подружку слева. На клиента – один полусекундный взгляд. Им этого достаточно. И все смеются. Никто не говорит ни слова, но всем смешно! Необыкновенные женщины работают в сфере услуг! Откуда их привёз хмурый сутенёр со шрамом через всю щёку и глазами замороженного судака? Какую юмористическую передачу им показали, прежде чем отвезти к очередному клиенту? Как проверяли на профпригодность? Вообще, женская способность смеяться, если женщин больше, чем одна, меня всегда восхищала и удивляла до глубины.

* * *

Помню случай, когда нас, двух геологов, отправили в совхоз «Восточный» помогать местному населению в тот ответственный момент, когда там планово, но резко, стало прибывать поголовье овец. То есть, в какой-то момент в стадо овец пастухи запускают баранов, и через определённое природой время к этому стаду на месяц прикрепляют пару геологов. «Небось, картошечку-то все тут уважают, когда с сольцой её намять!» - точно подметил Высоцкий. Вот и мы, геологи, помогали работникам совхоза «Восточный» во время окота. Хочешь баранину на новый год по рубль сорок за кило без очереди и талонов? Будь добёр!

Память – вещь забавная. От рыжей дамы с сайта до окота – двадцать семь лет, а всё укладывается в три строки. Мы с Тарантасычем, вторым геологом, ездили помогать пастухам на самую дальнюю кошару. Тарантасыч не пил, не курил, не матерился и не изменял жене. Зато он плавал зимой в Енисее и лазил на кедры за шишками с ловкостью орангутанга. И когда кто-то незнакомый спрашивал: «А почему вы тут кого-то кличете Тарантасычем?», то ему показывали портрет на доске почёта, и тогда незнакомый говорил: «А-а-а, ну тогда поня-а-атно!», хотя объяснить, что же ему стало понятно при виде лысого улыбчивого мужичка без шеи ростом сто шестьдесят и полным ртом железных зубов – он бы вряд ли смог.

С нами в старом «Пазике» каждое утро и каждый вечер туда и оттуда ездили две деревенские девчонки. Одна – так себе, а другая – ничего так себе. Которая «так себе» занималась выниманием трупиков сдохших после родов ягнят из загонов и сниманием с них шкурок. Овца – она и есть овца. Тупое жвачное. Родила, наступила, задавила, затоптала – и дальше жуёт свою траву. Поэтому трупиков хватало. «Так себе» утром проходила по кошаре, словно доктор по палате, делая осмотр больных. Трупики доставала и складывала у входа, а живых малышей подталкивала к их вечно чавкающим матерям и то и дело кричала:

- Вот твой выблядок! Куда ты его, паскуда тупая, толкаешь! Места тебе мало?

С не переживших свою первую ночь, окоченевших и каких-то деревянных с виду ребятишек сдирали шкурки и отправляли на какой-то кожевенный завод. Трупики закапывали за забором. Меня с Тарантасычем возглавлял зоотехник нашей кошары, которого все за глаза называли Овцебыком. Он был отцом той, что «ничего себе», сожителем матери той, что поскромнее лицом, начальником над своим помощником-хакасом, и вообще главным на площади, сопоставимой с Лихтенштейном. Хакасия – огромная территория, и редкий местный бывает за её пределами. Хакас, помощник Овцебыка, всё больше молчал и занимался с утра тем, что обрезал под корень кухонным ножом хвостики выжившим ягнятам, помогал сдирать шкурки с одеревеневших, а потом что-то сыпал зверям в кормушки и вёл какой-то животноводческо-статистический журнал.

И вот как-то раз Овцебык прикололся:

-Вы как обедать захотите – у Дашки моей мясца возьмите да сварите! Свеженькое! Молоденькое!

И лицо в тот момент у него было такое… ну, обычное лицо. То есть, другого лица у него в принципе не было, и тем, какое было, он пользовался не очень разнообразно.

Овцебыком работать – это не юмористом ваньку валять на корпоративе перед столичными снобами. Тут чтобы прожить, не лицом надо кривляться и ерунду болтать, а тяжело работать изо дня в день от рождения до смерти. Потому и шутки у Овцебыка были тяжёлые, как его жизнь. Он не видел другой жизни. Не слышал других шуток. Возможно, это была его единственная шутка. А, возможно, он и не думал шутить, потому как попытка начать шутить после пятидесяти лет работы овцебыком крайне опасна. Можно спровоцировать недопонимание и прослыть на всю деревню. Ведь никто не станет начинать курить в пятьдесят лет! Так же и шутить. Поэтому, когда Овцебык пошевелил своей нижней челюстью, и вслед за этим я услыхал из-под его усов предложение пообедать свежим мясом час назад окоченевшей овечки, то не засмеялся, а задумался. В такие моменты негр в голливудском боевике говорит: «Дай подумать!», а главный герой любого из романов Мураками закуривает дешёвую сигарету от дорогой зажигалки, после чего следует подробное описание клубов дыма, устремляющихся под потолок кафе в районе Сайонара. Мне не так повезло по жизни: я не курил, а как уже сказано выше, вживую умею общаться не так красиво, как в чате. А поскольку в те времена в Хакасии ещё были овцы, но ещё не было чата, то красиво общаться мне только предстояло научиться. Я просто замолчал, уставившись на стол. На столе, за которым обедал Овцебык, стояла открытая банка тушёной свинины и кастрюля варёной картошки. Порезанный крупными неровными кусками лежал свежий белый хлеб. За столом сидели его дочь с подружкой, которая, возможно, тоже была его дочь. Деревня – дело тёмное. Сам стол находился в отдельном от овец помещении, что, вообще то, мало спасало от вони. Мы с Тарантасычем только что привезли в кошару полные сани сена, раструсили его по загонам, подновляя подстилку блеющим животным, накачали воды в водопойку, устали и проголодались, и вдруг нам радушно предложили сожрать любой труп на выбор. Но мы с напарником не успели даже переглянуться. Возможно, переглянувшись, мы бы поняли, что нам довелось увидеть явление природы, по редкости сопоставимое с полным солнечным затмением, и мы бы, толкнув друг друга в бок, усмехнулись и даже, возможно, через какое-то время я бы придумал остроумный ответ. Хотя, прошло четверть века, а ничего остроумного на предложение сожрать окоченевшую овцу мне в голову так и не приходит. Но тут дочь остряка выпучила глаза, выскочила из-за стола, закрыла рот ладонью и опрометью бросилась из-за стола.

«Й-ы-ы-э-э-э». Вот так, без восклицательного знака в конце она блеванула свежесъеденной картошкой точно в промежуток между мной и Тарантасычем и, зацепив нас нижними габаритами, ринулась на улицу. «И-ы-э-э» повторилось ещё трижды.

В тот день я не обедал, а когда вечером за нами пришёл «Пазик» и повёз в совхоз ночевать, подружки всю дорогу хохотали. Помнится, Тарантасыч минут через пятнадцать их непрерывного хохота сказал мне с отеческой заботой в голосе:

-Седушку бы под ними пощупать! Промокла подишты нАсквозь!

Ещё минут через десять водитель заявил, что если эта хуйня за его спиной не прекратится, то девки пойдут домой по степи ногами. Тишина стояла ровно три секунды. Потом та, которая «так себе», поглядела на ту, которая на тот момент была уже «ни то ни сё» – и истерика продолжилась до того момента, пока автобус не остановился около нашей общаги. Необыкновенные существа - девчонки!

* * *

Моя очередная знакомая не смеялась вообще. Даже на сайте знакомств на её страничке всё выглядело предельно конкретно. В графе «Времяпровождение» - лаконичная запись: «Отдых». В графе «Хобби» - «Фотоаппарат «Canon 600D + объектив 50\1,8 фикс (продам только объектив)». Я ещё раз перепроверил. Всё верно: в графе хобби – запись о продаже объектива!

Когда знакомишься с новой дамой на таком сайте, то, в принципе, можно вести себя как поручик Ржевский на балу у Наташи Ростовой. Мол: «Какие у вас замечательные туфли, мадам! Может, поебёмся?» Потому что, выставив тут мордашку на показ, да ещё ответив на первое же твоё незатейливое: «Отлично выглядишь!», дама ясно даёт понять, что шуба у неё есть, в Турции была, голова не болит, а вот в личной жизни – провал за провалом. Или вообще один сплошной провал. В молодости лишь промоина с годами превратилась в овраг, разрушив сначала главный мост, а потом и все объездные дороги. И если когда-то казалось, что от счастья её отделяет расстояние в два плевка и можно оказаться на том краю, прыгнув даже без разбега, то теперь край пропасти слабо виднелся в дымке, застилающей горизонт. Уже все ногти ободрала, колени сбила, а вылезти, преодолеть, перелететь пока не удалось. И с каждым разом прыти меньше, и уже не до прогулок при Луне, и когда-то хотелось, чтобы был красавец на «Джипе», а потом уже сойдёт и лысенький, и без «Джипа», да лишь бы не пил, а потом – лишь бы много этой дряни не пил, да лишь бы из дома не нёс. И планка опускается всё ниже и ниже, до уровня личной самооценки, ну может ещё на сантиметрик, на миллиметрик, после чего тратиться на косметику и покупать себе дорогое бельё становится бессмысленно. По инерции, конечно, можно ещё сесть на диету, побегать по утрам, сходить к парикмахеру и каждый вечер твердить мантру о том, что надежда не умирает. Можно, конечно, рублей за сто попробовать поднять анкету. Потом за полтинник обвести её жирной кружевной рамкой и, подавив самолюбие, можно даже сказать – втоптав в грязь девичью гордость! - указать желаемый возраст партнёра только «От», не указывая конкретную цифру в графе «До», но только лишь с тем, чтобы убедиться: картошку осенью вновь придётся копать вдвоём с мамой. И что самое страшное – ходить на даче в резиновых сапогах и телогрейке становится всё удобнее, вместо диско начинаешь прислушиваться к старинному русскому романсу, и на какой полке валяются туфли на шпильках – сразу и не вспомнишь.

Эти персонажи настолько одинаковы и многочисленны, желания их настолько прозрачны, записи на личных страницах так убийственно скучны и бесперспективны, что твоё мужское желание уже неотличимо от желания помочь каждой хоть чем-то, а иногда сменяется брезгливостью. « Подарю любовь и счастье!» «Мечтаю встретить половинку!» «Любите меня такой, какая я есть! Тогда получите то, о чём мечтали!» «Надеюсь встретить того, кто сможет оценить богатство души!» «Сохранила капельку тепла для того, кто способен полюбить!»

В такие моменты смотришь на носки под батареей, на дорожку, протоптанную в пыли от дивана до холодильника и туалета, выпиваешь из горла бутылку холодного пива, и накатывает иногда тоска, а иногда такое, что после прочтения твоего откровенного мнения на тему счастья, любви и половинки тебя загоняют в чёрный список и жалуются модератору. Хотя находятся и такие, которые переводят пошлости в шутки и начинают выпытывать подробности о твоих квадратных метрах, лошадиных силах и рублях, делая вид, словно мой выпад про то, что половинки бывают только у жопы, не читали. А злость на себя и на них всё сильнее, и выливается в горло второе пиво, и пошла писать губерния уже на исконно русском. И ни в чём не повинная по крайней мере передо мной тётка на том конце провода с горечью понимает, что и этот сайт – не решение её жизненных проблем, а все мужики – точно негодяи! Ведь не зря подруга предостерегала выставлять тут то старое фото в купальнике! Да, она знала, что немного не модель, или что двое детей для не растратившей любовь женщины – многовато, но не думала, что всё так плохо. Ведь она целый месяц сидела на кефире с огурцами, прежде чем упасть на турецком берегу и заплатить за дурацкую фотосессию целых десять баксов! Лучше бы ела свою любимую пиццу! Все мучения напрасны, её достоинства вновь не оценили.

Поэтому запись о продаже объектива вселяла надежду на что-то новенькое.

* * *

Переписка наша была короткой, словно бой на рапирах, и заставила поулыбаться в предчувствии.

-У меня тоже есть фотоаппарат. Тоже «Canon». Недавно купил. Почём отдаёшь объектив?

-Приходи к памятнику Матросова завтра в шесть! Номер телефона – такой-то. Кидай свой!

Я кинул ей свой номер и внимательно всмотрелся в мутное фото. Снято явно не на «Canon». Что-то рыжее на фоне чего-то синего. «Canon» так не снимает даже без объектива. Про «Canon- ы» на тот момент я знал если не всё, то очень много.

Назавтра в шесть я стоял у памятника герою. Опознавательный знак в виде фотоаппарата висел у меня на плече. Ничего рыжего в поле зрения не попадалось. В шесть двадцать пять, когда я уже собрался уходить, брякнула эсэмэска: «Подходи к «Пикре». Я тут гуляю с собакой».

Шесть остановок до пивзавода я проехал на автобусе. На улице стоял июль, асфальт медленно плавился, по небу уже неделю ползали опасные тучи, где-то далеко погромыхивало, но вместо дождя стояла стопроцентная влажность. Народ обливался потом, стоял в очередях за квасом и мороженым и ходил в минимальном количестве одежды. Внутри меня тоже собиралась буря и проскальзывали молнии. Ещё из автобуса я увидел, как сидящая на газоне рядом с табличкой «Не ходить! Посажено!» здоровенная деваха с кипой рыжих волос до поясницы кидает мячик, а какая-то пятнистая обезьяна прыгает за ним в высокую траву. Это была она. Я сразу окрестил её как Б-52. От американского бомбардировщика она отличалась лишь тем, что у неё звёздно-полосатый флаг был на животе, а не на хвосте. Белой резинкой забранные ярко-рыжие волосы издалека можно было принять за хвост любимой кобылы маршала Будённого.

Вообще, у меня есть привычка присваивать знакомым женщинам цифры. Первая жена отпечаталась в моей памяти как Б-3, вторая – как Б-9. Потом в цифрах я запутался и стал вводить буквы. Не только Б, то есть - бывшая, а какие на ум приходили. И вместо номеров по порядку тоже стал лепить любые. И пришёл к выводу, что за двадцать подбитых баб надо присваивать звание героя и бесплатно возить на трамвае. Дело это тяжёлое, опасное и, видимо, безнадёжное: орудие у тебя одно, калибр – не ахти какой, времени на перезаряжание с годами требуется всё больше, а враги только прибывают.

Б-52 сидела на одеяле, расстеленном на траве. Рядом лежали сумочка и фотоаппарат.

-Привет! – сообщил я ей. - Я – Гена. Как оно в целом?

Не глядя на меня, она вновь и вновь кидала собаке мячик, а та, как заведённая, раз за разом притаскивала его обратно, выискивая в пыльной траве околозаводского скверика.

-Хорошо! – через три броска ответила она.

Потом глянула на мои сандалии. От них её взгляд недобро проскользил вверх по шортам и майке и остановился на тёмных очках.

-Хорошо – это твоё имя? – без эмоций в голосе спросил я.

-Ты на сайте был? Читал? Очки бы хоть снял для приличия!

Она отвернулась, тяжело вздохнула, покачала рыжей копной и не очень тихо произнесла:

-Кошмар какой-то!

После её «кошмара» шавка внезапно выплюнула мячик, недружелюбно посмотрела на меня своими глазками-бусинками и зарычала. Рыжая удивлённо посмотрела на своё сокровище, потом вновь перевела взгляд на мои сандалии и процедила со сталью в голосе:

-Впервые вижу, чтобы моя Маргоша рычала на кого-нибудь. Видимо, ты плохой человек!

Бури и молнии внутри меня грозили пробиться наружу. От того, чтобы тут же не попрощаться, меня сдерживало два обстоятельства: во-первых, дома делать совершенно нечего. С живыми людьми я долго не общался, а любое общение, даже с палачом на эшафоте – это шаг в развитии. Моё развитие остановилось два месяца назад, когда я среди ночи собрал сумку и ушёл от К-2.

* * *

Наш роман с К-2 продолжался ровно сутки. Женщиной она оказалась совершенно необыкновенной. Она была эсперантистка. Познакомились, назначили встречу как в кино: под часами. Потом сходили на первомайскую демонстрацию, покричали «Мир, труд, секс». Посмеялись, выпили, поговорили. Потом – в парк, потом – в кафе, потом поехали к ней домой и долго смотрели кино. Кино она зарядила какое-то многосерийное, про своих коллег-эсперантистов времён гражданской войны, и когда оно кончилось, то автобусы уже не ходили, а про такси мы, словно сговорившись, даже не вспомнили.

-Ну, раз автобусы уже не ходят – ночую у тебя! – нагло заявил я.

-Ну, раз уж всё так внезапно случилось – ночуй! – горько вздохнула она.

У неё оказалась прилично волосатая вокруг сосков грудь, что меня крайне озадачило, так как раздевал я её в темноте и сначала на ощупь не понял юмора. Внизу живота тоже волос оказалось столько, что можно было сдавать в театр на парик для Мери Попинс. Плюс, а вернее – минус - в её однокомнатной квартирке из мебели насчитывались только небольшой стол, узенькая продавленная койка, комод, крохотная плитка с одной конфоркой и радио. На стене в красном углу – чёрно-белый портрет основателя эсперанто Людвига Заменгофа в рамке под стеклом. Стопка зеленоватых журналов на тарабарском языке: вроде все буквы знакомые, а смысла – никакого! Не было даже телевизора, поэтому фильм пришлось смотреть на моём ноутбуке, который я предусмотрительно прихватил на свиданку. Бедный старый «Acer»! Где он только ни был и свидетелем чего только ни оказывался!

Она сказала, что все заработанные оптовой продажей пуговиц и другой фурнитуры деньги тратит на взносы в клуб эсперанто и поездки за границу к знакомым эсперантистам по обмену опытом. Эсперантисты – это, как она пояснила, государство без границ, так что, предварительно списавшись, приезжают в какую-нибудь Норвегию или Италию и живут не в гостиницах, а в квартирах братьев по языку. Я сразу попросил принять меня в члены, но получил категорический отказ: в эсперантисты вступить нынче оказалось сложнее, чем в ВКПб перед войной. Организация эта – закрытая, и кого попало (Она подчеркнула это: кого попало!) туда не возьмут. Ей постоянно звонили, но она либо не брала трубку, либо односложно отвечала: «Я занята, перезвоните позже!» - и быстро давала отбой. Сколько она получила за один день эсэмэсок – я сбился со счёта.

Интересоваться у подруги – кто и с какой целью ей пишет и звонит? – лично я считаю бессмысленной тратой времени и нервов. Если захочет обмануть – обманет всё едино! В этом я окончательно убедился, когда Н-1, сидя на мне верхом, растрёпанная и уже дважды довольная, на удивление спокойным голосом просила подозрительного мужа не звонить ей каждые десять минут, а то она не успевает конспектировать лекцию по психологии. Все мои подруги в женатом и полуженатом прошлом были забиты в мобильный телефон как разные Толики, Пети, Экспресс-такси и чисто для прикола - Банк Народного Доверия, что до поры до времени помогало водить вторую жену и подружек за носы, но не спасало в итоге от развода или разрыва. Муж, подозревающий жену в измене, не более чем смешон и годится лишь в персонажи средневековой площадной пьесы в стиле «Ночей Декамерона». Жить с человеком можно только в случае стопроцентного доверия. Не бывает доверия на девяносто пять или пятьдесят процентов. Оно или есть – и тогда это семья, или его нет, и тогда это пародия на семью, и путь такой паре – снова в ЗАГС, но уже не в пятницу, а во вторник.

Но морально доконал меня в ту ночь её кот. Оказалось, что своего кота К-2 назвала Валентином в честь любимого мужчины, который не так давно его ей подарил, а сам уехал в Боснию обмениваться опытом к одной тамошней эсперантистке, и пропал. Говорят, обмен прошёл успешно, он жив и счастлив. А раз мужчина бросил женщину и счастлив, то это – непорядок, и брошенный организм требует замести на нём следы мерзавца. Роль дворника отводилась мне. Так что Валентин как таковой у моей К-2 есть, но некоторые важные детали после посещения ветеринара отсутствуют. Выпив немного лишнего, она долго рассказывала мне про того, кого не в силах забыть, и что в её планах на ближайший отпуск – поездка в Боснию в качестве снега на голову. Выпив после явно лишнего ещё граммов сто, она по секрету сообщила, что в её мыслях – только он и та, из-за которой она готова возненавидеть Боснию, эсперанто и самого Заменгофа. Каждую ночь мысленно она разбивает им головы молотком, трупы сжигает в машине, а потом сама кидается с обрыва. Рассказывала она без слёз и истерики, с отрешённым видом приговорённого к казни. Лишь язык слегка заплетался. Описывая кровавые подробности, она играла желваками и непроизвольно делала соответствующие рассказу движения руками, и мне хотелось отодвинуться подальше, но не позволяла ширина кровати. Через каждые полчаса она отвлекалась от темы, внимательно смотрела мне в глаза, трясла головой, наливала в рюмки коньяк и на закуску впивалась мне в губы.

-Возьми меня! – то ли просила, то ли приказывала она.

Поняв ситуацию, решив, что шансов одолеть вислоухого кота у меня мало, а друга - эсперантиста – вообще нет, ощутив себя тут пожизненно третьим номером, да ещё и соучастником двойного убийства, осуществлённого с особой жестокостью, я дождался, пока моя лохматая отправилась в очередной раз в ванну смывать с себя следы то ли мои, то ли его, оделся, быстренько допил из горла остатки второй бутылки коньяка «Дербент», пнул кота, захлопнул за собой дверь, сел в такси и через полчаса уже спал дома. Точно помню одно: коньяк был настоящий. С тех пор такого я уже не пил. Пошла сплошная подделка из технического спирта и луковой шелухи, и я перешёл на пиво.

* * *

Исходя из вышесказанного, мой мозг требовал поговорить с новым человеком. Хотя бы поговорить! Общаясь с разными «Ягодками», «Кисками», «Лапками» и другими обитателями паноптикума одиноких кроватей, учишься с одного взгляда просекать ситуацию и выбирать линию поведения. Об искусстве общения, обольщения и просто разговора написаны сотни книг, но понимание сути проблемы приходит только с опытом, который, как известно, сын очень трудных ошибок, множества конфузов и пары синяков. С одного взгляда нужно понять – кто перед тобой, чего от тебя хотят и какое последует продолжение. Стоит тратить на божью тварь время и деньги или достаточно просто взять по пиву и по шашлыку, поговорить о столь важных вещах, как погода и нравы нынешней молодёжи, пожелать удачи и забыть как страшный сон? Выходя из автобуса, я, конечно, не знал наверняка – кто передо мной и что от меня хотят, но что за этим не последует романтическая линия – уже было понятно. При взгляде на такой объект не шевелится нигде и ничего, и сразу представляешь её за завтраком на кухне в своей гостинке, видишь себя, не позавтракавшего, убегающего на работу, как на праздник. Всё-таки для меня в женщине первична внешность. А у рыжей я сразу увидел не внешность, а габариты, эту самую внешность затмевающие.

Во-вторых, и это главное, мне хотелось примерить объектив. На моём фотоаппарате стоял объектив совершенно другой конструкции, с переменным фокусом и маленькой светосилой. Я давно планировал покупку новой стекляшки (Купил фотоаппарат – готовь деньги!), и конечно, прежде чем тратить пятнадцать штук, стоило поюзать похожую вещицу. Поэтому я остался стоять на месте, хотя очков не снял и уже задушил собачку и прибил рыжий скальп над своим вигвамом. Уловив нелюбовь собаки, во мне вновь всплыла та трагическая история. Если бы не собака – я бы, возможно, не убил человека и жил бы сейчас совсем не так, как живу. Странная, жестокая, длинная история.

Маленькая насекомая сучка тридцати сантиметров в холке если подпрыгнет, какой-то лысой разновидности, вся в мыле, с завидным азартом в очередной раз сбегала за мячиком и села перед хозяйкой, тяжело дыша. Её язык свисал из слюнявой пасти в половину её роста. На меня она больше не рычала и вообще вела себя так, словно на планете существовали только она, мячик и шесть пудов живого веса, замотанного в американский флаг.

-Её зовут Марго, - не поворачиваясь ко мне произнесла рыжая. - Очень умная. Умнее любого мужика. Катышки из пупа жрать не станет! Порода во всём. Она мне обошлась в тридцатник. Тех, кто таких же за штуку на рынке берёт, ждёт глубокое разочарование. Они теряют интерес к мячику уже через десять минут. А эта будет таскать мячик, сколько ни кидай! Рождена чтобы исполнять команды. Мне только такие нравятся. Мы с ней тренируемся каждый день. В четверг ходили на соревнования. Первое место без вопросов. Мешок корма и медаль – как с куста. А ей только год! Ты моя умница!

Она вновь кинула мячик в траву. Марго полетела в заросли и через пять секунд притащила хозяйке обслюнявленную резинку.

У меня в голове разом возникло большое количество вопросов, но я прокрутил возможные ответы и счёл за благо промолчать. Ситуация уже была понятна, забивать эфир ненужными спорами с ненужным человеком смысла я не видел. Одинокая с собакой - это уже диагноз, даже если никогда не читал «Даму с собачкой» Чехова. Женщина – сознательно или нет - выбрала имитацию вместо жизни. Я тут же увидел себя выгуливающим свору сявок с медалями на шеях в пять утра под снегом и дождём. Ей ещё год! Раньше я сдохну, чем она! Там – Валентин, тут – Марго. Интересно, в честь кого она - Марго? Булгаковская Маргарита? Маргаритки на лесной поляне? Маргарин кулинарный? Нет, увольте! Перед глазами у меня уже прочно стояла железная тарелка супа с длинными рыжими волосами и катышками из пупа.

-Я в породах собак не очень разбираюсь, но мне кажется, что это не лайка. Она не лает, а рычит. Рычалка? – сделав бровки домиком поинтересовался я. – Представляю, как носятся по мячики те, что стоят сотку!

-Пошли, погуляем! – скомандовала вместо ответа рыжая то ли мне, то ли собаке, встала, аккуратно свернула покрывало, на котором сидела и протянула мне свой кофр с надписью «Canon»: -Понеси! У меня сумка и так тяжёлая! Ну, рассказывай! Где работаешь? Где живёшь? У тебя дома ванная есть?

Я повесил на левое плечо второй фотоаппарат, она взяла меня под руку и потащила вдоль по улице. Собачонка бежала ровно у её правой ноги, словно на коротком поводке.

-У меня дома даже туалет есть! – удачно, как мне показалось, пошутил я.

По её лбу прокатился шторм морщинок и отрицательных эмоций.

-Туалет! Меня! Не! Интересует! Я тебя по-русски спросила: ты живёшь один? У тебя ванная есть?

Мы неторопясь шли по тротуару. Вечерело, хотя зной всем давал понять, что и ночью он нас от своего присутствия не избавит. Слева через дорогу тянулось унылое гетто пятиэтажек завода медпрепаратов, справа ярким пятном выделялось здание новой гостиницы. Четыре этажа стекла и разноцветных стен.

-Почти в каждом номере была! – рыжая кивнула головой на гостиницу. – Ты только не подумай про меня ничего плохого! У меня там подруга подрабатывает. Иногда захожу поболтать. Она однажды к негру там пришла. Тот как балду свою вывалил – подруга развернулась – и бежать! Ни за какие деньги не согласилась. У меня, говорит, там места нету столько.

Она замолчала, и метров двести мы прошли, думая каждый о своём. Интересная подробность из жизни незнакомки! С наскока и не поймёшь, чем поинтересоваться: то ли дальнейшим развитием ситуации, то ли количеством места у самого рассказчика? Наконец, я решил, что молчание означает мою очередь поделиться пикантными подробностями или хотя бы по порядку ответить на поставленные вопросы.

-Ванная у меня есть. Сто семьдесят сантиметров длиной. Глубину точно не скажу. Примерно вот по сюда, - я чиркнул пальцем по ноге немного ниже шортов, - живу один. Гостинка. Большая. Почти сорок метров. Санузел совмещённый. На полу преимущественно кафель. Хата внутри без стен. Типа студия. Два окна. Первый этаж, но высоко. Ты – профессиональный фотограф или так, любитель?

Дураку было ясно, что «Canon» 600 – это коробка для лохов, а никакая не профессиональная камера. Его любимая цель – пирамиды Египта и пьяные морды туристов на тайском или турецком пляже. («Это я в Анталье. Это я в Паттайе. Или наоборот. Не помню. Кадрики нерезкие получились, зато купальник хорошо видно. Фотик новый купила перед поездкой. А там инструкция длинная какая-то! И кнопок, кнопок! Пока ещё не разобралась». Тьфу! Изобретатель фотоаппарата застрелился бы, увидев, какие кадры делают его детищем! Щёлкали бы на мобилу!) Я спросил это лишь затем, чтобы упасть в её глазах ещё ниже и, соответственно, расстаться как можно быстрее и безболезненнее. Сразу после того, как сделаю пару кадров с её объективом.

-Ванна сто семьдесят? Студия сорок метров? Уау! У меня тоже гостинка. Восемнадцать метров. Мыться можно, но только стоя. Я так давно не плавала в ванне!

Я понял, что план с самоуничижением не удался. Стрелок стрелял не в ту мишень. Думал прикинуться дурачком, но эта проблема волновала собеседницу, как оказалось, не сильно. Видимо, надо было рассказать про автоматические настройки выдержки и диафрагмы, регулировку вспышки по задней шторке и съёмку в формате «RAW», а потом изобразить горе и поведать, что ванна в коммуналке – это роскошь, и мыться приходиться исключительно после того, как вечно пьяный сосед искупает в общей лоханке свою лишаивую болонку. Что ни говори, а разговорный жанр – не самая сильная моя сторона. Интересные идеи безнадёжно запаздывают к речевому информатору. И теперь я пожинал плоды.

Она плотнее взяла меня под руку, сбавила шаг, и очень душевно, или, я бы даже сказал - задушевно, с придыханием, сказала мне прямо в ухо:

-Гена, я обожаю принимать ванну, когда она длиной - сто семьдесят!

Думаю, ляпни я, что у меня дома стоит двухметровая джакузи – она дала бы мне прямо на газоне! Какие воспоминания или несбывшиеся грёзы ассоциировались у неё с большой ванной – не знаю.

Сначала я посмотрел на неё просто внимательно. Потом - с точки зрения мужчины. Ещё раз представил её за завтраком, в ванной, в постели. В постели так. Потом этак. И отбросил эту глупую мысль. Постельный вариант можно было не рассматривать даже в качестве гипотезы. Ростом она была почти с меня, при этом типичной мясомолочной конструкции, с мощной грудью, широкими плечами и кормой, почти без талии. Возможно, в раннем детстве она пыталась похудеть, но потом пошла в секцию толкания ядра и подала в этом виде спорта большие надежды. Поэтому рядом с ней в постели хорошо бы смотрелся тот негр из гостиницы, но никак не я. Моих тактико-технических характеристик хватило бы только на то, чтобы Б-52 прогрел моторы и приготовился взлететь. Но говорить в лицо женщине «Нет!» нельзя ни при каких обстоятельствах! Об этом можно написать завтра в почту или отправить что-нибудь витиеватое эсэмэской. Мол - будем надеяться на лучшее, а там поглядим, за какую тучу сядет наше солнце и поищем тот зонт, с помощью которого можно всё уладить!

-Да, ванна у меня – хоть на лодке плавай. Сто семьдесят - туда, потом сто семьдесят – обратно. Красота! У тебя есть лодка? Или – не всё сразу? Сначала – фотоаппарат, потом – вёсла, потом – лодка, парус… А почему объектив продавать надумала?

У меня уже начинался процесс бесконтрольного трёпа, неизбежно предшествующий любому расставанию. Детей с ней мне точно не крестить!

-Я уже всё продаю. И фотоаппарат, и объектив. И ноутбук. Скоро куплю новые. Пойдём к фонтану! Марго там попьёт и отдохнёт, а ты нас с ней сфотографируешь!

У фонтана мы нашли свободную скамью. Рыжая несколько раз зачерпнула ладошкой воду из фонтана и дала собаке попить. Потом достала из сумки бутылку минералки и два стаканчика. Мы тоже глотнули. Я взял её камеру и осмотрел. Ясно, что только вчера из магазина. Установил режим серийной съёмки, дождался, пока Марго рванёт в очередной раз за мячиком и нажал на спуск. Застучал затвор. Пока пёсик перепрыгивал через бордюр, я сделал пять довольно чётких кадров и начал рассматривать их на экране камеры. Качество снимков мне понравилось, хотя объектив на ощупь казался каким-то игрушечным. В нём не хватало солидности. Пластмасса преобладала над металлом, что-то внутри слегка люфтило. Не покидало ощущение одноразовости.

-Я чё-то не поняла! – подала голос рыжая. – Ты же сейчас сделал несколько снимков? Мне в магазине сказали, что затвор фотоаппарата рассчитан на какое-то определённое количество кадров. Кажется на тысячу.

-Тысяч на сто – сто пятьдесят! – поправил я.

-Ты уже вместо одного кадра сделал десять! Ты свой аппарат так же гробишь, или раз не своё, то и не жалко? Нафиг мне столько одинаковых собак?

Она смотрела мне в глаза, чуть сощурившись, словно прицеливаясь. Думаю, после толкания ядра её перевели в секцию вольной борьбы.

-Я просто проверил, как работает аппарат. Вообще, быстро движущиеся объекты обычно так и фотографируют. Потом из пяти кадров выбираешь один, остальные стираешь. Важен не затвор! Важен снимок! Работает всё отлично. Так что объектив я, скорее всего, возьму. Хотя странно: зачем продавать вещь, если только что её купил?

Я старался говорить спокойно, выбрав самый успокаивающий тон из всех, мне подвластных. Так я разговаривал однажды с младшей дочей, когда ей было годика три, в тот момент, когда её чуть не прищемило дверями автобуса на выходе, и ребёнок решал: заплакать или нет.

Прищур несколько сгладился. Дама просканировала мой череп, отвернулась, кинула в сто первый раз мячик и сказала в сторону:

-Я его не покупала. Я организовала частное предприятие по туристическому сопровождению иностранцев в нашем городе. Мне выдали безналичную ссуду на фотоаппаратуру. Мне вообще-то было по барабану – что покупать. Взяла первое что под руку попалось, лишь бы эту сотню обналичить. Теперь надо всё срочно продать, а контору закрыть. Я через неделю на Кипр лечу, бабки нужны до зарезу.

-А разве за такие дела статья не предусмотрена? – удивлённо спросил я, но тут у неё зазвонил телефон.

С кем-то коротко вполголоса поговорив про билеты и визу, она сунула мне в руку свой мобильник:

-Подержи! Пойду в фонтан залезу. Один телефон там уже утонул. Марго! Пойдём питиньки!

Я кинул её телефон в свою барсетку и ещё покрутил объектив. Нет, всё не моё. Женщина не моя. Собака - уж тем более. И даже объектив какой-то ненастоящий. Тем более, что недавно пошла новая линейка с диафрагмой 1,4. Они, черти серые, пока что дорогие, но что попало хватать – не в моих правилах. Да и выручать такую диво-продавщицу не хотелось уже из вредности.

Смышлёная собачка подскочила к хозяйке. Рыжая нагло перелезла через край, зашла в воду по колено, побрызгала собаке, пару минут помедитировала в прохладной воде под завистливыми взглядами более скромных, умирающих от духоты горожан, потом, нагнав волну, мощно выбралась из фонтана на сушу и приказала:

-Пошли! Марго пора отдыхать, у неё режим. Объектив отдам за пять. Сам аппарат – за двадцать. Раз ты фотографируешь, значит есть кому предложить! Втюхай кому-нибудь за двадцать две, пару штук кинешь себе на карман! Есть ещё ноутбук «Apple». Белый. Тонкий. Брала за семьдесят. Отдаю за полсотни. Я его даже не открывала. Вот мой дом. Надумаешь чего – пиши. Только думай быстрее, я тугодумов не люблю. И про ванну не забудь! Кстати, говорю тебе по секрету: секс на этом сайте у меня был всего один раз. Да! Сними нас вдвоём с Марго!

Я оценил откровенность как попытку комплимента и снял пару банальных кадров дамы с собачкой. Но потом пёсик по команде встал на задние лапки и замер. Ракурс мне показался интересным, и я сделал единственный за вечер приличный снимок: Марго крупным планом стоит на задних лапах перед одной ногой хозяйки, преданно глядя куда-то выше ноги. Второй человеческой ноги не видно. Этакий экстракт собачьей преданности.

Мы расстались перед её подъездом. Дом, что интересно, стоял рядом с тем, в котором обитала К-2. Старые убогие правобережные гостинки, где половина жилья сдаётся в аренду студентам и нерусским, а во второй половине доживает алкашня. Я обещал подумать про покупку всего, что у неё есть, про ванну, и скинуть вечером результат.

Приехав домой, я залез под душ, потом выпил зелёного чаю, нашёл в своих контактах «Рыжая с сайта» и отправил смс: «Внезапно приехала сестра. Заняла ванну и все деньги. Так что пока всё откладывается. Удачно съездить на Кипр!»

В барсетке загремела какая-то пошлятина, и я с удивлением извлёк на свет божий чужой мобильник. Открыл новое сообщение. Прочитал свою смс. Поинтересовался именем отправителя: «Чмо из чата 4». Сразу вспомнилась детская песенка: четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж. Любопытство одолело, и я открыл её «Контакты»: «Чмо» начинались с цифры один и заканчивались цифрой шестнадцать. Я немного не дотянул до бронзы. Четвёртное место – это, конечно, тоже почёт и уважение, но мне почему-то стало не столько смешно, сколько грустно. Ну что за жизнь нынче пошла! Жизнь пошла до предела!

Выкидывать или присваивать чужую мобилу мне показалось неприличным. Я стёр с её телефона свою смс, включил ноутбук и залез в чат. Моя знакомая была уже в эфире. «Интересно, - подумал я, - со сколькими мужиками разом она в данный момент общается?»

«Твой телефон остался у меня в сумке», - сообщил я ей. «Привези завтра туда же в пять!» - последовал лаконичный ответ. «Кинь мне фото там где собака и твоя нога!» - попросил я. Удивительно, но через пять минут ко мне прилетело именно то, что надо, и я почти час обрабатывал снимок на «Photoshop-е». При этом внимательно изучил ногу, собаку и качество работы объектива, прислушался к внутренним ощущениям и окончательно понял: ничего из того что вижу - не хочу. А при виде собаки опять всплыла в памяти давняя история с огромным псом и литовцем. Хотя казалось бы – ничего общего.

На другой день я встал в десять. Стояло безоблачное воскресное утро. Вчерашние чёрные тучи за ночь куда-то попрятались, но, судя по духоте, сидели в засаде где-то неподалёку. До пяти делать было решительно нечего. Я выпил кофе, включил телевизор и снова завалился на диван. Если какое-то дело начинается не с утра – ничем хорошим закончиться оно не может. Это знал Наполеон, а теперь знаю и я.

Пару раз звонил чужой телефон, но я даже не стал смотреть в его сторону. Всё, что касалось хозяйки этого аппарата, мне уже было категорически неинтересно. Пара смс прилетели и мне. Первая – от банка с напоминанием о сроках погашения кредита. Кредит я платил за фотоаппарат «Canon»-5D, который купил ради Р-7. Потому что женщиной она была необыкновенной.

* * *

Познакомились мы с ней там же, где и всегда. Настроение в тот вечер у меня было хуже чем обычно. Снова разругался с Т-9, ничего интересного не получилось с Е-1, на дворе начиналась осень, и все отрицательные флюиды Марса обрушились на мою гостинку. Сначала я несколько дней пил. Началось всё как обычно: шашлык на даче у друга, неспешные разговоры о жизни, переходящие в споры о политике. Много мяса и море красного вина. На другой день, чтобы не давил сушняк, берёшь литр лёгкого пива в полной уверенности, что для счастья этого тебе будет вполне достаточно. И за последующие три дня выпиваешь полванны всякой дряни, причём почти без закуски.

После запоя, как обычно, на меня напали жор и хандра о потраченных впустую рублях и днях. На работе тоже всё шло как-то не так, как хотелось бы, и в этот тяжёлый момент я встретил её. Он выставила своё фото за рабочим столом. Сзади – стеллажи с какими-то однотипными папками, на переднем плане на половину кадра – монитор. Снимок явно сделан любителем. Никакого понятия о композиции и освещении. Странное, какое-то пластмассовое лицо не без приятностей. Возраст не указан. Ещё одно её фото в каком-то казённом коридоре с множеством дверей и протёртым линолеумом. Казённый и наряд: чёрный низ, белый верх. Возраст и тут совершенно не определялся. Я закинул стандартное «Отлично выглядишь!», и только тут разглядел, что она живёт в другом городе в пятистах километрах от меня. Поэтому очень удивился, когда получил в ответ что-то типа «Спасибо. Ты тоже. И не скажешь, что тебе сорок три». Последовала пара дней переписки ни о чём. О погоде, о детях, о работе. Потом она зачем-то поинтересовалась: правда ли слово «Воскресенье» по-японски звучит «Нетуёби»? Я в своё время много читал о Японии, но дни недели изучить как-то не пришлось. Я тут же залез в «Яндекс» и узнал, что все дни по-японски звучат не очень благозвучно: туёби, нетуёби, переёби, недоёби… Сообщил об этом ей и заверил, что знал это всю жизнь, потому что в прошлой жизни был самураем и кончил тем, что в конце пятнадцатого века мне отрубили голову катаной. (Это мне по звёздам и планетам вычислила Т-9, которая была гороскоповым маньяком. Она узнала, что у меня в детстве часто болело горло и доказала как трижды три, что умер я в прошлый раз через усекновение по шее, а в следующей жизни буду кошкой и потрачу всю заработанную нынче карму.) После этого она нарисовала мне кучу смайликов и написала, что со смеху чуть не подавилась орехами. После этого наше общение стало регулярным. Я бросил общаться с тремя другими дамами, с которыми у меня шла вялотекущая переписка. Ни я их особо не заинтересовал, ни они меня. Уже идя домой с работы, я думал, как буду приветствовать свою далёкую, что интересного напишу. Хотя рассказывал в основном я, а она лишь задавала вопросы. Про себя лишь сообщила, что у неё взрослая дочь, живут в своём доме, работает на крупном заводе. Есть машина. Скоро собирается в отпуск. На мой дежурный вопрос – куда-то собираешься съездить или проведёшь его на грядках? – она ответила уклончиво. От такого общения моя хандра только усиливалась. Стало понятно, что женщина – умная, красивая, а значит – повезло опять кому-то, но не мне. Но к Т-9 возвращаться я пока не хотел.

Я и так входил в эту женщину четырежды, и наши отношения стали напоминать плохой сериал. Когда у меня появлялась другая – я её бросал. Потом другая испарялась, и мы снова жили с полгода. Через полгода меня охватывало огромное желание её задушить, а она всё жиже заваривала мне воскресный кофе, и я сбегал. Находил другую – и вскоре начинал изменять ей с Т-9. В итоге из девяти с лишним лет, что мы друг друга знали, общих у нас насчитывалось года два или чуть больше. Я возвращался к ней, как в надёжную гавань, а она говорила мне, что я - засранец. Я соглашался, и она шла на кухню готовить мой любимый салат из кальмаров с огурцами и сетовала, что я сильно похудел, а она - наоборот.

Но нынче я был увлечён загадочной дамой с юга края, хотя перспектив в развитии отношений не видел. Но тут я купил полотенце! Шёл с работы домой, зашёл в магазин и вдруг узнал в продавщице даму, с которой общался в чате какое-то время назад. Она для меня была не Б, не М, никто вообще, и вживую мы разговаривали впервые. Милая толстушка без комплексов и предрассудков, идеальная жена и мать, от бессмысленной улыбки которой вкупе с болтовнёй по телефону с подружками я бы повесился на пятый день совместной жизни. Поэтому мы поговорили семь минут на ни к чему не обязывающие темы, и она, как истинный продавец, поимела с меня всё, что смогла: продала мне огромное махровое красное полотенце с золотистой вышитой пятиконечной звездой посередине. Ни дать ни взять – знамя полка.

Выйдя вечером в эфир, я перебросился парой дежурных слов с далёкой Р-7. Говорить было особо не о чем. Я выпил пива. И чтобы хоть как-то продолжить разговор, написал, что купил полотенце. Она вяло поинтересовалась – зачем да какое? И тут я, никак под воздействием алкоголя, возьми и ляпни: это полотенце я купил тебе! Чтоб было в чём из моей ванны выйти, когда приедешь ко мне в отпуск. Реакция оказалась совершенно непредсказуемой, если не сказать – неадекватной. Что тут началось!

* * *

Я встал с дивана, заварил пачку «Роллтона» и уставился в окно. До пяти оставалась ещё уйма времени. Чем дольше живёшь, тем больше времени проводишь не составляя планы, а предаваясь воспоминаниям. Из моего окна виднелась половина церкви. Когда я заезжал в эту квартиру, церковь была видна целиком, и я порадовался, что хоть первый этаж, а есть какой-никакой вид из окна. Я не то чтобы истинный христианин, но крещёный и ношу на шее не самый маленький серебряный крест. Дом стоял высоко, окна первого этажа возвышались над тротуаром метра на три – ниже подо мной в полуподвале находился какой-то то ли офис то ли склад. Но через два года на свободные прогалины налетели бульдозеры и сваебойки, грузовики привезли бетонные плиты и нерусских строителей, и между мной и церковью начал расти дом. Половину храма уже скрывала красная кирпичная стена с плакатом «Продам долевое». Судя по скорости строительства, любоваться золочёной луковкой мне оставалось ещё месяца три – четыре. Я смотрел на храм, и до меня доносился колокольный звон, перебиваемый шумом стройки и рёвом двигателя подъехавшего мусоровоза. Какофония звуков большого города. Винегрет из тел, желаний, чувств, домов, собак, крыс, интересов, светофоров и машин. Как в этом месиве можно понять и разобраться – кто тебе дорог и близок по духу, если взамен церкви появляется плакат «Продам долевое»? Как найти того, кому можно доверять? С кем можно хотя бы просто выпить и поговорить, если даже родной отец брал по рублю за то, что подвозил меня на своей машине до института? Чем больше людей вокруг, тем сложнее выбор. Вот, я сейчас убиваю время и жду, когда можно будет вернуть чужой телефон чужому человеку. И времени свободного – вагон, и можно пол помыть, и грушу побить, и почитать, но я просто лежу на диване или смотрю в окно и зачем-то вспоминаю Р-7. Мою несбывшуюся надежду на счастье.

* * *

«Наконец-то! Я думала, ты так и не осмелишься это сказать! Какой же ты у меня скромный! У меня начинается отпуск через неделю. Я обязательно приеду и примерю твоё полотенце!»

Хорошо, что я сидел! Умывшись холодной водой, я причесал мысли и начал задавать более конкретные вопросы, а она стала отвечать на них более обстоятельно. И чем больше я про неё узнавал, тем больше недоумевал: на кой я ей сплющился? На вопрос – на чём она сюда поедет? - она написала, что у неё внедорожник «Lexus». На вопрос – а кем же она тогда работает? На заводе что – зарплаты выросли? – последовал ответ: работает заведующим юридическим отделом металлургического гиганта. Я набил в «Яндексе» этот завод, почитал, закрыл и почувствовал, что я чего-то не понимаю. Пока я размышлял о коварстве женской натуры и вспоминал о своём горьком опыте с Б-4 и Н-1, она скинула несколько своих фото с пояснениями: это я в Праге, это – в Мадриде, это – в Венеции. Отпуск я обычно провожу в Европе. Это мой дом. Это моя коллекция старинных часов с кукушками. Одних? к сожалению нет^ отправила на реставрацию в Германию. Это моя машина. Это машина дочери. Это я в бане. Сфотала себя через зеркало. Специально для тебя. Никак не решалась отправить. Сколько лет ты бы мне дал?

С последнего фото на меня смотрели две такие дыньки, еле сдерживаемые каким-то мизерным прозрачным лифчиком, который она носила классе в седьмом, что я весь обратился в член. Ниже дынек шла точёная фигура гимнастки в стрингах, а выше – опять какое-то восковое неживое лицо.

Я честно написал, что при таких данных она одним движением руки получит любого мужика на выбор, поэтому не совсем понимаю, зачем ей ехать полтысячи вёрст к небогатому немолодому дядьке со скверным характером, у которого даже машины нет. А лет ей, судя по фото, двадцать пять, но, зная, что дочери уже двадцать, думаю, что все двадцать восемь. После некоторого молчания мне прилетел ответ: «Зачем мне мужик с деньгами, если денег у меня самой достаточно? Мне нужен настоящий мужик, а не деньги. У меня всё в жизни было. Не было только настоящего мужика. Хочу в крепкие мозолистые руки! Как увидела твою ухмылку – сразу поняла, чего мне в жизни не хватало. Я тебе скинула своё фото без одежды. Пожалуйста, скинь и ты - своё».

Тут меня окончательно заклинило. Я думал день, после чего пошёл в магазин и купил в кредит дорогущий «Canon» 5D. На тот момент у меня был старенький суперзум «Konika-Мinolta», которого мне хватало по самые уши. Но вдруг ко мне действительно приедет красавица – миллионерша? И чем мне её удивить? Постельные утехи, как показала практика, приедаются и становятся обыденностью уже через месяц. Своего зоопарка у меня нет. Равно как самолёта с яхтой. Должно же быть у меня что-то, что приподнимало бы меня над всем, что она когда-то видела. Над теми, кто её фотографировал, танцевал и ужинал до меня. Планка оказалась задрана до небес! Я должен быть хоть в чём-то, но лучше! Тем более, что фотография – одно из моих любимых увлечений с детства, и на хорошие зеркалки я давно поглядывал и облизывался, да не находилось повода купить. Те портреты и пейзажи, что она мне кидала, никуда не годились. Фото Златы Праги на мыльницу – это такое же кощунство, как почтовая марка с картиной Сурикова «Утро стрелецкой казни». То же с её портретами: такие сиськи – а резкости нет! Поэтому я заплатил в магазине пятьдесят процентов заоблачной цены наличными, а остальное взял на два года в кредит. В тот же день сфотографировался через зеркало. В шортах и футболке. Я и так-то фото с собой - любимым терпеть не могу, а уж видеть себя голого со стороны – увольте! Отправил ей, извинился за переизбыток одежды и получил ответ: « Я залезу тебе под майку сразу в коридоре, ещё не заходя в комнату. Обожаю, когда у мужика такие бицепцы!» Да, гон делал своё дело: глядя вечером по цифровому плееру Куросаву или Феллини, я по два часа без перерыва махал гантелями, попивая зелёный чай, потея и проклиная дни, потраченные на последний запой.

* * *

В четыре я вышел из дома и поехал к памятнику Матросову. Плавились остатки прошлогоднего асфальта, дымились остовы автомобилей, очереди толстожопых гипертоников и прединфарктников выстроились перед аптеками и регистратурами. Скорая работала на пределе, лёгкое пиво в магазинах расхватывалось, не успевая охлаждаться в холодильниках, настроенных на максимальный дубак. Чёрные тучи выбрались из нор и вновь с утробным урчанием наползали на сибирский Иершалаим.

Б-52 сидела около памятника на скамеечке. Она была одета в лёгкое белое свободное платье до колен. Глаза прятались за тёмными очками «а-ля стрекоза». Разлетевшаяся копна рыжих волос полностью закрывала спину. На фоне белой ткани её густющая грива казалась сделанной из горящих углей.

Я буркнул что-то приветственное, отдал ей телефон и сел рядом. Она взяла свой потёртый «Samsung» и стала задумчиво крутить его, зажав между большим и указательным пальцами. Через пару минут я понял, что пауза затянулась не спроста и посмотрел на неё. Из-под очков текли показательные слёзы.

-Да, Матросова мне тоже жаль! Классный, говорят, был парень! – небрежно произнёс я, стараясь не лезть лишний раз в чужую душу, дабы не напачкать там, да и самому не испачкаться.

А сам подумал, что «Чмо из чата» с первого по третий номер нынче, видимо, сорвались с крючка. Интересно: во сколько у неё встреча с номером пять?

Она молча просмотрела список пропущенных звонков, осушила реки на щеках и вдруг гнусаво спросила:

-Куда ты меня нынче поведёшь?

«На расстрел!» - так и просилось в ответ, но я, подумав, решил проявить больше человеколюбия. К тому же передо мной вставал извечный вопрос не в меру свободного мужчины: как убить очередной воскресный вечер? Сидеть дома, вперившись в телевизор и заливая в себя по литру пива в час? Или заливать те же литры в кафе на набережной? В той легкомысленной обстановке, когда солнечный свет гаснет, ветер приносит от ближайшей шашлычной запах если не счастья, то его эквивалента. И, сидя на берегу Енисея под навесом в ожидании порции свинины с картошкой из тандыра, ты выпиваешь стакан ледяного «Невского», и с голодухи в голове сразу становится туманно, а шашлык всё не несут и не несут, и ты берёшь второй стакан, и вдруг ловишь на себе взгляд какой-то незнакомки, которая тоже пьёт пиво одна. И создаётся ложное ощущение, что всё в твоей жизни ещё может измениться в лучшую сторону, и что деньги есть, и внешность для сорока лет вполне так ничего, особенно если бросить пить пиво и немного покачаться, и здоровье ещё позволяет ощутить полноту жизни. Но тут к незнакомке подсаживается какой-то пузатый бобик, и она почему-то этому факту начинается дико радоваться. Или это вовсе была не незнакомка, а так - мираж, видение, отблеск фары в дрожащей енисейской воде? И ты в который раз съедаешь свой шашлык в одиночестве, и уже становится прохладно и малолюдно, а самое главное – понятно, что пора домой, потому что завтра в восемь надо быть на работе. Ты берёшь такси, выходишь за сто метров до своего подъезда, заходишь в знакомый круглосуточный магазинчик и берёшь напоследок ещё бутылку «Девятки», хотя понимаешь, что это уже - точно лишнее, и завтра с утра будет тяжело просыпаться и на ватных ногах плестись на работу. Но какое имеет значение понятие «Завтра», если на душе погано именно сейчас. Если до боли не хочется отпускать от себя очередное воскресенье, так и не принёсшее ничего, кроме разочарования.

-Я в этом районе не местный. Это ты в каждом номере была. Знаю пару приличных заведений, но все они на том берегу. Хочешь – поехали в… ну скажем…

Когда женщина плачет, я не могу её убить. Рука не поднимается. А вот как перестанет – пожалуйста. Вот и теперь я совершенно честно взялся перебирать в голове список не самых дорогих забегаловок.

-Мы пойдём в «Розу ветров»! – перебила она мои измышления. - Тут недалеко. Я там бываю по воскресеньям. Там хороший зелёный чай. Настоящий китайский. И вообще чайная карта богатая и официантки разъёбистые. Терпеть не могу тормозов! С сегодняшнего дня я пью один чай! Вчера посмотрела на себя со стороны. На тех твоих снимках. Кошмар! Корова натуральная! Больше в жизни не съем ни одного мороженого! Бегать буду по утрам!

Тут до меня долетели алкогольные испарения, и я понял, что моя подруга изрядно навеселе. Хотя выражение «навеселе» вряд ли подходит к рыдающей на скамейке даме юных тридцати двух годиков.

-В розу так в розу! – согласился я. – Кстати, а где твой самосёр?

Шутить с женщинами вообще опасно. Их юмор кардинально отличается от мужского. Нехватка эрудиции с лихвой компенсируется избытком эмоций, поэтому прежде чем процитировать даме, к примеру:

Не всё так плохо в этом мире,

Хотя и грош ему цена,

Покуда есть на свете гири

И виден уровень говна!

- Не забудьте невзначай добавить, что это написал Галич о ленинградской канализации.

И тогда она спокойно кивнёт: мол – а я это давно знала! И не станет весь вечер прищуривать лобик, бросать на вас подозрительные взгляды, оглядывать свою юбку и думать - на что это он, охальник, тут намекнул? Шутить же с плачущими, а, значит, неподготовленными к юмору женщинами – опасно вдвойне. Мне следовало бы об этом помнить!

Б-52 секунду думала над «самосёром», потом вдруг подскочила и заорала мне в макушку:

-Не смей так называть мою собаку! Не смей! Не смей!

Я успел отпрыгнуть в сторону, поэтому её кулак лишь шаркнул мне по плечу. Я приготовился дорого отдать свою жизнь и встал в боевую стойку, набычив голову и прикрыв правым кулаком челюсть, но тут силы покинули истеричку и она шлёпнулась на скамейку так, что ближайшая сейсмостанция в подвале СНИИГГиМСа на проспекте Мира, думаю, зафиксировала толчок силой в два с половиной балла.

Истерички способны на многое. Выпившие истерички способны на всё. Я это знал по своей Б-3, то есть первой жене. Первые пять лет совместной жизни, когда она выпивала – а это случалось редко, только по праздникам, - мне нравилась её томность и неспособность к какому-либо сопротивлению. После третьего бокала вина она была согласна на всё и везде. Это заводило и разнообразило. Со временем мы с Б-3 стали подкрашивать алкоголем нашу совместную жизнь всё чаще. Душа хотела праздника, поэтому в праздник превращалась любая подходящая суббота. Это уже не так нравилось, но вошло в привычку. По первости праздника хотела только моя душа, а её - лишь слегка присоединялась, но спустя какое-то время я с ужасом понял, что бутылку «Портвейна» мы уже честно делим пополам и пьём зараз по полстакана без закуски. Когда она однажды закатила пьяную истерику по поводу того, что праворукие боксёры не могут отправить соперника в нокаут ударом левой – я понял, что с алкоголем пора заканчивать. Видимо, спокойная семейная жизнь – не для меня. Спокойствие вкупе с наличием достаточного количества денег для нас с женой обернулось пьянками, доходившими до ругани, а позже - и до мордобоя. Праздник затянулся. После очередного такого брудершафта она подала на меня в суд. Дело ничем не закончилось, но это стало последней каплей, и мы развелись. Свою трёхкомнатную квартиру я оставил ей с детьми. Взамен она со своей матерью насобирали мне приличную сумму денег. Я добавил сколько не хватало и купил себе гостинку в новом кирпичном доме. И почти в сорок лет начал жить заново, имея лишь одеяло, чайник, фотоаппарат и ноутбук. Дочери остались с матерью, друзья в большинстве поразъехались кто - за границу, кто – на севера, а один даже внезапно помер. Я долго и мучительно привыкал к одиночеству. Через неудачные попытки жениться, влюбиться, спиться, вернуться обратно в семью и повеситься. Но привык - таки, и отвыкнуть обратно уже вряд ли смогу. Слишком дорогим оказался курс немолодого бойца. С тех пор я знаю, что спокойная семейная жизнь для меня равносильна самоубийству и что мне нужно состояние вечного гона, чтобы держать себя в узде. Видимо, это тот самый ветер, против которого лично мне ссать бесполезно. Мой идеал – это волк, которого кормят только ноги и который умирает на бегу. Отсутствие денег – лучший способ бросить пить и похудеть! Спокойствие духа и гарантия безопасности во все времена были только в нищете! А поскольку я переехал в новую пустую квартиру, то денег на алкоголь, естественно, не было: мне пришлось начинать с голых стен, на которых не стояло даже приборов отопления и дверей в туалет! И пить я почти бросил. Но с тех пор опасаюсь истеричных выпивших женщин, тем более таких габаритов.

* * *

Немного потрясся загривком, рыжая подняла голову, достала косметичку и стала приводить себя в порядок. Работы в этом плане оказалось навалом, и у меня ноги затекли стоять. Сесть рядом я не рискнул, хотя и руки от челюсти убрал за спину.

-Я так и знала, что тебе за восемьдесят! – внезапно громко проговорила она непонятно в связи с чем, решительно встала и добавила: - Ну! Мы в «Розу» идём или нет?

До кафе мы дошли молча. Спустившись по ступенькам в полуподвал, она уверенно повела меня вглубь полумрака. Мы уселись в самом углу, огороженные от людей высокими спинками мягких диванов. Работал кондиционер, из динамиков негромко играл джаз. Атмосфера располагала к блядству, а мне хотелось лишь выпить чаю после уличной жары. Старею! Мы пришли сюда явно неспроста, а я вновь изображал полное непонимание женских флюидов.

Рыжая пошарила глазами по столу и сказала:

-Странно! Куда звоночки-то делись? Орать им каждый раз теперь что ли?

Подошедшая через минуту официантка объяснила, что звоночки убрали по приказу директора и она очень извиняется за причинённые этим неудобства.

Рыжая готова была снова закипеть, но пара, видимо, уже не хватило. Она просто заказала чай с каким-то хитрым названием, в состав которого входило ингредиентов больше, чем в украинском борще. Вскоре нам принесли литровый прозрачный заварник, в котором на наших глазах происходило таинство заваривания божественного напитка. Листики и ягодки самых разных цветов и размеров беспрерывно сновали в кипятке вверх и вниз, словно глотали у поверхности воздуха, чтобы нырнуть поглубже. Постепенно броуновское движение стало замедляться, чаинки образовали на дне толстый буро-зелёный слой, зато прозрачная вода окрасилась в изумрудно-бирюзовые цвета. Я всегда любил смотреть на превращение обычной воды в чай или кофе. Особенно хорошо за этим наблюдать сквозь прозрачную посуду. Поэтому, когда процесс в чайнике, наконец, замедлился, я поднял голову и натолкнулся на взгляд человека, который нашёл в лесу огромный гриб, срезал – и увидел внутри червя.

-Смешно? Это для тебя – смешно? Или тебе смешно, что я плачу? Почему ты всё время улыбаешься? Может, ты всё-таки нальёшь своей даме чай? Кого ты там увидел? Своё отражение? Зеркала дома нет? Я тебе принесла, между прочим, объектив!

Я налил чай себе и ей. Ах, объектив! С Р-7 мне было хорошо и без объектива.

* * *

Она приехала через неделю на своём «Lexus-е». Пока ехала - звонила каждые сто километров.

-Да не звони ты за рулём! – говорил я ей. – Трасса сложная, по горам. Приедешь – позвонишь! Я выйду и встречу. Район новый, ты не найдёшь мой подъезд. Тут даже местные таксисты теряются.

-Я не могу не звонить! – слышалось в ответ. – И я не разобьюсь. Во-первых, я за рулём с института. Езжу с закрытыми глазами, все категории открыты. Могу ездить хоть на «Камазе» с прицепом. А во-вторых – я не умру, пока не увижу тебя. И твою квартиру я обязательно найду сама!

Три с лишним часа я просидел как на иголках. Вся моя фантазия заканчивалась на том моменте, как она переступит порог. Что будет дальше – я не мог представить даже примерно. И когда снова зазвонил телефон, мой пульс подпрыгнул так, что поплыло в глазах.

-Чёрт! – сказала она абсолютно спокойно. – Ты был прав! Дом твой нашла, а вот куда дальше идти – не знаю. Это не дом, а целый город! Я поставила машину на парковку, обошла всё на три раза и сейчас стою дура дурой под вывеской «Товары для малышей».

-Стой на месте! Я буду через минуту! – крикнул я в трубу, впрыгнул в тапки и за секунду добежал до дальнего угла дома.

Подошёл к женщине со знакомым силуэтом и сказал:

-Привет!

-Привет! – ответила она и виновато улыбнулась улыбкой стареющей кинозвезды. – Всё о чём я сейчас тебя прошу – дай мне пятнадцать минут на то, чтобы принять ванну! Дорога оказалась очень длинной. Четыре часа в тапок давила. Устала как савраска.

Она приехала в простеньком сером трикотажном спортивном костюме, серой кепке и серых кроссовках. Я взял её огромную серую сумку и повёл домой. Она шла рядом широкой походкой от бедра, покорно вручив мне свою руку. Через пять метров я поставил сумку на землю, повернул её к себе и глянул в лицо. Она не отвела взгляд, спокойно посмотрела мне в правый глаз, потом - в левый, и сказала:

-Это я. Да. Приехала надолго. Навсегда.

Она была старше своих фотографий лет на двадцать. То есть лет ей было примерно как мне. Небольшая раскосость глаз наводила на мысль о пластике. Ничего воскового. Морщинки на шее. Худая, высокая. С такой грудью, что хоть монету клади - не упадёт. Слегка избыточный загар свидетельствовал о расово-финансовом превосходстве. Только тут до меня дошло, что «Photoshop-ом» обрабатывать портреты умею не я один. Она, видимо, прочитав мои мысли, сказала:

-Старее, чем на сайте? Я не хочу стареть. Боюсь. Борюсь с этим всеми средствами. Глупо. Знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Есть такая компьютерная программа специальная. Чтоб лица на снимках делать моложе. Не помню как она называется. Очень простая. Там только три какие-то кнопочки и один бегунок. Я его всегда ставлю на максимум, когда свои портреты обрабатываю. Если у тебя будут проблемы – я уеду, не переживай!

-Не говори ерунду! – я поднял сумку и снова взял её за руку. – У тебя пятнадцать минут на всё про всё. Время пошло. Раз ты приехала навсегда, то у нас впереди всего лишь вечность. Нельзя терять ни минуты!

Наша вечность продлилась ровно две недели.

* * *

Б-52 быстро выпила первую чашку чая и скривила такое лицо, что мне вновь захотелось прижаться к канатам и уйти в глухую оборону.

-Ёптвоюмать! Где звонок? На Кипре в любой сраной забегаловке на каждом столе - звонки. Я что – сама должна чай в кружки наливать? Кошмар! У них работа – клиентам чай наливать, а они сидят там, музыку слушают! Дармоеды!

Я поспешил налить ей чай, набрался храбрости и сказал:

-Ты знаешь, сегодня я пока не готов этот объектив у тебя купить. В инете на аукционе нашёл ещё пару предложений. Сначала хотел бы их глянуть. Лишних денег нет, а объектив – это такая вещь, что сама понимаешь… так что как-то…

-Я знаю, какие там предложения! - она вновь отреагировала не так, как я ожидал. Сухо, деловито, со знанием дела. – Одно мясо. Кухарки невыездные. На что рассчитывали? Что если их в двадцать замуж не взяли, то возьмут в тридцать? Как будто непонятно, что мужики там не жён ищут, а бабу на одну ночь. При этом ещё чтоб самому не платить, да ещё и выпить и пожрать перед этим самым нахаляву!

Услышав такое, я сразу вспомнил свой давний разговор с С-4 и вновь рискнул улыбнуться. И что у меня за дурацкая привычка – улыбаться, когда кто-то плачет!

* * *

Пару лет назад мы с С-4 так же сидели в кафе, только на набережной, пили пиво, ели шашлык, и она, тихонько вылив в свою кружку с «Балтикой - семёркой» шкалик водки, жаловалась на нравы современных мужиков практически теми же выражениями:

-Мужика сама найди, домой его на такси привези, накорми, напои, сама об него трахнись, а он будет потом лежать полночи к тебе спиной, футбол смотреть! А утром – поминай как звали! Уж перед ним и так расстелишься, и этак – бесполезно! Ты вот скажи мне, только честно, паря: чё вам всем от меня надо? Как на духу!

У С-4 не было ни одной пяди во лбу. Даже её страницу на сайте знакомств, как оказалось, создала ей её мать, потому что её вечная двоечница - дочь в слове «Хуй» делала пять ошибок. Она торговала обоями на базаре и хамила всем и каждому при первой же возможности. Хамство было её хобби. Любимым занятием после еды. Единственная шутка на все случаи жизни – «Нахаляву только уксус!» Ещё запомнился перл про охотника, разом убившего одного зайца. Находиться с ней в общественном месте больше пяти минут не краснея не смог бы даже людоед. Но тут – не поспоришь. Единственно в чём она ошиблась – я не люблю футбол, поэтому смотрел бокс, а наутро выпил кофе со свежей булочкой и пообещал заехать вечером. Еду до сих пор. Дела, дорогая! Дела! С-4 мне оказалась интересна только потому, что когда после шашлыка и пива с водкой я пьяно обнял её у парапета - мои пальцы за её спиной кое-как сошлись. И вдруг стало щёкотно: а каково с такой в постели?

Сразу вспомнился анекдот про то, что вам всё худеньких да молоденьких подавай, а нас, толстых да старых, кто трахать должен? Где-то в глубине я внезапно осознал острое чувство ответственности за старых и толстых, и в этот вечер рискнул исполнить свой долг перед ними. Ещё в памяти всплыл случай, когда приятели пригласили такую немалых габаритов даму в баню одну на четверых, выпили ящик пива, сколько-то водки, но это не помогло. Мужики за тридцать лет каждому сидели в напряге как школяры и кивали друг на друга: «Давай ты первый! А чё я-то? Давай ты! Ну, тогда ещё вздрогнем!» Девушка весь вечер плавала в бассейне в гордом одиночестве и обиженно кричала: «Ну, мальчики! Вы там скоро! Я уже скучаю!», под конец покрыла всех по матушке и уехала домой нецелованная.

Настроение в тот момент у меня было игриво-сексуальное. Может, Венера стояла в Раке, может – повлияло полнолуние. Я прилично выпил и проделал, так сказать, следственный эксперимент с целью расширения границ жизненного опыта. С тех пор, если на сайте я натыкаюсь на надпись «Пышечка», или «Любителю женских форм», или просто на сухое: 28-160-78, то бегу мимо закрыв глаза, оглашая окрестности криками ужаса. Были, старики рассказывают, любители пригласить даму в лес на шашлык, там снять с неё трусы - и вот тебе готовая двухместная палатка. Но лично я таких не встречал.

* * *

-Не всё так безнадёжно, как ты описываешь! Люди везде разные. Кому-то замуж хочется, а кому-то просто пообщаться дома не с кем. На этих сайтах сколько угодно случаев, когда люди даже женятся! Там, когда удаляешь анкету, то ставишь галочку в специальной графе: причина ухода с сайта. Надоело, разочаровался, нашёл свою единственную! Я три раза удалялся, когда находил единственную, знаю.

Она посмотрела на меня, и у неё снова навернулись слёзы. Видимо, я елозил по больным струнам её души. Я - жестокий человек. Бестактный и циничный. Как там у Высоцкого: «Нас не надо жалеть! Ведь и мы никого не жалели!»

Вторая жена добила во мне всё то немногое человеческое, что ещё оставалось после первой. Я временно остался без работы, а, значит, и без денег. И она меня банально выгнала. Американский вариант! Вернее, сделала так, чтобы я ушёл. Она жарила на обед только две котлеты: себе и дочери. Мужу? А он что – сегодня что-то заработал? С зарплаты покупала гостинцы себе, дочери и кошке. На Пасху без предупреждения уехала к какой-то подруге. А ведь за год до того я весь свой денежный запас потратил на ремонт её старой квартирки, куда мы после этого ремонта и переехали. Купил сантехнику, мебель, много чего сделал своими руками. И вдруг – «ноу мани – ноу хани!» На вопрос: как же так? Ведь я на тебя столько потратил, а тебе всё мало! – Последовал гениальный ответ: за это я с тобой два года сексом занималась!

Хорошо, что у меня есть своя квартира и неизменная Т-9! За те полтора года, что я у неё не был, она изучила испанский язык, осилила всего Павича и Мураками, научилась играть на бирже, быстренько заработала на акциях почти полмиллиона и разменяла однокомнатную на окраине на двушку поближе к центру города. Но главное, что меня тогда спасло от голодной смерти – вскоре после ухода от Б-9 я в какой-то подворотне нашёл кошелёк с деньгами. Там оказалось целых триста шестнадцать рублей! Эти потерянные кем-то деньги попали именно к тому, кто в них нуждался больше всего! Короче, до светлых времён на сухарях и одноразовой лапше я продержался, хотя в тот момент снова хотелось повеситься. Но один раз я уже вешался после того, как меня бросила Н-1, и испытывать эти ощущения заново организм почему-то не хотел.

* * *

Я посмотрел на часы. На улице потемнело как-то несуразно рано, и пока я пытался понять – почему? - в крохотных окошках полуподвала внезапно стало совсем черно и ливануло так, что шум дождя заглушил джазовые рулады Би Би Кинга. Ведь хотел ещё взять с собой зонтик! Два раза на этой неделе брал – и, естественно, зря. А теперь придётся мокнуть. Да ещё эта женщина в белом не дай бог попросит проводить её до кровати и просушить все волосы полотенцем. Я снова оценил её как женщину и пришёл к единственному выводу: не моего поля ягода! Да, что-то в ней есть. Личико милое, если не смотреть на второй подбородок. Волосы – просто класс. Но этим плюсы ограничиваются. Конечно, можно настроить плуг на малую глубину, записать ещё одну мордочку в актив и постараться максимум за неделю забыть, запить, заспать то, что пять минут шептал ей сгоряча, а потом битый час выслушивал о несбывшихся надеждах. Но с годами азарта всё меньше, и уже не понимаешь, ради чего ещё одна звезда появляется на капоте твоего ржавеющего драндулета. И вообще не понимаешь - зачем весь этот карнавал. Одни маски, и кто за ними скрывается – не узнать никогда. Что они хотели от тебя, а что – ты от них – уже забылось, и хочется закрыть глаза и попросить главного машиниста жалостливым голосом: «Да выпустите же меня отсюда наконец! Я сел не в ту электричку!»

Рыжая что-то говорила про объектив, потом начала задавать на удивление умные вопросы по съёмке в темноте, съёмке на приоритете выдержки и диафрагмы, склейки панорамы. Говорила, что с Кипра хочет привезти хорошие снимки заката и какого-то известного храма, а не то, что прошлый раз она наснимала в Кракове: ни кожи ни рожи. Судя по её сбивчивому монологу, термины эти она прочитала только сегодня, мало что в них поняла, но к встрече со мной зазубрила. Сообразительная! И память неплохая! Ладно, поставим ещё один плюс.

Я заказал второй чайник с какой-то свежей сдобой и начал рассказывать азы фотографии. Она от сдобы решительно отказалась, достала блокнот, фотоаппарат, стала что-то зарисовывать, записывать, попросила не торопиться. Тыкала пальцем в разные кнопочки, спрашивала их назначение.

Про фотоаппараты я могу говорить долго, поэтому начал автоматом отвечать, объяснять, вдаваться в тонкости, а другим полушарием вспоминал Р-7.

* * *

Ровно через пятнадцать минут она вышла из ванны в бирюзовом прозрачном халате выше колен и скромно попросила включить какое-нибудь кино или музыку. Я включил видеоконцерт Стаса Михайлова – лучшее средство для размягчения любой женщины, - и мы забрались под одеяло. Она легла на спину и я снял с неё халат. От пупка до груди, словно пуговицы, через одинаковые расстояния на её смуглой коже белели четыре небольших круглых шрама, словно по ней когда-то дали очередь из автомата, проведя стволом сверху вниз. Ещё две продольные отметины находились ближе к подмышкам. Огромная грудь не теряла формы, как бы ни легла её хозяйка. На ощупь она напоминала мяч для очень большого тенниса, и так же слегка заскрипела, когда я надавил посильнее.

-Сильно не жми! – попросила она.

-Зачем тебе всё это? – не удержался я от, наверно, бестактного вопроса. – Ты же и без того отлично выглядишь! Разве в этом счастье?

-Наверно, я просто дура! Если можешь – не обращай внимания. Если не можешь – скажи! Я исчезну через минуту.

Больше к теме липосакции и силикона мы не возвращались. Утром я уходил на работу, а по возвращении меня ждал обед из трёх блюд. Моя миллионерша, вся в муке, стряпала пирожки с печенью и варила супы. Сама ходила на базар и по магазинам, а через три дня в её знакомых уже числились владелица местного солярия и тренер по фитнесу из ближайшего спортзала.

-Я сегодня плодотворно провела день! – отчитывалась она, как только я вечером переступал порог. – Позагорала. Покачала пресс. Разговорились с одной тёткой в спортзале. Оказывается, тут где-то недалеко есть частный сектор. Может, купим домик? Я всё равно хочу перебираться оттуда сюда. Свой дом я смогу продать миллиона за три. Добавим сколько не хватит - и купим тут.

-Ты знаешь, сколько тут стоит домик? – пытался умничать я, садясь за чай с горячими пирогами.

-Деревянный можно взять за четыре. Каменные начинаются от пяти. Я звонила в агентство. Мне понравился один вариант за семь двести. Не вижу проблем. Кроме хорошей зарплаты у меня небольшой бизнес: свой кемпинг на берегу Енисея. Никаких затрат, никаких хлопот. Там командует мой друг. От меня требуется только юридическое сопровождение и поддержка в случае чего. Я его сильно выручала пару раз. Ситуации разные бывают, а у меня в местном ГУВД много знакомых. Я же как-никак капитан милиции в прошлом. И бандиты меня знают, и власть. Думаешь, я свой «Lexus» в магазине брала? Он мне обошёлся по цене новых «Жигулей». Главное – на нём не ездить западнее Новосибирска. Он там в угоне числится, а тут – нет. Только ты об этом не особо распространяйся если можно.

Через неделю жизни с ней я понял, что на земле есть рай. Что боженька сжалился над сыном своим грешным и послал, наконец, ему свою благодать в виде этой странной, как светофор в тундре, дамы. Вообще, я не люблю независимых женщин. Коль она независима и я независим, то - что нам вместе делать? Женщина, с моей точки зрения, должна быть слабой, и тогда в мозгу у нормального мужика включается что-то, что связывает пару на долгие года. Он обязан её защитить, и если с ней случится что-то плохое – позор ему до гробовой доски. А она без него реально пропадёт, потому держаться за мужика обязана хотя бы из чувства самосохранения. И такая пара живёт долго и относительно счастливо, по крайней мере, в моём воображении. Р-7 же была абсолютна независима, но сумела поставить дело так, что мне так не казалось. Она не сходила с лестницы, не подав мне руки и как бы боясь упасть. Хотя, беря её за руку, я чувствовал, что эти пальцы при случае могут сжаться на горле так, что Дездемона пискнуть не успеет. Она никогда не говорила: «Я куплю дом», а всегда – «Мы купим», хотя моих скромных средств тогда хватило бы как раз на то, чтобы поставить деревянный забор вокруг её десяти соток. Каждый вечер она давала мне подробный отчёт о проведённом дне и выясняя – что бы я хотел завтра на ужин. Всю еду она покупала только на свои деньги. Так же в квартире без моего ведома вдруг появились новые кружки, тарелки, перечницы, постельное бельё. Когда я предложил сходить в кино, она тут же спросила - ко скольки подгонять машину? Я сказал, что предпочёл бы общественный транспорт, и вопрос с машиной больше не поднимался. Потом Р-7 спросила: что ей вечером надеть на выход? Я сказал, что мне, в принципе, без разницы: она мне нравится независимо от того, что на ней надето. Она открыла свою вместительную дорожную сумку, выложила на диван дюжину разных нарядов и задумалась. Судя по её растерянному виду, перед ней лежало полпроцента её полного гардероба, и она впервые за много лет стояла перед таким скудным выбором.

-Что, и в этой майке можно? В ней же у меня всё на виду! Впервые вижу такого мужчину, чтоб разрешал своей даме ходить по городу в таком наряде!

Если новая женщина говорит мало – это настораживает: что-то скрывает. Если много – это утомляет. Из неё же вытекало слов ровно столько, сколько воспринимали мои барабанные перепонки после рабочего дня. Спасибо тебе, господи! Целых две недели своей жизни я прожил по-настоящему счастливо! Каждое утро она вставала на полчаса раньше меня, подводила глазки и делала мне завтрак. А я каждый вечер делал десяток её портретов. Она ахала:

-Это надо срочно подправить! Никуда не годится! Твой фотоаппарат за такие деньги мог бы сделать меня и помоложе! По сравнению с тобой я просто старуха! Хочешь, я сделаю ещё одну пластику? Нет? Тогда установи на свой компьютер ту программу! Я сама буду обрабатывать свою морду! Зачем ты купил такой фотоаппарат? Все морщинки видно! То ли дело моя мыльница!

Её любимой поговоркой была: «У счастливой женщины светящиеся глаза и сбитые колени».

Кое-как я смог сделать пару её портретов такими, какими мне хотелось. Она стояла под дождём в синих обтягивающих джинсах, белой куртке, под ярко-красным зонтом, на фоне жёлтого осеннего леса и чёрного неба до горизонта. Контраст на контрасте. Такой я её и запомнил.

* * *

Вот и теперь льёт дождь. Рыжая быстро обучилась сама подливать себе в кружку уже остывший чай и без устали жала на разные кнопочки фотоаппарата.

-А это что? Ах, вот даже как? Кошмар, как всё, оказывается, сложно! Как это у них всё влезло в такую коробочку? Подожди, я сейчас запишу!

И вдруг мне стало тошно. Я понял, что ей не интересен фотоаппарат. Что она всеми силами пытается сделаться интересной хотя бы мне. Человеку, на которого её первой реакцией было слово «Кошмар». А ведь первая реакция – самая верная! Раз сразу нигде не торкнуло – уже не торкнет. А этой уже не до хорошего. Хотела принца на коне. Теперь получить хотя бы коня! Образования – ноль. Единственное родное существо – собака. Попытки сыграть какую-то чужую роль, катаясь по курортам и застолбив себе место в кафе, привели к тому же, к чему меня привели в своё время вечерние сидения на набережной: ни к чему. Имитация жизни. Бутафория. Ощущение, что настоящая жизнь где-то рядом, но уже не в двух плевках. Одиночество в толпе. Но, в отличие от меня, она бросается в толпу ещё глубже, надеясь, что это и есть – выход. А я поступил с точностью до наоборот: перестал цепляться за миражи. Потому что понял: не надо надеяться. Надо резать по живому, убивая в себе желание личного счастья и благополучия. Если зуб выдернули – он уже не болит. Резать по живому и при этом не стонать меня научила Р-7.

* * *

Я пришёл с работы и застал свою божью благодать в слезах. Плакала она скупо. Она вообще вела себя подчёркнуто сдержанно везде, кроме постели. На вопрос – что случилось? – она объяснила, что её назначили в республиканский аппарат главой юридического департамента. Она давно подавала заявку на конкурс и совершенно о ней забыла. Сегодня ей позвонили и сказали, что в понедельник она может осваивать новый кабинет в сером доме. Это то предложение, от которого не отказываются. И дело не в зарплате с кучей нулей и другими возможностями, а в специфике работы людей в полувоенной униформе. Это приказ, за неисполнение которого пожизненно приковывают к позорному столбу. Это даже не казнь. Это гораздо хуже.

-Есть, конечно, одна возможность, чтобы мы не расстались. Но я прекрасно понимаю, что она невыполнима. Я предлагаю тебе ехать со мной. Бросить тут всё и уехать. Будешь там кум королю. Вернее – королеве.

Она упёрлась лбом в окно и с тоской смотрела на купол церкви. Вечерело. Купол красиво подсвечивался лучами заходящего солнца и выглядел торжественно и величаво. Изредка с грустью в голосе тренькал колокол. Судя по безнадёжным интонациям, она заранее знала мой ответ, но не предложить этот вариант не могла. То ли до меня не до конца дошло, что это – финиш, то ли где-то в глубине души я ожидал чего-то подобного по окончании её отпуска, но всё, что я смог сказать:

-Ты правильно понимаешь. Конечно, я никуда не поеду. Кто я там буду? Никто!

-Как всё глупо получилось! Прости, я не хотела! Прости!

-В моей жизни счастье долго не селится. Так что – всё нормально. Спасибо за то, что позволила почувствовать себя человеком! Что у нас на прощальный ужин? – улыбнувшись, попытался пошутить я, хотя изнутри весь покрылся изморозью.

Она прижималась лицом к холодному стеклу окна, смотрела на закатную церковь и только шептала изредка:

-Прости… прости…

Она уехала назавтра в пять утра. Провожать её я не пошёл. Вообще прощаться не умею и не люблю. Попили кофе. Посидели молча, зажав эмоции в кулаки. Обнялись на десять секунд.

-Удачи! Не скучай!

-И тебе не кашлять! Спасибо за всё!

Она ушла твёрдой походкой. Я слышал, как по длинному коридору разлетается шорох её шагов. Всё тише, всё дальше. Потом хлопнула дверь в подъезде и наступила такая тишина, какую я слышал только в глубине заброшенной штольни в горах Кузнецкого Алатау: километр гранита над головой и никаких форм жизни. Звук захлопнувшейся двери был похож на выстрел. Снайпер выстрелил в меня. И попал. Я сполз спиной по дверному косяку на пол, закрыл лицо руками и умер.

Так что на её «Lexus-е» я не то что не прокатился – я его даже не увидел. Позднее мы обменялись несколькими эсэмэсками. В первой она написала, что старше меня почти на год. В последней я прочитал:

-Я кофе заварю. Тебе покрепче?

- Ты знаешь, мне недавно было грустно…

Ты улыбнёшься, взяв меня за плечи:

- Не уходи! Мне без тебя невкусно…

Она отовсюду удалила свои страницы и попросила нигде и никогда не выставлять её фото. Я пообещал не портить ей карьеру. Ещё она попросила больше не звонить и не писать, потому что резать по живому – больно, но быстрее зарастает, чем регулярно ковырять старую болячку. И я заткнулся навсегда. Она – мужественная женщина и в прошлой жизни тоже, видимо, была самураем. А перед новым годом мне пришла посылка без точного обратного адреса. В посылке лежал деревянный волк, стоящий на камне и тоскливо воющий на Луну.

* * *

-Извини, но мне пора! Девушка, обсчитайте нас пожалуйста!

Рыжая замерла над фотоаппаратом и вдруг вся как-то сникла. Я рассчитался с официанткой, пожелал рыжей удачно реализовать неликвиды и съездить за хорошими фотографиями. Из той словно выпустили часть воздуха. Она погасла и просто смотрела в чашку перед собой. Даже волосы в неверном свете блядских лампочек казались не рыжими, а какими-то пепельными. Я прекрасно её понимал. Только помочь не мог ничем. Вернее, не хотел. В душе не трепыхнулось ничего, даже отдалённо похожего на жалость. «Нас не надо жалеть! Ведь и мы никого не жалеем…»

-Там дождь. Как же ты без зонтика? У меня есть зонтик! Давай я тебя провожу! – подскочила она, когда я уже двигался на выход.

Ночь съела город без остатка. На остановке парили над водой три нетрезвых человеческих силуэта. Дождь шёл слабее, выдыхаясь, но повсюду неслись бурные мутные потоки. Мы с рыжей шли прямо по тёплым лужам. Тротуар под ногами, покрытый слоем воды, дрожал в свете уличных фонарей. Повсюду журчало и капало. Лица её видно не было, и смутное пятно на фоне чёрного зонта мне вдруг показалось не таким уж чужим и противным. Хоть кто-то знакомый в полном мраке! Одно слово, один жест – и расставаться не придётся! А что если…

Хорошо, что быстро подошёл автобус, а то моё внутреннее душевное равновесие под ночным дождём стало расклеиваться и протекать.

-Я как прилечу – скину тебе пару фоток! Оценишь? Ну и про ванну там подумай! – почти бодро воскликнула она и почти улыбнулась.

-Кидай! Подумаю! – крикнул я уже из автобуса.

Двери, смазанные дождём, тихо закрылись, рыжее пятно тут же пропало за чёрным мокрым стеклом. Она ничего не скинула. Может, тоже поняла, что по живому резать – быстрее заживает, а, скорее всего, чмо из чата номер пять или десять оказался менее разборчивым и закомплексованным, чем я? Не у всех же бывают в жизни такие две недели на небе, после которых больно падаешь на землю, и всё, что тебе потом остаётся - смотреть вверх.

* * *

Через пару дней после того, как Р-7 исчезла из моей жизни, тишина стала непереносимой. Я пил, ел, ходил на работу, общался с какими-то людьми, но в голове стояла полная тишина, как после взрыва фугаса в метре от твоего окопа. Я постарался не резать руки по старой привычке и не уходить в запой. Потом нашёл на полу подъезда рекламную газетёнку, открыл последнюю страницу и набрал первый попавшийся номер.

-Агентство «Клеопатра» слушает!

Предельно эротичный голос не оставлял сомнений в том, что выбор девочек невелик, товар залежалый и рассчитан на обслуживание нетребовательных к красоте пролетарских окраин.

-Мне какую-нибудь даму на часик. Только не толстую! – вежливо попросил я.

На том конце вышла заминка. Трубку прикрыли ладонью и начали обсуждать детали. Через двадцать пять секунд, когда я уже искал глазами телефон конкурирующей организации под названием «Ариадна», из трубки донеслось:

-Вам как срочно? Просто пока рано, девочки подъедут ближе к вечеру. Мы сможем вам помочь часа через три.

Я давно не пользовался такими услугами и совсем забыл, что у них самая работа начинается тогда, когда дети засыпают, а тем, у кого их нет – не спится.

-Годится через три. Постараюсь дотянуть. Перезвоните по этому номеру. Только просьба: худую! Рост, цвет волос – до лампочки. Возраст – чтоб только не ветеран войны. Но не толстую! Толстая поедет обратно, сразу предупреждаю. У меня на них аллергия.

-Хорошо! Мы перезвоним вам ровно в десять на восемь девятьсот пять ноль восемьдесят шесть сорок четыре двенадцать! Девочки у нас – высший класс!

В трубке раздались эротичные гудки.

Мне не хотелось секса. Мне надо было хоть как-то заполнить вакуум в голове. Любым дерьмом, но заполнить. Выбить клин клином. Сделать хоть что-то с любой бабой, чем опять лежать одному и думать, что на этот раз уже точно – всё. Конец. Ни желания жить, ни надежды на счастье уже не оставалось. Последний нетронутый кусочек души она забрала с собой, в груди остался только серый бутовый камень.

До десяти я занимался тем, что пересматривал а потом стирал кое-какое наше с ней видео. Заодно стёр всего Михайлова и Талькова. Я не мог себе представить, что буду смотреть этот концерт в «Олимпийском» с кем-то ещё. И понял, что больше не смогу слушать лирические песни про несвоевременность – вечную драму, где есть он и она.

Ровно в десять эротический голос сообщил, что сука готова к случке. Ещё через полчаса раздался стук в дверь. Сутенёр опытным взглядом мельком глянул на меня, потом засунул голову в комнату:

-Вы один?

-Один. Я эти порядки знаю! – устало сообщил я.

Что ни говори, а в этом плане они – молодцы: если клиент под мухой или в хате мужиков больше, чем заказанных девочек – сразу до свиданья!

-В этом месяце у нас десять процентов скидка или двадцать минут к каждому часу бесплатно. Каждый пятый визит за половину стоимости. Девочка хорошая, но тут небольшая проблема! – он даже смутился.

Вид смущённого сутенёра дорогого стоит, и мне стало легче. Что уж там за проблема с девочкой – я пока не знал, но от общения мне уже повеселело.

-Она на клык не берёт! – шёпотом посплетничал он мне. - Учится на стоматолога в меде. Что-то им такое на лекции рассказали. Теперь хоть убивай – не даёт в пасть. Для вас это принципиально?

-Можно сначала на товар глянуть? – заинтересовался я.

Из-за двери парень выудил крашеную блондинку средней комплекции в короткой футболке, миниюбке и чулках с резинками. На левом плече – небольшая наколка в виде бабочки. Любят они наколки на разных поцелуйных местах. Непременно нечто крылатое: бабочка или птичка. Роста она была как Р-7, и в принципе, если глотнуть стакан, даже чем-то её напоминала. Она смотрела на меня стандартные полсекунды и сразу как-то внутренне расслабилась. Видимо, успокоилась за свой рот. Опасений на эту тему я у неё не вызвал.

-Да нормально! – я протянул сутенёру деньги. – Бонус беру минутами! Приезжайте через час двадцать!

* * *

Ночью мне опять приснился мёртвый литовец. Обычно он снится мне на вторую или третью ночь после хорошей пьянки. Если пил два дня – литовец приходит на вторую ночь. Если три – то на третью. Больше трёх дней я пить не могу: организм отторгает алкоголь и вообще всё, что пытается в него проникнуть тем или иным способом. Через три дня возлияний смотреть в зеркало становится просто стыдно. Проблемой оказывается дойти не то что до ларька с пивом – до туалета. И тогда понимаешь, что в жизни одному есть реальный минус: чуть что случись – и, как говорится - воды подать некому. Поэтому алкоголем после второго развода я не злоупотребляю, а, значит, и литовца вижу редко. Сегодня он пришёл без похмельного синдрома, но темы нашего разговора это не изменило. Вообще сложно изменить тему беседы с человеком, которого ты давно убил. Поэтому и литовец ничего нового мне не сказал.

-Ну что? Искал счастья, да снова мимо? То это тебе не так, то - то. То толстая, то тупая, то уши большие, то семечки лузгает, то Куросаву твою глядела, да вдруг храпанула. А та президента не любит! На тебя не угодишь! Не задумывался, почему сто тысяч женщин – полные дуры, а вокруг них летает этакий супермозг! Орёл, сука, нашёлся! Все дураки – один ты умный! А мобыть наоборот? Тогда всё зараз сходится!

-Есть такое выражение, дед: почему все дуры такие бабы? Вроде – ерунда, а как задумаешься – и верно! С другой стороны - чё ты лезешь куда не просят? По ночам подслушиваешь! Может ты извращенец? – отвечаю я ему. – Настроение и без тебя - не очень. Чё припёрся? Я не пью с Пасхи, а ты припёрся! Соскучился? Поцелуй мои нижние уста?

-Ты три дня назад пиво сосал! Алкашом жил, алкашом подохнешь! Даже могу сказать – где и когда! Хочешь?

Его борода затряслась, но смеха я не услышал. Убиенные не смеются. Они только обозначают, что им в данный момент было бы смешно, будь они живы.

-Три дня назад я выпил одну бутылку «Клинского». Это вообще не повод для твоего визита! И свои прогнозы оставь при себе. Я их уже сто раз слышал. То я утону, то повешусь, то замёрзну, то меня зэки на зоне зарежут. Я уже все твои сроки пережил, так что прогнозам твоим цена – как прогнозам погоды. Пальцем в небо!

-Ну да, ошибся пару раз. Но согласись: каждый раз было близко! В том, что ты не помер – моей вины нет никакой. Видать, кто-то ещё на тебя прогнозы делает. Судя по всему – баба какая-то. Никак – кандидатша твоя нерасчёсанная. Ты всё на баб время тратишь, а она индийских богов изучает! Уже триста зазубрила, ещё три тысячи осталось. Хочет, небось, чтоб ты ей дитё заделал. Потому-то ты тогда на Подлысане не замёрз и в Каче не потонул. И прокурор дело закрыл на тебя, охломона, когда ты карточку с голыми титьками той дуры замужней на всеобщее обозрение выставил. Только оба вы со своей кандидатшей – идиоты! Она думает, что индийские боги есть, а ты думаешь, что загробной жизни нет. Дураки оба!

-Ага, - отвечаю я ему полусонно, потому что даже во сне спать хочу, а этот гад всё болтает и болтает, - и повеситься как-то не получилось, и на зону не отправили, хотя два раза к прокурору таскали, и из-под машины успел выпрыгнуть. Было дело. Теперь всё? Иди, дай поспать!

-Ты кроме меня ещё жену мою убил! Двух коз с козлёночком голодом уморил! И курей! Тебе за это мучаться и на этом свете, и на том. Так и знай!

-А ты моего дядьку зарезал! На меня своего пса натравил! Так что помолчал бы уж, праведник!

-Я его за дело зарезал, а ты мою жену просто так голодом уморил!

-Ну, всё! Ты меня достал! Да будь моя воля – всех бы вас до пятого колена этапом на Сахалин отправил! – рявкнул я на него и проснулся.

За окном стояла темень. В щель окна проникал шорох дождя. Я включил телевизор и глянул на часы. Четыре утра. Понятно: час быка минул, петух прокукарекал, нечисть сгинула. А ты тут лежи как дурак и вспоминай всё, что накопилось за годы неправедной жизни.

* * *

В маршрут по Малому Караголю я пошёл один. Ходить одному в маршруты геологам вообще-то запрещено. Но не категорически. В книге по технике безопасности перечисляются вещи, которые геологам во время полевых работ делать запрещено либо не рекомендуется: ставить палатку в затопляемую пойму реки, ставить палатку около сухих деревьев, переходить реку вброд босиком, стрелять на звук, подходить к вертолёту и коню сзади, трахать мозг медведю с апреля по июль, хватать гадюк за хвост с криком «Ни фига себе червяк!», ходить в маршруты в одиночку и т.д. Книга эта довольно толстая, написана, что называется, кровью, и геологи вечерами у костра любят приводить примеры нарушения этих правил и тут же последовавшей расплаты. Но жизнь в рамки не загонишь, поэтому то, что запрещено – делают почти все. А вот то, что запрещено категорически, делают тоже почти все, но реже.

Мой напарник заболел. Простыл, что неудивительно. Стоял октябрь. Ночами доходило до минус десяти. Ноги в резиновых сапогах постоянно мёрзли, да и иммунитет у народа к концу сезона снижается из-за недостатка витаминов. Благо – не Таймыр, до цинги дело не дошло. Но гвоздика и виноград в Сибири не растут, а черемша и дикий лук – продукт сезонный.

Нам оставалось сделать последний маршрут по самому дальнему ручью, взять полсотни донных проб и сделать радиометрию. Но Иваныч поднялся среди ночи и, стуча зубами, начал шарить в своём огромном рюкзаке. Я высунулся из спальника и включил фонарик. Вылазить ночью из спальника жуть как неохота. Дрова в печке прогорели, и через пять минут температура воздуха внутри палатки сравнялась с той, что снаружи. А снаружи температура такая, что лужи глубиной пять сантиметров промерзают к утру до дна. Поэтому телодвижения Иваныча сразу меня насторожили, тем более, что ещё днём он жаловался на ломоту в суставах и слабость.

-Температура попёрла. Аспирин ищу. Один день до победы не дожил! – посетовал напарник, проглотил две таблетки, запил водой из носика закопченного чайника, стоявшего на углу печки, и снова залез в спальник.

Когда в семь утра мы вылезли из палаток завтракать, одного взгляда на Иваныча стало достаточно, чтобы понять: в маршрут я иду один. Он сделал было попытку собраться, но пошатнулся, сел на нары, вытер пот со лба и озадаченно прошептал:

-Ни хера себе мне вставило!

А поскольку под конец сезона в нашем отряде остались только мы с Иванычем и повар, то выбор помощников у меня был не богатый. Поэтому радиометр я решил не брать: барахла за спиной и без того хватало. Взял упаковку мешочков для донки, этикетки, карабин, рюкзак с обедом, полевую сумку, и отправился в глухомань.

Когда по тайге идёшь не просто так, а с работой, то и усталость почти не замечаешь, и время летит быстро. К обеду я добрался до нужного ручья и свернул с большого русла в маленькое. Вокруг громоздились Саянские горы, и русло, по которому я шёл, вскоре стало напоминать миниканьон шириной метров пятьдесят с почти отвесными стенами. Километра через полтора правый борт ручейка резко перестал быть отвесным, и я вышел на огромную поляну, со всех сторон окружённую горами. В принципе, я давеча разглядывал карту-двухсотку и знал, что за маршрут мне сегодня предстоит, но такие контрасты надо видеть вживую: глядя на бумажку, представить реальные Саянские горы сложно.

Место мне показалось – самое пообедать. Прямо какой-то оазис среди скал. Или, по-сибирски - урочище. Но только я шагнул на райскую землю и скинул рюкзак, как на меня с опушки кинулось нечто такое, что вначале показалось мне медведем. Со злобным рычанием на меня через поляну неслось что-то огромное, чёрное и очень быстрое. Я стоял лицом на юг, и низкое октябрьское солнце светило мне прямо в глаза, мешая навести фокус. Я сдёрнул с плеча карабин, передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник, и поднял ствол. Зубастая пасть в этот момент хрипела уже метрах в двадцати. С такого расстояния промазать было невозможно. Ведь две последние зимы мы с мужиками пару раз в неделю ходили в наш геологический тир, где отстреливали по полсотни тозовочных патронов за вечер из положений стоя – с колена - лёжа под руководством посечённого шрамами пенсионера с кучей орденских планок на стареньком пиджаке (После его ласкового: «РебятУшки, тренировочка окончена, все молодцы, стволики ставим в сейфик, гильзочки за собой прибираем!» - хотелось встать во фрунт, крикнуть «Ур-ра!» и прослезиться.), поэтому рябчиков и кедровок себе на обед в маршрутах я бил метров с восьмидесяти без проблем.

Зверь не просто бежал – он летел на меня во все четыре лопатки. «Хорошо что носик у пули спилил!» - мелькнуло в мозгу. Я прижал приклад к плечу поплотнее, совместил мушку с прорезью на планке, навёл на пасть, взял чуток ниже и выстрелил. На всю долину раскатились хлёсткий, словно щёлк кнута, винтовочный выстрел и предсмертный собачий визг. Огромный лохматый пёс пролетел по инерции ещё метров пять, пока не упал и не забился в конвульсиях, дико хрипя и визжа. Я не успел ни испугаться, ни что-то обдумать, а просто передёрнул затвор и замер, ожидая продолжения. Как говорится, я сначала выстрелил, а уже потом вздрогнул. «Вторая пуля острая. Будет шить, а не ломать» - констатировало подсознание. Продолжение последовало незамедлительно: с опушки на меня бежал высоченный мужик с косой в руках. Первой моей мыслью было: что он делает в тайге с косой осенью? Под ногами в тени и днём-то похрустывал лёд. Вся трава давно легла. Что тут можно косить? Людей?

Добежав до собаки, мужик остановился. Друг человека к тому моменту уже никаких звуков не издавал, но глаза его оставались открыты и направлены на меня, кончики лап ещё подёргивались, а огромные зубы торчали в мою сторону в последнем оскале. Пёс словно ещё видел меня в перекрестие своего прицела. Словно ещё бежал на своего непрошенного гостя, желая вцепиться ему в горло. Он не сдался даже после смерти! Я продолжал стоять с карабином наизготовку, хотя стрелять, естественно, не собирался. Мужик оказался не мужиком, а дедом в кепке, заросшим бородой по самые глаза, в драном ватном костюме и коротких резиновых сапогах. Лет ему на вид было под сто. Он был худ до последней степени. Но, судя по тому, с какой прытью он перебежал поляну, - здоровья в нём было ещё на троих. Он стоял, словно смерть от Ингмара Бергмана, подняв косу и переводя взгляд с собаки на меня и обратно. И тут мне стало абсолютно ясно, что он сейчас кинется, и второго выстрела не избежать. В его взгляде было столько злобы к людям в целом и ко мне конкретно, что просто так повернуться и уйти он не мог.

-Дед! – заорал я, сбиваясь от волнения на фальцет. – Не дури! Я куплю тебе другую собаку! Я сейчас развернусь и уйду!

Дед глянул мне прямо в глаза, и я понял, что это – взгляд палача. Взгляд человека, которому убивать не впервой.

-Брось! – беззубо, но довольно громко прошамкал он, опустил лезвие косы на уровень колен и пошёл на меня.

Я опустил карабин и выстрелил ему под ноги. Грохнуло веско. Видимо, пуля ударила в какой-то камень, и деду в колени и живот полетел щебень и ледяное крошево. Он на секунду остановился, а я в этот момент передёрнул затвор и поднял ствол, целясь в грудь.

-Назад или стреляю! – заорал я.

Между нами оставалось такое расстояние, что – сделай он ещё один широкий шаг – и я окажусь в поле досягаемости его косы. Возможно, мне стоило отойти назад. Просто схватить рюкзак и дать дёру. Вряд ли он бы меня догнал. Или использовать карабин как дубину и попробовать контузить незнакомца. Но такое мне почему-то даже в голову не пришло. Потому что я пришёл не с войной. Я работал. На меня неожиданно напали. Кто с косой к нам придёт… Дед сделал шаг вперёд, и я выстрелил ему в грудь. Необыкновенный оказался дед!

Я ещё минут десять постоял в безупречной после трёх выстрелов тишине. Журчал ручей. Свистела в кустах какая-то мелкая птаха. Я смотрел на мёртвого старика, на собаку, по сторонам, и ещё чего-то ждал. Потом закинул карабин за спину, обошёл тела и зачем-то двинулся вверх по поляне. У опушки стоял небольшой стог сена. К нему вела чуть заметная тропа, уходящая куда-то в глубину леса вверх по ручью. Я прошёл по ней метров сто, но дальше тропа исчезла. Видимо, ходили по ней редко. Я вернулся, сел у ручья и стал думать – что же делать дальше? В мозгу проносились сцены моего ареста, дознания, тюрьмы. Лампа в лицо, курящий «Беломор» опер, братва в наколках на нарах. Жизнь кончилась, едва начавшись. Внезапно захотелось есть. Меня это так удивило, что я даже хлопнул себя по коленям, умылся ледяной водой и выпил три пригоршни. Тут такие дела, а желудку жрать подавай! Решил вскипятить котелок чаю, открыть банку с кашей и подождать милицию. Но сквозь асфальт шока проклюнулся росток мысли: я же оставляю следы на месте преступления! Раз меня тут никто не видел, следовательно - можно сделать так, чтобы о том, что случилось, никто никогда не узнал! Что это за дед – неизвестно. Места тут совершенно безлюдные. Да и какая к чёрту милиция! До рудника под сотню километров непролазной тайги! Никаких следов пребывания человека мы, готовясь к полевому сезону, нигде не встречали. Никаких упоминаний в старых отчётах, никаких населённых пунктов на картах. Звериные тропы – и те редкость! Может, это какой-то беглый каторжник, о котором все давно забыли? Тогда и искать его никто не станет. Я встал, сел, снова встал и снова сел. Зачем-то посмотрел на трупы, потом – в небо. Подумалось: интересно, а если меня сейчас видели со спутника? Нет, не может быть! Кому вздумается вешать спутник над такой глухоманью! Значит, надо действовать! И я начал действовать.

Нашёл в траве три стреляные гильзы и спрятал их в карман куртки. Мельком осмотрел трупы. Обе пули прошли навылет, значит искать их бесполезно. Геологическим молотком землю копать хуже, чем лопатой, но выбора у меня не было. Я начал рыть яму прямо рядом с дедом. Вначале мешала трава и мелкие корешки. Ниже притаились толстые корни каких-то давно умерших деревьев, так что пришлось задействовать здоровенный нож. Потом дело пошло быстрее. Грунт ниже дёрна оказался рыхлой смесью песка и камешков, поэтому яма углублялась споро. Однако молоток – не лопата, и я провозился часа два, прежде чем углубился в дресву метра на полтора, а молоток ударился в скалу. Дальше копать было некуда. Я расширил дно и вылез из могилы в состоянии, близком к какому-то осатанению. Сил не оставалось ни физических, ни моральных. Всё время, что я боролся с удавами корней, копал землю и выкидывал её из ямы то плоским куском кедра, похожим на доску, то просто руками - в голове крутились мысли одна ужаснее другой. Меня словно перебросили в другое измерение, и я не понимал – где я и что со мной. Пять минут назад я был пай-мальчик, а теперь превратился в убийцу. В довершение набежала небольшая тучка, из которой посыпалась тонкая белая крупа. Сразу стало темно и холодно, и я понял, что пора выбираться. Огляделся в последний раз: никого. Шелест первых снежинок о траву и монотонное журчание воды.

Первым я столкнул в яму труп деда. Он оказался очень тяжёлым и в придачу начал коченеть. Стук от падения смешался с хрустом какой-то небольшой кости, и меня замутило. Следом туда же я стащил за задние лапы пса. Весил он едва ли не больше хозяина и тоже становился деревянным. Странно! Только что бегало существо – а ныне лежит бревном, и ничего ему больше в жизни не надо.

Я зарыл яму, сверху аккуратно положил дёрн. Конечно, было видно, что тут копали землю. Кругом валялись комья чернозёма, трава была примята и залита кровью, причём преимущественно собачьей: видимо, из деда вытекать было нечему. Но ничего другого я уже сделать не мог. Темнело, снег усиливался. Я достал флакон «Бензилфталата», которым мы мазались от комаров, и вылил содержимое на кровь. Подумалось, что если придёт медведь, то обнаружит неизвестный запах и не станет раскапывать мою яму. Ещё раз осмотрелся, вымыл в ручье руки, отмыл молоток с ножом, закинул в кусты косу и быстрым шагом пошёл в лагерь.

Ещё через четыре часа я сидел на кухне, ел макароны по-флотски, пил чай и слушал новости по радио. Леонид Ильич вновь кого-то лично встретил в зале и тепло поблагодарил изо рта в рот. Крестьяне обещали сохранить без потерь весь урожай, а не сожрать как в том году. Металлурги забожились до конца пятилетки отковать втрое больше рельсов, чем необходимо стране: нехай родная подавится! Милиция с трудом отловила для награждения билетом в кукольный театр спрятавшегося в туалете миллионного пассажира метро.

Иваныч спал в палатке. Полусонный повар сказал, что днём больному сделалось совсем худо. Он наелся разных таблеток, пропотел, температура спала, и он уснул незадолго до моего прихода. Потом повар помыл мою одинокую тарелку и тоже пошёл спать. Я остался в кухонной палатке один. На столе горела керосиновая лампа. Заправленная солярой, она немного чадила и пованивала, распугивая последних осенних сонных комаров. По старенькой брезентовой палатке, предусмотрительно покрытой целлофаном, шуршали снежинки. Я подкинул в кухонную печь дрова, увидел на поленнице сигареты «Ту», оставленные на просушку поваром, и закурил, тупо глядя на огонь. Сил что-либо делать и о чём-либо думать не оставалось. Я только курил, пил чай и молил бога, чтобы он завалил всё двухметровым слоем снега. Когда дрова прогорели, я добрёл до своей палатки, кое-как разделся и залез в ледяной спальник.

Утром меня разбудил Иваныч. Выглядел он дерьмово, но удачно пошутил, что смерть в такую даль забраться не сумела, поэтому он ещё жив. Я от такой шутки внутренне сжался и вдруг понял, что с сегодняшнего дня перестану смеяться над многими шутками. Я ещё полежал с закрытыми глазами, вспоминая какой-то жуткий сон про собаку и старика с косой. Горло саднило от табака, спина и руки болели от нагрузок, и мне пришлось признаться самому себе, что случилось это наяву, а снов нынче я не видел. Потом вышел на свет божий и не поверил своим глазам: всё вокруг было белым бело. С непривычки я прищурился, потом отошёл за палатку, набрал полную пригоршню снега, умылся им и, глядя в небо, прошептал:

-Спасибо!

Снег валил не переставая до обеда. Мы вышли на связь и сообщили, что сезон благополучно окончен. На другой день к вечеру к нам еле пробился наш ГАЗ-66. Водитель собрал всех богов с боженятами и рассказал в красках, как один раз заблудился и трижды садился на пузо и разматывал лебёдку. И вообще не понимает, зачем геолог что-то ищет там, где никто ничего потерять не мог в принципе. А я вновь поймал себя на мысли, что вчера я бы над этой старой шуткой посмеялся, а сегодня лишь кивнул головой. Водило поужинал и сказал, что переночует у нас, так как на ночь глядя по такой дороге ехать невозможно. На следующее утро мы свернули лагерь и уехали в город. Снег валил не переставая неделю и больше не растаял, а я сидел в камералке, смотрел в окно, и мне всё казалось, что снега мало.

Дед пришёл ко мне на девятый день. В тот момент я спал на своей продавленной кровати в общежитии, был сыт, пьян и обласкан соседкой по этажу. Эта соседка отличалась редкой любвеобильностью, была отзывчива и весела, поэтому обвинять почти сорокалетнюю активистку предприятия в развратных действиях ни у кого язык не поворачивался. Просто помощь коллегам, только что прибывшим в город после почти полугодового пребывания в глухомани. Я же помог ей в своё время поменять смеситель и достать картошку из подвала! Вот и она мне помогла! Но в ту ночь Б-2 около меня не было. То ли ей не нравился водочный выхлоп, а мы как раз хорошо отметили окончание сезона. То ли кто-то ещё попросил о помощи после трудного лета. Но в ту ночь я спал один. Дед явился и начал просто смотреть на меня. У меня тоже слов подходящих как-то сразу не нашлось, и мы помолчали. Потом он наконец шевельнул бородой и сказал:

-Сука! Иди жену добей! Она зиму не переживёт. Долго умирать будет. Ты умирал когда-нибудь один зимой в тайге? Так вот: умрёшь как моя жена! Я об этом позабочусь. Все пороги тут обобью!

-Ни фига ты молодец! – подал я какой-то ватный голос и понял, что собеседник меня не слышит.

-Ни фига ты молодец! – заорал я и проснулся.

В комнате было жарко, душно, и даже мне стало противно от запаха собственного водочного перегара. Сколько же мы вчера выпили? Сначала по бутылке «Столичной». Окосели с непривычки в драбадан. Потом пришли двое ребят, что работали по Западному Саяну. Принесли каждый по два пузыря. Выпили за дружбу Алатау и двух Саянов, противопоставили их Енисейскому Кряжу и Солгону, плавно перешли на баб и внезапно протрезвели. Стало обидно. Сбегали ещё, хотя закусывать уже давно было нечем. Как добрался до дома – помню смутно. Какой же сегодня день? Двадцать восьмое октября. Значит с того момента прошло девять дней. Дед пришёл на девятый день. Совпадение или я просто перебрал? Я добрался до холодильника, выпил всю жидкость из всех банок с соленьями, открыл окно и вновь упал спать.

Из утреннего сна я вылазил, словно из бочки с клеем. Как же хорошо было просыпаться в тайге! В палатке, на свежем воздухе! Болит спина, болят руки-ноги. Но не трещит с похмелья голова и не вбит ржавый гвоздь в желудок. Я почистил зубы, попил воды и снова лёг. Потом вспомнил деда и понял, что теперь я буду вспоминать его каждый раз, когда буду просыпаться. Что мне необходимо сделать, чтобы этот тип от меня отстал – я на тот момент не представлял. Видимо, надо просто жить дальше. Жизнь длиннее, чем кажется в молодости. За годы в памяти сглаживаются такие горы, которые некогда казались неприступными пиками. Проходит десять лет – и нет заснеженных скал. Так, равнина, покрытая приветливыми зелёными холмиками. Ты забираешься на один из них и понять не можешь: неужели это то место, на котором ты в тот раз так сильно расшибся? Место изменилось или ты сам вырос? Видимо, и то, и другое. Одним из моих пиков, на котором я осознал себя дерьмовым скалолазом, оказалась В-2.

* * *

Она оказалась на год младше моей старшей дочери. Восемнадцать лет. Хохляцкая фамилия. На единственном размытом автофото на мобильник - лицо ангелочка и длинная русая коса вокруг головы. Она нашла меня на сайте сама. Я никогда не ставил возраст искомой женщины меньше тридцати. В малой весовой категории совсем другие требования к участникам гонки за личным счастьем, поэтому я всегда рыбачил в другом пруду и на мелководье, где водится молодь, удочки не кидал. Жизненный опыт партнёров должен быть хоть в какой-то мере сопоставим, да и выглядеть дурачком я ненавижу! Разница в одиннадцать лет между мной и Н-1 стала едва ли не решающим фактором нашего болезненного разрыва. А тут мне пришёл не просто «Привет! Как ничего дела?», а прямо-таки крик о помощи: «Мне срочно нужно с тобой встретиться!»

Я, конечно, удивился и даже задал пару наводящих вопросов на тему – не перепутала ли она меня со своим папой или олигархом районного масштаба? Но получил вполне уклончивый ответ и просьбу - приказ явиться к часовне в одиннадцать вечера. Что сие могло означать – для меня оставалось загадкой до того момента, пока она не подошла ко мне, каким-то образом опознав в полной темноте. Я топтался у часовни уже полчаса, смотрел на всех подходящих и подъезжавших, но как она оказалась рядом – не понял. Стояла глубокая осень, было совершенно темно, дул ветер с ледяной крошкой, которая проносилась в свете пары фонарей на крыше церквушки, делая пейзаж красивым, но совершенно нежизнепригодным. Народ приезжал на машинах, фотографировал на какую-нибудь одноразовую мыльницу очередное милое личико на фоне ночного города, кто-то опрокидывал рюмашку, кричал что-то о романтике, с кем-то целовался, хлопал дверкой и терялся в темноте. Получаса мне хватило, чтобы промёрзнуть до костей. Я и так-то не особо рассчитывал на романтичный вечер, а теперь и вовсе решил, что меня просто развели как последнего простака. Я прихватил с собой нож, потому как предположил, что это муж Н-1 продолжает мстить мне за рога и приготовил засаду. Я взял с собой деньги, потому как не исключал вариант, что это шлюха. Но только тут, окоченев как та чёрная собака, я сообразил, что это вполне могла быть детская шутка! Девочка пошутила! И теперь сидит с подружками в чате, хохочет в голос и пишет мне в личку что-нибудь типа: «Ну как? Хорошо поблядовал?» Я достал из кармана фляжку с коньяком и высосал половину, глядя одним глазом на огни миллионного города под ногами. Ну что ж! В этой ситуации тоже есть плюс! Не давил диван, а прогулялся. Посмотрел, как живёт ночной город. Или по крайней мере – эта его часть. Нашёлся достойный повод допить содержимое фляжки, которое болтается там со времён закрытия шашлычного сезона.

Тепло разлилось по желудку, слёзы, выжатые то ли ледяным ветром, то ли жалостью к своему одиночеству, высохли, и тут она подёргала меня за локоть и сказала, что тоже замёрзла и хочет выпить и согреться. «Шлюха!» - успокоился я. Протянул ей фляжку и предупредил, что закуски нет. Она сделала маленький глоточек, зажмурилась, замотала головой и вернула тару. Я взял её под руку, и мы пошли на стоянку такси. Через десять метров она перекрутила руки, сама взяла меня под локоть и прижалась ко мне плотнее. Все её сто пятьдесят пять сантиметров и сорок три килограмма мелко тряслись.

-Куда едем? – спросил я, стараясь не стучать зубами.

-Греться! – только и смогла ответить она.

В темноте я плохо видел её лицо. Понял только, что она красива, молода, с огромными глазами на округлом личике.

В такси мы немного согрелись. Она перестала трястись, но всё так же молча прижималась ко мне. Выйдя из машины, я ещё раз уточнил:

-Идём ко мне? Возражений не будет?

-Никаких. Делайте… делай всё что считаешь нужным! – слабым голосом пробормотала она.

Огромные её глаза слипались, она еле держалась на ногах. Я завёл её в аптеку рядом с домом. В небольшом зале никого не было. В-2 сразу опустилась в кресло у двери и засунула нос в куртку. Она словно свернулась в клубок, и от кошки отличалась только отсутствием хвоста.

-Презервативы! Те и вон те! И «Виагру» - соточку! А то моя дама замёрзла, пойдём лечиться старым дедовским способом! – нагло гаркнул я не окончательно старой работнице в белом халате: коньяк делал своё чёрное дело.

Провизор невозмутимо дождалась денег и только после этого подала мне товар через узенькое окошечко и отсчитала сдачу. Я поднял В-2 из кресла, и через пять минут мы были дома.

-Можно я немного погреюсь в ванне? – жалобно попросила она, снимая куртку в прихожей.

Я глянул на неё при свете и просто обалдел. «Интересно, - подумалось мельком, - сколько она попросит за ночь? Да, плевать! Деньги – навоз. Надо же, как обидно! Такая красавица – и приходится вот такими методами на жизнь зарабатывать! Хотя поведение для ночной бабочки какое-то нехарактерное».

- Конечно! Глубоко только не ныряй! – я выдал ей чистое полотенце, а сам пошёл на кухню.

Пока она плавала в моей ванне, которая была длиннее её на пятнадцать сантиметров, я поджарил яичницу с ветчиной, открыл бутылку красного вина и разлил по фужерам. Гулять так гулять!

Она вышла из ванны в плавках и майке, раскрасневшаяся, но всё такая же полусонная. Волосы она распустила, и я подумал, что у моей старшенькой волосы почти такие же длинные. В-2 встала посреди комнаты между расправленным диваном и накрытым столом и вопросительно посмотрела на меня.

-Первое, что хочется сделать, глядя на тебя – это накормить! – сказал я ей, указывая на стол. – Садись, полуночница! Рассказывай - каким ветром и что всё это должно означать? А то у меня в голове непонятки.

Мы выпили за встречу, поели, хотя у меня аппетита не было. Ночью мой организм привык спать, а не питаться. Она тоже обжорством не страдала, хотя постепенно съела всё, что было на тарелке. Смотрела только в тарелку. Молчала. Пару раз взглянула на меня, коротко улыбнулась и тут же спрятала глаза. Когда я встал из-за стола, она тоже подскочила и так осталась стоять. Я взял её на руки и отнёс к дивану. Весу в ней было не просто мало, а болезненно мало. Я так носил на руках младшую дочь в детский сад. Она закрыла глаза и замерла. «Странно! – подумал я. – Шлюхи, вроде бы, себя так не ведут. Но тогда я вообще ничего не понимаю!».

Пока я чистил зубы, она сама разделась и легла голая поверх одеяла. Вытянутые вдоль тела руки. Закрытые глаза. Раскиданные на всю подушку волосы. В свете ночника она походила на труп из концлагеря: кожа да кости. Я присел на край дивана и начал раздеваться. Тут она тихо произнесла:

-Детей у меня не будет, так что не волнуйся. А если вдруг что-то родится, то это будет только моя проблема.

Я как снимал футболку, так и остался сидеть, как громом поражённый. Потом всё-таки доснял, лёг рядом и обнял этот суповой набор за то место, где у нормальной женщины обычно бывает грудь:

-А почему у тебя не будет детей, если не секрет?

Она была очень горячей. Я прикоснулся губами к её лбу. И опять в мозгу всплыли дочери: я всё время так проверял их температуру, если они вдруг начинали жаловаться на самочувствие.

-Неудачный аборт. Такое бывает! – просто, без эмоций ответила она и через секунду добавила: - Это совершенно тебя не касается, это только мои проблемы. Мне просто нужен мужчина. Хотя бы на одну эту ночь. Просто опытный мужчина!

Мне захотелось встать перед этим ребёнком на колени и попросить прощения от имени всех мужиков. Что ж мы, козлы, с вами делаем! Что я, козёл, делаю! Ещё ребёнок, а уже пустота в глазах! Всю душу вытоптали, даже подрасти не дали. Взваливает на себя проблемы, какие и взрослому решить порой не под силу, вместо того чтобы в куклы ещё играть. Ветер сильный дунет – переломит такую пополам! Не кормят её дома, что-ли? И есть ли у неё вообще дом?

Я ошарашено сел и понял, что сейчас мне не поможет даже «Виагра». Я не мог отделаться от чувства, что передо мной – моя дочь, что она больна и пришла за помощью.

Я достал электронный градусник и засунул ей подмышку. Машинка долго думала и запищала только на цифре 39,1.

-Мама дорогая! – ахнул я, глядя на цифру, лично для меня почти смертельную.

Выудил свою небогатую аптечку и понял, что аспирином уже не обойтись.

- Как же тебя так угораздило? На часовне поди простыла? Вот что: давай-ка залазь под одеяло, я сейчас сбегаю до аптеки и вернусь! – я старался говорить спокойно, но голос немного дрожал.

-Я ещё вчера неважно себя чувствовала. А на часовне сильно замёрзла и, видать, добавила. Я час там пробыла. Вас… тебя увидела, испугалась и за деревьями спряталась. Всё думала: подходить или нет.

-Детский сад! – только и смог выдавить я, доставая деньги из стола.

Она не открывая глаз покивала головой и залезла под одеяло, а я за секунду оделся и побежал в аптеку. Вид у меня, видимо, был уже не такой боевой, как час назад. Аптекарша глянула на меня с тревогой то ли за меня, то ли за себя.

-У неё температура тридцать девять. Простыла! – сообщил я даме в белом.

-Дедовский метод не помог? – саркастически заметила та, сразу начав копаться в бесконечных ящичках и выуживая разноцветные упаковки. – Кашель? Насморк? Горло болит?

Такой простой вопрос разом поставил меня в тупик. Кашля я не помню, насморка особого тоже не заметил, в горло не заглядывал. И тут я вспомнил, как она пару раз сморщилась, пока ела мою яичницу.

-Подождите минуту! Я сейчас про горло узнаю!

-Жду! – невозмутимо ответила дама в белом.

Похоже, такой клиент для неё был лучшим за ночь аттракционом. Будет что утром мужу дома рассказать.

Неправильное в литературном плане выражение «ночь в разгаре» – это как раз про ту мою ночь. Бегом добежав до своей гостинки, я открыл дверь и сунул голову в комнату:

-У тебя горло болит?

-Да, очень болит! – донеслось из-под одеяла.

- Понял! Продержись ещё пять минут!

Я полетел по знакомой дороге. В лицо бил ветер, всё так же сыпала мелкая ледяная пыль. Земля уже окончательно замёрзла, но снега выпало совсем немного. Начиналось двадцатое ноября. Ни зима, ни осень. Просто стылость, мракобесие и чернота в небе, на земле и на душе.

-Да! Очень болит! – выпалил я женщине в белом.

-Возраст? – невозмутимый голос продолжал допрос.

-Двадцать два! – зачем-то соврал я.

Говорить «Восемнадцать» у меня, почти сорокалетнего, язык не повернулся. Дама в белом вопросов больше не задавала. Она ещё деловито покопалась в ящичках, потом что-то набрала на клавиатуре, прочитала на мониторе, сходила в другое помещение, вынесла оттуда последний тюбик и, наконец, озвучила мне сумму сформированного заказа. Пока я старался найти без сдачи, она растолковывала, что, после чего, и в каких дозах пить. Потом внимательно глянула на меня ещё раз и сказала:

-Я вам лучше всё запишу!

-Спасибо! Дайте ещё, пожалуйста, мёд! Как его использовать – не пишите!

За её лечение я принялся сразу по приходу, а вернее – по прибегу домой. В названия лекарств я никогда особо не вдавался, поэтому доставал упаковку из тонкого целлофанового мешочка, сравнивал название с тем, что написала женщина в белом, и точно следовал инструкции. Моя безропотная подопечная проглотила всё, что лежало у меня на ладони, выпила чай с мёдом и вновь уползла под одеяло. От неё несло жаром за метр. Я намочил полотенце холодной водой с уксусом, положил ей на лоб, а сам сел на кухне, включил телевизор и налил себе полный фужер вина. Сегодня я честно заработал свои сто грамм! Посмотрел какую-то комедию, но почему-то даже не улыбнулся, хотя понимал, что это должно быть смешно. Допил бутылку, сменил полотенце на её голове и не раздеваясь лёг рядом. Диван у меня всё равно был только один, зато очень широкий. В-2 закатилась в дальний угол и тихо там сопела, занимая одну десятую его площади.

Я проснулся оттого, что она переползает через меня. Уже светало, а, значит, было почти десять. Она надела мою футболку, которая ей оказалась почти до колен, сходила в ванну и вновь легла рядом.

-Как ты? – спросил я.

-Спасибо, уже лучше! – прохрипела В-2, кашлянула и сморщилась.

-Сейчас тебе надо хоть немного позавтракать и ещё пожевать таблеток!

-Хорошо. Как скажешь. Как интересно! – через минуту шёпотом заметила она, глядя в потолок и слегка улыбаясь. – Незнакомая квартира. Незнакомый мужчина. Ухаживает. Лечит. Не курит дома. Не матерится. Никогда не думала вот так справить свой день рождения!

Я только присвистнул.

-Знаешь, - говорю я ей, садясь на кровати, - у меня такое тоже не каждый день! Могла бы незнакомого дяденьку и предупредить! Незнакомый дяденька всё-таки не полный засранец, чтобы человека с днём ангела не поздравить! А теперь садись завтракать, а по ходу расскажи, что бы ты хотела получить на праздник от незнакомого дяденьки? Желательно - в пределах разумного.

Она одёрнула футболку, села за стол, доковыряла вчерашнюю ветчину, намазала плавленым сыром хлеб, выпила немного кофе, а сама время от времени поглядывала на меня, и в глазах один за другим у неё появлялись и исчезали чёртики. В её голове явно шёл мыслительный процесс на тему подарка. Наконец она встала из-за стола, выпила положенные таблетки с мёдом, снова залезла под одеяло и с хитрым видом хриплым шёпотом сообщила:

-Однажды я видела в кино… - она улыбнулась совершенно детской улыбкой, глядя в огромный чёрный экран моего телевизора, - как дяденька пришёл к молодой любовнице на её день рождения… - она закрылась одеялом по самые глаза и глянула на меня уже смелее, - и принёс с собой бутылку «Виски», торт и букет роз. И они пили, ели и целовались. И им было целый день хорошо. Потом она долго помнила этот свой день рождения, хотя дяденька её скоро бросил. Я тоже так хочу встретить свой девятнадцатый, чтобы потом помнить. А не как обычно. Отец напьётся, брат всё вкусное со своей братвой сожрёт, жена отцова начнёт мораль читать. Всё закончится скандалом. Потом весь вечер я буду гладить кошку и смотреть видик. Это так достало! Закончу институт – уеду сразу отсюда. Этот город мне принёс столько горя, что жить в нём я больше не хочу!

Слушая её наивную исповедь, я испытывал двойственное чувство. Во-первых, хорошо, что она не мечтает о колье с бриллиантами, а лишь о чём-то более реальном и менее дорогом. Во-вторых, мне опять захотелось дать ей в руки поганое ружьё и сказать: «Стреляй всех мужиков подряд! И начинай с меня! Мы это, бля буду, заслужили!»

-Сегодня все ваши желания для меня – закон, о, прекраснейшая из девятнадцатилетних! Будет вам и «Виски», будет вам и торт!

Я прекрасно понимал, что двукратная разница в возрасте – это пропасть, которую можно засыпать только деньгами. У меня таких денег, разумеется, не было в помине, и потому наши отношения закончатся очень быстро. Разное воспитание, разные интересы. Не буду же я с ней делать вечерами математику! Но несчастный больной человек просил об одном счастливом дне! Кто бы я был, если б не расшибся ради этого в блин! Да никто!

* * *

Во второй раз дед заявился ко мне на сороковой день. Начался декабрь, я хорошо отметил свой день рождения. Четверть века. Ещё не много, но уже не мало. К нам в комнату общежития набилось изрядное количество друзей, знакомых и кого-то ещё: общага есть общага. Выпили, покрутили катушечный магнитофон. Когда на улице немного стемнело, я задёрнул шторы и долго показывал собравшимся через слайдоскоп слайды, что наснимал за последний сезон своим видавшим виды «Зенитом». На стене висел белый экран, на котором возникали горы, палатки, лодки, собаки, вездеходы, знакомые небритые лица. Вокруг гудел народ, обсуждая увиденное и клянясь, что к следующему сезону тоже приобретут фотоаппараты и слайдоскопы. Некоторые кадры замирали на простыне минут на десять: всем хотелось высказаться на заданную тему. Случаи из таёжной жизни сыпались как горох из дырки. По рукам постоянно ходили три кружки – две фарфоровые с цветочками и одна железная поллитровая, - и стакан: другой посуды у меня не было. На закуску я сварил картошку с тушёнкой и купил здоровенную палку докторской колбасы. Кто-то притащил огурцы, кто-то – селёдку. Водки как обычно не хватило, кто-то сбегал в лавку за «Столичной». Посидели незатейливо, но душевно. К ночи разошлись все. Даже Б-2, зараза такая, пообещала зайти позже и поздравить, но потом я увидел из окна, как её уводит Василич. Он давно водил её к себе и жутко ревновал ко всем. Поэтому, опасаясь лишних скандалов, Б-2 давала ему без очереди как особо нуждающемуся. Он был постарше меня, имел в её сторону вполне серьёзные намерения, поэтому в итоге я без боя дал ему дорогу в светлое семейное будущее, которое так и не состоялось, причём не по его и не по моей вине. Б-2 оказалась слишком общительной для верной жены и категорически не могла ничего поделать со своими прежними привычками. Она искренне считала всех геологов братьями, для которых ей не жалко. Поймав её с очередным коллегой в какой-то подсобке нашей камералки, Василич махнул рукой и скоропостижно женился на толстушке, что жила ниже этажом.

* * *

Дед приехал верхом на своём псе. За всё время разговора пёс неотступно держал меня на прицеле, оскалив зубы и готовясь в любой момент кинуться на обидчика.

-Жена померла в тайге. И козы померли. И куры. Ты всех убил. Кусок-то в глотке не застрял нынче? Пока ты тут балыком коньяк закусывал, моя жена с голоду окочурилась.

-Дед! – я старался говорить спокойно, но голос вновь срывался на крик. – В этой ситуации виноваты мы оба. Я не знал, что вы там обитаете! И что мне оставалось делать, когда вот эта рожа на меня из травы вылетела? Ты бы как поступил?

Пёс зарычал громче, и я догадался, что он понял про рожу.

-Это Плёс. Ему десять лет. Он, может, к тебе за хлебушком спешил, а ты его стрелил! Убивец! Век тебе счастья не будет! И сдохнешь ты страшно. Утонешь в болоте!

-Ты же мне замёрзнуть пророчил, старый! И потом – ты кончай меня пугать-то. Ты один раз меня уже напугал, и вышло это тебе боком. Вернее, вошло в грудь, а вышло меж лопаток. Мне жаль, если твоя жена действительно умерла, но тогда возникает вопрос: от кого вы с ней там прятались? Сколько лет в лесу просидели? Почему до сих пор не померли? А этого гада ты в тайге чем кормил?

Пёс выпучил бельмы и кинулся на меня, целясь в горло. Я рванулся в сторону и навернулся с кровати. Посидел на прохладном полу, хватая воздух ртом. В ушах ещё стоял рык Плёса, а рука шарила по полу в поисках карабина.

-Дьявольщина! Пора пить завязывать! – подумалась очевидная с похмелья мысль.

Я открыл окно и чуть не задохнулся от ледяного воздушного потока. На секунду у меня перехватило дыхалку. Мороз стоял такой, что через минуту мои веки покрылись инеем, и окно пришлось закрывать. Да, если его жена осталась одна в тайге, то шансов выжить у неё немного. Хотя – раз они там живут давно, то как выживали раньше? И что мне делать, если она действительно сейчас там? Идти пешком её спасать? Написать заявление в милицию и сообщить, что где-то в тайге кто-то живёт и его надо срочно оттуда эвакуировать, иначе мне снова приснится дядька, которого я застрелил там, где люди отродясь не жили? И - привет, родной дурдом, здравствуй, милая палата! Скорее всего, мне просто пора жениться. Друзья переженились уже все, у многих дети, а один даже успел развестись. Жить одному становилось всё более одиноко и неприлично. Ходить на танцы – поздно. В гости к семейным друзьям – подозрительно. Вон, даже этот дед – и то был женат. В одиночку в маршруты-то ходить запрещается, а уж по жизни брести – запрещено природой категорически. А то ночами глюки какие-то начинаются. Тем более, что жена товарища, окольцованного последним, обещала познакомить со своей подружкой – студенткой мединститута.

Так я женился на Б-3, а вскоре ушёл из геологии. А через год прочитал в газете, что на юге края мои бывшие коллеги-геологи в дебрях Хакасии обнаружили семью Лыковых. Отшельников, сбежавших от мира в глухомань и живущих там натуральным хозяйством. К ним сразу косяками повалили журналисты, от чего все Лыковы, кроме младшей Агафьи, вмиг померли, что ещё раз говорит о вредности журналистов для «простых» людей. Сам Василий Песков написал свой знаменитый «Таёжный тупик» о странной семье, живущей вопреки всему, непонятно как и за счёт чего. Когда почти все Лыковы умерли, им решили оказать помощь. Но меня во всей этой истории поразило, конечно, то, что Лыковы, оказывается, были не одиноки в своём самозаточении. И первого такого папуаса нашёл я. И этот папуас после общения с человеком из внешнего мира тоже умер, хоть я и не журналист.

* * *

Я пощупал её лоб, померил температуру. 36,9. Ну, хоть не зря суетился!

Уже одеваясь, я вдруг поинтересовался:

-А ты вообще «Виски» когда-нибудь пила?

-Нет! Но так хочется попробовать! Там они их… ну или её… обычно пьют с какой-то содовой. Даже не представляю, что это за напиток. Я вообще пила только коктейли.

-Понятно, - говорю, - я возьму «Виски», за содовую не обещаю, но подстрахуюсь чем-нибудь ещё. Боюсь, у тебя не очень правильные представления об этом самогоне. Но раз есть мечта – она должна осуществиться! А я потом, если что, твою мечту допью. Не пропадёт!

Она покивала головой и улыбнулась, внимательно наблюдая за моими сборами. Её, видимо, забавляло, что какой-то человек впервые что-то делает по её просьбе. Внезапно по её лицу пробежала тревога, и В-2 даже приподнялась с подушки:

-А я тебя не сильно озадачила? Если это дорого – то ничего не надо!

-Одну маленькую бутылку «Виски» я потяну! – заверил я её.

Из алкоголя я купил бутылку дорогого «Виски», «Мартини», ликёр, шампанское, четыре разных коктейля в маленьких стеклянных бутылочках и себе литр пива, чтоб завтра не бегать. Потом взял огромный шоколадный торт с тремя красными вишенками посередине и надписью «С днём рождения!», килограмм разных конфет и готовую курицу-гриль. Зашёл в цветочный ларёк и понял, что розы мне придётся нести разве что в зубах. Но на моё счастье к продавщице заехал на машине сын и, узнав о моей проблеме, вызвался довезти меня с букетом из девятнадцати красных, белых и жёлтых роз до моего дома.

У В-2 глаза и так были большие, но после того, как я выставил покупки на стол, а розы положил перед ней на одеяло, они заняли половину лица.

-Вроде пока всё идёт по плану! Прошу к столу!– бодро заявил я.

-Да! Всё как в мечтах! Даже лучше! Только в том фильме они пили, ели, а потом ещё и целовались!

-Не будем и мы отступать от сценария! Но при условии, что ты к вечеру совершенно выздоровеешь! Через десять минут выпьешь ложку отсюда и съешь таблетку кажется отсюда!

-Не отсюда, а вот отсюда. Я всё уже запомнила! Я долго не болею. К вечеру буду готова целоваться! – заверила она меня и пошла в ванну наводить марафет.

К столу она вышла красавицей – хоть кино снимай про сестрицу Алёнушку. Оказывается, она прихватила с собой лёгкое светлое простенькое платье и набор бижутерии. Хотя – выйди она даже в дерюге – её юную красоту это вряд ли бы испортило.

Я порезал торт, налил ей «Виски» с минералкой, пожелал жить долго и счастливо, и мы выпили. Она по-детски скривилась, через пять секунд её щёки покраснели, а на глазах выступили слёзы. Я налил ей в другой бокал «Мартини», откупорил бутылку коктейля и поставил рядом:

-Сегодня тебе разрешается всё!

Она героически с третьего захода осилила рюмку «Виски» и перешла на «Мартини».

-Не надо верить всему, что показывают в кино! – мудро заметила она. – «Виски» - не мой напиток! А розы – мои! И ты сегодня – мой! Я впервые справляю свой день рождения так, как и мечталось! Спасибо! Это я буду помнить долго.

Всю неделю она прожила у меня. Лечилась, доедала и допивала, и как только я приходил с работы – тащила меня в постель.

-Дай я хоть душ приму! – умолял я, но пощады от неё можно было не ждать.

Это была какая-то чудная смесь ангела и чёртика, светлого начала и нажитых пороков. Одним словом – необыкновенная женщина! При мне она никому не звонила, и вообще я, было, решил, что у неё нет телефона, пока она не записала свой номер на бумажке. Что она делала днём – я не знаю. Вечерами она смотрела телевизор. Причём, что смотреть – ей было безразлично. Она просто лежала на диване прикрыв глаза и, казалось, наслаждалась не тем, что рядом кто-то есть, а тем, что кого-то наоборот нет, а ей позволено просто лежать и ничего не делать. Иногда она наливала в стакан три капли «Виски», безбожно разбавляла их минералкой и битый час сидела с этим бокалом в руке с видом утомлённой балами дворянки, попивая мелкими глотками и закусывая то яблоком, то конфетой, то колбасой.

-Я похожа на прЫнцессу? – томно спрашивала она.

-ПрЫнцессы рядом с тобой имеют бледный вид! – говорил я, совершенно не кривя душой.

Ещё она три раза за вечер по-настоящему полноценно ужинала. Создавалось ощущение, что она вырвалась с голодного края на курорт и не может поверить, что голодный край остался в прошлом. Пока она ужинала, я наливал себе то рюмку ликёра, то стакан коктейля, и пил за её неокрепшее здоровье.

Через неделю она сказала, что ей надо хоть изредка появляться дома, а то отец себе места не находит. Я подумал, что отец её примерно моего возраста, но уточнять не стал. Я вообще не задал ей ни одного вопроса: ни - где живёт, ни – на кого учится. Правда, она сама как-то обмолвилась, что учится в технологическом институте на химика и по окончании будет заниматься обработкой древесины. Отметила, что химия – единственное, что её действительно увлекает, и она ещё в третьем классе наизусть знала всю таблицу Менделеева.

За эту неделю она выздоровела и даже слегка поправилась.

-Ну надо же! Я столько старалась вес набрать – ничего не получалось! Даже сметану ложками ела. А тут неделю у тебя на диване полежала – и два килограмма к попе прилипли.

-Ну, теперь твоя попа знает, куда ей ехать за парой килограммов, если что!

Она уехала, и наш праздник кончился. Нас закрутили дела. У неё продолжалась учёба, у меня попёрла работа, и я приходил домой без задних лап только для того чтобы помыться и переночевать. Иногда она приезжала ко мне и жила когда день, когда четыре, пока у неё дома шла какая-нибудь пьянка, потом вновь исчезала на две – три - четыре недели. Приезжая, она переодевалась в какую-нибудь мою футболку и сразу просила меня купить свиных рёбер, картошки и свеклы. Варила огромную кастрюлю борща и почти всю съедала сама. Последний раз она ужинала часов в одиннадцать вечера. Скромно спрашивала:

-Ты не проголодался? А я снова жрать захотела! И ведь глистов нет, я проверялась. Куда всё девается – сама не понимаю!

Я смеялся и наблюдал, как она уплетает всё, что найдёт в холодильнике. Такого аппетита я не встречал ни у кого! И что странно – вес действительно почти не менялся! Метаболизм – вещь загадочная. Как-то раз по лету она пробыла у меня целую неделю, потому что рядом с моим домом была хорошая, причём недорогая стоматология, и она жила у меня, пока не вылечила дюжину зубов. И что интересно – с новыми зубами она стала быстрее набирать вес! Зимой мы вдвоём справили мой день рождения, и она поздравила меня тем, что, помня мой подарок, заказала огромный шоколадный торт с надписью «С днём рождения, Гена!», а потом станцевала мне приватный танец, под конец которого на ней остались только белые чулки и белая же ленточка вокруг осиной талии. Откуда она брала деньги на торт и всё остальное – для меня так и осталось загадкой. Почти год моя квартира была для неё местом, куда она могла приехать в любой момент без приглашения, отоспаться, поесть и поцеловаться. За этот год, хоть и встречались нечасто, мы до дыр протёрли почти новую простыню. В процессе она царапалась как кошка, и как я ни уговаривал её не рвать меня на клочки или надевать на ночь варежки – ничего не помогало. После ночи с ней я неделю ходил в рубашках с длинным рукавом и мазал раны йодом. Наверно, это она тоже высмотрела в каком-нибудь взрослом кино.

Чем она занималась по жизни, куда пропадала, с кем ещё общалась – я не знал и знать не хотел. Через год она уехала на практику в небольшой городишко на севере и там внезапно вышла замуж за какого-то местного парня. Она написала мне длинное сообщение, где что-то пыталась объяснить и оправдаться. Я просто пожелал ей счастья в личной жизни и стёр номер её телефона. Лети, птица! Вскоре она прислала мне посылку, в которой я обнаружил статуэтку обнажённой девушки, стоящей на камне и запрокинувшей назад голову с разлетающимися волосами.

* * *

После свидания с рыжей я пришёл домой и прямо на пороге разделся догола. Ноги оказались по колено в грязи, а на одежде не осталось ни одной сухой нитки. Остановка от моего дома расположена далековато, или наоборот – дом построили вдалеке от дороги, но сути дела это не меняет: полверсты я шлёпал под дождём по лужам в кромешной темноте. В квартирке было тихо, темно, а главное – сухо. Хотя про тихо – это я поторопился. За стеной раздавался звон стаканов, негромко играла музыка, женский голос пытался подпевать, а мужскому голосу это явно не нравилось. Не успел я помыться, как за стеной музыка и разговоры перевалили за сотню децибел, грохнула тарелка, заплакал ребёнок. Грустно. Я живу в этой гостинке почти десять лет. За это время за стеной последовательно происходили различные события, которые можно охарактеризовать коротко: жизнь в провинции.

Поначалу в соседнюю жилплощадь заехали двое: отец лет пятидесяти и сын лет двадцати. Непьющие, некурящие, доброжелательные люди. Почему у них образовался сугубо мужской состав – я не интересовался. Вскоре отец переехал к какой-то женщине, и за стеной началась полноценная молодёжная жизнь: музыка, пьянки, драки и женские визги-писки. Причём драки происходили раз в десять чаще визгов. Встречая соседа в коридоре, я чисто по-человечески просил его убавлять громкость хотя бы на ночь, потому что не всем его соседям выпадет счастье поспать сколько влезет на следующее утро. Он краснел, кивал головой, просил прощения и на какое-то время затихал. Так что я не могу сказать, что это был самый беспокойный сосед из всех, кого мне посылали обстоятельства.

Дальнейшее развитие событий тоже оригинальностью не отличалось: хлопец женился. Я даже оказался в числе приглашённых на свадьбу. Народу на его двадцать восемь квадратных метров набилось – человек пятьдесят, поэтому я выпил для приличия пару стопок водки, сделал несколько тошнотворных свадебных снимков типа «Горько!» и «А теперь свидетель со свидетельницей!» и ушёл. Гулянка продолжалась положенные три дня. К концу третьего дня вместо «Горько!» из-за стены долетало что-то нечленораздельное типа - «Да пидор он, твой Горбачёв!», кого-то раз за разом вытаскивали в общий коридор поблевать, потому что в туалете шла запись на неделю вперёд. Вновь появился отец жениха, курили какую-то дрянь в коридоре красномордые родители невесты. Сама невеста оказалась совершенно не похожа на маму с папой, и я порадовался за соседа. Худенькая брюнетка не без приятностей. Ушки-лопушки, глазки-бусинки, ротик-бантик, носик-пимпочка.

Полгода за моей стеной ритмично скрипел диван, стол, стулья и ещё какая-то мебель. Человеческих голосов слышно не было, но мне казалось, что сквозь стенку в один шлакоблок толщиной до меня долетает скрип зубов. Ко мне в это время изредка наведывались то Т-9, то О-3, и мы старались попадать в чужой ритм, но сбивались, и вместо совокупления у нас происходил сеанс смехотерапии, что тоже вообще-то неплохо. Сосед по молодому делу частил, торопился, и я не то чтобы не мог за ним угнаться, но просто не видел в этом смысла. Тем более, что Т-9 уже тогда писала кандидатскую диссертацию о творчестве Гёте и Гейне, и мне сам бог велел вести себя посолиднее. Через год за стеной раздался первый детский плач, заглушаемый звоном фужеров. И потом эти звуки стали постоянными: детский плач и звон фужеров. Дальше пошли скандалы с битьём лиц и посуды. Как мне всё это было знакомо! До тошноты! До сердечных спазмов! Худенькая невеста постепенно превращалась в плотную тётку с красными щеками и глазами китайского пчеловода, и лет через пять, когда она курила в общем коридоре со своей матерью какую-то тонкую гламурную дрянь, различить их уже можно было разве что по причёске.

Как-то я вновь столкнулся с соседом в коридоре. Это был уже не тот весёлый хлопец, а сильно пропитой неопрятный мужичёк с двумя бутылками водки, торчащими из карманов китайской кожаной куртки, в которой он ходил с сентября по май. В руках он держал рваную барсетку, из которой норовил выпрыгнуть и убежать длинный белый батон.

-Бросали бы вы бухать, люди! – попробовал проповедовать я. – Видишь этот шрам у меня на руке? Это я сам себя резал по пьяне! Что-то кому-то пытался доказать. На шее шрама нет, но поверь на слово – после десяти лет пьянства и семейных скандалов типа ваших я ездил в лес вешаться. В итоге жив, но жены нет, с детьми не общаюсь. Вы того же хотите? Неужели тебе водка важнее всего на свете? Молодые! Дочка растёт! Что она первое увидела в жизни? Пустой пузырь, полный окурков? Брось пить – и половина твоих проблем через месяц рассосётся!

Видимо, проповедник из меня – не очень. Ханурик покивал головой, обошёл меня, давая понять, что ему некогда слушать какой-то трезвый бред, и пошатался к своим дверям. От него пахло застарелым алкоголем, немытым телом, плохим табаком. Он постучал в дверь, и ему открыла очаровательная малышка в платьице и маленькой куколкой в ручке. Открыла, и тут же бросилась вглубь гостинки с тревожным криком: «Папа пришёл! Папа пришёл!»

«Видимо, разговаривать тут уже не с кем, - подумал я грустно, - Только усыплять».

За стеной снова стало тихо. Я заварил свежий крепкий чай. Не тот, который с таким усердием собирали какие-то сутулые люди в широкополых шляпах в пяти тысячах километров от Сибири, на склонах мутного Ганга, или мутной Хуанхэ, или ещё чего-нибудь мутного. Потом три года сушили, два года смешивали с райскими фруктами и год везли в кафе «Роза ветров» на верблюдах и ослах. И все эти долгие годы специально отобранные по внешним и внутренним данным официантки денно и нощно повышали уровень разъёбистости и с секундомером по команде «Начали!» тренировались заваривать божественный напиток правильно, с соблюдением всех юго-восточных тонкостей с тем, чтобы я душой и телом почувствовал тонкие оттенки… Каюсь, но ни хрена я не почувствовал! Я давно почувствовал, что если вижу дно, глядя сверху в кружку с чаем, то меня охватывает разочарование, и такой напиток я называю «Моча перуанского дятла». Возможно, я груб, неотёсан и не имею представления о действительно прекрасном. Говорят: чем светлее чай, тем выше его качество. Но после тёпленького жиденького напитка возникает лёгкое ощущения мошенничества. За подобный чай любой геолог выскажет своё решительное «Фи!» и, придя домой, обязательно заварит такой чай, который за пять минут нагноится до черноты испанской ночи. Дабы выпить кружечку без сложной церемонии, зато с карамелькой «Раковая шейка» вприкуску, и лечь спать, не чувствуя себя дураком.

Я заварил столовую ложку «Липтона» с горкой на небольшой прозрачный чайничек кварцевого стекла, выключил верхний свет, включил настольную лампу, поставил её по ту сторону чайника и стал наблюдать, как взбудораженные чаинки начали свой единственный в жизни танец, отдавая горячей воде всё, что держали до поры до времени в секрете. Вода быстро покраснела, потом покоричневела, а через несколько минут свет лампы вовсе перестал пробиваться через жидкость, которая теперь по праву могла называться чаем.

* * *

В следующий раз дед заявился в апреле. Я только потом сообразил, что он пришёл через полгода, день в день. Я незадолго перед тем отмечал день геолога, потом Пасху, так что дед появился как раз в тот момент, когда я поставил перед кроватью початую бутылку с минералкой и провалился в липкий сон с единственной мыслью: «Пить больше не буду никогда!»

-Как семейная жизнь? – прошамкал он.

-Замечательно! – сухо ответил я. – Всё так хорошо, что некоторые смертельно больные даже завидуют. Давай, говори, чего надо! Время – десять утра! Самый сон, а ты тут трещишь!

-Да так, поговорить зашёл. Как-никак – не чужой человек. Жена просила передать: пока её не похоронишь – спокою тебе не дадим. Её там мыши всю сгрызли, потому хоронить будет легко. Предать земле просила рядом с мужем. Со мной то есть. И поставить крест. И табличку написать: муж и жена. Я родился в одна тысяча восемьсот девяностом годочке. А жена на одиннадцать лет моложе меня. Вторую дату сам знаешь. Сделай всё по-человечески, тогда будет тебе прощение. Пока не похоронишь жену и не поставишь крест – мой Плёс тебя грызть будет изнутре. Жена водные стихии на тебя натравливать станет, а я - различные транспортные средства. И ещё сделаем так, чтоб тебя бабы не любили и под конец извели. Жизни тебе не будет, отродье бесово!

-Ты всё сказал? - из последних культурных сил спрашиваю я. – Ничего не забыл? Например, как ты с женой оказался в тайге? Где родился? От чего сбежал? И сколько народу ты сам в тайге похоронил? Я же по глазам вижу: тебе человека зарезать – как мне зонтик с бабой сфотографировать! Ты расскажи, не дай дурой помереть! А я решу – крест вам воздвигать, иль часовню, или кол осиновый вбить тебе в грудь. Ну и про фамилию. На мавзолее – и то написано: «Ленин», хотя и без того понятно. А твоя фамилия как?

Дед пошамкал беззубым ртом. Выглядел он так же, как в тот день. И смотрел на меня так же: как мясник на корову.

-Фамилия говоришь? Фамилию не надо. Напиши просто «Убиенный мною раб божий и умученная мною его баба». В тайгу мы ушли от Сталина. Тогда все бежали кто куда. Вот и мы решили не ждать, когда с голодухи помрём, а взяли деток, вещей сколько смогли унесть – и ушли в тайгу. Детки вот только померли вскорости. Зато мы жили, покуда ты не заявился, варнак. Будешь там – на могилу детям новый крест поставь. Могила рядом с избой, на задах.

-Мечтать не вредно! – говорю я ему, растирая кулаки и похрустывая позвонками влево-вправо. – Я вот тебе сейчас нос сломаю, как тогда у Солонцов одному уроду, когда они вчетвером у меня пытались велик отобрать!

Я бросился на деда, но мои движения вдруг замедлились. Я замахнулся, но правая рука не полетела по отработанной траектории, а медленно поплыла по воздуху. И чем ближе к кулаку становился дедов нос, тем медленнее летела рука, словно преодолевая сопротивление привязанного сзади эспандера. Дед коварно улыбнулся, неторопясь поднырнул под боковой удар и вцепился мне в горло своими непомерно длинными клешнями. У меня в организме мгновенно кончился кислород, и я подумал: без пищи человек может прожить три недели, без воды – две, а без воздуха – только одну. Так что жить мне осталось всего неделю. Жена за это время родить не успеет. Так что даже не узнаю: дочь у меня, или сын, или кто ещё. Хотя – кто бы ни родился – всё равно назовут Гена. С другой стороны – ведь у меня всегда с собой нож. Дед рядом. Если я его снова убью – как он будет выглядеть? Сможет ко мне ещё приходить или уже нет?

Я достал складишок и проверил лезвие. Острое. Войдёт без проблем. Куда же мне его убить на этот раз? Думаю, туда же, куда и первый.

Я примерился. Расстояние оказалось меньше, чем положено для хорошего удара, поэтому я попросил деда сделать полшага назад. Тот захрипел, словно это я его душил, а не он меня, и немного сдал назад. При этом его руки удлинились и продолжали перекрывать мне кислород. Я ударил его ножом в грудь. Нож пролетел сквозь деда и, превратившись в пулю калибра 7,62, улетел куда-то в темноту. «Ну вот! – подумал я с грустью. – С чем теперь по грибы пойду? Придётся новый покупать!»

Меж тем с дедом начались разительные перемены. Внешне он не изменился, но его хватка на моей шее ослабла. Я сделал пару шагов назад. Дед с вытянутыми вперёд руками остался стоять на месте, потом потемнел и превратился в чёрное облако, точно копирующее малейшие детали человека. Я подул, потом помахал рукой, и дед расползся по комнате вонючими клубами, словно где-то рядом сожгли покрышку. Вонь стояла невыносимая. Я попятился назад, но наткнулся на что-то поясницей. «Пора просыпаться!» – решил я, поворачиваясь. Но сон продолжался. Я ущипнул себя за руку. Без изменений. Меж тем в комнате начали происходить странные метаморфозы. То, на что я наткнулся, из бесформенного облака дыма преобразовалось в хирургический стол. Над ним выросла бестеневая лампа, а стены комнаты побелели и покрылись штукатуркой, сквозь которую то там, то сям торчала деревянная дранка. «Надо заштукатурить!» - мельком подумал я, но тут из чёрного дыма оформились белые люди, и я понял, что это врач-хирург и его команда из трёх бесполых человек. Эти трое до глаз были замотаны в белые одежды, напоминающие саван. Хирург же оказался с открытым лицом, которое до боли напоминало лицо убиенного мною деда, но гораздо моложе.

-Везите больного! - скомандовал он, и из остатков чёрного дыма на столе материализовался больной.

Он был одет в форму офицера советской армии. Китель на его груди пропитался кровью. Подойдя ближе, я понял, что офицер ранен скорее всего пулей: отверстие в гимнастёрке было круглым и до смешного маленьким. Люди в белом сняли с него китель и пропитанную кровью белую нательную рубаху. На шее у раненого на суровой нитке висел небольшой серебряный крестик. Хирург подошёл к столу и скальпелем перерезал нитку. Потом положил крестик рядом с пациентом и спросил у одного из помощников:

-Кто это? Что с ним?

-Русский офицер. НКВД. Василий Брындин. Ранен около Виштитиса, - негромко и чётко доложил помощник, и совсем шёпотом добавил, - они там наших в перелеске обложили. Видимо, никого не выпустят. Говорят, есть приказ – пленных не брать. Наши лесные хотели уйти в Польшу. Теперь уже никуда не уйдут.

-Понятно! Свиньи! – коротко бросил хирург. – Давайте наркоз!

Раненый находился без сознания и всё это время лежал без движения. Я обратил внимание, что кровь из ранки на груди сочиться почти перестала.

После того, как бесполый наложил на лицо раненого марлю, смочив её чем-то из флакона, хирург разрезал скальпелем место ранения и тут же достал маленькую пульку. Насколько я разбирался в патронах – это была пуля от «Парабеллума». И, судя по тому, что вошла в тело не очень глубоко – стреляли с большого расстояния.

-Ранение пустяковое! – заметил молодой дед, потом усмехнулся сквозь марлю и добавил: - Но больной скончался от значительной внутренней кровопотери!

-Может не надо? – дёрнулся было один из бесполых. – Это же мент! Их с Алтая сюда пригнали человек сто. Нас всех за него порвут!

Но дед, словно не слыша, глубоко ткнул скальпелем в рану, и оттуда резко булькнуло и ритмично засвистело. Тело задёргалось так, что три помощника с трудом удерживали его на столе, навалившись всем весом на руки и ноги. Когда всё кончилось, хирург взял крестик умершего, пальцами затолкал его в рану на сердце, и спокойно произнёс:

-Свинья сдохла! Ветеринар оказался бессилен!

Все четверо довольно засмеялись. Тело закрыли простынёй и вышли прямо сквозь стену. Я стоял рядом со столом и не знал - что же делать? Я стал свидетелем жуткого преступления, но ничем не смог помочь офицеру НКВД. Тут сквозь простыню встал сам офицер и сказал, глядя на меня:

-Нет, племяш, ты это видел! Война уже четыре года как закончилась! Мы с ними в лесах воюем, а они, суки, оказывается, вот где окопались! Ну как с такими прикажете поступать! А ведь у меня двое детей остались! Жена – красавица! Знаешь, что я ей на тридцатилетие подарил? ТТ! Пистолет! И наказал, чтоб если вдруг эти нелюди ночью в дом полезут – сначала стреляла детей, а потом – себя! Потому что я своими глазами видел, что они с людьми делают. Племяш, это такое зрелище, что вечером выпиваешь стакан водки – и не берёт! Второй – не берёт! Перед глазами женщины эти из хутора! А рядом – дети. Племяш, они такое с ними сделали! Племяш! Ну это же не люди! Люди такое не могут с людьми сделать! Я после того случая ни одного из них до грузовика довести не смог. Поймаем из банды трёх-четырёх живыми. Веду я их – а перед глазами марево красное. Потом марево схлынет, а они уже – того. Меня четыре раза к медалям представляли, а дали только одну. Писарь говорит: скажи спасибо, что полковник тебя под трибунал не отдал за расстрел пленных! А я ему говорю: пусть лучше эти падлы бандеровские мне спасибо скажут, что умерли легко! Я бы таких - не из автомата! Я бы таких конями на части рвал! А теперь они меня убили! Ты бы отомстил как-нибудь при случае, а? А то обидно! Я их, конечно, много покрошил, а всё равно обидно. Ведь не в бою убили, а вот так. Подлостью взяли. Потому что все они – трусы по жизни. Крестьян ночами резать – всё их геройство! Суки! Они не братья лесные! Они лесные… они… да у меня слов нет, чтобы их как-то назвать! Это не звери, не гады. Даже не фашисты. Фашиста я видел! Фашист – это собака чёрная, а тут другой зверь. Это что-то такое, что надо просто давить. Даже не называть никак! Давить без названия, чтоб только хрустело под сапогом! Отомсти за меня, племяш!

-Так вот как ты помер, дядя Вася! – удивился я. – Мне про тебя мать рассказывала. Она тебя плохо помнила. Ведь когда она родилась, ты уже в армию ушёл. Я знал только, что её старший брат погиб после войны в Прибалтике. А подробностей она не знала. Я бы отомстил за тебя, но меня ещё не существует. Я появлюсь на свет только через пятнадцать лет. Пока выросту, пока мозгами обзаведусь – тут всё быльём порастёт. Ведь твоя сестра даже не знает, где ты похоронен. И, честно говоря, знать не особо хочет.

-Ну да ничего! – дядя Вася улыбнулся. – Он на моём крестике погорит! Все же знали про него! Даже полковник Ананьев меня вызывал на собеседование. Настоятельно рекомендовал снять, чтоб не вводить подчинённых в заблуждение. А то – капитан НКВД, кандидат в члены партии, а на шее – крестик! Я ему пообещал прилюдно снять, как в партию примут. Мол, раньше тёмный был, а с этой минуты у меня другой бог: товарищ Сталин и его коммунистическая партия! А полковник только рукой махнул: ты, говорит, Брындин, как включишь дурачка – так и хочется тебе поверить! Иди, служи! И бог тебе в помощь! С крестиками потом будем разбираться, а пока поважнее дела есть. Так что крестик обязательно станут искать. И обязательно найдут! У нас в органах дураков нет. Найдут! И все эти четверо получат то, что заслужили, я уверен. А ты как вырастишь – проверь на всякий случай. И если что – дай знать нашим!

-Хорошо, дядя Вася! Я постараюсь. Рад был познакомиться!

Я проснулся, выпил минералки, выслушал от Б-3 очередную лекцию по поводу моей культуры пития, и понял, что за дядю Васю я отомстил.

* * *

Когда я хожу в органный зал или театр, то всегда вспоминаю О-3. Правда, я там не был с тех пор, как с ней расстался, но даже проходя мимо него, а порой даже слушая органную музыку, я вспоминаю этого апологета культуры. Познакомились мы с ней очень для меня оригинально: не по интернету.

Как-то вечером я окончательно разругался с Б-9, когда в очередной раз пришёл вечером с работы и застал её со своей дочерью сытыми и довольными. В кухне соблазнительно пахло котлетами, однако источника запаха я так и не нашёл. Оторвавшись от экрана, жена лениво предложила сделать мне бутерброд. Говно внутри меня вспенилось и закипело. В выражениях, Чехову совершенно не свойственных, я поинтересовался судьбой котлет, которые я купил три дня назад на свои предпоследние рубли и даже не попробовал, собрал кое-какие вещи, за остальными пообещал заскочить на выходных, заказал по телефону такси и вывалился из подъезда. Четыре равнодушно-безрадостных глаза за спиной. Дубль второй семейной жизни оказался сродни дублю первому с той лишь разницей, что на осознание невозможности совместного существования с женщиной на этот раз у меня ушло не двенадцать лет, а два года. Пока ждал тачку, взял в ларьке чебурек и бутылку крепкого пива и за одну минуту поужинал.

За рулём красной «Coroll-ы» с шашечками на крыше, как ни странно, оказалась дама полусредних лет. Узнав конечный адрес, она проделала следующие манипуляции: натянула на руки кожаные перчатки без пальцев, поплевала в них, пристегнулась, взглядом проверила – пристегнулся ли я, чисто по-мужски потёрла кончик носа кулаком и сообщила:

-Держитесь, голубчик! Ночью машин нет, так что поедем с ветерком.

За следующие пять минут мы преодолели половину района, юзом вылетели на главную улицу, и если бы не светофор, наверное взлетели и врезались в Луну. Такой стиль езды я видел только в комедии «Такси» Люка Бессонна, и мне сразу стало понятно, почему некоторым её персонажам во время поездки становилось плохо. Я был малость под градусом, перед глазами и без того всё плыло, поэтому я старался смотреть только вперёд: если я смотрел в сторону, то придорожные столбы сливались в один кривой забор, перед глазами всё мелькало, и мне делалось дурно. Тут у меня зазвонил телефон. Звонила Б-9 и зачем-то пыталась оправдаться, что тот ночной звонок на её телефон – чистая случайность, с ним у неё давно ничего нет, это её старый курортный роман, и я всё неправильно понял. И что котлеты всё равно сильно подгорели, потому что у неё разболелась голова, а кошка как назло удрала на улицу и пришлось её искать. Невероятно, но окончательный разрыв в её планы, оказывается, не входил и у нас масса общих тем и интересов! Я малость опешил, но быстро вспомнил, что летом она планировала на мои кровные сделать себе небольшую косметическую операцию и ответил уклончиво в том смысле, что разводиться тяжело только в первый раз, а потом идёт как по накатанной, и рекомендовал купить куриные головы на базаре и трахать мозги им, а с меня достаточно. Когда из трубки полетели идиоты и мерзавцы, которым она отдала лучшие два года жизни, а благодарности так и не получила, я отключил телефон и понял, что наша машина никуда не едет. Впереди не было видно ни светофора, ни стены. Двигатель ровненько гудел на холостых. Мы находились у какого-то невнятного пятиэтажного дома на проспекте Свободном. Стояла январская ночь. За окном каких-то минус пять. Новогодняя иллюминация превращала проспект в хорошо освещённый тоннель, переливаясь то синим, то красным. Было красиво, но немножко непонятно. Я вопросительно глянул на водительницу.

-Что это было? – не глядя на меня спросила она.

-Где? – глядя на неё спросил я, потом перевёл взгляд на дорогу. – Кошку что ли задавили?

-Что это было по телефону? – не меняя интонации автоответчика уточнила она.

-А-а, это? Да вот, пора жену менять. Два года прожили. Хватит наверно. Гарантия кончилась. Наверно, опять подделку подсунули. А, собственно, в чём проблема?

-Нет, меня не это интересует. Какая мелодия у вас на телефоне? Что это играло, когда телефон зазвонил? Автор кто?

-В моём телефоне? А-а, звонок что-ли? Это этот. Как его. Кажется, Моцарт!

Я настолько обалдел от её вопроса, что не сразу вспомнил, что же такое у меня в телефоне каждый раз играет.

-Думаю, это отрывок из Бетховена. Вы любите классическую музыку? – с ударением на «любите» спросила она, повернулась ко мне лицом и впилась взглядом в мои глаза.

Правая сторона её лица утопала во мраке, левую щёку и глаз слабо подсвечивала зелёным приборная панель. Я постарался навести резкость. Лицо как лицо. Худое мужественное лицо профессионального автогонщика. Наверно даже через чур мужественное. Светлые волосы едва до плеч. Великоватый носик. Близковато к нему – глаза с ленинским прищуром. Природа словно специально создала это лицо для наименьшего аэродинамического сопротивления при езде на высокой скорости без лобового стекла.

-Ну… - замычал я и вдруг понял, что если сейчас скажу «Да!», то что-то у нас произойдёт, а если скажу «Нет!», то кофе в постель она мне точно не принесёт, – ну… да! Люблю. Конечно Бетховен! У меня на компе пять сборников классики. Когда пишу рассказы, то неплохо идёт Вивальди. А вот обрабатываю снимки на «Photoshop-е» лучше под Бетховена или Паганини.

И я сделал лёгкий жест правой рукой, замысловатую траекторию которого лучше всего передаёт многозначительное прилагательное «Этакий». Нечто из арсенала седого, но ещё длинноволосого дирижёра. Жест, после которого резко оборвавшуюся последним диезом мелодию сменяет гром аплодисментов.

Какие-то сборники классической музыки у меня действительно имелись. И, что характерно – иногда я даже их слушал! Но отличить Вивальди от Пуччини не смог бы даже под угрозой смертной казни. Да и фотошопить привык под «Пикник», «Nazareth» или Дидюлю. Но назревала какая-то интересная авантюра, а лучший способ выкинуть из головы одну женщину – закинуть на её место другую. Я ещё был весь на эмоциях от того, что две бабы целыми днями сидят дома и нагло жрут купленные мною котлеты, а голодный мужик в очередной раз приходит с работы, обнаруживает только их запах и идёт в ближайшую столовую, и такой поворот ситуации оказался лучше любой валерьянки!

Она пристально смотрела мне в глаза ещё секунд десять. Запах алкоголя сбивал её мысль со следа, и она не решалась сказать то, что хотела.

-А вот Вагнера я не понимаю! – вальяжно протянул я, стараясь нащупать нужную струну в её душе. - Не потому что его любили фашисты, и не потому, что он был полный засранец по жизни и трахал жену товарища, а потому что его музыка слишком немецкая. Так же как фильмы Де Сика слишком итальянские для того, чтобы завоевать мировую славу. Хорошо, но русскую душу не греет. Глинка и Анненский – вот что надо смотреть и слушать русскому человеку перед сном!

«Что я несу? - подумал я. - Пьяный бред! Завтра будет стыдно вспоминать. И чего она доскреблась со своей музыкой! Интересно, мой магазин ещё работает? По пиву – и забыться! Кстати, там одна продавщица регулярно строит мне глазки, а на днях интересовалась – не могу ли я ей показать, какого цвета вода в кастрюле, когда я сварю цветные макароны? Ей страсть как любопытно!»

-Дело в том, что у меня есть два билета в органный зал, - взвешивая каждое слово, негромко сообщила мне таксистка, - на завтра. На семь вечера. Если хотите – один билет ваш. Выступает знаменитый органист и скрипка. Будут играть редкие произведения восемнадцатого – девятнадцатого веков.

-Вопрос можно: а кому предназначался второй билет? – тоже почти шёпотом спросил я.

-Второй билет предназначался одному человеку. Но этот человек купил два билета в ночной клуб на Пенкина. Он тянет меня туда, а я его – сюда. А поскольку тянуть меня против моей воли – дело бесполезное, то мы идём каждый по своим интересам. У нас такое случается.

-Хорошо, - подумав немного, ответил я, - только я оплачу вам цену своего билета. И второе – у меня нет приличного костюма, так что я надену чёрные джинсы и рубашку без галстука. В таком виде можно слушать Моцарта?

-Замётано! – нарочито грубовато ответила она и выставила на уровень головы упакованную в кожу ладошку.

Мы стукнулись, обменялись номерами телефонов и договорились встретиться у входа в зал минут за двадцать перед концертом. После чего она сыграла желваками и нажала на газ. Я попросил немного сбавить скорость, якобы чтобы полюбоваться ночным Красноярском. Она скинула до сотни, и вскоре мы прибыли к моему дому. Я попрощался с нечаянной знакомой, взял два пива и пошёл домой.

* * *

-Ты зачем моего дядьку Васю убил, мерзота?

Дед даже рта не успел открыть и теперь смотрел на меня непонимающе. Пёс удивлённо поглядел снизу вверх на хозяина, потом перевёл взгляд на меня, лёг и скривил рот.

-Он моего дядьку на операционном столе зарезал! – обратился я к собаке. - Он же оказывается врач? Клятву небось давал? Как твоя клятва звучала? Обязуюсь помогать всем больным фашистам, лесным братьям и бандеровцам? Ты раненого офицера на операционном столе убил! Кто ты после этого?

Пёс недоверчиво слушал мою гневную речь, потом снова поглядел на хозяина. И в его взгляде уже не читалось прежней собачьей преданности. Казалось, он даже покраснел и выбирает место, куда укусить. Дед пошамкал ртом, потоптался неуверенно на месте, но потом набрался смелости и заговорил:

-Я к ним в дом не лез! Это они пришли на мою землю! Это они убили моего соседа! Всю семью потом отправили куда-то. И те сгинули в каком-то Магадане, никто не знает – где! А самого соседа повесили на площади! И ещё двоих! От хорошей жизни в леса народ-то убёг? Это была война. Я сделал свой выбор. И ни о чём не жалею. Я не помню - о ком ты говоришь. Я убил несколько раненых русских. Но после одного случая меня поймали и отправили в Сибирь вместе с семьёй. Я сделал глупость, иначе бы меня не поймали никогда. Раненые умирали, в этом ничего необычного не было. Я бы и дальше мстил за соседа, за всех своих. Но сделал глупость. Меня хотели расстрелять, но в лагерях не хватало врачей, и меня отправили в Кузбасс.

-Под глупостью ты имеешь в виду тот крестик? С крестиками вообще шутить не надо! Только это не глупость. Это глумление. Твои лесные братья в лес ушли, потому что фашистам помогали евреев с поляками вешать и русских в Германию отправлять. Так что цепочка эта длинная. Её можно размотать до Ивана Грозного. И каждый будет говорить, что другой его обидел. Но врач, убивающий раненого солдата – это подлец, которому оправдания нет! И я рад, что влепил тебе пулю! Собаку вот только жалко. Не при делах пёс был. Прости, Плёс! Ты погиб при исполнении. Ты не знал, что приказы тебе отдаёт мерзавец!

Пёс внезапно оскалился, подпрыгнул как на пружинах и вцепился деду в горло.

-Фас! Фас его! – заорал я.

Б-3 включила свет и посмотрела на меня с выражением - «Чтоб ты сдох!» Мои ночные дёрганья после выпивки её стали не на шутку раздражать. За шкафом, разделяющим нашу однокомнатную квартирку на две неравные части, заплакала дочь, и жена пошла успокоить ребёнка. А я в который раз подумал о том, что если не брошу пить, то сдохну от язвы или инсульта. А если брошу и посмотрю вокруг трезвыми глазами – повешусь.

* * *

Органная музыка – это нечто! Сравнивать орган с другими музыкальными инструментами – это всё равно что сравнивать академика Курчатова или Келдыша с нынешними академиками. Вроде те же звуки издают, а уважение совсем не то. Слушаешь иной раз какого-нибудь академика-от-паранормальных явлений и думаешь: Тимофеев-Ресовский в гробу сейчас переворачивается и радуется, что не дожил до академиков-пигмеев!

Мы с О-3 сидели в третьем ряду. Рядом со мной сидела пожилая тётка, от которой попахивало кухней. Сзади кто-то изредка шуршал фантиками. Это кощунство выводило О-3 из себя. Она была одета в длинное тёмное платье с блёстками, с кучей колец, серёг и бус, с минимумом косметики и ярко красной сумочкой, в которую можно было положить разве что один рожковый ключ девятнадцать на двадцать два. Мы встретились перед входом ровно за двадцать минут до начала действа и сдержанно поздоровались. На ней была короткая стильная дублёнка цвета кофе с молоком с капюшоном, который по такой погоде успешно заменял ей шапку: днём кое-где капало с крыш. Мы заняли места, и она вся обратилась в слух. По выражению её лица я понял, что весь этот боевой наряд предназначался не для меня и не для любителя Пенкина. Вся эта красота предназначалась Бетховену и кому-то ещё, чьи произведения звучали со сцены. Конферансье сообщил, что за органом орудует лауреат многочисленных конкурсов, а скрипач приехал из немецкого городка, где самое большое число органов и скрипок на душу населения в мире. Потом он вкратце рассказал об истории жизни авторов и причудливых коллизиях их творческого пути, в начале, середине или даже в конце которых смогли выкристаллизоваться такие редкие по красоте и гармонии музыкальные произведения, которые завистливые современники совершенно не оценили, а зря. Играли хлопцы слаженно, даром, что армянин с баварцем. Репертуар перемежался известными и малоизвестными произведениями популярных и не очень популярных немецких и австрийских композиторов. Через час объявили перерыв. За тот час, что со сцены лились ручейки и водопады диезов и бемолей, О-3 не проронила ни слова. Она впилась глазами в скрипача и, казалось, вся погрузилась в последнюю четверть восемнадцатого века. Иногда её отвлекало шуршание фантиков сзади и запах чеснока слева, и тогда она гневно поворачивалась в сторону и делала страшное лицо, как бы не понимая – как можно жрать конфеты в храме?

Во время перерыва мы прошлись по залу. Она всё время молчала, и её одухотворённый взгляд как бы говорил: «Как хорошо, что ты тоже молчишь! Зачем слова, когда звучит музыка?»

Не скажу, что мне музыка не нравилась, но слушать её два часа подряд мой организм с непривычки не мог. Внутри я весь изнывал, но вида, конечно, не показывал и даже иногда покачивал головой в такт музыке, как бы сопровождая своими движениями с детства знакомую мелодию.

-Как тебе? – под конец перерыва спросила О-3.

-Шикарно! – задумчиво ответил я. – Просто шикарно. Давно тут так не играли.

-Ты часто тут бываешь? Я тебя не встречала!

-Не то что часто, но регулярно. Времени свободного мало.

Я не очень покривил душой, говоря, что бываю в органном зале регулярно: за сорок лет я переступил его порог четвёртый раз. Хотя, вряд ли этим стоит гордиться. Но ведь действительно времени свободного мало!

Второе отделение не отличалось от первого. Если бы дуэт на сцене во втором раунде сыграл те же вещи, что и в первом – лично я этого бы не заметил. Пара вещей показались мне знакомыми. Остальное звучало впервые не только для меня, но, как сказал конферансье, впервые за сто лет. Не думаю, что человечество многое бы потеряло, если бы не услышало эти экзерсисы ещё лет двести, но раз сие было когда-то написано и сегодня звучало, то я слушал, иногда украдкой поглядывая на таксистку. Да, приодень в хорошем магазине стройную женщину – и не узнаешь. В машине это была такая боевая дама, словно сошедшая с экрана документальной хроники времён второй мировой войны: ватник, очки, шлем, от винта! А тут с безупречно прямой спиной сидела настоящая леди, впитывающая культурные звуки, словно восполняя то, что было растрачено вчера за рулём. Не скажу, что она была красавица, но, погуляв в перерыве по залу, никого аристократичнее и породистее я не встретил. Она была олицетворением чопорной английской леди перед визитом на Даунинг-стрит. А у меня в голове крутилось одно: что будет после спектакля? И если что-то будет, то я забыл поменять постельное бельё и вообще как обычно не заправил диван и не помыл тарелку после «Роллтона». Судя по складочкам на облегающем платье, она была в стрингах и без лифчика. Боевой это наряд или повседневный – мне было неведомо. Женщина оказалась непроницаема для моих логических умозаключений и не подпадала под общепринятую классификацию видов и подвидов.

Второе отделение тянулось бесконечно. На второй день после хорошей выпивки к вечеру думаешь только о холодном пиве. Из желудка доносятся не самые радостные ощущения. Во рту горит. Так что когда действо закончилось, мне стоило больших усилий не закричать «Ура!». Народ стал подниматься с мест, стараясь первым попасть в гардероб. О-3 осталась сидеть, глядя на опустевшую сцену. Потом посмотрела мне в душу и неожиданно жалобно произнесла:

-Всё!

В её голосе было столько тоски, сколько нет у ребёнка, когда в стаканчике кончается мороженое. Я встал, не зная, как себя вести. Зал уже был пуст, а она продолжала сидеть, ожидая чего-то ещё. «Конечно всё! Наконец-то всё! Если бы это было ещё не всё, то я бы, наверное, вылез на сцену и разбил скрипофон об орган!» - металось у меня в мозгу.

-Если хочешь, я могу включить тебе классику на всю ночь на своём компе. Если, конечно, Пенкин будет не против! – озвучил я вслух совершенно бредовый с моей точки зрения вариант.

Хотя с годами понимаешь, что бредовых вариантов с женщинами не бывает. Либо они все – бредовые. Как посмотреть.

-Правда? – с надеждой произнесла она. – Так не хочется, чтобы этот вечер заканчивался! Какая грандиозная музыка! Ты слышал что-либо подобное? Особенно вторая токката! Мурашки по коже! Я, конечно, могу это и дома послушать, и в машине, но там пропадает ощущение грандиозности!

Я ещё раз убедился, что женскую логику постигнуть невозможно даже самой женщине, не говоря о мужчине. Мы оделись в опустевшем гардеробе. Мой пуховик и её короткая дублёнка одиноко висели, обнявшись, на соседних крючочках, а недружелюбная гардеробщица нервно барабанила пальцами по столешнице, тонко намекая, что культура – культурой, но за такую зарплату она будет улыбаться нам ещё минут пять, не больше. Мы оделись и неторопясь пошли в направлении стоянки. Опять стояла тёплая для января ночь, пара звёзд пробивали своим светом облака, под ногами хрустел лёд.

-Как странно! – задумчиво произнесла она. – Вот только что звучала музыка – а теперь стало тихо. Какой поразительный контраст! Вот так и в жизни: то мажоры, то миноры, то вообще контрабасом по балде!

Говорила она так тихо, что я еле разбирал слова. Меня для неё словно не существовало! При помощи музыки она погрузилась так глубоко, что резкое всплытие могло закончиться травмой. Говорить что-то человеку в такие моменты бессмысленно. Поэтому всё чем я занимался – это держал равновесие за себя и за неё: на тротуаре то там, то тут темнел коварный лёд.

-Ты тоже – сама контрастность! Вчера – водитель, сегодня – дама на миллион! – наконец заметил я.

На мой комплимент внимания не обратили. Мы подошли к стоянке машин. Она достала из сумочки брелок и нажала на кнопочку. Где-то в темноте пискнуло и мигнуло, и я с удивлением обнаружил, что садимся мы не во вчерашнюю простенькую «Coroll-у» на механке, а в новенький затонированый «SubaruForester». Она включила магнитолу, и из динамиков полилась пятая симфония Бетховена.

-На той тачке я только таксую вечерами, - пояснила она, с неохотой переключая сознание с музыки на правила дорожного движения, - а на этой езжу по культурным и другим делам. Есть ещё третья, «Lancia». На ней я участвую в соревнованиях по ледовому ралли. Там такие шипы стоят - во! Короче – пешком не хожу. И ездить люблю, и музыку люблю, и работать надо успевать, и дома. В сутках мало часов. Всегда не хватает пятнадцать минут на Бетховена!

Тут у неё зазвонил телефон.

-Я только что с концерта. Да. Хорошо. У вас ещё в разгаре? Ну, добро. Завтра встретимся. Целую!

-Муж? – спросил я.

-Пока нет, хотя попыток не оставляет. А твоя жена нам не помешает музыку слушать?

-Разве может какая-то жена помешать слушать Чайковского? – я поднял указательный палец повыше, благо высота кузова позволяла.

-Хорошо сказал! – серьёзно произнесла она и вдавила педаль в пол. – Чайковский вечен! А жена – нет. По себе знаю.

Утром ей позвонил любитель лёгкого музыкального жанра и спросил - где её носит? Мне это показалось странным, потому что я почему-то решил, что он – просто её знакомый с элементами секса. Она сонным голосом пообещала ему скоро быть дома и всё объяснить. Говорила она при этом абсолютно спокойно, потом поинтересовалась, как там дети и повесила трубку. Пока мы пили кофе с шоколадными кексами и искали в перепаханной постели её прозрачное бельё, я поинтересовался – кто она ему?

-Это мой полумуж, – всё так же без эмоций произнесла она, словно рассказывала о чём-то совершенно обыденном, - у него двое детей. Старший – от первой жены. Младший – от меня. Оба плаксы, все в папу. Сидят втроём у меня на шее, ноги свесили. Поверь: три мужика на шее – это очень тяжело!

-Может всё-таки это у тебя ребёнок от него, а не наоборот? – наливая кипяток в кружки попробовал пошутить я.

У О-3 с юмором было не очень, поэтому ответила она абсолютно серьёзно:

-Нет! Это у него – от меня! Он сидит дома с детьми, моет посуду и смотрит мультики. Иногда я отпускаю его погулять. Он уходит на какой-нибудь тусняк в свой ночной клуб и приходит через день пьяный и в пудре. Странно, что он уже дома. Семью содержу я. Кто ещё не знает – я работаю начальником автоцеха на ТЭЦ. Я никогда не играла в куклы. Только в войну. Всегда на улице командовала пацанами и помогала отцу ремонтировать его УАЗик. А теперь живу с каким-то слизняком. И представляешь – ничего не хочу менять! У меня есть полумуж, который без меня не сможет перейти улицу - и мне это нравится. Иногда я даю ему затрещину, если он приходит из своего клуба с помадой на щеке, а он начинает что-то лепетать в своё оправдание. Нет, чтобы сказать: да! Было дело! Я – мужик, поэтому трахаю всё, что шевелится! А что не шевелится – сам шевелю и всё равно трахаю! А он чуть не на коленях у меня каждый раз прощения просит и никогда не спрашивает – где была я. Даже обидно! А если я найду такого вроде тебя – разбежимся же через неделю! Ты же будешь трахать всё что шевелится, а потом меня спрашивать - где я шлялась всю ночь? Вот и думай, что лучше! Зато наши дети постоянно под присмотром. Он хорошо готовит. Моет окна. Стирает. Ходит в магазин. И не задаёт вопросов. Так что – до следующего концерта! Я давно с таким удовольствием не слушала «Лебединое озеро»! У тебя неплохая акустика в квартире! Вот что значит – высокий потолок! В следующий раз приготовь пожалуйста Пуччини или Верди. И бутылку итальянского вина. Желательно – красного. На закуску – хороший сыр. Устроим вечер «А ля Ла Скала»! Обожаю всё итальянское!

-Как скажешь! – говорю я. – И позволь заметить: ты – необыкновенная женщина!

* * *

Теперь при каждой встрече с дедом мы орали друг на друга и дрались. Его пёс окончательно встал на мою сторону, ещё пару раз вцеплялся хозяину в лодыжку, после чего дед стал приходить один. Со временем я сообразил, что его жена тоже должна иметь ко мне претензию и попросил деда привести её на следующее собеседование. Не тут-то было! После очередного махача дед зарядил мне длинную речь про подчинённое положение женщины в обществе начиная с раннего христианства. Я эту гипотезу оспорил и сообщил, что конкурент Христа некий гражданин Бар Кохба тоже основал религию, и в его честь к третьему веку церквей стояло больше, чем в честь Иисуса из Назарета, а на Руси вообще до самой Екатерины Великой поклонялись одному Николе Чудотворцу, а на остальных плевать хотели. Но ошибка Бар Кохбы и других иже с ним течений, которых в те времена было – пруд пруди, состояла в том, что в их церковь принимали только мужиков, а кое-где – за большие деньги. В результате бабы, ясное дело, взбунтовались, и ещё через три века от тех религий остались одни руины. Без баб в наше время – никуда, что наглядно доказала Клара Цеткин. А потому, ежели его жена желает быть упокоена рядом со своим мужем, то пусть скажет мне об этом лично, либо на худой конец принесёт нотариально заверенную доверенность. На этом моменте дед всегда кидался на меня с кулаками, но наши движения оказывались какими-то резиновыми и вложиться в удар ни у кого толком не получалось. Видимо, он неверно понимал участие нотариуса в делах его жены. Или, возможно, в его жизни нотариус сыграл не меньшую отрицательную роль, чем офицер НКВД. В любом случае, с его женой я пообщался очень нескоро. Она прокралась ко мне лишь через двенадцать лет. Я её даже сначала не узнал. А потом подумал: как я могу узнать человека, если никогда его не видел! Но уже через секунду мне стало понятно: это она. Измождённое лицо, тяжёлые рабочие руки с тёмными шишками суставов, серый платок, серое платье. На вид я бы ей дал лет сто двадцать. Она постояла какое-то время молча, и я тоже не знал что сказать. Если бы она начала хамить, то в ответ услышала бы всё, что я думаю о людях, убивших моего родного дядьку. Но она нерешительно топталась и только изредка смотрела на меня взглядом человека, которому очень нужна помощь, но который не верит, что люди на неё способны. Когда-то верила, а теперь – нет. Но если меня о чём-то культурно просят, я не могу отмахнуться. А тем более в таком деле.

-Хорошо, - сказал я ей, - я тебя похороню! Только не скоро. Пока у меня ни времени, ни денег нет. Я знаю, что туда добираться – это надо отпуск летом или осенью брать, а нынешний я уже отгулял. Так что только на тот год. А, может, через год. Или через восемь. Ничего конкретно пока не могу сказать. Но постараюсь. Мавзолей тоже обещать не могу. Крест топором выстругаю. Цветы положу. Иконку привезу какую-нибудь. Вот и всё.

Старуха покивала седой головой и ушла, так и не открыв рта. Видимо, она и в жизни его не часто открывала, а уж теперь-то и подавно. Больше эту необыкновенную женщину я в снах не видел.

* * *

О-3 водила меня на концерты почти полтора года. Билеты она покупала за свои кровные, а с меня после действа причитался стол, кров и музыкальное сопровождение или какой-нибудь видеоспектакль. Моего мнения никто не спрашивал – хочу я слушать заезжего скрипача или смотреть балет, или нет. После концерта она негромко включала в автомобиле диск с какой-нибудь классикой, и мы ехали ко мне в ауре культуры и умиротворения. Аура была полнейшей ещё потому, что динамиков в «Субару» оказалось двенадцать, а сделанная на заказ шумоизоляция салона полностью ограждала барабанные перепонки пассажиров от недостойных звуков внешнего мира.

В конце концов всё это мне стало надоедать. Шоферское и театральное её начала давали вместе гремучую смесь наглости, самоуверенности и безапеляционности. Её высшая подсознательная мечта – дирижировать симфоническим оркестром, стоя на капоте «ToyotaTundra» - была от меня далека, как соседняя галактика. В принципе, с самого начала было понятно, что такие отношения долгими не бывают, поэтому то, что мы хоть изредка, но встречались сколько-то продолжительный срок – уже удивительно. О-3 оказалась человеком слишком переменчивого настроения. Иногда она вела себя вполне адекватно и мы с удовольствием проводили вечер на моём диване под какой-нибудь спектакль МХАТа или штоколовский бас. Но иногда её переклинивало. Может что-то не так шло на работе, или полумуж срывался с цепи и требовал свободы, равенства и братства, или у мастеров авторалли тоже случаются пмс, но в такие дни мне хотелось открыть багажник её «Subaru» и вывезти тело за город. То в жару она велела не открывать окно её машины, поскольку при наполовину открытом окне расход топлива увеличивается на один процент, а кондёр она завтра сама заправит. То приказывала включать один и тот же спектакль два-три раза подряд за ночь и начинала дико хохотать или аплодировать на одном и том же месте и обижалась, что я не кричу «Браво!» вслед за ней. То целыми часами рассказывала о преимуществах финской шипованной резины и плюсах её турбированной «Lancia» перед атмосферным «Mersedes-ом» соседа по гаражу. Она всегда была права, даже если не права. Если уж она была действительно права, то её пальцы скручивались в жгут перед моим лицом, как бы выражая высшую форму правоты.

-Ши! Ши-и! Говорить надо не Мицуби – си-и! А Мицуби – ши-и! Господи! Да где же вы жили все эти годы! Скажи ещё: СуДзуки! Я вообще тогда домой уеду!

Я к тому времени получил права жалкой категории «В» и ездил на служебном «FordTransit», но до её высот в области теории и практики вождения мне было бесконечно далеко. Она слышала только себя и искренно считала, что всё, что она говорит – неоспоримая мудрость, интересная всем. Чужого мнения для неё не существовало, поэтому спорить с ней было опасно для здоровья или как минимум бессмысленно.

Когда мы как-то гуляли по городу после очередного спектакля, она увидела, как молодой парнишка проехал по набережной на стареньких «Жигулях», но с огромным задним спойлером. Что тут началось! Я выслушал целую лекцию о том, что этим сосункам спойлер нужен только чтобы банку с пивом поставить. Что оторвись глушак – это чмо задом косо заедет на яму и провалится в неё правыми колёсами. Что «Жигулям» надо вбивать в двигун осиновый кол и поливать чесночным соусом. Что лучше ходить пешком, чем ездить на этих зубилах, выкидышах автопрома и шакалах Каданникова. При этом она смотрела на меня так, словно я придерживался противоположной точки зрения или даже был лично виноват в плохом качестве «Жигулей». Если коротко – женщиной она была очень эмоциональной, но её эмоции холерика носили ярко выраженный негативный характер и были направлены на людей, которым эти самые эмоции никуда не упирались. А вот когда я менял ей проколотое колесо и прищемил домкратом палец – всё, на что её хватило – это сообщить мне, что если руки растут из жопы, то неважно – золотые они или нет. После этого мы меньше чем за полчаса пролетели полсотни вёрст по серпантину до плотины ГЭС, где я пошёл фотографировать грандиозный сброс воды, какой бывает один раз в двадцать лет, а она осталась мыть машину, заявив, что подобные шоу ей не интересны. Фотоаппарат в тот раз трясся у меня в руках не только потому, что болел придавленный и как потом оказалось – сломанный палец, но и потому, что летать по горной дороге со средней скоростью сто двадцать километров в час я не привык. Гравий из-под колёс на поворотах, словно застывшие справа «Audi» и «Nissan-ы», слившиеся воедино столбики вдоль обрыва, круглые дорожные знаки с нелепыми цифрами «50» - это действовало настолько ободряюще, что если бы не хороший автофокус моего «Canon-а» – фотографии плотины и рукотворного водопада оказались бы сильно размытыми. Во время такой гонки я иногда смотрел на неё, чтобы успокоиться. Глядя на эту ухмылку камикадзе, я тоже начинал чувствовать, что погибнуть вот так – не самый ужасный вариант. Взлететь – и вдребезги! В этом было что-то завораживающее. А главное – на такой скорости не думаешь о том, что квартплата подорожала, палец болит или на работе полный аврал. Жив – и на том спасибо!

Однажды ночью у меня зазвонил телефон. Я спросонок поднял трубку, и бодрый женский голос заорал: «Если вы женщина – срочно нажмите один! Акция! Только до двадцать пятого числа…» Я нажал «Отбой» и выругался, но этого оказалось достаточно, чтобы О-3 тут же собралась и уехала, заявив, что это был условный сигнал моей тайной пассии. Правда, на другую ночь вернулась с шампанским и извинениями. Конечно, мои отношения с дамами порой приобретали сумбурный характер. Как говорится – то густо, то пусто. Иногда я по несколько месяцев жил отшельником и вечерами только и делал, что качался под фильмы Тарковского и хиты группы «Accept». А иногда происходили досадные наслоения, и я даже не успевал принять душ, пользуя вдовицу с неблагополучным лицом после разведёнки с неблагополучной кармой. Но и О-3 от меня уезжала не в женский монастырь! Однако она вела себя со мной так, словно имела на меня все права, а мне оставались лишь обязанности. У меня всё больше складывалось мнение, что передо мной – человек в маске, который уже и рад бы эту маску снять, да приросло всё к коже за года – не отдерёшь. Этакий английский лорд без эмоций на лице. Статуя внутренней несвободы. Бесконечная роль длиною в жизнь.

Последнее, что мы смотрели вместе – это какой-то спектакль в драматическом театре. Из всего, что происходило на сцене, мне больше всего понравилось кресло. Вернее – царский трон. Спектакль шёл тридцатого декабря. Артисты играть категорически не хотели. Так и хотелось встать и крикнуть: «Не верю!» Какое-то предновогоднее действо с королём – олигофреном, немолодым принцем и краснощёкой тёткой, теряющей на бегу солдатские ботинки пятидесятого размера. Зачем О-3 взяла билеты на этот современный взгляд на классику в стиле молодёжной американской комедии – я не знаю. Обычно мы ходили на вещи куда более серьёзные. На сцене пытались петь, но задыхались, танцевать, но мешали животы, и лицедействовать краснолицые заслуженные артисты. Их не очень талантливые дети и внуки изображали снежинки и цветы, но после первого антракта в зале осталась едва ли половина зрителей. Мой сосед по креслу громко зевал, а его толстая супруга то и дело доставала мобильник и писала эсэмэски. Такой халтуры я не видел никогда в жизни. В перерыве я внимательно посмотрел на свою даму. Та выглядела как всегда классически: тёмное платье с длинными рукавами и открытой спиной, обтягивающее идеальную фигуру, немного серебра вперемежку с чёрным гранатом, очередная сумочка размером с портсигар, короткие русые волосы вертикальным хвостиком. На её лице не читалось ничего кроме величия момента. Что и говорить – для истории пропадали замечательные портреты, ибо фотоаппарат в театры я не брал. Под такой портрет просилось бы какое-нибудь неординарное название типа «Театральная муза в фойе», или «Младшая сестра Снежной Королевы», или «Герда, поцеловавшая Кая не в то место». Я откровенно заявил, что короля сыграю лучше, если опрокину предварительно хотя бы стопарик, и предложил последовать за умными людьми в гардероб с целью поехать заняться чем-нибудь поинтереснее. В крайнем случае - антрахнуться в буфете, то есть пропустить по соточке коньяка, чтобы картина заблистала новыми красками. Но моя подруга с возмущением заявила, что спектакль ей безумно нравится, что никуда она не пойдёт и пить в храме искусства сама не будет и мне не позволит.

Это она зря сказала. После её безапелляционного заявления до меня болезненно остро дошло, что от неё весь вечер исходит тонкий и какой-то прощальный запах дорогих духов, который может заглушить только запах коньяка, выпитого в полном одиночестве. Заглушить навсегда.

Я довольно спокойно заметил:

-Я понимаю, что ты за рулём. Но мне спектакль категорически противен. Если я отсижу тут ещё час, то эти бездари решат, что так и надо играть на сцене. Поэтому я предлагаю вариант: я пью коньяк, а ты – шампанское. После бокала ты при мне уже ездила, так что пионерку из себя можешь не строить. Если хочешь - выпей сок со мной за компанию. А лучше – одеваемся и поехали ко мне. Даже «Служанки» Виктюка мне не так противны, как эта тягомотина. Включим их, если не найдём ничего приличного!

Ответ оказался предсказуем.

-Ты, конечно, можешь пить что угодно и где угодно, но продолжения потом не будет, учти! Я буду смотреть спектакль до конца! В театр ходят для духовной пищи! Жаль, что некоторые этого не понимают. Ты бы ещё жоп-корн с пивом в зал притащил! Эта пьеса шла на «Бис» в шестнадцати странах Европы! Тебе это ни о чём не говорит?

-Говорит! Говорит о многом! То-то я и думаю: почему у принца штаны с дыркой на заднице!

Отношения у нас и без того становились всё более странными. Ни о какой любви или хотя бы сопричастности речь вообще ни секунды не шла. Иногда при встрече она рассказывала о своих делах, но мои рассказы о том, как я провёл месяц без неё, пресекались на корню: моя жизнь, мои мысли и проблемы её не интересовали. Она терпеть не могла, когда ей указывали – что делать. Я был слеплен из того же теста. Встречи раз в месяц не то что надоели, но становились однообразными: концерт или спектакль, потом у меня дома – ещё один концерт по телевизору или оперная музыка на компе, ужин почти при параде с ножами и вилками, и лишь по завершении всей программы - бурный спектакль под одеялом как бы в награду за мучения. Однажды после посещения оперы мне потребовалось зайти в магазин по поводу покупки новой сковороды. О-3 зашла со мной, побродила около прилавка, посмотрела на рюмки-тарелки-кастрюли, вышла на улицу и молча уехала домой. Её тонкая натура не перенесла созерцания такой пошлятины в тот момент, когда в душе ещё бушевали страсти по Джульетте. Она не могла понять, как я посмел думать о бренном в такой вечер. Если у неё случались какие-то неприятности с полумужем, то все мужики, включая меня, тут же становились «косопузыми ебунами» и «вшивыми хреноходами». В выражениях в такие моменты она не стеснялась, и от её высокой культуры оставались рожки да ножки. Всё, что она слышала от водителей своего гаража, она прекрасно помнила и при случае употребляла. А учитывая её низкий голос и распальцовку, эффект от матюгов множился на два. Конечно, не всегда всё было только так. Не бывает чёрно-белых отношений. Возможно, к тому времени я просто уже не мог адекватно воспринимать женщин и, едва встретившись, уже морально готовился к расставанию. Если что-то происходит раз, то может повториться во второй. Если что-то происходит дважды – обязательно случится в третий. Что уж тогда можно сказать про ситуацию, которая повторяется раз за разом в течение десяти лет без существенных изменений! Если бы я не разбавлял отношения с О-3 выездами на шашлык с А-1, походами по грибы с Д-30 и не болел за Аргентину в обществе Т-9, то не выдержал бы и столько.

Один раз мы с ней сходили на концерт неплохой рок-группы, а потом пили вино на заднем сиденье её машины под жёсткие терции «DeepPurple». После двухсот грамм сухого без закуски она вела машину ровно так же, как и всегда, а, приехав ко мне, вдруг попросила включить мультик «Остров сокровищ», а сама разделась до плавок и начала мыть пол. В этот момент, глядя на её голую попу, торчащую из-под стола, я подумал, что – сложись жизнь как-то иначе – наверное, мы могли бы быть вместе счастливы. Даже после починки папиного УАЗика в ней ещё оставалось что-то человеческое! Но до меня долетели лишь брызги. И во мне тоже ещё оставалось. Непонятно сколько, но оставалось. Словно коньяка в металлической фляжке: потрясёшь – булькает. А поди разбери – сколько там? Так и у нас с ней. Человеческие стороны ещё проглядывали, но поворачивались мы ими друг к другу крайне редко. Из-под стола на меня смотрела её человеческая сторона. Назавтра она развернулась ко мне лицом, потом пропала на две недели – и всё человеческое кончилось. Мы были друг для друга маленькими частями огромного окружающего мира и никем другим быть уже не могли или не хотели. Наши вселенные много лет летели параллельно друг другу, потом их траектории внезапно пересеклись, запутались, распутались – и легли на прежний курс. Видимо, когда знакомиться с новой женщиной становится проще, чем мириться с прежней – это и есть цинизм и гибель души. Счастье от того, что уже ничего не чувствуешь, а внутри всё умерло и отболело. За полтора года я познал значение слова «вокализ», послушал живую лютню и купил галстук, костюм и полуботинки. Она узнала о существовании группы «PinkFloyd», композитора Артемьева, писателя Валентинова и программы «AdobePhotoshop». Не густо.

После первого звонка я проводил её в зал и сказал, что сейчас приду. Она хмыкнула и равнодушно отвернула свою идеальную головку в сторону сцены. Я в последний раз посмотрел на её ухо с маленькой серёжкой, длинную шею, украшенную двумя переплетёнными цепочками: серебро плюс гранат, и подумал: поцеловать в макушку или пожать руку? Не сделал ни того ни другого, пошёл в буфет, выпил сто пятьдесят грамм «Hennessy», закусил бутербродом с красной икрой, посидел пару минут и понял, что наша пьеса сыграна до конца. С каждым глотком коньяка мне всё яснее виделось, что эта женщина играет роль, и вся жизнь для неё – какой-то странный спектакль. Её роль – главная. Она же – режиссёр, оператор, осветитель и критик. А все остальные – второстепенные персонажи. Ей не нравился спектакль, который мы в тот вечер смотрели! Он не мог нравиться такому знатоку сцены, который даже как-то сам пытался писать либретто! Но она не могла признаться даже себе, что пьеса, покорившая Европу - бездарна, а актёры, что называется, катают тачку и поглядывают на часы, умирая от сушняка. Иначе критически придётся посмотреть не только на эту пьесу, а на всё вокруг. И её мир рухнет! Она должна быть уверена, что у неё есть постоянный зритель! Что все пьесы, все спектакли, все постановки – гениальны. И тогда все её поступки, вся жизнь автоматически становились гениальны, полны смысла и не подлежащими критике. Нельзя критиковать одно и не замечать огрехов в другом! Она ходила по ярко освещённой сцене, боясь сделать шаг в тёмный зал или за кулисы. Этакая особая форма трусости. Там, за светом рампы, витала пыль, бегали сверчки и скрипели старые сиденья. Там обитали некрасивые люди. Они жевали жвачку и карамельки. В антрактах они пили вино, курили, ходили в туалет и никогда не слышали рондо-каприччиозо Паганини в исполнении Ойстраха. Там сидел её полумуж с детьми и Пенкиным, а рядом развалился я со своим дурацким пивом. В наши обязанности входили лишь аплодисменты той, которая блистает на сцене. Кто сидит в зале – артиста не очень интересует. Главное – чтобы аплодировали. Она категорически не хотела видеть реальность сквозь театральные или гоночные очки. Необыкновенные всё-таки встречаются женщины!

Я оделся и поехал на автобусе домой. Очередной роман закончился, оставив на душе очередной шрам. Ведь когда от жизни не ждёшь ничего хорошего, то и терять особо нечего. Кроме старой доброй Т-9 никаких перспектив в тот момент не просматривалось. Через две недели О-3 как ни в чём ни бывало сообщила, что взяла на нас билеты на какой-то рок-концерт во дворец спорта. Я вежливо отказался, написав что-то типа: «Развал-схождение больше проверять не хочу, музыку и автомобили возненавидел, спасибо за всё!» и пожелал удачного просмотра. Она тут же прислала ещё пару сообщений, которые я стёр не читая. Что там написано – я знал и так. После неё у меня осталась только чёрная фирменная ручка из автосалона «Subaru». Надеюсь, хоть это слово как пишется, так и произносится: «Субару». Хотя за ударение не поручусь.

* * *

На следующую ночь я увидел во сне себя на той сцене драмтеатра. Бездарных актёров след простыл. Я сидел на красном троне, одетый в джинсы и ветровку, а рядом по стойке смирно вытянулся дед. Я встал с трона и походил по сцене. Пахло краской, скрипели протёртые половицы. В босую ногу я поймал занозу и пожалел актёров: как же они, бедные, тут каждый день ходят? Поди, у каждого с собой булавка? Потом вернулся к трону и подтащил его поближе к краю сцены. Трон оказался невесомым, и я удивился: издалека, из зала, он казался настоящей качественной мебелью, а при ближайшем рассмотрении мне сразу захотелось отнести его на помойку. Позолота облазила от малейшего прикосновения, красный атлас протёрся на углах, спинка сделана из ДВП. Один пинок сапогом – и от такого трона останутся обломки.

Подтащив бутафорию к краю сцены, я уселся на неё и приказал деду:

-Ну, варнак, сказывай как на духу: как ты в моих горах оказался? Соврёшь – на дыбу! Не соврёшь – на плаху! Выбирать тебе. Я сегодня добрый.

Дед за моей спиной долго откашливался и бормотал что-то невнятное по бумажке: видно, забыл роль. Я всматривался в тёмный зал и ничего не видел. Передо мной простиралась чёрная бездна, так что играть мне было не для кого. Весь свой спектакль я играл только для себя. Не было смысла врать, фальшивить, делать вид, что любишь или веришь. Передо мной не было ничего и никого, а сзади убиенная мною душа начала сбивчиво рассказывать долгую историю про то, что после убийства того офицера его арестовали на следующий же день и долго били. Потом хотели расстрелять, а семью сослать куда-то в Сибирь. Но пришёл приказ: отправить и его тоже в Сибирь: в лагерях нехватка медицинских кадров, поголовье зэков уменьшается быстрее, чем успевают подвозить новых, от этого падают показатели на лесозаготовках и рудниках. Правда, пока приказ дошёл, его анестезиолога успели-таки расстрелять, а медсестру следователь забил насмерть рукояткой своего табельного ТТ на очередном допросе. Его с семьёй этапом отправили в сибирскую тайгу, через полгода туда же пригнали несколько десятков земляков. Жена с детьми жила рядом в посёлке, а сам дед – в зоне. Через пять лет он сбежал: помогла жена и случай. Было понятно, что все дороги и станции после побега перекроют, поэтому они с детьми пошли туда, где ни одному человеку их искать даже в голову не пришло: не к людям, а наоборот. Стояла осень, они успели набрать грибов, ягоду и наловить рыбы. Вырыли землянку. В первую же зиму дети умерли, да и сам дед с женой уже не чаяли выжить. А потом потянулись годы жизни отшельниками. К ним несколько раз забредали местные и пытались посягать на его жену и нехитрый скарб. Двух дед убил топором. С третьим подружился: тот оказался сосланным эстонцем, который подрядился снабжать земляка всем необходимым, но не задаром. Дед научился ставить петли на коз и зайцев и стал заготавливать мясо. Раз в месяц приезжал земляк, забирал мясо, вёз в посёлок и там продавал. Часть денег брал себе, на остальное покупал деду с женой то одежду, то нож, то картошку, то соль. У отшельников наступили светлые времена: в их землянке появилось хозяйственное мыло, чай, ведро и шерстяное одеяло. Потом земляк умер. Его сын их навещал, но уже реже. И дед рискнул выйти в посёлок сам. Там как раз разворачивалось строительство новой обогатительной фабрики: геологи нашли несколько золотоносных жил, уходящих вглубь горы на километры. Пришлого люда понаехало много, поэтому на обросшего литовца особого внимания не обратили. Ведь с момента его побега прошло уже семнадцать лет. Посёлок так поразил дикаря своими необъятными размерами, людской сутолокой, непонятными машинами, фонарями на столбах, что он, купив в лавке валенки, верёвку, чайник, кастрюлю, нитки, иголки, топор, украв две газеты и щенка, возвратился обратно, и приходил в посёлок только изредка и только в случае большой нужды. Приносил мясо, орехи или ягоду, продавал, покупал всё необходимое и четыре дня шёл обратно. Украл несколько кур и уток. Потом пришёл я. Когда-то такое существование должно было закончиться. Дед не озвучил это вслух, но я понял из его рассказа, что такому концу он втайне даже обрадовался. Это была не жизнь, а расплата за грехи. Поэтому для того, чтобы окончательно успокоиться, он просил меня только об одном: похоронить жену.

-Врёшь ты всё! – вставая с трона, грозно молвил я. - Может, и не всё - враньё, но что-то в твоей байке не срастается! Я, сидя у костров, и не такое враньё слыхал! Стража! На дыбу его!

* * *

С Т-9 я познакомился в интернете и сразу понял, что женщина она – необыкновенная. Во-первых, на её странице не оказалось фотографии, а в графе «Интересы» сообщалось, что человек всё свободное время проводит за чтением книг. Причём в большинстве своём – немецких на языке оригинала. Я напряг извилину, и мы пообщались не как обычно бывает на таких сайтах, а практически как товарищи по разуму. Дама отличалась завидным интеллектом: она преподавала языки в местном ВУЗе. Я это понял на десятой минуте общения, когда, решив блеснуть эрудицией, написал о роде своих занятий:

Я - друг свобод, создатель педагогик.

Я – инженер, теолог, физик, логик.

Я призрак истин сплавил в стройный бред.

-Да, у Волошина богатый тезаурус! – написала она в ответ, и я, что называется, припух.

Встречаться лично она явно не торопилась, и наше заочное общение затянулось на удивительные три месяца. За это время я успел пообщаться ещё с дюжиной женщин в сети, встретиться с тремя из них на набережной за шашлыком и пивом и уехать от одной из них под утро: большего от меня, как оказалось, там не требовалось. Даже обидно! Я так старался! Двум другим, оказывается, требовался спонсор для получения первого и второго высшего образования соответственно. Я не стал их разочаровывать мыслью о том, что с такой внешностью искать спонсоров им следует в обществе слепых, и пожелал успехов в учёбе. А с Т-9 продолжалось общение на интеллектуальном уровне. Несколько вечеров мы занимались тем, что обсуждали японскую литературу и сочиняли хайку. Я никогда не думал, что это – такое увлекательное занятие - сочинять простенькие нескладушки.

Чернослив подорожал.

Купил немного.

Но всё равно болит живот! – Неумело извращался я.

Мне прилетали жёлтенькие смайлики, и через минуту она присылала ответ:

Ночью включила свет.

На столе испугался таракан.

О, Фудзияма!

И пошло – поехало:

Цветок, вянущий под потолком,

Будь сильным,

Чтобы продлилась в тебе жизнь!

Дождь льется с крыш.

Так и сердце плачет

Без тебя, Хиросима.

Заходит солнце

И воцаряется мрак.

В поле один цветок.

Камень брошенный

Смиренно лежит у дороги.

Мимо прохожий идет.

Была скала,

Но вот уже в песке

Играют дети.

Детство длится,

Пока не смотришь на часы.

Потом – умиранье.

Дерево, разбитое грозой.

Тихо и покойно.

Рассвет.

Целуешь лягушку.

Перед глазами – принцесса.

На губах – тина.

Лист на ветру

Лёд на воде

Спелая груша в вазе.

Глобальное одиночество

И безысходность.

За что?

От одиночества выл.

Стал волком.

Теперь смеюсь.

Выпил пива.

Решил, что умный.

Назавтра снова дурак.

Самое ужасное в празднике –

Пошлость.

Когда заранее всё знаешь –

Это убивает.

Настоящий праздник –

Это каждую минуту – сюрприз.

Бумажный лебедь в луже.

Пошлость – это ужасно.

Хуже пошлости может

Быть только предательство

И несдержанное слово.

Когда тебя обманывают – обидно.

Когда тебя предают – больно.

Когда тебя не замечают – невыносимо.

Когда тебя не любят – отчаянье и смерть.

Едешь утром домой.

Жена приготовила скалку.

В прошлый раз был горячий утюг.

Если праздник –

Напоминание о боли,-

Зачем он нужен?

Если праздник в честь тебя

И кругом улыбающиеся лица,

Но в сердце твоем лишь боль и пустота,

То зачем всё это?

Когда попытка создать праздник

Сводится к обильному столу

И душевной пустоте –

Понимаешь, что жизнь

Бессмысленна.

Когда все тебя оставили,

Упрямство – единственное,

Что помогает выжить.

Асимметрия чувств -

Не асимметрия камня.

В этом жизнь,

Но не красота и счастье.

Первое предательство – обида и слёзы.

Второе – боль и слёзы.

Третье – гнев и отчаянье.

Последующие – презрение и философия.

Счёт неудачам и успехам

Ведут слабаки.

Надо просто жить по закону Ямато.

О, Фудзияма!

Пауку,

Попавшему в туалете под струю,

Уже не до мухи.

Молчание наедине с любимым –

Красноречие.

Молчание наедине с собой –

Философия.

Молчание среди людей –

Одиночество.

Когда ты зол –

Кусаешь других.

Когда бессилен –

Жалишь себя.

Когда нет людей,

Вызывающих твоё

Недовольство – это

Смерть или мудрость.

Ум всегда тонок, стремим,

Раним и несчастен.

Завидую глупцам на скамейке.

Несправедливость ранит,

Пренебрежение оскорбляет,

Жалость унижает,

А всё это рождает

Зло и ненависть.

Отомстить бросившему тебя

Невозможно. Ибо

Он не любит тебя,

А, значит, ничто не может

Причинить ему той боли,

Какую он испытал бы,

Если любил бы тебя и был

Брошен тобой.

Когда всё так плохо,

Одно утешение –

Философия.

Никогда не знаешь

Что тебя ждет за углом.

Но готовься к кожуре банана.

Живёшь только надеждой,

Ибо всё остальное ещё более зыбко.

Особенно женщины и деньги.

Листок бумаги,

Перо или ручка.

Вечное ожидание начала строки.

Взгляд из окна.

Тёмные тучи.

Лист бумаги.

Сюжет. Женщина. Разлука.

Недопитый чай.

Неоконченный разговор.

Исчезновение.

Дарим подарки,

Но завтра уходим к другим.

Бессмысленность вещи.

Сухая берёзовая ветка,

Но капли дождя

На ней.

Жемчужина в раковине

На дне океана

Одна в песке.

Печать интеллекта.

Печаль разлуки.

Никому не нужна.

Хрупкость руки.

Хрупкость души.

Разбилось.

Мокрый платок,

Слёзный поток

И замирающий крик.

Сдавленное рыдание

В подушку лицом.

Когда же сон.

Смущённый взгляд.

Возвращение назад.

Первая встреча.

Вечность! Не смотри

В мое лицо так зло!

Лучше верни его!

Слышишь ли ты

Мой зов

В этой капсуле ночи?

Отпустить душу на волю,

Чтобы её нашли

И разбудили.

Ожидание возвращения

Невернувшегося,

Но возвращающегося всегда.

Красный и белый -

Цвета Японии.

Красный и белый -

Цвета “Спартака”.

Красный и белый -

Цвет моего сна.

Лёгкий тюль занавески,

Тяжёлый мрамор плиты.

Между ними – ты.

Вспомни меня,

Погрусти обо мне,

Впусти в свои мысли мой сон.

Любовь – это когда

Радуешься за него

Как за себя.

Понедельник.

Стихи Цветаевой.

Полонез Огинского.

Слёзы.

Понедельник.

Зачем вчера пил столько сакэ?

О, моя Фудзияма!

Сколько надежд

Было сожжено

В мартеновской печи

Понедельников!

Ты как кассетная бомба.

Огромна площадь поражения

Во мне.

Потом оказалось, что Т-9 любит смотреть футбол и «Формулу один». Причём болеет исключительно за сборную Германии и Михаэля Шумахера, потому что преподаёт немецкий язык и долго стажировалась в Германии. Хотя из машин ей нравятся только красные «Ferrari». Просто сначала она думала, что это – немецкая марка, а потом, когда открылась жестокая правда, перелюбливать оказалось поздно.

Меня всё больше привлекала эта женщина. С ней не приходилось прикидываться дурачком и сползать на примитивный уровень общения. Наоборот, иной раз я что-то быстренько читал, смотрел, чтобы ликвидировать пробелы в образовании. Я скинул ей пару своих ранних рассказов и получил удовлетворительную оценку плюс совершенно профессиональные замечания по стилистике. Она отметила плюсы, минусы, указала на слабые места и похвалила за своеобразный стиль. Оказалось, что у неё исписаны стихами и прозой пять общих тетрадей мелким почерком, но публиковать их она даже не пыталась.

Маленькая мышь, что в щель забилась жизни.

Маленький зверёк, что плачет без конца.

Маленький ребёнок, чьё тепло изгрызли

И сломали душу. Без лица.

Маленькая мышь, что борется в отчаянии.

Маленький зверёк, что крепко спит.

Маленькая девочка, что умерла случайно

И под плиткой каменной лежит.

Маленькая мышь, что успокоилась –

Не прогонят больше, не убьют.

Маленькая девочка расстроилась –

В жизни слишком много люди пьют.

Маленькую мышку не заметили.

Маленький зверёк моей судьбы.

Маленькую девочку не встретили,

Не спасли... а ведь могли... могли…

Эти стихи я прочитал гораздо позже. Почти во всех - талантливое описание тоски, одиночества, разлуки, смерти. Если бы их опубликовать как неизвестные труды Цветаевой – это была бы бомба! Над этими строками лились бы водопады слёз и резались тупыми бритвами вены на руках под пьяные крики: «Да катись оно всё на!» Но опубликовать сегодня книгу стихов неизвестного автора – это пукнуть в небо. Времена Пушкина и Высоцкого прошли, сердца людей давно жгут не глаголом, а рублём, поэтому её пять тетрадей читали лишь трое: её покойный муж, она сама и я. Но на тот момент я лишь знал, что живёт она одна на противоположном краю города. Собаки нет. Равно как кота и рыбок. В принципе, животных она любит и даже иногда подкармливает на балконе соседскую кошку, но это - пассивное вложение капитала, а вкладываться надо только в активы!

К концу первого месяца общения мне было честно заявлено, что у неё был любимый мужчина, который внезапно умер. Случилось это давно. Потом было ещё двое менее любимых, которые благополучно испарились в неизвестном направлении. Так что с мужчинами у неё – полная беда и несоответствие желаний и возможностей. Как говорится, гениальные женщины глупо гибнут, просто садясь в кабриолет. Поэтому на личную жизнь она давно махнула и погрузилась в работу, самосовершенствование и философию. Как следствие – убогий гардероб, беспорядок на кухне и рабочем столе, любовь к чтению и безграничная фантазия. Своих детей нет, поэтому мучает чужих с утра до ночи. Младше меня на девять лет. Ко всем её талантам нужно добавить отличную память и любовь к гороскопам. В первый же день общения она была поражена, что я не знаю час своего рождения и написала, что за точность моего гороскопа в таком случае не ручается. На второй день она прислала мне мой гороскоп. Видимо, в её понимании он являлся чем-то вроде пропуска в её мир. По сравнению с фуфлом Глобы это был настоящий, а не халтурный труд на четыре страницы, где количество специальных терминов тянуло на научную монографию. В нём кроме звёзд присутствовала ещё и нумерология: она выспросила у меня номер моего дома, квартиры и ещё какие-то несекретные цифровые данные. И с грустью констатировала, что мы с ней мало совместимы, ибо Стрелец и Скорпион отстоят от Юпитера на три дома Сатурна, если повернуть от Марса в лунное солнцестояние в сторону левого Близнеца. Да и номер моей квартиры, поделённый на номер её паспорта не равняется корню квадратному из разности номеров наших домов. Короче говоря, читать эту абракадабру я не стал, потому что и без гороскопа знал, что давно ни с кем несовместим.

На четвёртый месяц общения мы, наконец, решили встретиться лицом к лицу. Причём этого самого лица я так ни разу ещё и не видел. На все просьбы скинуть хоть какую-нибудь завалящую фотку следовали длинные рассуждения о богатстве внутреннего мира и его полном превосходстве над внешними данными и низменными желаниями. Из чего я предположил, что на той стороне - страшненькая училка с очками на крючковатом носу, нудным голосом и привычками старой девы: вышитые тряпочки на древнем ящике телевизора, засохшие цветы на подоконнике, треснутая чашка, тупые источенные ножи, старое фото на стене и постоянно капающая в раковину вода. Но прежде чем всё это увидеть воочию, мне предстояло преодолеть квест «Найди меня».

На набережной за шашлыком и пивом она встречаться категорически отказалась: трата денег, которые можно вложить в дело. Дурацкий алкоголь, темно и холодно. Романтика таких встреч ей чужда с раннего детства. Приехать ей ко мне – этот вариант я даже не стал предлагать. Это всё равно что написать в краевую администрацию жалобу и приписать в конце, чтобы заехали ко мне доложить после того как разберутся. Об интиме все эти сто дней речь практически не заходила. Я ловил себя на страшной мысли, что с ней действительно интересно общаться без всякого интима! Этакая отдушина, из которой тянет свежим воздухом. Долго не простоишь – простынешь. Но и без него задохнёшься. Гейша в первозданном варианте. Дама для общения, с которой секс возможен, но не является целью. Для секса необходима другая, а этот вариант больше походил на запасной аэродром на случай войны или тайную пещеру, где можно спрятаться от грозы или с гулким эхом почитать свои стихи, не боясь, что собеседник в оконцовке скажет: «Ну так-то вроде ништяковые стишата. Только я ни фига не въехала!»

Невозможно требовать от одной женщины всех совершенств разом! На этом прокалываются большинство новичков: моя хорошо готовит, а пришли с ней в театр – она, оказывается, забыла снять бигудину! Или – в постели лежит полено – поленом, зато напали двое в подъезде – еле ноги унесли! Картошка регулярно пригорает, зато сиськи вон какие! От одной жены нельзя получить всё желаемое! Так что - либо жён должно быть больше, либо мужу надо убавить аппетиты и радоваться тому, что хоть омлет на завтрак надоел и рубаха не глаженая, зато дети не картавят и в караоке поёт не как моя Б-3 после трёх рюмок. Такое философское отношение к подруге жизни приходит к мужикам с годами, причём далеко не ко всем. Некоторые до самой пенсии орут на уже старуху за вновь недосоленный салат или незнание третьей позы «Сутры», не понимая, что криком такие проблемы не решаются и в молодости, а уж под старость – и подавно.

Сошлись мы на том, что я должен приехать к ней домой, следуя инструкциям, которые она будет посылать мне по телефону. Благоприятный для знакомства день она выберет сама. Если встреча состоится, то мы пьём кофе, играем в «Монополию» или шахматы и читаем вслух мои и её стихи. В девять двадцать от её остановки отходит последний автобус в мою сторону, на котором я непременно еду домой.

«Садись на сотку!» - гласила первая вводная.

Я сел в автобус номер сто и сообщил, что процесс пошёл. «Проедешь торговый центр – напиши!» - последовал ответ. Я прислушался к внутренним ощущениям. Кто бы мог подумать, чтобы со мной такое вытворяли! Но охота пуще неволи, и я решил любой ценой достигнуть цели. Мне оказался жутко интересен типаж: маленький человечек с огромным внутренним миром.

«Выйдешь на остановке «Техникум» – встань около павильона. Ты как одет?»

Я смиренно сообщил, что одет в розовую майку и болотные сапоги, на голове – техасская шляпа с пером, за спиной – ружьё и на поводке - олень. Мою шутку не оценили. Пришлось реально писать про кожаную куртку, чёрные джинсы и зонтик: за окном шёл холодный октябрьский дождик. На нужной остановке я вышел, подошёл к павильону и встал как идиот, не зная, что дальше делать. На меня смотрели окна четырёх гнусных пятиэтажек, которые никак не соответствовали той тонкой натуре, что обитала за одним из них. Район был самый что ни на есть бандитский, наркоманский и алкашный. Об этом можно было судить ходя бы по тому факту, что внутри павильона я разглядел решётку из шестнадцатой арматуры, отделяющую товар и продавщицу от постоянных покупателей. Ассортимент тоже не оставлял сомнений в том, что тут является товаром номер один: длинные полки с дешёвым бухлом, табак и бутерброды «Смак» под закусь.

«Убери зонтик!» - прилетела очередная эсэмэска.

«Я сейчас сажусь на обратный автобус и еду домой!» - не выдержал я.

Терпение моё заканчивалась. Стоять под чьим-то прицелом под ледяным дождём в чужом районе становилось крайне неуютно.

«Ладно, вроде разглядела. Пойдёт. Дом крайний справа от тебя. Квартира девятнадцать».

Я глянул на дом, осмотрел безжизненные окна и замусоренные балкончики: снайпер таился где-то за чернотой окна, ничем не выдавая диспозицию. Потом перепрыгнул через пару луж, подошёл к нужному подъезду и набрал на домофоне цифру.

-Кто там? – скрипнуло из динамика.

-Ты кончай уже издеваться-то! – я терял терпение, как подбитый Иваном Кожедубом «Мессер» - горючку.

В динамике что-то хмыкнуло, и дверь открылась. По вонючей лестнице я поднялся на верхний этаж и прошёл по длинному коридору, высматривая нужный номер. Номеров не наблюдалось вообще, коридор во всю длину здания был тих, тёмен и пуст. Внезапно одна из дверей приоткрылась. Полоска света осветила щелястый пол коридора и часть облезлой синей стены.

-Заходи! – пискнул голос, и я зашёл в гостинку.

Хозяйка быстро закрыла за мной дверь и показала на шкаф:

-Куртку вешай туда! – и чему-то засмеялась.

В её коридоре оказалось не намного светлее, чем в общем: суперэкономичные лампочки только делали вид, что светили. От их безжизненного света всё выглядело каким-то холодным и мёртвенным.

Я снял мокрую куртку, повесил трепыхнувшийся зонтик на ручку входной двери и прошёл внутрь. Точно! Старый телевизор с тряпочкой наверху, фото из далёкого детства кладбищенского формата на стене, снайперская винтовка… нет, театральный бинокль в зарослях герани на подоконнике, компьютерный стол, заваленный… Боже, чего там только не лежало! Количество предметов на одном её столе превышало количество предметов во всей моей квартире минимум вдвое. Помимо древнего монитора там стояло столько баночек с засохшей тушью, баночек из-под кофе с какими-то бумажками и ватками, баночек с карандашами и ручками, просто баночек, просто бумажек и просто карандашей, фломастеров, зеркал, тюбиков, что любой психиатр, глянув на это безобразие, сразу поставил бы диагноз. В небольшой гостинке шагу было некуда ступить: кроме стола из мебели тут находилась древняя стенка, забитая книгами и какими-то тряпочками, протёртое кресло, наскоро застеленная тахта и тумбочка с телевизором «GoldStar» с пыльной диагональю пятьдесят один сантиметр. В комнате пахло влагой, пол был местами ещё сырой. Всё что ради меня тут расстарались – это помыли видимую часть пола.

-Уютненько устроилась! – пошутил я.

Хозяйка села на табуретку у монитора и указала мне на кресло:

-Садись! Сейчас будем пить кофе и читать твои стихи. Свои я читать передумала. Может когда-нибудь позже.

Я кивнул головой и мельком глянул на Т-9. Короткая стрижка, очки, сутулится. Не толстая, не худая. Не красавица, не чудовище. Ничем не пахнет. Глазки слегка подведены. Официальный брючный костюм, в котором завтра утром пойдёт на работу. Морщит под очками нос. Классический синий чулок. Мимо тысячи таких пройдёшь на улице – и вечером скажешь себе: «Город нынче на удивление пуст! Куда все бабы подевались?» По виду - обычная учительница, которая всю жизнь жила правильно, но, разменяв четвёртый десяток, вдруг поняла, что что-то в жизни идёт не так. А у тех, кто жили с её точки зрения неправильно – так! Но что менять – не очень понятно. Жизнь худо-бедно течёт. Оклад, уважение на работе, своя жилплощадь. Вроде жить можно, но временами становится скучновато. Огромный внутренний мир остаётся неоцененным и по большому счёту никому не нужным. Студенты приходят и уходят, сдают зачёты и экзамены, иногда даже строят глазки и пишут романтические сообщения. На корпоративах выпивается традиционный бокал шампанского, дарится воз цветов, оплачивается длинный бестолковый отпуск. Новый год – с мамой, в выходные – одна или с коллегой по работе, таким же синим застиранным чулком. В глубине души кто-то иногда говорит: «И это всё?» И приходится признать, что одиночество затянулось. Ещё лет десять такой жизни – и точно будет всё. Незалеченная травма от смерти любимого человека будет, видимо, болеть до скончания века. Каждого нового сравнивать с ним и понимать: нет, не то! Опять не то! Того уже не будет, а улыбаться нелюбимому сквозь слёзы и изображать какие-то чувства – не очень получается. Небогатый выбор между одиночеством и пыткой.

Мы попили кофе и поговорили за жизнь. До моих стихов дело тоже не дошло. Она мне рассказывала о перестановках в сборной Германии перед грядущим чемпионатом и категорически заявляла, что немецкую оборону португальцы не пройдут, а вот у Испании шансы есть. Она перечислила мне всё аргентинское нападение и доверительно сообщила, что там такие мальчики подобрались – грех такое зрелище женщинам пропустить. Хотя она всегда была поклонницей Дасаева и Гойкоэчеа, а большинство женщин предпочитают Зидана и Чилаверта. Последний хоть и вратарь, но голы со штрафных забивает лучше любого нападающего. И ещё он такой большой, волосатый. И у него такие большие сильные руки! Так что она и тут – белая ворона, но изменять Дасаеву с Чилавертом не хочет. Бэкхэм? Слизняк, а не мужик! Говорить не о чем!

Я никогда не был поклонником футбола, хотя чемпионаты мира старался смотреть. И для меня явилось откровением – как женщины смотрят футбол! С какой точки зрения! Просто я никогда не задумывался над таким простым фактом, что не только мужики смотрят на то, как красотки по подиуму дефилируют, но и женщины смотрят тот же бокс или плавание не как мужчины! У них, оказывается, тоже фантазия работает!

Потом мы плавно переключились на гонки «Формулы один». Я, сам не зная почему, болел за «Williams». Она – за «Ferrari». В доказательство она показала мне красную модель болида в масштабе один к сорока трём, в котором всё было как в настоящем авто. Не хватало только лиллипутика за рулём. Погоревали над погибшим Айртоном Сенной и сравнили современные болиды с довоенными. В конце беседы высокие стороны затронули темы внешней и внутренней политики и экономики. Она сообщила, что учится зарабатывать на акциях и каких-то ПИФах и долго мне рассказывала о преимуществах голубых фишек перед индексом ММВБ. Это была первая женщина в моей жизни, которая доходчиво доводила до меня какую-то сложную информацию, а не задавала вопросы и не предлагала ещё кусочек, иначе ради чего стряпала. Тем более что она ничего и не стряпала: мы пили кофе с принесённым мной вафельным тортом. Она знала много такого, чего я не знал и что мне действительно было интересно и познавательно. Хотя настойчивость, с какой она пыталась обратить меня в акционера, тут же вызвало во мне отторжение. Многое из того, что она рассказала, я с первого раза не понял, и она, как истинный преподаватель, терпеливо пообещала позже повторить и показать на примерах, что такое японские свечки и как рассчитать доходность того или иного пакета.

Мы болтали без умолка часа три. Мне кажется, мы ловили кайф не столько от темы, сколько от изящества словесных оборотов. Культура речи у неё, филолога и переводчика, была безупречна. Я тоже старался не мямлить и обходиться без солдатского юмора, и, клянусь, мы проговорили бы ещё столько же, но она вдруг посмотрела на часы. Потом резко встала, одёрнула кофту и строго сообщила:

-Твой автобус уходит через пятнадцать минут! Приятно было пообщаться! К следующей встрече почитай в инете про ПИФы! Я тебе подыщу материал и скину ссылки.

Словно прозвенел звонок, урок был окончен, домашнее задание выдано. Я беспрекословно собрался и ушёл даже без попытки поцелуя. Сидя на заднем сидении полупустого автобуса, я пытался разобраться в своих мыслях и чувствах. Внешне – так себе. Но не толстуха. Умище – академик. И ещё не известно – плюс это или минус. Живёт далеко. И тоже неизвестно – минус это или плюс. То ли продолжать общаться, то ли нет? Более странного, необычного и своеобразного существа мне встречать ещё не приходилось.

На другой день она прислала сообщение на животрепещущую тему: что-то изменилось в составе сборной Португалии! Я ответил, что поражён и взволнован. Она не поинтересовалась – понравилась мне или нет при первой встрече, как делали многие. Не сообщила, что мы больше не увидимся: такое тоже в моей практике бывало. Не спросила: как доехал и приеду ли ещё. Она мне сообщала, что у португальцев место полузащитника в товарищеском матче против Швеции займёт второй нападающий! Необыкновенная женщина!

Сейчас октябрь. Двадцатый день.

Десятый час. Кругом потёмки.

Передо мною апельсин.

Он ароматный, сладкий, ломкий.

И ярко-рыжая слеза

Вдруг показалась между долей.

Такой разлад, такой разрыв

Меж вспоминанием и волей.

И я вдыхаю глубоко

Эфирные масла вселенной.

Чего ж ещё мне попросить

У жизни ласковой и бренной?

И “заводной наш апельсин”

Романом Берджесса доеден.

Ты где-то там, совсем один

И так же счастлив, как и беден.

Наше общение затянулось почти на десять лет.

* * *

-Дед, я не верю, что в тайге можно прожить семнадцать лет безвылазно!

На свой очередной день рождения я устроил себе праздник живота и теперь расплачивался похмельным общением с призраком. Гостей на праздник набралось – полный дом! Приехали Градский, Дольский и Шевчук. Отдельное спасибо за поздравление Митяеву: под его задушевную песню про лето – маленькую жизнь кто-то из присутствующих даже пьяно прослезился, до того всё грустно, жизненно и в точку. «Машина времени» напару с «Воскресеньем» сбацали шикарный совместный концерт в честь именинника. Под конец вечера выступил сам Альфред Хичкок, пожелал мне доброй ночи и показал свою забавную короткометражку про молодую семейную пару: тихую сумасшедшую и убийцу поневоле.

На табуретке, заменяющей гостям стол, стояла литровая бутылка водки, рюмка, тарелка с варёной курицей, булка хрустящего белого хлеба и пересыпанный сахаром лимон: пить водку без лимона я не предпочитаю. Тарелка под кости стояла рядом с табуретом на полу, поскольку наверх уже не помещалась. Не торопясь выпив в одну морду литр водки, я поздравил своё отражение в зеркале с удачно проведённым праздником и пожелал всем присутствующим счастья в личной и семейной жизни: все довольны, закуски и выпивки хватило, никаких скандалов или пьяных разговоров про уважаю – не уважаю. Никто не опоздал и не заблевал сортир. Прилетело несколько сообщений от друзей. Кто-то жил под Москвой, кто-то – в Хакасии, кто-то – на Ангаре и в Магадане. Какие-то сообщения пришли с незнакомых номеров. Может, какие-то женщины. Может, родители, дети или сестра вспомнили о моём существовании, хотя это уже из области фантастики. Всем неизвестным приславшим я отвечаю всегда одно и то же: «Огромное спасибо!» Кто-то ещё помнит. И это хорошо. Но никто не приедет поздравить лично. И это меня давно и вполне устраивает. «Умей ценить того, кто без тебя не может и не гонись за тем, кто счастлив без тебя!» Хорошее изречение. Поэтому в друзья ни к кому давно не набиваюсь и в своих бедах никого не виню. Коли мой день рождения для страны – фактор до крайности малотрахающий, то вряд ли в этом виновата страна. Так отмечать дни рождения и другие праздники уже вошло в привычку. Меняется только название напитка и репертуар. То «Остров» Лунгина под коньяк, то «Семь самураев» Куросавы под абрикосовое вино, то «Жмурки» Балабанова под кубинский ром. По крайней мере, встречать свой праздник в кругу чужой тётки, а уж тем более её большой и дружной семьи я категорически не хотел. Сидеть на чьём-то чужом месте и делать вид, что оно твоё и всегда таковым являлось – признак малодушия. Место должно быть хоть плохонькое, но своё. День своего пьяного ангела я всегда справлял дома в кругу семьи. А то, что этот круг сжался в бесконечно малую точку – только моя проблема. К наркотику одиночества долго привыкаешь, но, привыкнув, повисаешь на этой игле навсегда. Кайф от монопольного владения всем, что есть в твоей квартире от куска хлеба до телевизора включая тебя самого могут понять владельцы затюнингованного авто, к которому подошёл кто-то слева и попросил дать на денёк покататься. Если мужик живёт один и не пьёт, то он приучается стирать, мыть, штопать и гладить. Он знает - что у него в холодильнике и где платить за квартиру. Он, наконец, становится взрослым и понимает, что принцип «Никого нет» - не блеф, а необходимое условие для выживания. Этот принцип я усвоил, работая в тайге, и он выручал меня все последующие годы. «Надейся на себя, Гена!» - говорил я себе, карабкаясь по кишащим гадюками крутякам Пезинского Белогорья или растягивая тент над головой для ночёвки в верховьях Улуг-О. Спросите у женатого мужика - где в его доме лежит молоток?

-Счастье моё! Где у нас молоток? – не отрывая жопы от кресла крикнет тот во глубину жилища.

Поэтому холостой непьющий некурящий мужчина представляет собой находку для одинокой женщины и долго на дороге, как правило, не валяется. Конкуренция в данном случае минимальна, потому что в основном одинокий либо бежит со всех ног в ЗАГС с первой же охомутавшей его дамой, потому что до одури хочется борща и некому заштопать свитер, либо спивается и перестаёт представлять для женщин интерес. А принцип «Никого нет» открывает широкие перспективы для личной жизни, хоть и накладывает жёсткие ограничения. Ведь просто не пить – условие необходимое, но не достаточное. Надо ещё поддерживать себя в форме. И тут на сцену выходят офицеры в отставке, спортсмены и артисты. Не все, конечно, но выживаемость отслужившего двадцать лет в танковых войсках дядьки на порядок выше выживаемости сорокалетнего менеджера, прожившего всю жизнь с родителями. Мужикам подавай фигуристых! А женщинам? Спросите у женатого мужика – где в его доме лежат гантели?

-Дорогая! Куда ты убрала гантели? – спросит женатый менеджер среднего звена с ручками - верёвочками.

-А мне мама запретила ими заниматься! У меня плоскостопие, гастрит и сколиоз, поэтому я даже на почту не хожу! – пробормочет рыхлый системный администратор.

У себя в коридоре я сделал турник, повесил боксёрскую грушу, а длинные фильмы Бертолуччи или Жёне и Каро смотрел, помахивая гантелями и качая пресс. Но иногда я расслаблялся, и тот декабрьский день был тем самым случаем. Я отпраздновал свой день рождения в полном одиночестве и напился так, что дед появился уже через десять минут после того, как я, поставив у дивана бутылку минералки, повалился как подкошенный.

-Я в том районе отработал три года. Знаю, что такое зима в тайге. Выжить там невозможно! Так что твоим сказкам я не верю. Или колись, полено, или мотай отсюда и пусть твою жену медведь хоронит!

Дед был какой-то полупрозрачный, как солдат-новобранец из семьи потомственных преподавателей музыки. Прошло уже столько лет, а он всё ходит и ходит. А мне всё некогда туда съездить. То денег нет, то времени. Дед пожал плечами, потоптался в дверях, потом прошёл в комнату и сел на ту табуретку, что весь вечер служила мне праздничным столом. Мне это не понравилось, но говорить я ничего не стал. Мне как всегда даже во сне хотелось спать, голова кружилась, и я знал, что завтра весь день буду лежать пластом и жалеть, что некому сгонять за пивом.

-Ты сходи туда да поживи там зиму. Тогда поймёшь. А так – чё говорить? – без эмоций пробормотал в бороду дед, потом посмотрел на меня просительно и добавил. – Я бы тебя проводил. А ты бы её потом схоронил. Всем бы враз хорошо стало.

-А ты уже хочешь, чтобы всем стало хорошо? А ты тех двоих, что топором в тайге зарубил – схоронил? Им как нынче? Хорошо? Дядьке моему как? Хорошо, гнида?

Дед потупился, потом снова неуверенно сказал:

-Неправедно я жил. Теперь только понял. Каюсь. Прощения не ищу. Только вот что скажу: и ты из себя праведника не корчи! Все грешные. Кто-то при жизни это понял, кто-то – после смерти. Но все поймут и тогда будут прощены. А ты – ступай за пивом. Возьми литр крепкого и бутылку светлого – и пойдём ко мне, перезимуем по-скорому!

-Какое мне сейчас пиво! Я с кровати встать не могу, не то что до магазина дойти!

-А ты перебежками от столба до столба, через не могу! Забыл, как сам в походы ходил? Там всё через не могу было! Или ослабла душа? Обленилась? Стареешь…

-Ладно, старый, пусть я сдохну, но такого от тебя не потерплю! «На слабо» меня берёшь? Так вот знай: мне не слабо! Я иду за пивом, а там поглядим - как ты зимовал!

Я встал, напялил штаны и пошатался в магазин. Когда меня увидела ППШ, то всплеснула руками и заявила, что ничего мне не продаст.

-ППШ! – стараясь смотреть ей в глаза сказал я. – У меня сегодня день рождения между прочим! Пришли незваные гости. Неприлично получается! Хозяин пьяный, а гости – нет. Мне литр вот того и литр вон того!

-Поздравлялки! А меня не мог пригласить по старой дружбе? Посидели бы, песни попели, поцеловались… А ты банально насосался! И в этом для тебя весь праздник!? Грустненько. Сколько тебе стукнуло? Неужели! Хорошо выглядишь! Да - на ты! Захлебнитесь со своими гостями!

* * *

ППШ когда-то работала воспитателем в детском саду, но в результате сложных жизненных коллизий покрасила волосы в радикально чёрный цвет и уже много лет торговала алкоголем. Так что база для нашего общения у неё была, но вот надстройка меня вскоре категорически не устроила. Началось у нас с того, что она как-то меня спросила:

-Вот вы у нас третий раз покупаете цветные макароны! А не подскажете: они и после варки остаются такие же? А вода после них тоже цветная? Или это у вашей жены надо спрашивать?

В нашем магазинчике работали всего четыре одинаковые с виду продавщицы, которые подменяли друг дружку в различных сочетаниях в двух соседних небольших отделах: продукты и пиво-воды. Они по очереди курили на крылечке у магазина, одинаково красили короткие волосы одной радикально чёрной краской, имели приблизительно одинаковые габариты и, думаю, разбейся вся эта четвёрка на самолёте – по анализу ДНК их бы тоже не сразу различили. Для продавщицы продуктового магазина выглядела ППШ очень даже ничего, а намёк на жену был так прозрачен, что я умилился. В итоге после недолгих переговоров она после работы иногда стала заходить ко мне.

-Ну, как там цветные макароны? Отцвели уж давно? – иногда спрашивал я, собираясь на работу.

-А как ещё скромная женщина должна знакомиться с мужчиной? – пыталась краснеть она.

У скромной женщины оказалось двое детей, морально устаревшие родители, дача, гараж, небольшая праворукая иномарка – короче, весь набор для счастья, которого, почему-то, было не в избытке. Ходила она когда-нибудь в ЗАГС или нет – я так и не удосужился поинтересоваться, но дети четырёх и девяти лет друг на друга походили, как эфиоп на эскимоса. В таком большом коллективе место человеку со стороны найти очень сложно. Особенно когда этот самый человек места там не особо-то ищет. Моя новая подруга имела привычку целоваться, не вынимая жвачку изо рта, громко материлась, разговаривая со знакомыми по телефону, и любила поговорку: «Не ты первый – не ты последний!»

Я несколько раз сходил к ней домой поесть щи со свининой и котлеты с картофельным пюре. Их квартира напоминала продовольственно-вещевой склад, в котором почему-то живут люди. Готовила она не столько вкусно, сколько много, и от этого становилось ещё грустнее. К щам или котлетам она наливала мне одну большую стопку водки – ни дать ни взять наркомовские сто грамм! - и прятала запотевшую бутылку обратно в холодильник. Весь её победный вид при этом говорил: ну вот! Этот кобелишка уже никуда не удерёт! Разве можно бросить такое счастье?! Причём, каждый раз бутылки с водкой были разные! Кто таскал в их огромный холодильник топливо и кто после меня его расходовал – история умалчивает.

Пару раз я съездил к ним на дачу. За рулём была сама ППШ, а старший сын по дороге командовал автомагнитолой. Когда мои нервы не выдержали и я попросил сделать потише, все члены экипажа машины боевой крайне удивились. Видимо, мне полагалось молча вскапывать огород и выслушивать высокоинтеллектуальные разговоры её родителей о навозе, проволочнике и сортах редиски. Ведь принесла же она мне вчера с работы пиво, колбасу, да ещё и сама осталась на ночь в качестве незатейливого десерта! Чем мужчина может быть после этого недоволен?! Громко включили Алёну Апину? А как её ещё надо включать? Она для того и поёт! Иду по привычке – на своей электричке – промокли все спички. Всё складно и без лишних затей! Можно даже подпевать. Ланцберга? А кто это?

Существование этих людей была настолько просто, если не сказать – примитивно, что, пожив такой жизнью год, можно было смело умирать: никакого развития не наблюдалось. Они говорили только про еду, после ужина все дружно полоскали рот остатками чая, искренне считали, что унитаз мыть не надо, после обязательного просмотра программы «Время» читали газету «Аргументы и Факты», ругали правительство и ложились спать. Её мать смотрела на меня без особой надежды во взгляде. Думаю, все женихи её дочери давно были для неё на одно рыло. Кстати, в плане разговорного жанра мать была женщиной даже не необыкновенной, а выдающейся. Половину слов, будь то существительные, прилагательные или глаголы, она заменяла словом «Это». Её застольные рассказы звучали примерно так:

-В ту осень мы с мужем за грибами это. Дождей же летом было это! И мы как с электрички это – а там грибов – как на этом! И мы с ним три ведра это! Даже в эту свою ещё набрала. И муж смотрю – тоже в свою эту набирает. Вышли к станции – а электричка это! И мы до следующей электрички два часа это! И дождь как назло ка-ак это! А на платформе-то даже этого нет! Домой приехали – до нитки это! До полуночи потом грибы это! Простыли оба как эти. Зато четыре банки это! Так что вы кушайте, пока они не это!

На даче всё семейство переодевалось в какую-то рванину полувековой давности и окончательно переставало походить на людей, с которыми можно обсудить недавно вышедший в прокат скандальный фильм Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа». Всё равно же никто не видит!

На обед на даче хозяйки доставали такие тарелки, из каких наши лайки в тайге жрать бы побрезговали. Ни о каких ножах и вилках в этой семье, естественно, слыхом не слыхивали, в ходу были только ложки: дома – из нержавейки, на даче – алюминиевые, массово украденные из столовой, где когда-то работала мать ППШ.

Её отец матерился для связки слов, курил папиросы на балконе и постоянно плевался. В первый мой приезд на их дачу он предложил мне выпить. Я отказался, и он потерял ко мне всякий интерес. Лишь однажды он поинтересовался – на какую плёнку я снимаю своим фотоаппаратом? Приезжая на дачу, он выпивал самодельного вина или самогонки, поливал грядку редиски и ложился спать. Их дачный домик выглядел как заброшенный колхозный сарай, а грядки по весне напоминали могилки. На некоторых были вбиты таблички с именами погибших героев: «Лук батун», «Чиснок», «Ридиска круглая».

Жить в режиме донного червя год или век - не принципиально. Возможно, будь у ППШ поменьше жопа, посветлее да подлиннее волосы, менее хриплый голос, поострее носик, побольше глазки, подлиннее ноги или хотя бы отдельная жилплощадь – это немного снивелировало бы радио «Шансон» и кругозор нематоды. Но когда в отношениях с женщиной не цепляет ничего вообще, а ходишь с ней в кино исключительно потому, что надоело сидеть дома одному и иногда просто хочется секса – такие отношения ненадолго.

Терпение моё кончилось на удивление быстро, но расстаться помог случай. Случился Новый Год. Она пригласила меня к себе. Тут других вариантов-то не существовало: не тащить же всё её семейство ко мне в гостинку! А оставить детей и родителей на праздник одних она как добропорядочная, хоть и изредка курящая, гулящая и немного пьющая мать и дочь, не могла.

Женщина с детьми всегда стоит перед трудным выбором: родные дети или посторонний мужчина далеко не голубых кровей, то есть я? Женщина без детей, но с родителями стоит перед другим выбором: родители, которые любят её так сильно, что даже замуж выйти не дают, или я? Когда за душой у женщины один ребёнок или одна мама, то счёт можно считать равным. 1:1. Выиграть мне не судьба, но при умелой игре или некотором везении можно уравнять позицию. «Жениться надо на сироте!» Согласен с героем Андрея Миронова полностью, хотя и оплеуха после данной фразы досталась ему в фильме вполне заслуженно! В данном случае счёт был 4:1 не в мою пользу, так что шансов отыграться у меня не было в принципе.

Я спорить не стал. Прошлый Новый Год я справлял один, поэтому повторяться просто не хотелось. Правда, в тот раз в три ночи позвонила младшая дочь и попросила её забрать к себе, потому что у матери с новым мужем произошёл пьяный скандал. Я к тому времени выпил только одну бутылку «шампусика», поэтому тут же прыгнул в тачку и сгонял за дочерью. Та приехала расстроенная, с чувством произнесла:

-Вот тебе и Новый Год! Я так его ждала! Как они оба меня зарифмовали! - и тут же упала спать.

Я выпил ещё две бутылки праздничного напитка, посмотрел все голубые огоньки для голубых на всех каналах, шесть раз наткнулся на «Иронию судьбы», полюбовался на родную спящую морду и тоже уснул. А на другой день доча уехала обратно. С тех пор она больше не звонила и не приезжала. Необыкновенная вырастет женщина!

В одиннадцать вечера я взял традиционный новогодний набор визитёра, побрился, проголодался, надел что-то подобающее случаю и пошёл к ППШ. Жила она в пятнадцати минутах неторопливой ходьбы, на десятом этаже четырнадцатиэтажной кирпичной высотки. Долго провожать старый год в такой компании я желанием не горел, поэтому сказал, что приду перед самыми курантами. И застрял в лифте примерно на четвёртом этаже! От судьбы не уйдёшь! Бог не фраер! Не везёт – и от собаки триппер схватишь! Что там ещё на эту тему? Кабинка как-то судорожно дёрнулась и замерла, свет два раза мигнул и погас. Я нажал на кнопку 1, потом ещё на какие-то кнопки, пока не наткнулся на кнопку вызова стюардессы. Там долго не отвечали. Минут через пять, в 23.50, не очень трезвый женский голос вежливо спросил:

-Сидишь? Попался? И что я теперь должна делать?

-С наступающим! Думаю, вам надо меня достать отсюда! – выдвинул я логичную на мой взгляд гипотезу в невидимый микрофон.

Соло в динамике задумалось. Потом нестройное женское многоголосье где-то на уровне бэк-вокала помянуло мать и половые органы. Через минуту до меня донеслось пустопорожнее выступление главы края и потом ещё какого-то местного жулика. После их пожеланий прима-лифтёрша совершенно логично нараспев рассудила:

-Ты там один? Шампанское с собой есть?

-Да, один! Есть! Даже конфеты и мандарины есть!

-Слушай, мужик! – голос звучал одновременно просительно и настойчиво. – До Нового Года осталось пять минут! Достать тебя в этом году я в любом случае уже не успеваю. Давай сделаем так: я включу тебе телевизор погромче. Ты там пробкой в потолок стрельни, а как куранты пробьют – мы с девчонками кружками брякнем - и сразу спешим к тебе на помощь! У нас лифтёрка через дом, так что минут через сорок будешь на свободе! Обещаю! – и она громко икнула.

Всё было настолько логично, что и спорить не о чем. Я понял: судьба вновь не оставляет мне выбора. Ситуация оказалась проста, как в шахматной задачке «Найди мат в один ход!»

Я набрал номер ППШ, но линия оказалась перегружена. Тогда я на ощупь открыл шампанское и под бой курантов пукнул в потолок. Шипящая струя полилась на пол, запахло праздником, и мне стало смешно и беззаботно. На улице затрещали петарды. Кто-то рядом, за стеной, нажал на кнопку вызова лифта, беззлобно поматерился и пошёл пешком. Динамик передавал праздничные звуки из огромного празднующего мира в мой крохотный тёмный мирок. Я сидел на корточках, ощущал символичность момента, пил из дула дрянную шипучку и закусывал мандаринами. Ещё раз попробовал дозвониться до подруги – бесполезно. Страна хором праздновала, поздравляла и желала. Я мысленно произнёс тост за тех, кто в море, и отхлебнул. Потом - за тех, кто нас любит. Тут стало немного грустно, но я быстро сменил тему и допил остатки за тех, кто в лифте, но не ссыт.

-Сидишь? – донёсся из динамика сердобольный голос. – С Новым Годом! Мы про тебя не забыли! Через пять минут выдвигаемся на помощь! Надо ж так угораздило! Мы тут за тебя выпили, чтоб год провёл не так, как встретил!

-Спасибо! Вас тоже с праздником! За меня такой тост ещё никогда не поднимали! Не торопитесь, я уже никуда не опаздываю! – успокоил я тёток.

В час ночи я позвонил в дверь ППШ. Она открыла уже через секунду, словно сидела за дверью в засаде, и мне в нос ударил запах праздника: смесь духов, водки, холодца и салата «Оливье». ППШ тоже повела носом и с порога отправила меня в Катманду через Роттердам. Она вообще была скора на решения после двухсот грамм «Финляндии». Типичная реакция продавца вино-водочного отдела на подвыпившего клиента. Жизнь давно отучила от церемоний! Я развернулся, облегчённо вздохнул и, не сказав ни слова в оправдание, отправился домой вниз по лестнице под редкостные по красоте прилагательные и нескладные междометия. Эхо её матюгов затихло лишь тогда, когда я спустился этажа до пятого. Как иной раз приятно расставаться! Это словно увольнение с нелюбимой работы: сдал пропуск, захлопнул дверь – и все её головные боли перестали быть твоими! И все её многочисленные родственники растворились в миллионном городе без осадка. Вся её огуречная рассада, дурак-снабженец, украденный в школе ранец сына, недостача по пиву и ещё тысяча сто одна глобальная проблема разом стёрлись из моей оперативки, словно их там никогда не было. Не надо больше делать вид, и можно вновь стать самим собой. Только остаётся очередной шрамик и вопрос: а зачем вообще все эти встречи, если результат известен заранее? Ради пары-тройки месяцев кайфа от конфетно-букетного или колбасно-пивного периода? Снять сливки отношений, а на остальном пусть кто-нибудь другой стряпает кислые оладьи? А, может, это уже дурная привычка вроде ковыряния в носу? Может, пора уходить из большого секса хотя бы в малый? Запереться в клетке с названием «Семейное счастье» и повесить табличку: «По пустякам не беспокоить!» Или уж лучше сразу под паровоз?

Когда мы через неделю встретились в магазине, она, немного успокоившись, попросила удовлетворить её женское любопытство: где же я, гад ползучий, встретил праздник? Видимо, где-то очень в глубине она чувствовала, что погорячилась, но до последнего была уверена, что кобелишка с поводка сорвался ненадолго. Побегает по двору и вернётся к миске. Я честно рассказал - как было дело. Как обычно, если мужчина говорит женщине правду – та ему не верит. Так случилось и на этот раз. Она заявила, что правды и не ждала, что шоколадкой я от неё за испорченный праздник не отделаюсь, что во искупление обязан неделю ублажать ея прелесть. Но она добра и великодушна до такой степени, что приготовила мне в подарок отличную барсетку из натуральной кожи, которая до сих пор лежит под ёлкой. А они три дня доедали пять салатов! И, кстати, осталось ещё много водки и немного коньяку! И маме она объяснила, что у меня срочные дела! И на первый раз она меня так и быть прощает… Эй, куда ты? Ведь знала же, что все мужики – мерзавцы! Ну и катись к своей снегурочке! А ведь мог жить как у Христа за пазухой! Вот дурак!

Я был с ней полностью согласен: конечно дурак! Только дурак может отказаться от хорошего ради не пойми чего. Жил бы себе и жил как за пазухой! И почему мне всегда плохо за чужой пазухой? Почему лучше тридцать лет на свободе, чем триста – за решёткой? Я и сам не знал. Чувствовал только, что за пазухой, пусть даже у Христа – не моё место. Я сам по себе мальчик.

Это была моя первая женщина, с которой я расстался, но продолжал иногда общаться. До этого либо бесповоротно бросали меня, либо отношения вдрызг разбивал я, и всякие отношения с женщиной после разрыва мне казались невозможными в принципе. Но тут случилось так, что она работала в том магазине, где я почти ежедневно бывал. И мало-помалу, но мы продолжали интересоваться здоровьем и со смехом желать друг другу хорошего Нового Года. Оказалось, что и такие отношения бывают, и что, даже перестав общаться в интимном смысле, можно продолжать общаться как приятели.

* * *

-Спасибо, я гостям передам! – я взял сдачу и побрёл домой вверх по обледенелым ступенькам.

Дед сидел за кухонным столом и смотрел новости по телевизору. Как я оказался в своей квартире – я не очень понял, и зачем ходил за пивом – уже забыл. Голова кружилась, хотелось выпить воды и упасть спать.

-Пей и поехали! У нас дома чичас хорошо. Увидишь, как столько лет можно жить в той долине!

Я поставил на стол две литровые бутылки пива: крепкое и светлое. Дед указал на первое:

-Пей эту!

Я вылил половину бутылки в большую пивную кружку и залпом выпил. После водки градусы не чувствовались, но через минуту ноги у меня подогнулись, а дедов стало два.

-Поехали! – сказал дед, вставая.

-Поехали! – сказал я и упал.

Вокруг лежал снег. В снегу было всё: горы и деревья. Ничего кроме гор и деревьев снег не засыпал, потому что кроме гор и деревьев ничего вокруг и не было. Мы шли, проваливаясь по колено. Стоял сумрачный день. Или светлая ночь. Серое полотно наверху плавно переходило на горизонте в полотно белое. Я огляделся по сторонам и понял: это чёрно-белая фотография! Цвет убрали на»Photoshop-е», нажав «Ctrl» + «U» и передвинув средний бегунок до упора влево, а нас с дедом вмонтировали в какой-то невесёлый, но качественный снимок. Из моего рта шёл пар, ногам было холодно, и я пожалел, что не обул валенки.

-Дед, а идти долго? – поинтересовался я.

-Ты ж тут ходил! Чего спрашиваешь? – пробурчал дед, и я обратил внимание, что пар изо рта при разговоре идёт только у меня.

-Не узнаю! Давно это было. И ходил я летом. Тайга летом и зимой – две разные вещи!

-Вот там ваша кухня стояла. А вон там – твоя палатка. Остов до сих пор стоит! Вот что значит – осина без коры стоя высохла! Камень!

-Не вижу я никакого остова!

Я тщетно всматривался в пейзаж, но не находил в памяти никаких зацепок. Кругом простиралось однообразие, возведённое в абсолют: белый снег, припорошенные тёмные деревья и колпак серого неба. Такой оттенок серого на месте нормального неба любого фотографа приводит в бешенство, потому я нажал на клавиатуре «Ctrl» + «L» и сделал небо чуть светлее. Картинка сделалась радостнее на четверть.

-Остов под снегом! Тут его под два метра наваливает к весне! Тебе его не видно. А я вижу.

-Если тут столько снега – почему же мы не проваливаемся? Вернее, только по колено проваливаемся? – удивился я.

Дед только отмахнулся от моих вопросов и двинул вверх по долине. Только тут я заметил, что он двигается каким-то странным образом: ногами шевелит только для вида или по привычке, а двигается равномерно, независимо от движения своих ног. Мне же приходилось честно враскачку шагать, преодолевая сугробы. Хотя не оставляло ощущение, что мой вес многократно уменьшился и идти по рыхлому снегу без лыж особого труда не составляет.

Шагали мы долго. Может – час, а может – неделю. Я не столько устал, сколько мне надоело однообразие ходьбы по одной и той же фотографии. Освещение не менялось, пейзаж – тоже, и я стал жалеть, что трачу время на какую-то ерунду. И как только я так подумал - мы тут же свернули в правый по ходу движения лог, и я, наконец, узнал то злополучное место. Ручей местами пробивался сквозь снег и лёд, но дед, не замечая водных преград, всё так же вяло перебирал ногами в сантиметрах над водой или по щиколотку в снегу. Я шёл за ним, перепрыгивая с камня на камень. Пару раз я нагибался, зачерпывал воду в ладонь и пытался попить, но вода утекала сквозь пальцы, как бы крепко я их не сжимал. Поэтому я ограничился лишь тем, что вытер мокрой рукой лицо и вдруг понял, что эту воду пить нельзя. Потом открылась знакомая поляна, и я машинально посмотрел туда, где когда-то стоял стог. Стога не было. Мы прошли место, где он стоял, и двинулись лесом по тропе, которую я в своё время безуспешно пытался разглядеть. Тропа оказалась хорошо натоптанной, и мне даже стало стыдно: как я мог её тогда потерять? Тропа оказалась недлинной, хотя понятия времени и пространства тут становились какими-то кривыми и неважными. Видимо, тот, кто натоптал эту тропу, никогда не считал ни метров, ни минут. Он никуда не спешил и не опаздывал, не торопился, но и не медлил. Тут просто ходили, как маленькие дети в парке, не думая о том, что было вчера и когда наступит завтра. Для детей нет понятия «Завтра»! Если он не посмотрит мультик сейчас – он не посмотрит его никогда! Если ребёнка с детства мучают – он не будет знать, что он мучается. Он будет думать, что это и есть – жизнь, потому что ничего другого не видел. Другое дело – кем он станет через семнадцать лет такой жизни? Семнадцать лет! Тут нельзя прожить семнадцать дней, не то что - лет!

Дед остановился. Долина заканчивалась почти отвесной скалой. Мы стояли в цирке, с трёх сторон окружённые отвесными скалами. Там, наверху, начиналось высокогорье, росли кривые кедры и сосны, а тут, под ногами, почти в русле ручья, пробивалась черемша и дикий лук, разбавляя яркой зеленью оттенки серого.

-Дед! – обалдело глядя на черемшу спросил я. – У меня нынче день рождения? Так? Второе декабря? Какого в таком разе тут зелень цветёт? Черемша в декабре – это даже для сна – слишком!

-А тут место курортное! Тепло. Кедр низкий, ореха много. Черемша, лук, ягоды разной полно, грибов. Чага по берёзам. Хищников нет. На ягоду птицы много прилетает. В ручье под перекатами хариус зимовать остаётся. Когда внизу снега много – козы сюда приходят, маралы. Ниже бобры живут. Из ентого ручья, что из-под горы бьёт, вода тёплая круглый год бегит и землю греет. А с горы бегит холодная. И снег то с неба вниз летит, то обратно наверх улетает.

Я разглядел круглое пятиметровое озерцо, от которого поднимался пар, и понял, что ручей перегорожен камнями специально, образуя тёплый бассейн. По берегам вытекающего из бассейна ручейка до самого леса пробивалась разная травка. На опушке к тёплому ручью подмешивался холодный, и оба скрывались под заиндевелыми камнями. Дед тем временем подгрёб к южному склону и молча показал на остатки какого-то строения. Не то дровяник, не то свинарник повалился на склон, из снега торчали плохо отёсанные колья с парой ржавых гвоздей.

-Тут моя живность обитала. А вот тут мы жили с женой! - он показал на врытую в склон горы избушку.

Склон выбран вглубь на метр, сгнившая крыша покоилась на нескольких венцах. Её дальний конец находился на уровне земли, а ближний – на высоте примерно полутора метров. Всё строение когда-то было покрыто сверху ветками, берестой и дёрном, но с годами крыша провалилась, и теперь помещение примерно два на четыре метра представляло собой заваленную землёй и трухой обвалившуюся пещерку.

- Она до сих пор там? – спросил я.

-Да. Там. А тут – две козы и куры. Не помню уже – сколько кур. Тоже кажется две. И петух. Или не было петуха? Хотел кошку завести, да не успел. Планов много было. Даже деньги стал копить. Мясо-то я добывать наловчился! А как в посёлке фабрику построили – народ богато жить стал. Мясо хорошо продавалось. Хотел ружьё купить и лошадь. Без лошади тяжело туды – сюды бегать. Далеко посёлок. То четыре дня идти с грузом, то три.

-А как снег может обратно вверх лететь? – поинтересовался я.

-А вот как! – сказал дед и показал мне рукой вверх, на гору.

Я посмотрел вверх и увидел, что с неба падает снег. Видимо, он шёл всё время, что мы двигались по фотографии, но снежинки не прилипали к нам, а сразу превращались в сугробы на земле. То ли снег валил так сильно, то ли мы стояли так долго, но я почувствовал, что меня завалило по пояс, и понял, что не могу двигаться. Я хотел подойти к остаткам избы и посмотреть – что с собой брать летом, чтобы разобрать руины и добраться до дедовой жены, но даже шагу сделать не смог. Ноги прилипли к сугробу, словно это был вовсе не сугроб, а клей «Момент». «Стоять мне тут до весны!» - решил я и начал придумывать темы, которые надо обдумать за четыре месяца стояния в сугробе. Тема придумалась лишь одна: постепенное уменьшение гравитации на Земле вследствие увеличения размеров планеты и её последующий неизбежный разрыв всё возрастающей центростремительной силой.

Но не прошло и недели, как подул ветер. Он дул со стороны гор в долину, проносясь над нами. То, что он дул, было скорее слышно, чем чувствовалось: наверху зашумел невидимый отсюда лес, низко загудело, зашелестело, а тут, внизу, у меня вдруг возникло ощущение, словно я взлетаю на самолёте. Или будто на высокой скорости еду на машине под гору. Уши заложило, и я почувствовал, как всё вокруг стало немного легче. Ветер дул над нами словно в трубу, создавая разряжение и словно пылесосом высасывая снег с поляны. Снежинки, окружавшие меня плотной массой, взвились вверх, поднялись на высоту горы и улетели вниз по долине. Открылись камни, мох, корни деревьев и лёд на берегу холодного левого ручья. Я вновь смог ходить: снега под ногами оставалось разве что на вершок. Сугробы начинались много ниже по ручью, а в этом урочище после ветродуя можно было свободно передвигаться без лыж. Я подошёл вплотную к развалинам домишки и оглядел будущий фронт работ. Собственно говоря, кроме лопаты никакого другого инструмента тут не требовалось. Ветки, брёвна, мох, пара досок, пара маральих рогов, рваные куски целлофана. Под всем этим лежала его жена и ждала, когда я её откопаю и снова закопаю.

-Ладно, дед. Верю. Жить тут можно. Хотя – это не жизнь. Это кошмар какой-то. Где её похоронить?

-Рядом со мной! Тут недалеко и дети лежат, а ниже к воде – те двое, что я убил. Кладбище наше. Жаль, что я не тут. Но этого тебе уже не поправить. Где лежу – там и пускай. А вот её надо бы прибрать поближе и крест для нас для всех поставить.

-Хорошо, - сказал я, - летом приберу. И крест поставлю. Только я – православный, а вы, небось, католики? Ничего?

-Крест – он хоть какой крест! Какой поставишь, такой и ладно. Надписей, мы решили, никаких не надо. Читать их всё одно некому. Только сделай такой, чтоб дольше простоял!

-Осину ошкурю для такого случай! – пообещал я и пошёл домой.

* * *

После расставания с Р-7 я долго не брал фотоаппарат в руки. Т-9 фотографировать себя не давала вообще. О-3 я пару раз заснял за рулём во время вождения. Снимки получились своеобразные: размытый от скорости фон, длинный нос, улыбка как у Гастелло за секунду перед тараном, руки в кожаных перчатках без пальцев сжимают руль до белых костяшек. Потом некая Е-4 быстро просекла мою слабость и прямо на сайте знакомств заказала мне фотосессию на дому с минимальным количеством одежды, после чего мы просуществовали вместе почти полгода. Потом у какого-то парня объектив оказался подлиннее, и мне дали отставку. Кого-то фотографировал пару раз на набережной или дома. Снимал дочь, букашек, закаты и цветение сакуры. Но я понимал, что возможности моего аппарата гораздо больше банальных мордашек. Поэтому, когда по бегущей строке я прочитал: «В фирму по организации праздников требуются водители, костюмеры и фотографы», то приехал по указанному адресу на следующий же день.

Возглавляла фирму необыкновенная дама, которую за мелкие черты лица и длинные руки сотрудники за глаза звали Макакишна. Энергии в окружающую среду она выделяла столько, что можно было заряжать танковые аккумуляторы. Все сотрудники были для неё на одно лицо, ничьих имён она не запоминала и разговаривала примерно так:

-Водитель! Тебе сегодня надо получить на базе сто шаров, баллон гелия и краску. Фотограф! В пятницу – свадьба. Готовься морально! Я знаю, что ты в разводе, но на похороны пока заказов не поступало. Есть ещё заказ на фотосессию для полной дамы и от детского садика на сто портретов. Отправить тебя в детсад – ты там кого-нибудь задушишь, а сидеть буду я. Отправить к даме – вы там проебётесь до вечера, а по работе ничего хорошего не сделаете. Какая съёмка после ебли! Плавали! Знаем! Поэтому тебе – свадьба, а даму я поеду снимать сама! Костюмер! Где эскизы для дня города?

Работа фотографа оказалась совершенно не по мне. Казённые позы. Чужие, не всегда красивые, трезвые и счастливые лица. Конвейер. «Подпрыгните! Пробегите! Улыбнитесь! Сделайте вид, что вы вдвоём счастливы!» Последнее выражение я придумал сам, после чего меня чуть не попёр с очередной свадьбы папа жениха. Поэтому фирма использовала меня как фотографа крайне редко и лишь для съёмок каких-нибудь шествий, карнавалов или других массовых мероприятий на свежем воздухе, где мой цинизм и человеконенавистничество не могли испортить людям праздник. Я делал сотню-другую достаточно интересных, качественных снимков, быстренько их обрабатывал и скидывал хозяйке по электронной почте или на диск. Ей это надо было в основном в рекламных целях для продвижения своей фирмы на разных сайтах и симпозиумах. Больших денег мне это не приносило, но вращаться в такой среде нравилось. Атмосфера какого-никакого творчества, постоянной праздничной суматохи и почти школьного распиздяйства.

Как-то раз, вздохнув, хозяйка вручила мне заказ на частную фотосессию на дому и, сморщив грозное лицо, предостерегла:

-Фотограф! Только там без рук и всего другого! Ты – профи! Не смей никого трахать на работе! После работы – ваше дело, а пока тебе платят деньги за портрет – ты обязан думать только о нём! Бабки нужны до зарезу, иначе бы я тебя, козла, в этот огород не отправила! Галстук бы хоть на шею намотал! И бородку отпусти для солидности! Со стороны выглядишь как пацан! Набери в «Яндексе» слово «Фотограф» и посмотри, как должен выглядеть профи!

-Да всё я понял! – уверил её я. – Сексу – время, потехе – час. Отращу бородку клинышком и куплю берет. Только какой галстук гармонирует с футболкой и кроссовками - пока не соображу.

Взял листочек с адресом, свой «Canon», казённые штатив и софит, и поехал делать портрет.

Дверь мне открыла И-15: молодая полненькая женщина годиков двадцати пяти, фигурой напоминающая довоенный истребитель Поликарпова. За её спиной спрятался только что обкакавшийся малыш. Мне налили чай и попросили подождать на кухне. Вскоре все переоделись, помылись, подкрасились, проветрили комнату и сказали, что готовы к съёмке. Я сделал несколько снимков женщины с сыном на руках. Ростовой и полуростовой портреты, улыбочка, полетела птичка. Мальчик был непоседа, дорогая фототехника его сразу заинтересовала, поэтому поймать его в объектив оказалось сложным делом. Мама же постоянно зевала, извинялась, но меня не торопила. Пока настроил свет, пока решили с фоном – разговорились. Собственно, я никаких наводящих вопросов не задавал и, твёрдо помня наказ Макакишны, думал исключительно о малой глубине резкости при полностью открытой диафрагме. Хотя – доказано практикой! – пока женщину глубоко не познаешь со всех сторон – хорошего портрета не получится!

Мамаша, видимо, намолчавшись за два года сидения в четырёх стенах, пела обо всём, что видела. Живёт одна. Муж бросил, не выдержав детских криков и вонючих пелёнок: для него, маменькиного сынка и новоиспечённого экономиста, такой поворот событий оказался полной неожиданностью. Хочет отправить фотографии родителям на север, да и себе оставить на память, а то за всю жизнь её саму фотографировали два раза, и теперь даже нечего людям показать – какой она была в детстве. Мол, таких ошибок больше не допустит и будет фотографировать сына каждый год в день рождения. Может, и чаще, но в день рождения - обязательно. С деньгами у неё, правда, туго, но она лучше посидит неделю на воде, чем сын потом её спросит: «Мама, а где я в два года?» Заодно похудеет, а то лишний килограмм набрала быстро, а вот скинуть его – проблема. Количество снимков ей не важно, главное – чтоб было качественно, с душой. Вот деньги!

В двухкомнатной квартире стоял рабочий срач, но не потому, что женщина – неряха, а потому, что у неё только две руки на всё. Видимо, она подрабатывала вязанием, и целая комната была завалена нитками и какими-то полуфабрикатами свитеров и штанов, а в центре возвышалась длинная вязальная машина «Toyota», привинченная к старенькому письменному столу. Никаких следов посторонней помощи! Всё – сама, благо есть стиральная машина-автомат! Принцип «Никого нет» - как он есть. Квинтэссенция этого принципа! И при этом она думает о том, что ответит сыну, когда он спросит её про отсутствие фотографии из своего далёкого детства! Необыкновенная женщина!

Я взял деньги, оставил чек и сказал, что диск с фотографиями занесу на другой день. Приехал в фирму, сдал деньги в кассу и написал заявление на увольнение. Я окончательно понял, что я – не профессиональный фотограф. Я понял, что если буду брать деньги с таких людей за фотографию, то в жизни не останется ничего святого. На другой день я отвёз даме с ребёнком диск с двумя десятками неплохих портретов, оставил номер своего телефона и сказал, что буду фотографировать её с сыном бесплатно.

В следующие пять лет мы много раз ходили по разным паркам, ездили на реку, просто гуляли по городу. Со стороны это выглядело обычной семейной прогулкой: мама, папа, между ними - ребёнок. Раз десять в году, в основном летом, она мне звонила, мы встречались и проводили вместе целый день. Расходы на разные билеты, мороженое и пиво делили примерно пополам. Её сын вскоре привык к тому, что дядя постоянно его фотографирует и перестал обращать на мой «Canon» внимание. Качество портретов сразу пошло вверх! По отдельности - страшненький мальчик и сдобная краснощёкая мамочка. Но вдвоём на портретах они смотрелись очень гармонично и счастливо. При этом за пять лет я ни разу даже не поцеловал эту И-15! И она ни разу не предложила мне остаться на ночь! Наверно всё-таки дело в том, что внешне она мне не очень нравилась и у меня в то время были предложения поинтереснее, а я для неё был староват, да и своего беглого мужа она ещё любила и временами пыталась вернуть. Он обитал где-то неподалёку, и его парус время от времени белел на её горизонте. И-15 получала от меня кучу фотографий себя и сына, а я от неё – возможность гулять не в одиночестве, иногда забывать, что нафиг никому не нужен и совершенствоваться в искусстве фотопортрета. Чтобы сделать портрет некрасивого человека на высоком уровне, я скачал кучу видеоуроков по «Photoshop-у», приобрёл несколько книг по искусству композиции и съёмке портретов, стал регулярно покупать журнал «DigitalPhoto», посещать различные фотосайты и выставлять там свои снимки. Однажды во время очередной прогулки мы с И-15 наткнулись в лесопарке на кучу табличек с надписью «Выгул собак запрещён!» Таблички в количестве штук двадцати валялись на земле, а около них важно гулял местный кот. Откуда там взялись эти таблички – для меня так и осталось загадкой. Я снял кота на их фоне и отправил снимок на пару сайтов и в «Digital Photo». Каково же было моё удивление, когда этот журнал, где публикуют лишь шедевры от фотомастеров, опубликовал и мою фотографию. Количество комментов на сайте перевалило за пятьсот, мне понаставили пятёрок, а снимок был признан снимком месяца! Общение с И-15 позволило мне возродить в душе тягу к фотографии и преуспеть в технике обработки снимков.

Последняя наша фотосессия состоялась тогда, когда её сын пошёл в первый класс. Через месяц к ним вернулся беглый муж, и у него даже оказался какой-никакой фотоаппарат. Подробностей этой душещипательной истории с хорошим концом я не знаю, но мои услуги стали более не нужны. Для меня оказалось открытием то, что с женщиной можно просто дружить! Я полез в словарь и с удивлением узнал, что такое редко, но случается, и такие женщины за что-то зовутся «товарками»! А на память о товарке у меня осталось рисовое зёрнышко с выгравированным именем «Гена» по-русски и по-китайски, залитое в сантиметровый кубик из стекла. Она с мужем и сыном съездила в Китай и привезла оттуда себе - вагон дешёвых ниток для вязания, а мне – такой вот сувенир на память.

* * *

-Дед, я беру отпуск в августе и еду к вам в гости! Операция «Весёлые похороны» начинается! А ты мне пока что расскажи: как убил тех двоих местных! Облегчи душу! Мечтаю узнать подробности драмы, которая разыгралась в тех местах, что я собираюсь посетить! Я всегда стараюсь побольше узнать о тех краях, куда еду, будь то Ирба или Енисейск.

Дед стал что-то мямлить про дикие края и жестокость нравов, но тут в окно постучал дядя Вася. Мы с дедом сидели в квартире Т-9. Квартира находилась на пятом этаже, но стук в окно меня почему-то не удивил.

-Заходи, дядя Вася, у нас тут беседа с товарищем! – помахал рукой я.

-Это не товарищ! Это гнида фашистская! И сидеть за одним столом с ним я не буду! Хочу только рассказать тебе, племяш, про тех двоих. Этот же ничего про них тебе не говорил? У-у, паскуда! Это же его земляки были!

Дед отвёл глаза от окна и стал ещё более прозрачным. Сквозь него и так в последние года три можно было телевизор смотреть, а тут он вообще местами истончился до полной сквозь него видимости.

-Он же не один из лагеря-то ушёл! Там, когда при Хрущёве охрана стала разбегаться, в тайгу народу дёрнуло - двадцать четыре зэка! Целый отряд ушёл! Его баба нагнала самогонки с табаком и напоила охрану, что на деляне по периметру стояла. А у медиков и без того послабления режимные были. Вот они и дёрнули кто куда. С этим ушло ещё двое его земляков и жена с двумя сынами. В то место заранее припасов было навезено – на всю зиму! Они к побегу-то год готовились…

-Да не го-од! Полго-ода! С весны готовиться начали, а осенью ушли! И припасов там было – двоим перебиться месяца три! Где бабе с пацанами много натаскать! – перебил дед дядьку, и по его тону я понял: на этот раз точно не врёт!

-Ну, хоть бы и так!

Дядька тоже был прозрачнее обычного, его голос звучал глухо, как из-за стекла. Хотя он и стоял за окном. Интересно, сколько времени они могут ещё являться в этот мир? Хотя – это же всего лишь мои похмельные бредни! Вот давеча я вернулся из двухнедельной командировки в Ачинск. Уработались – еле до дома дошёл. Зато работа сделана на «отлично». Как не отметить! Дома отметил и понял, что для праздника не хватает чего-то ещё. Вот и приехал к Т-9 на пару дней.

-Они к бабе моей приставать начали! Вот я их и убил! У неё-то ТТ дарёного не было!

-А чё глазки-то забегали? Ты кому лапшу вешаешь? Капитану Брындину? Я таких как ты насквозь вижу! Шкура! Ты крупы пожалел для них! А ведь в лагере вы столько лет в одном бараке просидели! Они тебя за товарища считали! Заступались за тебя, когда урки после съезда силу в зоне набрали! Вы жизнью вместе рисковали! А когда они тебе домик на той поляне справили, ты ночью их топором и убил! Да что с тебя взять, если ты детей своих голодом уморил!

-Врёшь! Сам чуть не сдох! Крупа кончилась! Я в деревню пошёл за харчами по весне. Чуть не замёрз! Неделю ходил! Собаки деревенские порвали, на ноге до сих пор шрам. Что выпросил, что украл. Пришёл – а уже поздно.

-Фашист! Как есть – голимый Гитлер! Вместо того, чтобы за дело пролетариата, за советскую власть биться, ты сначала освободителей своих втихомолку резал, а потом всю жизнь шкуру свою спасал! Зачем жил? Ради чего помер? Не зверь, не человек! Вот и поделом тебе! Зарыли в одной яме с собакой, и помянуть некому. Родных впустую погубил, друзей убил, родину предал. Говорю же: Гитлер! Одно радует: племяш не промазал!

Дядя Вася душевно харкнул, махнул рукой и ушёл. От деда ещё оставалась небольшая тень. Если не присматриваться, не знать, что на стуле кто-то сидит – то и не заметишь. Тень издала какой-то звук, но что это был за звук – я уже не мог понять. То ли она хотела сказать что-то в оправдание, то ли вздыхала, то ли плакала. Потом меня толкнула попой в бок Т-9, и я, прежде чем проснуться, увидел, как тень окончательно исчезла.

* * *

Среднестатистический мужчина ведёт себя со среднестатистической женщиной так, как эта женщина ему позволяет. Пределы дозволенного устанавливает она. Его же прерогатива – постоянно проверять: на месте ли барьер, за который ступишь – и привет. Муж курит, и вечером она не знает, как точнее подставить лицо, чтобы и его не обидеть, и самой не унюхать вонючего поцелуя? Ну, она женщина мужественная, стерпит. Ведь все нынче курят! Он матерится через слово? Ну, не разводиться же из-за такой мелочи? Она уже привыкла, а в последнее время за собой замечает, как нет-нет, да и вырывается в обычном разговоре нелитературное словцо. По утрам не бегает, на детей ноль внимания и зубы на ночь не чистит? Я вас умоляю! Муж может выпить бутылку пива? Да! А две? Ну, в принципе тоже да. А три? Причём, за её деньги, поскольку свои пропил вчера с друзьями? Это уже скандал, но ещё не развод. Это она на шестой раз стерпит, хоть и учинит разбор полётов после того, как эта свинья протрезвеет. А десять пива, полкило сушёного кальмара и девочку на час? А ты, любимая, утром вытри пол, а то мы тут немного наследили! Не вытрешь – в морду! Трое из десяти любимых вытрут утром пол, парочка к вечеру из вредности наставят любимому рога, пятеро уедут к маме поплакать! Чужая семья – потёмки, хотя такое уже трудно назвать семьёй. Как сказал кто-то умный – главная ошибочная мысль мужа: жена никуда не денется! А главная ошибочная мысль жены: муж скоро изменится!

Т-9 сразу повела себя так, что я понял: мне можно всё! Она так высоко витала, что земное и бренное её вообще почти не касалось. Даже своё тело она воспринимала лишь как временную капсулу для хранения души. То ли человек умел довольствоваться малым в результате поглощения гор философских трактатов преимущественно индийского происхождения? То ли я ей был просто по барабану и играл роль товарища по несчастью? А, возможно, она просчитала меня лучше меня самого и поняла, что единственный способ удержать меня – это перестать удерживать? Эмоции не часто посещали её чело, разговоров на тему нашего с ней общения у нас не случилось ни одного, поэтому узнать её мысли на этот счёт было весьма затруднительно. У неё – никого, и у меня в принципе – тоже. Только у меня – в принципе, иногда и зачастую. А у неё – никого вообще! Я мог приезжать в любое время и уезжать по своему усмотрению. Мог пообещать приехать, но потом обстоятельства менялись, и я отменял визит в последнюю минуту. Мог спокойно общаться с другими женщинами без отрыва от Т-9. Потом я встретил фигуристую блондинку с узкой талией и широкими познаниями в области истории и кино, и во второй раз женился. Ведь говорили же умные люди: пока жив – не женись! Или хотя бы поживи перед этим какое-то время на её территории! А то пока женщина живёт у мужчины – это одни отношения, а когда он переезжает на её жилплощадь – всё меняется радикально.

Перед тем как жениться, я честно написал Т-9, что уж теперь-то наши отношения точно окончены навсегда. Она ответила в своём стиле: Марс прошёл Козерога в апреле, поэтому ничего хорошего у нас с Б-9 не получится, да и женимся мы не в тот день лунного календаря. А сама она поплачет недельку и успокоится: не впервой. Но на тот случай, если я вдруг когда-нибудь вернусь, она для меня завтра начнёт вышивать крестиком логотип моей любимой группы «Пикник». К тому же она набрала пару лишних килограмм, поэтому стресс очень кстати: после расставания со мной у неё кусок в горло неделю не лезет. А так – и похудеет, и сэкономит.

Ты изменился и похолодел.

Ты стал серьёзнее, спокойнее и строже.

И ожиданье, вечный мой удел,

День ото дня не делается твёрже.

Всё реже посещает образ твой

Мои мечты. Ото всего устала.

Я знаю, мой занудный и родной,

Одной души моей тебе так мало.

То отношенье, что граничит с безразличьем,

Является твоим действительным обличьем.

Через год спокойной семейной жизни мой организм ощутил острую нехватку витамина Ё. Мои душевные терзания на тему – изменять или не изменять жене - продолжались долгих две недели. Не скажу, что решение я принял с лёгким сердцем, но, живя с Б-9, меня всё больше охватывало ощущение, что я еду по хорошей трассе на хорошем авто со скоростью тридцать пять километров в час и легко могу прибавить, но почему-то этого не делаю. Всё у нас было тихо и славно, если я хорошо зарабатывал, а все деньги тратил на жену, её новую квартиру, её дочь и её кошку. Всё было чудно и сказочно, если праздник мы встречали с её родителями, а выходные проводили на их шикарной даче на Мане. Если же что-то из вышеперечисленного шло не так – начинались небольшие, но проблемы. Как ни крути - 1:3 не в мою пользу не считая кошки.

Однажды утром я побрился, посмотрел в зеркало, сморщился и понял, что попал за чью-то пазуху, а потому толстею, тупею, пропало то замечательное чувство гона, которое так хорошо меня стимулировало столько лет. Я забросил гантели, а вешать турник и грушу в её доме мне было категорически запрещено: обои дорогие, ламинат куплен на мамины деньги. Тут семейное гнездо, а не спортзал! Как специально, у Т-9 назревал день рождения, и я почти без задней мысли написал ей письмо на электронку. Три казённые строчки ни о чём после года молчания. «Поздравляю, желаю, бла-бла-бла». И через две недели рогам моей законной супруги позавидовал бы любой олень. Сидя за пивом и глядя на вышитый жёлтым на чёрном фоне стилизованный логотип лидера «Пикника» Эдмунда Шклярского, я много раз спрашивал себя: чем же меня так цепляет эта женщина, коль из-за неё я поставил на кон своё семейное счастье, которое, кстати, после этого не просуществовало и года? В постели она не делала ничего, или, как говорится, трахалась без огонька. При этом позволяя мне абсолютно всё. Это нравилось, если я долго у неё не был, и раздражало через неделю совместной жизни. Было ощущение, что на мне ставят эксперимент. Наблюдают со стороны: что этот человекообразный ещё вытворит? Секс её не интересовал как таковой. Она могла часами рассказывать об индийских богах и тут же цитировать Уоррена Баффета. Читала стихи по-испански и по-шведски и даже при чтении пускала слезу, а потом оказывалось, что смысла она не понимает ровно как и я. Ей просто нравится звучание испанского и шведского языков, а смысл незнакомым словам она додумывает сама. Скидывала мне на жёсткий диск аудиокниги на философские или экономические темы и при следующей встрече я должен был подробно рассказать содержание первой части. Если я этого не мог сделать, то она горько вздыхала, объявляла мне выговор и принималась за моё обучение с другой стороны. Она играла в «Монополию» и немного фотографировала. А в последнее время увлеклась камнями. На её заваленном хламом столе появилось место для учебника по минералогии, а на подоконнике под денежным деревом – коробка с разными агатиками, яшмами, ониксами и ещё сотней других обработанных и необработанных камушков. С этих пор по понедельникам она надевала колечки только с белыми камушками – символами Луны, а по четвергам – с цитрином, что долженствовало потворствовать проделкам Марса.

Через пару месяцев плотного общения мне хотелось её задушить. Это был символ занудства и тоски. Она думала только о духовной карме, немецком языке и прибыли. Любой выходной и праздник для неё были лишь днём, когда можно неторопясь подсчитать доход от вложений в акции и банки. Алкоголь она не употребляла, мясо не ела, а счётчики на воду и газ поставила, думаю, первая за Уралом. У неё имелись двое брюк, одна юбка, блузка и футболка. Посуда перешла в наследство от прабабушки. Чай в заварнике промывался трижды. Когда я взялся перечитывать «Мёртвые души» Гоголя и дошёл до товарища Плюшкина, то ещё раз убедился в гениальности писателя. Плюшкин возродился в образе Т-9 настолько точно, что от сходства мне захотелось не то заплакать, не то посмеяться. Единственное их различие – русский помещик не знал языков и не вкладывался в «Голубые фишки». За все годы знакомства мы выходили с ней на улицу раза три. Два раза – прикупить акции в специальной конторе в центре города, и один раз, уже после Р-7 и Е-4, я вытащил её пофотографироваться на первомайскую демонстрацию.

После апрельских холодов первый майский день оказался по-летнему тёплым. Народ ходил с шариками и плакатами, пил разнообразные напитки и отдыхал на всю катушку. Т-9 взирала на весь этот Содом с нескрываемым неодобрением, тратиться на шашлык, пиво и шарики категорически отказалась и постоянно спрашивала – зачем нужны такие бессмысленные траты, чему все радуются и когда же мы, наконец, поедем домой? Правда, я сумел-таки сделать пару её портретов на фоне праздника. Её контраст на фоне нарядной беззаботной толпы убивал! Она долго не хотела позировать, отнекивалась, говорила, что всё это – глупости, но, видя, что у меня настроение от такого гуляния упало до нуля, вздохнула и согласилась замереть на две минуты. Потом попросила показать, что получилось. Она долго молча смотрела на себя в маленький экран фотоаппарата. Потом отвернулась и вздохнула:

-Так вот я оказывается какая!

Это была кратковременная эмоция улитки, на секунду высунувшейся из своей раковины. Проскользнуло что-то в голосе и глазах такое, что, видимо, было когда-то давно нормой. Что-то от той живой, счастливой, живущей с любимым человеком Т-9, которая исчезла вместе с тем человеком. Остальным мужчинам достался лишь кокон без бабочки. Её души хватило лишь на одного. Но на другой день она внезапно сходила к парикмахеру и купила новый плащ, платье и туфли. Когда я увидел её с новой причёской, с подведёнными глазками и в обновке, то сначала не поверил глазам, а потом сказал:

-Ну, сейчас снег пойдёт!

-Выгляни в окно! – скрипуче засмеялась она.

Я отдёрнул штору. За окном огромными хлопьями валил последний в этом году снег.

Преступник волен унести

С собою тайну преступлений!

Но как смогу я низвести

Значенье сладостных мгновений,

Что прожила в близи твоей,

Ни разу не взглянув, ни разу

Ни в сторону твоих дверей,

Ни в сторону твоих рассказов?

Нет, никогда, душа моя, тебе я первой не признаюсь,

И, оставаясь вновь одна, я снова каюсь, каюсь, каюсь...

Несколько раз она приезжала ко мне домой и даже повесила в шкаф свой халат. Но после этого, словно нарочно, у меня так ни разу и не появилась: ездить ко мне ей оказалось лень, дорого и гораздо дальше, чем мне – к ней. В итоге тот халат провисел у меня в шкафу года два. Временами, дабы он не подрался с другими халатами, я перекладывал его в нижний ящик комода, а при переезде к Б-9 и вовсе выкинул. При очередной встрече она вместо «Здравствуй!» первым делом спросила про халат и, узнав, что его больше нет, грустно вздохнула:

-Жаль! Хоть старенький был, но я его любила. Ладно, переживём. У меня есть ещё один. Только он совсем уже старенький.

На другой день я купил ей приблизительно такой же халат и приобщил к нему металлический термос с широким горлом: Т-9 наповадилась заваривать какую-то солому вместо чая, а покупка термоса выбивала её расходы из графика. На тот момент она уже защитила кандидатскую диссертацию, но в её повседневной жизни это мало что поменяло. Ещё через одну женщину, при следующей встрече, она скинула мне свой новый адрес, поскольку, не пропивая зарплату, играя на акциях и просто откладывая деньги в банк, накопила достаточную сумму, продала свою прежнюю жилплощадь и переехала в двухкомнатную квартиру на втором этаже чуть ли не в центре города. На момент нашей очередной встречи она ещё жила на коробках и чемоданах, поэтому на традиционную выволочку в мой адрес у неё не было ни времени, ни сил. Ей срочно требовался мужик с перфоратором и разводным ключом, а я как на заказ вообще перестал ощущать чувство вины перед ней. Это были уже не измены, а временное убытие. Как восход солнца: привычно, буднично, как и положено. Пожил с кем-то – и снова вернулся. Что такого?

-Нагулялси? – спросила она меня, когда я переступил порог её новой квартиры. – Вот, переехала. Знаешь сколько грузчики содрали? Даже вымолвить страшно! Давай обмоем – и за работу! Только учти: у меня туалет не работает. Газетами, видать, забило.

На зачатках кухни мы выпили по бокалу её шампанского, закусили моей шоколадкой, потом минут пятнадцать она выделила мне на секс.

-Зачем вообще вам нужен секс? – удивлялась она в процессе. – Ну, дырочка и дырочка. Мёдом вам там что ли помазано? Ничего не понимаю! Неужели в этом суть общения мужчины и женщины? Разве нельзя обойтись без этого! Ай, да что с тобой сейчас об этом говорить! – поняв тщетность попыток безнадёжно вздохнула она, мельком глянула на наручные часы и, вспомнив теорию, закрыла глаза и замолчала.

Потом я пробивал унитаз, под чутким руководством вешал шкафы на кухне и сверлил разные отверстия в стенах под полочки, фотографии и зеркала. Провозились до самой ночи. На вопрос – куда ставить телевизор и тащить антенну? – она сообщила, что телевизоры нынче смотрят только зомби, и чем больше диагональ, тем меньше извилин у хозяина. Поэтому отныне она целиком переходит на инет и морально готовится к покупке ноутбука. Но старый телевизор она, то есть я по её приказу, выкинет тогда, когда Меркурий, выйдя из восьмого дома, пересечёт орбиту Урана.

Вечером я сбегал за вином и тортиком, мы завалились в постель без задних ног, и перед тем как уснуть, она прочитала мне «Лорелею» Гейне на немецком. В её исполнении немецкий язык разительно отличался от того, что вся страна привыкла слышать в документальных фильмах времён второй мировой войны в исполнении Адольфа Элоизовича Шикльгруббера. Напевный, даже какой-то усыпляющий, он, оказывается, отлично подходил для чтения детских сказок на ночь, а не для команд какого-нибудь штурмфюрера. Я слушал грустное повествование на незнакомом языке, а сам думал о превратностях судьбы. Почему так получается, что я возвращаюсь раз за разом к этой женщине? Может потому, что у меня нет к ней чувства любви? Любовь – это взрыв, это что-то быстрое, яркое, недолговременное. По крайней мере, у меня. А с Т-9 меня связывали какие-то непонятные невидимые нити, которые растягивались до бесконечности, истончались до состояния небытия, но не рвались окончательно. Она прекрасно знала, что я – временное явление природы, но открывала гороскоп и начинала мне рассказывать, что у меня был трудный период, что скоро всё изменится к лучшему, что все наши поступки – результат деятельности высших сил, что моя карма истончилась до дыр, и ей нужен отдых и ремонт. Ставила мою душу в сухой док, обдирала раковины и ржавчину, красила, меняла масло, настраивала клапана, а когда ремонт заканчивался – махала с берега платочком и желала доброго пути. Если кто-то решил уйти – хватать за штаны и падать на колени бесполезно. Результат самоуничижения окажется ровно нулевым. Этого не знал я, только отправляясь в свободное плавание и потому болезненно и трагично воспринимая расставание с первой парой женщин. Т-9 это знала с рождения.

Каждый раз, встречая голенастую блондинку, я мысленно сравнивал её с Т-9 и понимал, что тут даже сравнивать нелепо. В плане выбора женщин на сайтах я вёл себя как пещерный человек и втайне этим бравировал. Для меня внешность всегда оказывалась в тысячу раз важнее, чем какой-то запутанный, никому не видимый внутренний мир. Блондинки, брюнетки и шатенки приходили и уходили, а я раз за разом возвращался к своей Т-9, как грешник – в церковь.

Мой ангел обретёт покой,

Найдя законную супругу.

И, наслаждаясь тишиной,

Не вспомнит смутную подругу.

Подругу утреннего часа,

Когда ещё клубился дым

Того далекого рассказа,

Когда ещё был молодым.

Но в тот раз получилось немного не по плану: после чтения «Лорелеи» тест показал две полоски. Ещё одно доказательство волшебной силы искусства. Для меня это было полным потрясением! За годы общения с разными женщинами ничего подобного не случалось ни разу. По крайней мере, никакой информации об этом у меня нет. Б-9 после похода в ЗАГС честно меня предупредила, что предохраняться с этого момента перестаёт. И ничего! Я сразу вспомнил день, когда Б-3 вернулась из женской консультации зарёванная и сказала, что местная светило гинекологии попросила передать мне, что муж – молодец, раз в тридцать семь лет смог зачать ребёнка. Но один ребёнок в семье уже есть и хватит, но у мамы проблемы с щитовидкой, но папа год назад отвалялся три недели в больнице после укуса клеща и потом три месяца отходил от частичной парализации левой руки. Какой вам ещё ребёнок! Только аборт! Она ещё не знала - сколько мы с женой в тот вечер выпили! Но после такого ультиматума моё Альтер эго взвилось до небес и пролилось на землю дождём расплавленного свинца. Я терпеть не могу, когда мне ставят условия и прижимают к стенке! Дядя Вася был старше моей матери на двадцать три года! Самурая можно культурно попросить – и он зарежет всех, на кого вы укажете пальцем. Но ему нельзя приказать задавить даже гусеницу на тропинке! Я плохо помню нашу задушевную беседу с главврачом, но через девять месяцев родилась абсолютно здоровая девочка, которая через полтора года изменила меня раз и навсегда.

* * *

Дома мы с ней остались одни. Мамки и бабки куда-то разбежались, и дочь, помахав маме ручонкой, застыла в коридоре, глядя на закрывшуюся дверь в ожидании – когда же мама вернётся. Маму она ждала, потому что папа большого участи в её воспитании не принимал. Младшую дочь я воспитывал так же, как мой папа воспитывал меня, а я в своё время – свою старшую: никак. И она относилась ко мне соответственно, то есть так же, как я – к своему папе. В воспитании старшей дочери я участия не принимал вообще, потому что абсолютно точно знал: папа сделан не для этого! Папа должен приносить в дом деньги и иногда ругать ребёнка за провинности. Реже – читать книги и гулять по городу. В качестве исключения – делать подарки в день рождения и хвалить за пятёрки в конце учебного года. Как воспитывали вас – так и вы будете воспитывать других. Но в моём случае произошло странное: моя вторая дочь воспитала меня. За одну минуту она объяснила мне, что все тридцать восемь лет я ошибался. Что меня воспитывали неправильно и этот процесс необходимо в корне пересмотреть. И она сделала то, чего было не дано сделать мне.

Пока дочь заворожено смотрела на закрывшуюся за мамой дверь, я взялся мыть в коридоре пол. Помыв, я приказал ей шагать в комнату. Ребёнок сел на пол где стоял и горько расплакался. Я поступил так, как обычно поступали со мной и как поступал я раньше: два раза грозно попросил по-хорошему, потом поднял рыдающего ребёнка за одну руку, дал по заднице и понёс в комнату, дабы там усадить её за какую-нибудь голливудскую залипуху, а самому сгонять за пивом. И в этот момент она повернулась ко мне и, рыдая, крепко-накрепко обняла за шею человека, который только что её ударил. За одну эту секунду я стал другим! Внезапно до меня дошло всё! На меня буквально пролилась истина! От единственного её прикосновения до меня дошло, что плачет ребёнок не потому, что ему больше нечем заняться, а потому, что пол перед ним – мокрый, и она вчера поскользнулась на таком же полу и упала, поэтому теперь боится ходить по кафелю после помывки. Что бить детей может только полная скотина, каковым я, видимо, и являюсь. Что папа – это не сверхчеловек, который прав в споре с ребёнком всегда и во всём! Что всё моё детство меня воспитывали два не очень умных человека, и это нашло отражение хотя бы в том, что с семи до десяти лет я наблюдался у местного психиатра. Любимым вопросом моей мамы, преподавателя по диплому, был: «Кого ты больше любишь: меня или папу? Только честно!» В разговоре с соседкой она как-то обмолвилась: «Это так элементарно! Даже мой Гена понял бы!» Папа вопросов не задавал, а только заставлял ходить то в музыкальную школу, которую я люто ненавидел, то работать на даче, которую я ненавидел не меньше. Каждую пятницу он приходил с работы сильно пьяный и принимался читать нам с сестрой какие-то нотации. Это и было его воспитание. Мы стояли перед ним столбами, старались не нюхать перегар и ничего не понимали. К счастью, вскоре он начинал икать и шёл блевать. Старшая сестра уводила меня ночевать к соседям, а мать всю ночь ухаживала за отцом: давала ему слабенький чай, таскала тазики с блевотиной и сама от всего этого блевала. Ещё одним способом моего воспитания было то, что мать говорила, будто идёт к соседке поболтать, после чего громко хлопала дверью. Я оставался дома один. Читал, играл, что-то говорил то сам себе, то игрушкам и солдатикам. И вдруг в зеркале видел мать! Оказывается, она никуда не уходила, а хлопала дверью для вида и подглядывала – чем я занимаюсь. А пьяный отец как-то спросил: «Ты знаешь – для чего тебе писька? Не знаешь? Ну и дурак!» Мне в тот момент было лет девять. За тройки в школе неминуемо следовала казнь, так что к восьмому классу я уже не хотел идти из дома – в школу, а потом из школы – домой. Учился, правда, я неплохо, но постоянная угроза скандала из-за малейшей провинности или плохой успеваемости скорее мешали, чем способствовали моему развитию. Если я дрался с кем-то из пацанов в ограде и моим родителям на меня жаловались – вокруг меня оказывалось скопище прокуроров без единого адвоката.

Вскоре после того, как дочь одним мановением руки сделала из меня нормального человека, произошёл случай, расставивший точки в моих отношениях с родителями. Отец приехал к нам по какому-то делу на своей машине, пробыл час и собрался домой. Через минуту после того, как он ушёл, в дверь раздался дикий стук и крик: «Гена, помоги!» Я выскочил из квартиры и увидел, как какой-то здоровенный жлоб мутузит моего папашу, зажав его в угол лестничной площадки. Долго разбираться я не стал и накатил жлобу пару боковых и пару правых прямых. Жлоб что-то пытался мне сказать, я врезал ему ещё, и он выскочил из подъезда с криком: «Мужики! Наших бьют!» Мы с отцом выскочили вслед за ним, и я сфотографировал в памяти такую картину: десяток местных братков, повскакав со скамеек и опрокинув пиво, неслись на помощь другану. Мой папа, увидев бегущую драться толпу, впрыгнул в свою машину, дал полный газ и скрылся за поворотом. Я остался один, стоя около подъезда, и через секунду меня окружили не очень дружелюбные, не очень трезвые, и вообще не очень люди. Побитый парень орал, что один козёл не пропустил его проехать к своему подъезду и нахамил, а другой дал в глаз. Только тут я понял, что мой папа был зачинщиком всей этой свары и явно не прав, хотя бить пенсионера за это было вовсе не обязательно. Десять против одного – мне не светило ни одной звезды! Но парни с лавочек узнали нового соседа и сразу в драку не кинулись, а на моё счастье решили сначала разобраться – кто и почему осмелился поднять руку на их товарища? На меня долго кричали, я кричал в ответ, и, что удивительно – докричался! Битому десятеро сказали, что любой сын, увидев, что бьют отца, поступил бы также, да и синяков почти не видно, но им за ложную тревогу полагается магарыч. Я сказал, что не вопрос, и через десять минут притащил пацанам три литра водки. Себе взял литр пива: больше просто не оказалось денег. Мы всей бригадой дёрнули на скамеечке за дружбу по стопарю, и я пошёл домой пить пиво с валерьянкой. И только поздно вечером приехала сестра поинтересоваться: жив ли я? А то папа волнуется! Через день приехал папа и завёл старую пластинку про то, какие все в мире козлы, и какой он мушкетёр на белом коне. Будь я прежним – я бы съел эту клюкву в миллион первый раз и хоть кивком головы, но подтвердил, что мой папа и тут прав. Но прежним я уже не был! Я уже знал, что воспитывать детей так, как делали они и как делал до последнего момента я – нельзя категорически! Что те, кто всё детство были в моих глазах непререкаемыми авторитетами – просто не очень умные, подловатые и трусоватые люди, у которых есть любимая дочь и сын в нагрузку. Поэтому я открытым текстом и глядя в глаза послал папу нахуй! Я не стал объяснять пожилому человеку – в чём он прав, а в чём – нет. Понять это ему не было дано и раньше, а преклонный возраст, как сказали классики, не позволял надеяться на то, что он поймёт это теперь, тем более из уст того, кому за всю жизнь он сделал только один подарок: вырезал из нестроганой доски пистолет на десятый день рождения. Я перестал прощать его враньё и подлости, и послал раз и навсегда. После скорого моего развода с Б-3 моя мать сделала выбор в пользу невестки, как обычно обвинив в разладе одного меня. Ничего удивительного: ведь с её точки зрения во всех четырёх разводах моей сестры виноватыми оказывались только её недостойные мужья! Я ничего никому не стал доказывать, и во время очередной телефонной проповеди на тему: «Все мужчины – скоты по природе, и мой сын – не исключение! То ли дело – женщины!» - послал под горячую руку и мать. Всю жизнь считали меня плохим? Получите! Теперь сядьте в кружок и перемывайте мои кости сколько душе угодно! Я даже не икну.

И родители для меня умерли. Я начал жить так, как хотелось мне, а не как указывали родители, сестра, жена. Я перестал бояться думать и делать то, что хочу, оглядываться на их мнение. И точку на мне старом поставила именно полуторагодовалая дочь, обняв меня как родного после бессмысленного поджопника. За это я ей буду благодарен покуда жив. Дальше я пошёл по жизни один. Набил кучу шишек, наделал массу ошибок, освоил принцип «Никого нет». Зато перестал обвинять в своих неприятностях других и всегда готов отвечать за свои слова и поступки. Что заработал – то и моё. Чего смог – того и достиг. С чем живу – с тем и помру, и за всё что сделал - сам в Иосафатовой долине перед ним отвечу.

* * *

Т-9 тут же рассчитала, что это произошло потому, что она переехала в дом, который стоит на линии пересечения энергетических разломов, что стихи положительно влияют на процесс, что мой Марс как специально стоял в этот момент в третьем от угла доме, да и фаза Луны не подкачала. У меня создавалось полное впечатление, что я вообще был не при делах! Но всё это чернокнижие в стиле «кручу – верчу - запутать хочу» не меняло главного. Я посмотрел на эту женщину с другой стороны и надолго задумался. Она, видимо, тоже задумалась, как задумывается любая женщина в такой ситуации. Её глаза смотрели теперь не столько на мир, сколько внутрь себя. На мои невнятные возгласы она мало обращала внимания, зато тут же залезла в сеть и скачала несколько медицинских статей. Через неделю раздумий я пришёл к неутешительному выводу: в наших отношениях ничего не поменяется! Я буду то появляться, то исчезать, и идти в третий раз в ЗАГС категорически не хочу. Вряд ли такие отношения нужны женщине! Тем более - лет нам уже, как говорится, далеко не семьдесят пять: мало ли что! Вот сбросить бы месяца два с половиной, тогда бы я – ух!

Через несколько дней, настроившись на деловой разговор, я посадил её на колени и сказал:

-Позволь высказать своё виденье ситуации!

Т-9 внимательно посмотрела мне в глаза и слепила кукиш прямо перед ними:

-Вот тебе! Аборт я делать не буду! Пусть хоть кто будет! И пусть ты хоть где будешь!

Она для убедительности покрутила фигой перед моим носом и пошла на кухню готовить дистрофический обед. Тема оказалась закрытой, даже не открывшись.

-Да! Хотела сказать: я переписывалась с твоей бывшей! Которая с юга к тебе на иномарке дорогущей прикатила! – крикнула она с кухни. – Давно. Когда ты от меня к ней ушёл. Она сама первая мне написала. Нашла, видать, в твоих друзьях. Спросила – кто я тебе и что ты за человек?

У меня глаза на лоб полезли! Этот вариант – общение за моей спиной двух моих женщин – я вообще не просчитывал, даром что первый разряд по шахматам! И ведь Р-7 словом не обмолвилась! И эта тихушница столько времени молчала!

-Забавный поворот! Интересно было бы почитать вашу переписку! – выдохнул я, стараясь изобразить беззаботность.

Нахлынуло что-то горькое, и я никак не мог выбрать тон и линию поведения. Это была полная неожиданность! Апперкот – и нокаут!

-Я сказала честно, что ты – персонаж для французской комедии «Как ебаришка домой спешил». Что перетрахал баб больше чем император Юстиниан. Странно, что на винт до сих пор ничего не намотал. Что вы долго не проживёте вместе. Что у тебя детство затянулось и ты часто ведёшь себя как обиженный ребёнок. Сто слов хороших тебе скажешь – ты один раз кое-как улыбнёшься. Зато из-за одного неверного глагола готов хлопать дверью и бежать куда глаза глядят. А глядят они у тебя всегда под чужую юбку. Куча комплексов тянется из детства. Тебя там силой заставляли всегда и везде быть положительным, вот и навёрстываешь. Голова работает хорошо, а психику порушили в прошлой жизни, когда ты был самураем. И в этой жизни лучше уже не будет. Стрелец из года Дракона – это всегда трындец. В следующей жизни будешь женщиной-кошкой!

-И что она?

-Она сказала, что будет молчать как рыба и неверного глагола не скажет. И ещё сказала, что, конечно, тяжело, когда отношения одному нужны, а другому – нет, но она постарается за вас двоих. Оказывается, она тоже в прошлой жизни была самураем. Я ей гороскоп составила. Вот вы и нашли друг друга. Вы сделали обоюдную сепуку в пятнадцатом веке, а теперь – в двадцать первом. Она поблагодарила за ценную информацию. О себе немного рассказала. Я ей – о себе. Поплакались. Мы с ней дня три плотно переписывались. Потом она рассказала, как залезла тебе головой под майку и целовала твои кубики и пуп. И как ты ей массаж делал так, что она два раза подряд кончила. Мне это не понравилось. Ерундой какой-то занимаются люди! Живите как хотите! Я ей выдала предположение, что ты – валатильный трахатель с минимально положительным временным трэндом. Она написала, что у меня не все дома, и я её заблокировала. Суп готов!

-Спасибо, что-то не хочется! Если ты не возражаешь, я сгоняю за пивом, проветрюсь после таких новостей!

-Я возражаю! Пиво – тю! Трата денег и здоровья! Там гормоны добавляют, чтоб у мужиков ожирение по женскому типу развивалось! Отложи лучше рублик! Через десять лет он тебе принесёт ещё десять рубликов!

-Не надо мне десять через десять! – я надел джинсы и взял сумку. – Я хочу пива! И точно знаю, что через десять лет мне деньги будут уже не нужны!

-Какой же ты тёмный! Когда я попаду туда, - она показала пальцев в потолок, - то первым делом спрошу у мужа: зачем он мне тебя послал? Что он хотел этим мне сказать? Но раз он так решил – значит, так тому и быть! Ведь всё что со мной тут происходит – это он там устраивает. Хотя я часто не понимаю – зачем?

-Вы обе неправы в отношении меня! – чуть ли не взмолился я. – Я – не такой! Жизнь такая! Я родился в одной стране, воспитывался по одним законам, а всё рухнуло! Кто-то перекрасился, а кто-то спился. Всё оказалось не так! Как в театре! Учились играть «Братьев Карамазовых», а пришлось голыми по сцене бегать с пером в жопе и орать «Кукареку!» Я тоже хотел быть хорошим и правильным, пока не женился! Потом геология развалилась… да, чё я буду тут… И вообще – пошли вы все!

Я заскочил в ларёк и купил на всё что было. Потом вышел на дикую безлюдную набережную Енисея, сел на траву и три часа просидел не вставая. Пил вредный напиток с гормонами, закусывал плавленым сырком и чипсами и старался ни о чём не думать. Смотрел на воду, на чаек и голубей, на редких гуляющих, и не думал ни про Р-7, ни про Т-9, ни про себя. Пил и не думал ни о чём вообще. Пил и говорил вслух плохие слова. Пил и завидовал алкашам на лавке и обитателям дурдома. Пил и пытался плакать. Пил и сочувствовал императору Юстиниану. Пиво уже не лезло, а я всё равно пил. Потому что где-то внутри было очень больно. Но пиво не заглушило боль. Не гормоны в него надо добавлять, а стрихнин! Чтобы только глотнул – и боль прошла. Надо выпустить специальный сорт пива «Эвтаназионное классическое» для таких как я.

Я сотру любовь как надпись

На доске кровавым мелом.

Уничтожив то, что было,

Я писать начну на белом.

Все три с небольшим недели её беременности я прожил у неё. Этого времени нам хватило, чтобы обсудить миллион проблем на миллион раз, триста раза поругаться, посмотреть шесть фильмов и прослушать одну нескончаемую аудиокнигу на экономическую тему. Под звуки электронного голоса я постоянно засыпал, и это её нервировало. А во время просмотра «Ста двадцати дней Гоморра» Пазолини стало дурно ей. Я звал её вечером погулять – она отказывалась, ссылаясь на положение, и заваривала какой-то новый чай, который я пить категорически не мог. К ней на телефон и в личку на комп постоянно прилетали какие-то сообщения, а у меня тут не было не то что своего компьютера – своей полки в шкафу. Меня охватила внутренняя тоска. Вот так взять и бросить Т-9 я не мог, но и жить с ней тоже не мог. В её, хоть и уже двухкомнатной квартире, свободного пространства оказалось не намного больше, чем в старой гостинке. Я привёз к ней полотенце, зубную щётку и ноутбук с переносным жёстким диском, на который скинул пару видеоконцертов «Пикника» и десяток фильмов. Всё это сильно напоминало командировку, не хватало только кипятильника. Я жил у неё подчёркнуто временно, и она не делала ничего, чтобы это положение изменить. По крайней мере, ключи от дверей она мне так ни разу и не доверила. Будь её воля – она бы повесила меня на плечики в шкаф и доставала на пару часов перед сном позанудствовать. Вряд ли её можно в этом винить. У каждого, кто много лет прожил один – свои неисправимые привычки. Думаю, я в своей гостинке со стороны выгляжу примерно так же.

А через три недели у неё случился выкидыш. С работы она заскочила домой, взяла кое-какие вещи и поехала в больницу, а меня выпроводила к себе: хозяйничать у неё дома могла только она. Встретились мы через две недели. Она старалась держаться молодцом. Накопала в книжках каких-то жизнеутверждающих цитат и сыпала ими по поводу и без. Я поддерживал её как мог, говоря какие-то банальные вещи вроде: «Всё, что нас не убивает – делает сильнее!», но смотреть ей в глаза не получалось. Она напоминала раненую лошадь, которая поняла, что споткнулась, сломала ногу, последний шанс пожить упущен и хозяин уже подходит, чтобы вложить ствол в ухо.

-Два ноль не в мою пользу! – сказала она как-то с грустью. – Не знаю, почему организм так реагирует. Значит, в этой жизни – не судьба. Подождём следующую. Проклятущий резус-фактор!

Как я понял - такое уже случалось с ней когда-то. Мне было её безумно жаль, но я смотрел на эту ситуацию словно немного со стороны. Жаль вообще. Как того мексиканца в новостях, которого переехал поезд. Не покидало ощущение, что иначе и быть не могло. Она снова черпала силы из каких-то древнеиндийских трактатов, высчитывала курсы акций, всё больше уходя от реальности в какой-то свой прекрасный, стройный мир. Улитке вновь не удалось выбраться из домика. Снаружи таились опасности, и я был не вправе вытаскивать её туда, где она могла погибнуть. Я ничем не смог ей помочь. Если человек умер – помочь уже нельзя. Я оставил свою зубную щётку с полотенцем у неё, как некогда она оставила у меня свой халат, а сам уехал обратно к себе. Она пообещала в свободное время летнего отпуска заняться переводом моих рассказов на немецкий, но пока не знала, как перевести слово «бздюжник». Мы перестали встречаться вживую и перешли на общение только по сети и смс.

Я немножко тобой отравилась.

Это глупости всё. Всё пройдет.

А душа, что с тобой возродилась, -

Не печалься! С тобой и умрёт.

После таких перипетий у меня вообще пропал интерес к бабам. Я ещё по привычке кидал избитые фразы каким-то женщинами на сайте, а перед глазами стояли глаза раненой лошади и мучила философская мысль: почему у некоторых всё по жизни шоколаде, а у некоторых всё с рождения до смерти - через задницу? Почему на люстре пять плафонов, а мухи гадят только на один? Поэтому дальше разговоров о погоде с новыми женщинами у меня дело не шло, и вскоре я понял, что с сайтом пора завязывать. Не хочешь срать – не мучай жопу! Тем более, что близился отпуск, и мне пора было выполнять данное деду обещание. Я стал готовиться к поездке.

* * *

В пятницу вечером я пришёл домой, поужинал остатками вчерашних макарон с сосисками и задумался. До отпуска оставался месяц. Я окончательно решил, что нынче я закрою тему, которая тянется без малого четверть века. Дед давно не появлялся. Видимо, исчез окончательно. Иначе обязательно бы посетил меня после того, как мы с товарищем открыли шашлычный сезон. У нас с ним традиция: в середине июня, примерно в тот момент, когда земляки празднуют День Города, мы едем к нему на дачу. Его большая семья плюс я. В основном один. Тут счёт может быть и 2:1, и 6:2, но это роли не играет. Мы пьём вино и закусываем шашлыками. Вина много. Шашлыки разные. Для разнообразия даже берём куриные грудки, и они маринуются, пока мы едим первую партию из филе индейки или свинины. До грудок зачастую рты вовсе не доходят, но на шашлыках главное – процесс подготовки. Сначала мы разводим огонь в мангале и под это дело выпиваем по хорошему стакану красного. Чтобы он по дороге не застрял и не заблудился, закусываем какой-нибудь первой зеленью с грядки второй стакан. Когда подходит первая партия мяса – разливаем по третьей. Вина и мяса на таком мероприятии должно быть столько, чтобы о них не думать. Как денег у художника! Не много, не мало, а чтобы мысли о бренном не занимали место в мозгах. Там с местом и так не очень, поэтому оно необходимо для творчества: для написания стихов, рисования картин или просто разговоров у мангала. Разговариваем мы на все темы: о детях, о политике, о работе, о женщинах. Наши с ним взгляды на некоторые вопросы разнятся кардинально. Особенно в вопросах политики и слабого пола. Из нашей мальчишеской институтской компании мой товарищ женился первым. Пуля пробила неокрепшее тело на первой же дискотеке в фармацевтическом училище. Правда, увернуться от пуль там действительно было сложно: на нас, шестерых студентов из разных институтов, оказалось двести девчонок-фармацевток! Такого широкого выбора товара я не видел ни в одном супермаркете! Товарищ проводил какую-то неприметную девочку до общежития, и через полгода они справили свадьбу, когда платье на животе невесты уже кое-как сходилось. После некоторых конвульсий и попыток остаться человеком погиб для общества, женившись на её однокурснице, и второй друг. Вообщем, та дискотека сократила количество моих друзей сразу на треть.

С тех пор утекло много чего, а мы так и продолжаем встречаться летом на его даче: он, его жена, их дети и уже внуки, и я. Сначала я приезжал к ним один, потом - с женой, потом – с женой и старшей дочерью, потом – снова один, потом – со второй женой и младшей дочерью от первой жены, потом опять один. Товарищ был одномандатник, однолюб и примерный семьянин. На момент нашей последней встречи он имел приличное пузо, трёхкомнатную квартиру, гараж, хорошую машину, дачу и не понимал, как можно не обедать с двенадцати до часа. Его мировоззрение складывалось из новостей, которые звучали по «Радио Маяк» в тот момент, когда он строгал доски для теплицы или строил баню. Он только недавно научился отвечать на смс, а в инете искал исключительно рецепты блюд, потому что в последнее время сам хозяйничал на кухне, пока жена возилась с внуками. Баню он построил – на века, теплицу – на многие десятилетия. Ремонт в квартире сделал своими руками, за рулём ездил уже двадцать лет без единой аварии. Всё у него было хорошо, надёжно, правильно, основательно, и меня это бесило. И ещё я смотрел на семейную идиллию, по-хорошему радовался за человека и не мог понять: хотел бы я поменяться с ним местами или нет? Какой кот более счастлив: домашний или помойный? Коты молчат. Вот и я тоже не знаю.

-Ты, наверно, сразу стареньким родился? – теребил я его, не понимая, как можно жить с одной, пусть даже самой замечательной в мире женщиной, столько лет. – Может тебя познакомить с кем?

-Ага! Наверно! Не надо! Наливай! – даже не пытался спорить и заморачиваться по пустякам тот, и это бесило ещё больше.

Добравшись до кухни, он и там быстро преуспел. Видимо, творческая жилка есть у любого, но проявляется по-разному. У него она проявлялась на даче, а теперь – и у плиты. Первое что он сделал – купил костюм повара и набор хороших ножей. Варить макароны по-флотски, как постоянно это делал я, ему даже в ум не стукнуло, и первые пару месяцев он готовил разные виды итальянской пасты.

-Повар с пальца ссыт! – приговаривал он, пробуя свои кулинарные шедевры, прежде чем выставить их на суд едоков, пришедших в гости.

Потом настал черёд суши. Товарищ приобрёл все необходимые для этого прибамбасы и ингредиенты, и когда мы сели пить саке и закусывать суши и васаби, я достал русско-японский разговорник. Через три рюмки выяснилось, что японский язык не так уж сложен. Мой гакко-томодати со своей цумо пригласили старого доси в свой ути на небольшой омацури. Тем более, что нынче – доёби, и завтра не надо идти на сагё. Поэтому лишняя рюмочка саке не повредит. А когда саке кончилось, мы перешли на будосю, обсуждая нынешних кодомотати и сэйдзи.

После последнего шашлыка я ждал, что хоть кто-нибудь появится: дед, дядя Вася или хотя бы банальный зелёный человечек. Но ни два литра вина под шашлык, ни ведро пива в последующие два дня не вызвали никого. Сны были муторны, темны и болезненны, как пустой желудок с похмельного утра. Словно я сидел в тринадцатом кресле тринадцатого ряда какого-то большого кинотеатра, а передо мной на экране крутили чёрную плёнку. На ней изредка проскакивали серые царапины, прямые и кривые крестики, поломанная перфорация, возникали невнятные шумы и треск. В полной темноте я видел лишь три кресла: справа, слева и прямо передо мной. Они были мёртвенно пусты, и весь зал казался галактически безжизненным, ледяным, бесконечным. Мой сеанс то ли отменили, то ли он давно закончился, но в зале было абсолютно темно и тихо, а кисти рук и ноги ниже колен сильно мёрзли. У меня не хватало сил подняться и уйти, как это сделали уже все зрители, но и киномеханик зачем-то не выключал проектор, а всё крутил и крутил единственному оставшемуся зрителю шедевр киноискусства на любителя: бесконечные чёрные кадры под белый шум и характерный стрёкот киноаппарата.

Пиво я пил скорее по привычке, чем испытывая необходимость, и понял, что потерял интерес не только к женщинам, но и к алкоголю. Старость подкрадывалась медленно, но неотвратимо. По утрам болела поясница. Глаза плохо видели вблизи: развивалась дальнозоркость, как у отца. Сильнее обычного хрустели колени, и вставать с корточек становилось всё больнее. Помыть пол под столом уже становилось небольшой, но проблемой. Удар правой по груше перестал быть таким резким, как тогда, на чужой свадьбе много лет назад.

* * *

В общежитии, где мы жили, как и в любом нормальном общежитии, все знали всё обо всех. В частности, я знал, что дама, живущая на третьем этаже, водит к себе разных мужиков и постепенно спивается, невзирая на юные двадцать семь лет и звание мастера спорта по лыжам. Я в те годы почти не пил, общение с женщинами, сильно ограниченное зимой, полностью прекращалось летом в тайге. Поэтому про соседку я кое-что знал, но внимания на это не обращал. Мало ли вокруг живёт разного народу! Иногда она заходила к нам в комнату с просьбой что-нибудь привинтить, починить и подстрогать, но по таким делам к нам, молодым и холостым, ходила половина общаги, поэтому тут и говорить было не о чем. Мы чинили, винтили, строгали, доставали из подвалов, возили с дач, вышибали заклинившие двери и ставили новые, за что бывали награждаемы то простым «спасибом», то банкой варенья, то бутылкой водки.

Вскоре по общаге разлетелась новость: соседка выходит замуж по залёту. Её очередной хахаль, некогда мастер бокса, а ныне мастер выпить, решил не бросать подругу в положении и честно жениться, хотя, как я потом понял, прекрасно знал о её образе жизни. Или узнал, да было поздно. Странный народ – мужики: не знает, что у его женщины было до него – и живёт себе с ней спокойненько. Как узнал подробности – скандал, развод, хотя не изменилось ровным счётом ничего кроме пары нейронных связей в его мозгах. А зарёванная дура сидит и думает: и зачем я ему всё это рассказала? Кто тянул за язык? Следующему уже точно ничего не расскажу!

За день до свадьбы ко мне в комнату пришла сильно беременная соседка. Последние полгода она, видимо, старалась не пить и не курить, потому выглядела гораздо лучше обычного.

-Сосед, надо немного лаврушки под пельмени и две табуретки: гостей садить завтра некуда! Выручай!

Я нашёл ей всё что требовалось. Пока я рылся в ящике, она присела на край кровати и что-то рассказывала о своей новой счастливой, но трудной жизни. Я кивал головой, слушая вполуха. Мне и теперь-то такие разговоры с потусторонними женщинами о неведомых мне проблемах не особо интересны, а тогда я банально не врубался – о чём речь. Моя голова в те счастливые годы была полна геологическими картами, гранитами, известняками, спинифексами, новоприставленным дедом и желанием жениться на длинноволосой студентке мединститута. А тут какая-то мутнозернистая тётка со своими разговорами о плохой наследственности, сепсисе в роддомах и закрывшейся на ремонт молочной кухне. Я вручил ей лаврушку и помог донести табуретки до её комнаты. За дверями раздавались предпраздничные звуки и запахи, поэтому внутрь я сунуться не рискнул, но был приглашён завтра в гости к двум часам.

Назавтра вся общага гуляла так, что праздник вскоре выплеснулся из маленькой комнаты в общий коридор. На подоконник поставили магнитофон «Маяк-205» и включали поочерёдно «Яблоки на снегу», «Синий туман» и «Ах, какая женщина, мне б такую». Народ приходил, выпивал, закусывал, плясал, уходил, уступая место следующей партии. Гуляли громко, пили много. Мы сидели своей мужской микрокомпанией за столом и, наплясавшись, наливали очередную дозу «Зубровки». Коллектив в геологической экспедиции преимущественно мужской, поэтому и мы сидели мужиками вчетвером и давно разговаривали не про свадьбу, а что-то о медведях и лосях. Кто-то рядом беседовал про дачу, кто-то – про рыжики, что нынче особенно уродились в ближнем сосновом бору. Из коридора громко доносились народные побаски докембрийского культурного уровня типа: «Свадьба без громкой музыки – это как поссать и не пёрнуть!»

Вдруг напротив нас сели жених и невеста. Жениха на свадьбе я увидел впервые в жизни. Рыжий, потёртый, постарше меня, с большими мозолистыми руками шофёра-дальнобойщика. Если бы такому типажу не попить хотя бы месяц, почитать Куприна и сходить в театр и цирюльню – наверно его можно было бы даже назвать красивым.

-Это к тебе она вчера за стульями ходила? – внезапно обратился ко мне жених, а потом ткнул пальцем в жену. – Ну и как? Успел ей влупить?

Сказал он это по-пьяному громко, зло, так что разговоры про медведей и грибы тут же смолкли. Пара десятков нетрезвых глаз посмотрела на нас кто - с удивлением, кто – с отвращением. Невеста, сидевшая рядом, превратилась в соляной столб. Я сидел на своей, принесённой мною вчера табуретке. Поэтому когда я быстро встал, она просто упала. Стол оказался тоже очень удачен в плане ширины: как раз на длину моей руки. За долю секунды я подумал: «Если он боксёр – надо бить чтоб не встал! Но я стою, а он сидит. В челюсть не попаду. Значит надо просто бить со всей дури куда попаду!» В принципе, это была не мысль, оформленная словами, а мгновенный импульс. Думать в тот момент я не мог: перед глазами всё дёргалось и рябило красным. Я чуть подсел и, как учили, выстрелил прямым правым в лоб. Жених с невестой сидели на длинной скамье. Кроме них на ней никого не сидело. Будь под ним табуретка – он бы завалился один. А, может, и вовсе бы не завалился. Но на скамейке вариантов для манёвра у него не оказалось, и он опрокинулся на спину вместе со скамейкой и невестой. Грохот произошёл страшный. На мне тут же кто-то повис, ещё кто-то схватил за ворот рубахи в попытке то ли оторвать, то ли придушить, а ещё кто-то тут же повалил того, кто пытался это сделать. Невесте помогали встать какие-то родственники, жених же лежал с открытыми глазами без признаков жизни. Моя микрокомпания увела меня под прикрытием своих спин домой к одному из сослуживцев. Продолжения банкета я не видел. Помню, что потом долго болела рука, а через месяц я уволился и уехал жениться сам на сомневающейся студентке. Говорят, что невеста весь вечер плакала. Жениха долго откачивали, а потом накачивали, так что на другой день он даже не смог вспомнить – откуда синяки под глазами и что вообще произошло. Вроде бы через три года их лишили родительских прав, ребёнка забрали в интернат, а самих выгнали из общежития за постоянную пьянку и дебоши. Последний раз их видели на городской свалке.

* * *

Пока в этот бесконечный пятничный вечер я в тоске смотрел новости и раздумывал над тем – ехать или не ехать в тайгу ставить крест, и если ехать – то с чего начинать подготовку, - подоспело развлечение: в туалете с потолка тонкой струйкой потекла вода.

Услышав странные звуки капели, я заглянул в туалет и тут же полетел к соседу на второй этаж. Там картина оказалась примерно такой же: с потолка прилично текла вода, и только было начавший отмечать вечер пятницы мужик в трусах в бешенстве выливал в ванну тазики, некрасиво матерясь тремя словами. Я поднялся на третий этаж и нажал на кнопку звонка. За дверями - темно и почти тихо. Только слышалось, как нежный весенний ручей преодолевает какое-то небольшое препятствие. На четвёртом этаже две девушки лет около восьмидесяти каждая мужественно боролись со старостью и водопадом, хлеставшим с потолка и из розеток. По их глазам я понял, что ветераны просто так не сдаются, но силы явно не равны. Наверху оставался лишь один этаж. В гостинке на пятом этаже дверь оказалась открыта. Видимо для того, чтобы волны могли расходиться в общий коридор. В туалете рыдал мальчик лет шестнадцати, пытаясь вкрутить на место головку вентиля. На противоположной от стояка стене струя сбила две кафелины и продолжала бешено буровить бетон. Я быстро открыл все краны в ванне и на кухне, оттолкнул пацана и со второй попытки наживил-таки головку на резьбу. Потом затянул её ключом и закрыл краны. Если бы хлестала горячая вода – шансов на успех у меня бы не было никаких. А так я просто вымок до нитки и стоял по щиколотку в ледяной воде. Хозяина била дрожь. Маска мертвеца заменяла лицо.

-Я хотел только резинки поменять! – в истерике почти прокричал он. – Отец так менял! Я видел! Хотел помочь!

-Отец-то скоро придёт, помощник? – поинтересовался я.

-Ага! Скоро!

-Ну, тебе пиздец, сосед! – обнадёжил его я. – Отец вряд ли вот так менял! Мы бы об этом точно знали. Он, наверно, менял, когда воды в стояке не было? Ты не в курсе, что в этих трубочках – вода под давлением? Зато где ближайший ночной клуб – наверняка знаешь? Молодец! Далеко пойдёшь! Ладно, давай тряпки, будем воду собирать! Четыре хаты уплыли. Ты прилип на такие бабки, что готовься левую почку продавать!

Воду мы собрали за какие-то двадцать минут. Не столько потому, что мы быстро работали, сколько потому, что большая её часть уже перелилась на нижние этажи. Потом я пожелал парню доброй ночи и пошёл помогать собирать воду мужественным девушкам. На третьем этаже так никто и не появился. Похоже, квартира вообще пустовала. На втором этаже ничего не изменилось: мужик в трусах продолжал материться и бегать с тазиками. Я его обнадёжил вестью, что вода перестала прибывать, но с третьего этажа на второй она может капать ещё неделю. Он тут же бросил таз, громко информировал общественность, что ёб всё в нюх, накатил стопку, сказал, что знает телефон соседа сверху и сейчас ему позвонит, накатил ещё и предложил рюмку мне, но я отказался. Спустившись домой, я понял, что лужа на полу объёмом каких-то пять вёдер – не такая уж большая проблема. Правда, с одной стены смыло извёстку, а на полу образовались красивые белые разводья в стиле импрессионистов. Я собрал пару вёдер и переоделся в сухое. Вода по стене продолжала сочиться, поэтому я бросил в лужу пару тряпок, процитировал соседа и пошёл за пивом. Вернувшись домой, выпил литр крепкого и начал любоваться процессом образования картины известью на коричневом кафеле. Тут в дверь требовательно постучали. Так обычно стучат милиционеры или почтальон, принёсший невесёлую телеграмму. На пороге стоял дед.

-Вы нас чем-то топите! – заявил он.

Я смотрел на него и не мог понять: он это или не он? Бороды нет. Моложе. Дед выглядел почти так же, как в тот день, когда убил дядю Васю. Цивильно одетый дяденька средних лет, уверенный в своей правоте, готовый отстаивать эту правоту в суде, но никак не в бою.

-Дед, а я тебя узнал! – ткнул я его пальцем в грудь. – Шустро ты! Я ещё пиво не выссал – а ты уже тут! Я так и понял, что ты в тот раз до конца не испарился, лабус херов! Твою жену я похороню в августе рядом с тобой! Крест вам соорудю осиновый как обещал. Никаких табличек не будет. Ещё вопросы есть? Кстати, Плёсу привет!

Мужик выпучил на меня глаза, не зная - что сказать. Наконец, он перестал походить на деда и выдохнул:

-Вы нас затопили! Но вы ещё пожалеете, алкаш!

Он повернулся и почти побежал на выход.

-Жене передай: в августе похороню! И сам живым не особо тут прикидывайся!– крикнул я ему в след, а сам подумал: - Вот же хитрый! Решил теперь не во сне приходить, а прям вот так! Нет, надо в августе ехать! А то и вправду ерунда какая-то получается. Скоро уже самого закапывать пора, а я всё тех не могу по-человечьи похоронить!

Я выпил второй литр крепкого, собрал импрессионизм в ведро и вылил в унитаз. Искусства было жаль, но ходить по мокрому кафелю пьяным - дело опасное. Ручей ещё пробивался сквозь щель в потолке, но прямо под ней оказалась ещё одна щель – в офис, что арендовала какая-то контора под моей гостинкой. Поэтому вода прямиком стекала к арендаторам, не причиняя мне особого дискомфорта. Впереди маячили два тупых ненужных выходных, поэтому я решил, что думать про поход буду завтра, чуток расширил гвоздём дырочку возле стены и лёг спать.

Ночью пиво попросилось наружу. Я ощупью добрался до туалета и включил свет. Темнота не рассеялась ни на один люкс. «Лампочка, видать, сгорела!» - подумал я и шагнул в темноту. В нос ударил какой-то резкий запах, в глазах защипало, и я отшатнулся обратно. Включил свет в комнате и обмер: из туалета в коридор расползалось огромное коричневое облако! Оно как бы одним боком выскочило вслед за мной и замерло сразу после того, как замер я. Мне даже показалось, что оно приобрело мои очертания. Или не мои, но человеческие. Его ноги постепенно опускались на землю, превращаясь из дыма в мелкую коричневую пыль. Потом опустилось туловище и руки. Дымная голова несколько секунд внимательно смотрела на меня, потом спросила:

-В августе? Точно? Мы будем ждать! Мы – не твоя кандидатша! Нам головы дурить не гоже! Нам надо заранее приготовиться! Значит – в августе?

-Четвёртого августа иду в отпуск – и сразу еду! Зуб даю! – подтвердил я.

Голова кивнула и просыпалась пылью на пол. Я огляделся и понял, что комната тоже полна коричневого дыма. Не столь густого, но достаточно вонючего. Будь я трезвый – давно бы проснулся от запаха. Я сообразил выглянуть в общий коридор и убедился, что тот тоже полон дыма. Тогда я открыл одно окно и набрал номер пожарки. После первого же гудка профессионально спокойный женский голос поинтересовался моими проблемами. Я несколько заплетающимся языком сообщил, что по адресу такому-то откуда-то идёт дым. Секунду поразмыслив, женский голос сообщил, что машина выезжает. Через минуту мне перезвонили и с сомнением в голосе попросили подтвердить: правда ли у меня что-то горит или это мне показалось с … э-э-э… спросонок? Я ещё раз выглянул в общий коридор и теперь не разглядел от дыма даже дверей соседа.

-Извините, но мне добавить нечего! – подтвердил я. - Что-то где-то хорошо горит. Это тем более странно, что два часа назад тут всё тонуло!

-Понятно! – коротко ответили мне, и буквально через семь минут я увидел сквозь жалюзи жёлто-синие перемигивания.

Я открыл второе окно, оделся, не дыша пробежал длинным задымлённым коридором и выскочил на улицу. Ни в комнате, ни в коридоре дышать было уже совершенно нечем.

-Вы нас вызывали? – спросил меня кто-то из пожарных.

-Да, я! – подтвердил я.

-Мы обязаны пройти в вашу квартиру. Проверить на наличие пострадавших или причины возгорания.

Я открыл ему дверь в подъезд, и командир, едва глянув внутрь, сообщил своим по рации:

-Порошок где-то сработал! Смотрите в нижних помещениях, я пошёл на первый!

Двигался он быстро, но без суеты, готовый к любым неожиданностям и явно повидавший такое, что про этот выезд он завтра вряд ли вспомнит. Он зашёл в мою квартиру, спросил – есть ли тут кто-нибудь ещё, открыл дверь в туалет, выпустил клуб дыма и поинтересовался: что за контора подо мной? Я сказал, что офис какой-то фирмы. Название есть на вывеске, а больше я про них ничего не знаю.

-Видимо, у них сработала порошковая система пожаротушения. Сейчас будем разбираться. Ничего страшного. Вы только проветривайте помещение подольше! Ну и пыль потом конечно протрите!

Я вышел вместе с ним на улицу. Стояла прохладная летняя ночь. Два пожарных «ЗИЛа» эффектно перегородили весь двор. В окнах начали зажигаться огни, обеспокоенные тётки интересовались из окон – чем это пахнет и не пора ли бежать на улицу с деньгами и документами. Пара брандмейстеров переговаривалась с кем-то по телефонам, то и дело поглядывая на табличку на дверях злополучного офиса. Примерно через полчаса подкатил пожарный «Соболь», из которого лейтенант вытащил заспанного взъерошенного дядьку со связкой ключей, который пошёл открывать двери полуподвала. Из дверей вырвался огромный клуб знакомого коричневого дыма в форме головы.

-Точно в августе? – спросил меня клуб. – Нам надо чтобы точно знать! Чтобы Венера с Юпитером из Водолея успели выйти. А то ты скажешь – в августе, а сам даже не знаешь – в каком часе родился! Это уже не гороскоп, а глоба какая-то вместе с джуной вперемежку!

Я уже открыл рот для длинной тирады на тему, что ещё один вопрос про август – и я туда вообще ни ногой, как из дверей двое парней с мощными фонарями, в противогазах, касках и брезентовых куртках вытащили того мужика, что недавно прикидывался дедом. Третий служивый выкинул на улицу огромный дымящийся полусгоревший картонный ящик с новыми резиновыми сапогами, следом от хорошего пинка вылетел самодельный обогреватель типа «Козёл». Потом появился из дыма сам служивый, снял противогаз и со скукой в голосе доложил старшему:

-Коробку с обувью сушили видать! Там всё мокрое и лужи на полу. Этот поставил коробку сушиться да, видать, уснул. Может, пьяный. Может, коробка сама на обогреватель упала. Сапоги какие-то загорелись. Дознаватель утром лучше разглядит. Не видно ничего. Порошок хорошо сработал! Сторож живой?

Деду всё это время делали искусственно дыхание в салоне «Соболя». Сквозь открытую дверь я видел, как здоровенный усатый дядька раз за разом давил ему на рёбра, потом одевал на лицо кислородную маску, делал что-то ещё, но вскоре утёр пот и махнул рукой:

-Не, двухсотый! Ментов надо, а не скорую! Он, видать, с час как помер. Вон, синеет уже. Странно! И дыма-то не так много! Может, с сердцем что? Вскрытие покажет!

Я подошёл ближе к «Соболю» и посмотрел на синеющего деда.

-В августе, дед! В августе ждите! После четвёртого! Железяка! – тихо сказал я и пошёл домой.

Перед самым подъездом дорогу мне перебежал огромный чёрный, похожий на бегемотика кот. Появился из темноты и исчез в темноте, на секунду мелькнув в свете подъездного фонаря. Я остановился перед незримым чуром, подумал, и с каким-то удовольствием мазохиста, даже не поплевав за плечо, перешагнул через свой Рубикон.

Навзничь повергая культуру пития, на другой день я запивал пивом «Мартини», перемешанную в кастрюле с водкой в пропорции – «Куда там нафиг до наших ихнему Джеймсу Бонду!»: большой пузырь на мерзавчик. Перемешал, но не взбалтывал. ППШ была в шоке, когда я утром рассказал ей подробности вчерашнего вечера и ночи. Они, открыв утром магазин, чуть в обморок не свалились, увидев на всех товарах, полках и на полу равномерный коричневый налёт. Тут же вызвали дирекцию, всех техничек и продавщиц из отгулов и запоев и закрыли магазин на технический перерыв. Меня ППШ вначале тоже впускать не хотела, но я сказал, что знаю страшную тайну ночного происшествия, и меня обступили черноволосые сёстры-близнецы в синих халатах со швабрами наперевес. Рассказав всё что знал, я взял магарыч и на все выходные уехал в Бухару. Неторопясь стёр коричневый порошок с мебели, вымыл пол, вытряс постельное бельё. Потом посмотрел пару каких-то итальянских фильмов. День это был, или ночь, или уже следующий день – значения не имело. Я просыпался, выпивал стакан, что-то делал, что-то смотрел, снова падал на диван и, засыпая, бормотал:

-В августе, дед! Я понял! Пора ставить точки! В августе приеду! Замётано!

* * *

К поездке я готовился тщательно. Можно даже сказать, что ни к одному свиданию я не готовился так долго и скрупулёзно, как к свиданию с мёртвой женщиной. Несколько раз слазил с рюкзаком, гружённым бутылками с водой, на ближайшую сопку. Первый раз показалось совсем тяжело. Ноги не шли в гору, сердце трепыхалось где-то во рту, донимали комары, болели плечи. По дороге я выпивал добрую половину воды из бутылок и потел как шлюха в церкви. Потом стало легче. Я перешёл на зелёный чай и кефир по вечерам, покачался на турнике и быстро скинул пару фунтов с пупка. Одновременно шёл процесс закупки необходимого такелажа для ночёвок в лесу. Я прикупил новые берцы, котелок, коврик, спальник, набрал два десятка банок тушёнки и каши. Взял пачку чая и переработал на сухари три булки чёрного хлеба. Одолжил у товарища сапёрную лопатку. Насколько далеко вперёд продвинулись технологии! Спальник, что раньше весил десять килограмм – теперь весил два. Я даже поначалу решил взять с собой небольшую палатку, но потом решил ограничиться куском целлофана на случай ночёвки под дождём. Как ни странно, у меня оказался ещё жив тот самый противоэнцефалитный костюм, в котором я ходил в злополучный маршрут. И рюкзак был тот же самый! И даже сделанный из рессоры нож! Уйдя их геологии, я пользовался этими вещами только для выездов по грибы и на шашлык. Не было лишь моего карабина марки КО-44 за номером ОС 6445. Поэтому на случай встречи с медведем я затарился пятью новогодними хлопушками, хотя о такой опасности почти не думал. Давно было понятно, что умру я не в когтистых кровожадных лапах, а в наманикюренных кровожадных ручках. Приготовил аптечку. Купил в церкви дешёвенькую иконку святой девы Марии размером примерно десять на пятнадцать сантиметров. На непредвиденный случай оставил на работе конверт, где описал свой маршрут. Попросил секретаршу открыть только в случае, если я в сентябре не появлюсь из отпуска. Секретарша оказалась крайне взволнована сопричастностью к какой-то тайне, часто задышала и заговорила шёпотом, и я даже засомневался – не кинется ли она читать моё письмо нынче же вечером. Пришлось наплести какую-то чушь про специальное задание от генеральной прокуратуры. Не знаю – поверила она мне или нет, но поклялась, что неприятности ей не нужны, и что письмо пролежит в моём столе весь отпуск в том виде, в каком я его туда положил.

Я просмотрел расписание поездов и обнаружил, что туда, куда я направляюсь, из города ходит электричка. Ехать на ней немного дольше, чем на поезде, зато почти вдвое дешевле, и она прибывает на место ночью. От станции ходит автобус, который как раз под утро приезжает в тот посёлок, от которого мне придётся добираться дальше своим ходом через перевал и потом вдоль речки больше семидесяти километров.

В назначенный день я хорошенько выспался, неторопясь собрался, посидел минуту перед выходом и поехал на вокзал. Ни о чём другом кроме поездки последние две недели думать я не мог. Ожидание смерти хуже самой смерти. Предвкушение праздника лучше самого праздника. Я находился где-то между этими двумя состояниями. Должно было случиться нечто такое, что поставит точку в самом непростом периоде моей жизни. А может – и на ней самой. Некий водораздел, на который я обязан забраться и посмотреть в другую покать: что там?

Чтобы не толкаться с огромным рюкзаком в автобусах, до вокзала я доехал на такси и встал в очередь в кассу. Рядом в ларьке продавался какой-то мусор вперемежку с макулатурой. Туда-сюда сновал разнокалиберный народ, несло пирогами, туалетом и кофе-по-ведёрному. Из динамика сообщили о надвигающемся скором из Иркутска. На перроне в ожидании электропоезда толпились бабушки и немного дедушек. Совсем немного – людей моего возраста и моложе. Примерно тот же контингент, что стоит в очереди к окошечку кассы, где принимают оплату за коммунальные услуги: шестьдесят три процента – пенсионерки, остальные тридцать семь приходятся на пенсионеров, работающих и иждивенцев. Разговоры – о капусте, помидорах, давлении, артрозе, валидоле, маалоксе, внуках, правнуках, тонометрах, похоронах. Мне в лицо то и дело прилетали клубы сигаретного дыма. Голубь, распушив облезлый хвост, нагло преследовал голубку, гоняя бедную по грязным шпалам, пока оба не взлетели, едва не попав под колёса иркутского экспресса. Воробьи дрались за какую-то грязную корку лаваша. Шла обычная вокзальная жизнь.

Моя электричка пришла точно по расписанию, и я первым запрыгнул во второй вагон. Сел у окна на теневую сторону, потому что с солнечной стороны припекало не на шутку. Днями стояла жара почти тридцать градусов, а ночи уже становились прохладными. Народ расселся по скамейкам, распихал сумки и рюкзаки, и состав тронулся. Через пять минут подошла кондукторша с просьбой показать билет. Просьбу свою она высказала таким служебным тоном, и сам голос у неё был такой безликий, что я, протягивая билет, даже не посмотрел в её сторону. В поле моего зрения попало лишь её левое колено. Это было самое несексуальное колено из всех, что я видел в жизни. На этом события кончились и время остановилось. Электричка шла без большинства остановок. Пытка бабушками продолжалась недолго. Половина их испарились из вагона в течение часа, и сразу сделалось заметно тише и даже прохладнее. Перестали говорить все одновременно, не находя общей темы для разговора, но твёрдо зная, что события их жизни главнее и значимее, чем у собеседницы. Семидесятилетние перестали учить шестидесятилетних готовке вареников и мытью окон. Перестали кивать головами, делая вид, что друг друга слушают и полностью поддерживают точку зрения рассказчика.

Какие-то люди входили на очередном полустанке, ехали час – два, выходили, сменяясь другими. Моими соседями становились то мутноглазая бабушка, то хромоногий дедушка, то пропахший мазутом рабочий в оранжевом жилете на голое тело, то парнишка в наколках на плечах и пальцах с огромным треснувшим смартфоном, из которого хриплый баритон со знанием дела пел матерщинные песни про фуфайки и мороз, а я сидел на своём месте и думал разные мысли. Думал о том, что – вот оно! То, что готовилось и назревало столько лет! Думал о мелькающих за окном переездах, автомобилях перед шлагбаумами и деревнях, в которых с трудом водились крестьяне. Думал о своём новом романе, который не успел дописать, о дяде Васе, Т-9, товарных вагонах, дочерях, Марвине Хаглере, фильмах Китона, Б-9, снайперском оружии. Проезжая какую-то совсем уж неживую деревеньку, я увидел из окна древнюю бабку, козу, ржавый трактор, руины зерносушилки и чёрного кота, и стал думать про трактора и котов. Думал о том, что люди, едущие сейчас в этом поезде, никогда больше не соберутся в таком составе. И вещи в моём рюкзаке никогда не лягут так, как лежат нынче. И сегодняшние мысли в моей голове никогда не повторятся, как и кадры пейзажа за окном.

Поезд ехал то быстрее, то медленнее. Сначала станции располагались неподалёку друг от друга, но чем дольше мы ехали, тем длиннее становились перегоны. Машинист перед каждой остановкой гавкал в микрофон что-то совершенно нечленораздельное, автоответчик просил не забывать вещи, не кидать мусор в окна и не взрывать бомбы в тамбуре. Часа через четыре езды я попил минералки, съел яблоко и погрыз сухарей. Потом мне захотелось спать. Мысли, взбудораженные сборами и началом поездки, улеглись, утряслись и перестали быть мыслями, став тусклыми статичными картинками, над которыми думать уже не хотелось. Ощущения мне напомнили те, что я испытал в предбаннике у стоматолога, куда пришёл ночью с сильной зубной болью. Сначала было больно, потом – страшно. Передо мной в кресло села женщина, которой долбили челюсть больше часа. Сначала она стонала, и мне было её жаль. Потом стало жутко от вида толстяка - хирурга в окровавленном халате с волосатыми пальцами-сосисками. Потом женщина перестала стонать. Уж не знаю – подействовал ли наконец новокаин или она вырубилась, не выдержав пытки. У меня за этот час прошла сначала боль, потом – страх, и осталась лишь усталость, от которой стали закрываться глаза. Невозможно долго бояться или радоваться! Поэтому, когда я сел в кресло, то желание у меня оставалось лишь одно: спать! Так и теперь: сумбур в мозгах разошёлся волнами адреналина, лодка закачалась на ровном зеркале абсолютного спокойствия, гладь которого нарушала лишь редкая зыбь, нагоняемая лавинами проносящихся за окошком товарняков. Я восемь раз подряд зевнул, положил ноги поверх рюкзака и задремал, надвинув кепку на глаза.

* * *

Мне приснилась Б-1. Наверно, она приснилась мне потому, что это связано с зубной болью. Мы на втором курсе отмечали в общежитии какой-то праздник, и всё бы ничего, но у меня сильно заболел зуб. Я вылил на него стакан водки и положил таблетку анальгина, но помогло это не надолго. Ближе к ночи, когда все, кто ещё мог стоять на ногах, подались в актовый зал на дискотеку, я зашёл в комнату к товарищу и завалился на его койку. Товарищ на неделю уехал домой в деревню, и его койка была в моём распоряжении. В его комнате я списывал у однокурсников работы по физике, они у меня – по математике, а по ночам мы все вместе учили кристаллографию и историческую геологию, которую все называли не иначе как глухология в честь фамилии преподавателя Глуховой и отсутствия шансов на благоприятный исход экзамена. Но в тот момент мысль у меня была одна: кто бы дал мне в челюсть, чтобы выбить этот несчастный зуб! Стоматологи в те далёкие времена были бесплатными, но водились далеко не на каждом углу, как нынче, инструментом пользовались больше пытошным, поэтому боялся я их до обморока. На втором этаже грохотала дискотека, от диких плясок сотни пустотелых студентов старые стены общежития слегка подрагивали. В этот момент дверь в мою одинокую тёмную комнату открылась, и подружка моего товарища с порога поинтересовалась – кто тут? Я знал, что мой друг с ней встречается, но без подробностей. Я честно ответил, что тут - я. Она задумалась. Потом поинтересовалась – что я делаю на чужой кровати? Я честно ответил, что лежу с зубом. Страдаю. Она снова задумалась. Потом сделала шаг назад и почти уже закрыла за собой дверь, но в последний момент спросила:

-А хозяин кровати где?

-Уехал на неделю! За харчами к старикам!

Она почесала шею, поправила пышную причёску, потом зашла в комнату, замкнула изнутри дверь и решительно заявила:

-Я пришла к хозяину этой кровати! Раз сегодня её хозяин – ты, значит тебе меня и ебсти! Мне ебстись охота до судорог! А чё он мне ничё не сказал, что поехал? Он чё, решил, что меня тут ебсти больше некому?

Когда через неделю товарищ вернулся с рюкзаком еды, я хотел было крикнуть ему: «Здорово, братан!», но передумал. Во-первых, он тоже занимался боксом, и, прежде чем сказать ему грубость, следовало хорошенько зажать в зубах капу. А как он отнесётся к тому, что в его отсутствие я пользовался не только его койкой – я не знал. Во-вторых, мы действительно были приятели, и портить отношения из-за женщины я не хотел. Это была моя первая, но совершенно случайная связь, тем более, что мой больной зуб она тогда вылечила за пять минут. И главное: когда на следующем курсе прошёл слух, что наша общая знакомая загремела в КВД, половина мужиков из общаги рвануло в аптеку за «Трихополом».

Во сне Б-1, одетая в короткий белый халатик, ласково спрашивала меня – не болят ли зубки, когда последний раз посещал стоматолога и гинеколога? Я сказал, что последний раз посещал врачей во второй половине двадцатого века.

-Вот и молодец! – похвалила меня Б-1. - Сходишь в лес, похоронишь бабушку – и никакие врачи тебе больше не понадобятся!

-Стану таким здоровым? – обрадовался я.

-Дурачок! – ласково погладила она меня по щеке. – Как был тогда неумеха и дурачок, так и остался!

Она всё гладила и гладила меня по щеке. И рука у неё становилась всё холоднее и холоднее, так что я отстранился от неё и сказал:

-Холодно с тобой!

-Привыкай! Скоро станет ещё холоднее! – ласково ответила Б-1, и я открыл глаза.

Про тот случай я поведал своему товарищу лишь спустя много лен и зин. Мы встретились на День Геолога. Я его не узнал. Он на тот момент уже десять лет как эмигрировал в Израиль, и его любимым хобби там была, видимо, еда. В кафе, куда мы ввосьмером зашли отметить праздник, он сразу по-хозяйски развалился на пискнувшем от натуги диване, долго водил пальцем по меню, часто подзывал официантку и спрашивал – что означает то или иное блюдо, как бы подчёркивая – насколько он забыл русский язык и местную кухню. Приехал он сюда не столько ради Дня Геолога, не столько ради того, чтобы повидаться с однокурсниками, сколько ради того, чтобы вылечить зубы: даже с учётом дороги он таким образом экономил как минимум четыре тысячи зелёных. После пятой рюмки меня потянуло на откровение. Не потому, что захотелось похвастаться, а потому, что после пятой я чётко осознал: мы видимся в последний раз. Больше шанса покаяться не будет. С таким весом, в том климате, между «Фатхом» и «Хамасом», да ещё и с врождённым пороком сердца долго не живут. При росте сто восемьдесят весил он под сто двадцать килограмм, и, судя по тому, как он пил и закусывал, останавливаться на достигнутом не собирался.

Когда я припомнил тот случай в общаге и приготовился повспоминать с некогда всеёбным, а ныне лишь всеядным другом нищие, но счастливые советские годы, он долго морщил лоб, а потом придвинул поближе бутылку «Вискаря» и в основном глядя на белого мерина с этикетки коротко сообщил, что его зовут работать в штаты, но он туда пока не хочет, потому что в Израиле у него мать, которая получает хорошую пенсию и подрабатывает в гинекологии, и из этой пенсии они платят трёхкомнатную ипотеку, но тут разболелось сразу три зуба, хотя машина у него французская с кондиционером, потому что все арабы – террористы и за людей он их не считает, а в Америке одни наркоманы, евреи, жирные негры и адвокаты, и он их за людей тоже не считает, кроме Питера Фалька и Риддика Боу, но там легко подняться, потому что в штатах все – тупоголовые бараны и готовы кидать степень бакалавра уже за то, что отличил на экране монитора скунса от кенгуру, и мои рассказы, стихи и повести он читал и считает, что на Брайтоне они кормили бы меня до самой смерти, хоть в них полно вранья, а мои стихи на английский хер переведёшь, поэтому тут я – ноль, и помочь он мне не в силах, зато у него растёт дочь – вылитая он, поскольку они с женой купили ей тоже французскую тачку с кондиционером, но она стала встречаться с раввином, а это опасно, так как пьёт он только хороший коньяк, а не это пойло, и надо больше есть морепродуктов, хотя в их море ничего не водится, а официантки все поголовно – шлюхи, как стюардессы из «ПанАма», хотя «Boeing» - это не какой-нибудь «Ил» или «Ту», в которых больше часа летать могут только пьяные русские и в которых даже кондиционера нет, зато в солёной плавать можно практически стоя и не тонуть, а читать в воде газеты, в которых пишут одну рекламу и заказное враньё, но похудеть всё равно не получается, поскольку жена сидит дома и только и делает что вкусно стряпает, а любые покупки арапчонок, даром что террорист, приносил тебе с базара домой бесплатно, но как назло все бабы у них зимой и летом по страшной жаре ходят в брюках и с автоматами, так что никого толком не трахнуть без кондиционера, а так в принципе ничё. Только живот второй день крутит с непривычки от нашей воды с пенкой.

Он надолго ушёл в туалет и через пару лет умер от инфаркта кажется в Хайфе. Я так и не понял – вспомнил он в тот вечер про Б-1 или нет.

* * *

За окном горизонтально падал снег. Темнело. Краски померкли, солнце спряталось за скалы, и моя щека, которая во сне прижималась к стеклу, замёрзла. Я долго спросонок смотрел за окошко, потом перевёл взгляд на деда, сидевшего напротив, и поинтересовался:

-А откуда снег-то взялся в августе? Да ещё летит как-то боком!

Полупрозрачный дед пошамкал губами, потом произнёс:

-Ну, мы же с бабкой готовились! А в этих местах снег в августе часто валит!

В это время поезд сбросил скорость, и снег стал падать под более правильным углом. На очередной стоянке он посыпался строго вертикально. Дед заёрзал и замахал мне руками, и только тут я сообразил, что эта остановка – моя. Схватив рюкзак, я полетел на выход. На улице после вагона показалось совсем темно и холодно, в довершение с неба сыпал мелкий дождик. Почему из поезда он мне показался снегом – непонятно.

Около здания станции стоял автобус. Несколько пассажиров из электрички тут же пересели из одного транспортного средства в другое. Я пару раз присел, сделал несколько наклонов, помахал руками и тоже полез в салон. Ноги после долгого сидения на одном месте не слушались, спина онемела, даже шея затекла. А ещё приходилось ехать почти пять часов по грунтовке на автобусе! Есть почти не хотелось. В течение следующего часа я погрыз немного сухарей, съел две конфеты и запил всё это глотком минералки. За окном стояла непроглядная темень, поэтому я впал в дрёму. Иногда просыпался, смотрел на часы, за окно, и снова проваливался в никуда.

-Спи, спи! Долго ещё ехать! Твоя станция – конечная, мимо не проедешь! – успокаивал меня дед, который сел в автобусе сразу позади меня.

К концу поездки я уже не мог ни сидеть, ни стоять, ни ползать. Когда на рассвете мы прибыли в посёлок, я выпал из дверей и едва удержался на ногах после того, как следом за мной из дверей на мою спину бросился рюкзак. Добравшись до какой-то лавки, я после второго долгого сидения в качестве отдыха посидел ещё и на ней, но в совершенно иной позе. После того, как суставам полегчало, я зачем-то достал карту и компас и изобразил из себя первопроходца, хотя прекрасно знал, что идти надо на перевал, а туда вела единственная дорога. Деревню я помнил плохо, поскольку бывал в ней наскоками и проездом, но, как мне показалось, она за четверть века нисколько не изменилась. Разве что пара заборов сделаны из цветной кровельной жести, а не из досок, да у дверей сельсовета в окружении «Нив» и «Жигулей» ночует «Gelandewagen» местного альфа-самца вместо УАЗика. Та же дичь, тишь и глушь, на которую глянешь – и делается жутко на душе, и в которую тянет уже через месяц городской сумасшедшей жизни.

По деревне заспанными голосами уже орали петухи и лениво брехали собаки, так что нечисть в виде деда, выскочившая было за мной из автобуса, тут же исчезла. Небо затянули тяжёлые утренние облака, но дождя вроде не намечалось. Я подбросил рюкзак и побрёл в гору. Народу в этот ранний час на улицах не было, лишь за одним забором, густо затянутым сверху егозой на манер нашей ИТК-54, я мельком разглядел миловидное женское лицо в дверях новенького деревянного сортира с освещением внутри.

Левой – правой, левой – правой. К обеду я вылез на перевал и упал без сил. За семь часов почти непрерывной ходьбы я одолел пятнадцать самых противных километров по дороге, которая змеёй уползала вверх и вверх. За всё это время мне не встретилось ни души. Если бы по дороге меня догнала хоть какая-нибудь попутка, то наверняка меня бы подбросили до нужного развилка. Но ни машин, ни пешеходов, ни животных мне по дороге не попалось. По обочинам прыгали кузнечики, воздух звенел от их стрёкота. Летали какие-то синенькие мотыльки вперемежку с тёмно-серыми бабочками. Шуршали в траве ящерицы. Вообщем, тема для картины «Грачи и не думали прилетать». Я лежал на лысом перевале без движения, подложив под голову рюкзак, и сквозь пот, заливающий глаза, любовался открывшимся видом. Густой сосновый лес вдоль дороги давно сменился чахлым березняком, а потом и вовсе сошёл на нет, так что последние три версты я шагал вдоль невысоких скал и зарослей кустарника высотой по колено. Теперь основная дорога уходила влево, а мне предстояло спуститься вниз до места, где Малый Караголь встречается с Большим Караголем, образуя реку Кулым. Длина Малого Караголя – более пятидесяти километров, и судьба из-за левого плеча нашёптывала пройти его от и до.

Я лежал на перине из мха и то открывал глаза, то прикрывал и тут же проваливался в сон. Солнце светило очень ярко, но ветерок на высокогорье сдувал с ближайшего ледника прохладу и приносил её прямиком ко мне. После бессонной ночи хотелось спать. После суток какого попало питания хотелось есть. После затяжного подъёма спина была мокрая и хотелось пить. Немного побаливали в новых ботинках взмокшие ноги. Но все эти чувства отступали перед главным: скоро это случится!

Я допил последнюю минералку, разулся, надвинул кепку на глаза и решил немного подремать. До вечера мне по плану необходимо было лишь дойти до точки слияния рек, что я надеялся проделать часа за два. Дни стояли достаточно длинные, а ночи – достаточно тёплые. Утренняя хмарь давно рассеялась, По синему небу плавали одинокие беленькие облачка. Я окончательно закрыл глаза и мгновенно провалился в сон. Тут же меня обступили какие-то театральные персонажи, которые горестно качали головами и бормотали друг дружке: «Вот дурак! Куда идёт! Зачем идёт! Ведь обратно не дойдёт! Говорили же ему: слушайся Чайковского! Чайковский вечен, а жена – нет!» Потом появилась Т-9 и попросила помочь ей срифмовать в ямбе «душу» с «ишаком». Я долго думал, не срифмовал и честно заявил, что стихами давно не увлекаюсь.

-Ну, тогда хоть пирамидку из оникса привези из своего похода! А то у меня оникса в коллекции мало. Скоро гость придёт – и показать нечего!

-Ладно! – отвечаю я ей. – Пирамидка из оникса – не проблема. Ты только объясни: почему ты больше всего «Ferrari» любишь?

-А потому что она длинная и красная! – не задумываясь, брякнула Т-9, но вдруг сама покраснела как «Ferrari» и убежала на ледник кататься на лыжах, а я от удивления проснулся. Надо мной нарезали круги два огромных ворона. Они свесили головы меж крыльев и внимательно присматривались к моему телу. Когда тело зашевелилось и со скрипом и хрустом село, вороны переглянулись, разочарованно каркнули отбой и улетели в сторону посёлка. «Началось!» - подумал я.

* * *

Спуск занял почти три часа. Склон оказался сильно захламлён стволами упавших деревьев. К моему приезду тут почему-то забыли подмести и заасфальтировать, и я решил, что объявлю деду выговор сразу, как он в следующий раз заявится. А в том, что это произойдёт сразу, как стемнеет, я уже не сомневался. Так оно и случилось. К семи вечера я прошёл почти километр вверх по ручью, перевыполнив таким образом свой дневной план. Найдя небольшую полянку, я решил устроиться на ночлег. Первой спичкой разжёг костёр, разогрел банку каши, вскипятил в котелке литр воды и заварил чёрный чай со смородиной. Смородина в изобилии росла у самой воды в пропорции: пять кустов красной на один – чёрной. Почти всю ягоду, ещё не совсем дозревшую, уже склевали какие-то местные обитатели. Причём ягод чёрной смородины, той, что послаще, не осталось вовсе, а красная ещё местами виднелась. Местные обитатели дураками не были! Я склевал остатки кислицы, по запаху отбраковал её листья от запашистых листьев чёрной родственницы и закинул последние в котелок с кипятком. Съел кашу с сухарями, попил чай, раскинул на траве коврик и натянул над ним целлофан. Потом сполоснулся в ручье, переодел футболку и носки и лёг на лежбище. По вершинам вековых сосен, пихт и елей пробежал тяжёлый вздох. Вечерний ветерок пересчитал ветки перед сном и улетел дальше на запад. Быстро темнело. Я притащил пару гнилых пней и уложил их в костёр крест накрест с тем расчётом, чтобы сначала сгорел один, а потом – другой, чтоб хватило подольше. Хоть и было тепло, но ночью в тайге без костра грустно даже во сне. Комарьё и мошкара почти не портили картину, что очень радовало. Днём вокруг меня ещё кружили слепни с рёвом мессеров, но на то они и слепни, что ночью не летают. Мне на щёку сел комаришко и как-то стыдливо укусил. Не то укус, не то поцелуй старой знакомой: «Привет! Столько лет не виделись!»

Я хлопнул себя ладонью по щеке и тоже сказал трупику:

-Привет!

Потом долго лежал на коврике укрывшись одеялом и смотрел на меркнущую картинку. Когда картинка окончательно пропала и смотреть стало не на что, я стал смотреть то на костёр, то на звёзды. Зелёные ряды деревьев и кустов обратились чёрной непроницаемой стеной без деталей, голубое небо – тёмным покрывалом со множеством дырочек, два горящих пня - в шипящий ядерный котёл, где шла неуправляемая, неподвластная мне реакция превращения солнечной энергии двухсотлетней давности в свет и тепло. Звёзды надо мной тем временем собрались в какое-то неведомое созвездие, а Луна раз сто пробежала мимо него, трижды сменив полный лик на едва заметный месячишко и наоборот. Потом похолодало, и с чистого неба мне на лицо стали падать огромные снежинки. Я с головой забрался под одеяло и попробовал уснуть, но тут кто-то чихнул возле самого костра. Я подскочил и потянулся было к рюкзаку за петардой, но у костра маячили лишь тени, которые бы вряд ли испугались моих хлопушек. Одна тень наклонилась над костром, поворошила в огне рукой и сказала:

-Месяца два назад он тут был. А, может, и не два. А, может, и не он! Скоро под снег всё уйдёт! Раньше надо было искать!

Другая тень свистнула и похлопала себя рукой по бедру:

-Байкал, ко мне! След, Байкал! Хорош там за полёвками бегать, тапенамбур лысый!

К двум человеческим теням подбежала тень какой-то большой остромордой собаки. Человеческая тень достала из тени своего рюкзака тень какой-то тряпки и дала понюхать собачьей тени. На миг мне показалось, что это тень моей любимой синей адидасовской футболки, которую я ношу уже десять лет – и ни одной дырочки! Вот что значит настоящее немецкое качество! Собачья тень сунулась в неё носом и направилась прямиком ко мне. Я от неожиданности схватил петарду, чиркнул зажигалкой и кинул снаряд в собаку. Петарда пролетела сквозь неё, упала почти к ногам человеческих теней и через секунду оглушительно бабахнула.

-Ты слышал? – одновременно спросили друг друга тени. – Вроде как выстрел!

Собачья тень от хлопка вздрогнула и остановилась. Шерсть на её загривке встала дыбом, и она уставилась прямо мне в глаза. В этот момент из-за дерева, недалеко от которого я устроил бивак, вышел Плёс и сел рядом со мной. От него так несло псиной, что первая моя реакция была не испуг, а отвращение. Я отшатнулся от него скорее не потому, что никак не ожидал его увидеть, а потому, что дышать возле него было нечем. Плёс не отрываясь смотрел в глаза собачьей тени, словно гипнотизируя её. Тень взвизгнула и метнулась сначала к костру под ноги хозяину, потом решила, что это – не спасение, и рванула дальше в лес, вниз по ручью.

-Байкал! Байкал, ко мне! Чё за хрень сегодня с ним творится! Медведь поди где-то? Так он на мишку по-другому реагирует! Тигров тут нет. Жена к матери в Питер уехала. Чего он испугался, нумизмат хренов?

Человеческие тени вытащили очертания пистолетов и пару минут постояли молча, прислушиваясь и приглядываясь. Плёс всё это время смердел рядом со мной, не двигаясь и не издавая ни звука.

-Сдаётся мне – не найдём мы его уже нынче! – сказала левая тень. - Вон, снова снег пошёл. Через пару дней нас самих спасать придётся. И без собаки остались! Куда этот сука блохастая помчался, словно привидение увидал? И связь пропала! Говорил же майору – тут только через спутник возьмёт!

-Предлагаю выбираться обратно на перевал! – помолчав, ответила правая. - Поздно уже. Темнеет нынче в девятнадцать ноль четыре. Успеть бы наверх выскочить. Честно говоря, мне тут самому как-то не по себе. А кострище это мог кто угодно тут развести. И вообще, из-за какого-то придурка мне тут убиваться не в кайф. Пусть шеф вертушку заказывает! Хотя тут сесть некуда! Ерунда какая-то вообщем. Кто его сюда гнал!

-Да, в октябре тут лазить – это надо очень сильно природу любить! Я думаю – он сюда вообще не приезжал! У бабы какой небось ошивается, а мы тут в дурачков играем. Ну? За что голосуем?

Тени проголосовали единогласно, развернулись и ушли вниз по течению, не убирая пистолеты в кобуры, озираясь и временами крича.

-Байкал! Байкал, мать твою сучью перемать, трах твою в японский нос тарарах!

-Ушли! – сказал я Плёсу, когда всё затихло.

Тот глянул на меня, грустно покивал головой и беспредельно уставшей походкой старого больного пса ушёл в кусты на опушке и там пропал вместе с запахом. С неба снова прокинуло пригоршню снега. Я закрыл голову одеялом и уснул.

* * *

«Ну и сны у меня на свежем воздухе!» - подумал я, с трудом открывая слипшиеся глаза.

Восьмой час. Где-то за горой уже светило солнце, но в моей долине пока царил полумрак. Над речкой картинно поднимался утренний туман. Два пня, почти исчезнув за ночь, ещё дымили россыпью головёшек. Ни снега, ни следов, ни собачьего смрада. Какие-то мелкие пташки порхали в смородиновых зарослях над речкой и щебетали на все лады. Наверно, ругали меня по всякому за то, что съел их ягодную заначку. Монотонно шумела вода. Всё как вчера. Как тысячу лет назад. Как миллион лет назад.

Я допил вчерашний чай, собрал рюкзак и двинул дальше вверх по течению. Левой – правой, левой – правой. Шёл я по старой заросшей дороге, которую пробили в этой глухомани то ли сталинские зэки, то ли ещё столыпинские переселенцы – золотари. По этой дороге когда-то мы заезжали сюда с отрядом геологов, и с тех пор, похоже, тут никто не ездил. Сейчас тут не проехал бы даже танк, не то что наш ГАЗ-66. Колея оказалась местами сильно размыта, перегорожена упавшими соснами и берёзами, на ней вымахали осины в ногу толщиной. При движении я издавал много шума, и то тут, то там слышалось характерное хлопанье огромных крыльев: взлетали испуганные глухари. Надо мной почти постоянно кружили сороки. Они орали на всю долину, сообщая своим, что идёт чужой. Потом на какое-то время сорочий эскорт отставал, но через час его неизменно заменял другой. Пернатые изрядно поднадоели своими несимфоническими звуками, зато я мог не опасаться неожиданной встречи с топтыгиным. Пару раз на моём пути оказывались отпечатки медвежьих лап, часто попадались следы копыт разного калибра от козы до лося. Но никого крупнее вороны в поле моего зрения не выскочило. Стояла жара и духота. Солнце выпаривало из земли влагу, и я шёл словно в жиденьком киселе. Папоротник, кипрей, какие-то циклопические лопухи и другие травы и цветы - мечта коровы, в сортах и видах которых я не разбираюсь, стояли в свой максимальный рост под два метра, и я пожалел, что не отправился в этот поход в сентябре, когда трава уже лежит, убитая первыми заморозками. Через час ходьбы моя спина промокла от пота до самого рюкзака. Каждые два-три часа я делал привал, иногда кипятил полный котелок чая, половину выпивал сразу, а половину наливал в бутылку из-под минералки и выпивал уже на ходу. Из ручья я старался не пить, по опыту зная, что схватить ангину на такой жаре – плёвое дело, а больное горло в тайге – хуже простреленной пятки.

Есть на такой жаре почти не хотелось, зато когда стало темнеть и холодать, я остановился на ночлег и понял, что жутко проголодался. Разогрел на костре банку каши и банку тушёнки, сел на камень у воды, опустил раскалённые ноги в прохладную воду и неторопясь поужинал. У ног тут же образовалась стайка пескарей, которым я сплюнул пару недожёванных сухарей и стал наблюдать за битвой рыбёшек. Вслед за сухарями отправились несколько слепней и комаров и остатки каши из банки. Пескари так раздухарились, что я стал опасаться за свои ноги. Пока я наблюдал за рыбой, метрах в ста на противоположный берег выбрался бобр, почистил шубу, отряхнулся, задумался на минуту и снова ушёл на дно. Потом пескари разом исчезли, и у ближайшей коряги мелькнула узкая тень щуки. Ещё через десять минут передачи «В мире животных» по кристально чистой воде сверху потекла муть: кто-то большой выше по течению перешёл реку. Кукушка насчитала мне полтора, зато счастливых года и замолкла на полуслове, как бы давая понять, что ошиблась в большую сторону. Мол, сразу не разглядела – кто таков, а когда разглядела – почти успела кукукнуть дважды. Ну, не перекукивать же заново! Неприлично. Не в её правилах!

Жизнь в лесу кипела! Я наблюдал за дрожанием какой-то травы, растущей из-под воды, но тянущейся на воздух, к солнцу. За бликами заходящего солнца на воде. За охотой какой-то пташки на мотылька. Тот раз за разом уворачивался, в последний момент делал кульбит и шёл вниз, и воробей никак не мог навести прицел. Истребитель сделал заходов десять – и каждый раз мотылёк его обманывал. В итоге мотыль выбрал из двух зол и упал в воду, а косоглазый воробей улетел. Мотылёк бил намокшими крыльями по воде, пытаясь взлететь, но шансов у него не было. Когда течение проносило его мимо меня, я спрыгнул с камня, сделал пару шагов от берега, зашёл в воду выше колен и подставил ладонь. Героический хитропопый насекомый вплыл мне в руку, был перенесён мной на берег и посажен на лист лопуха такого размера, что с точки зрения козявки это была палуба авианосца. Только тут я заметил, что уже поздний вечер, и это значит, что кино про природу без рекламных пауз я смотрю больше двух часов.

Ночью снова пошёл снег. Я проснулся оттого, что замёрзли уши и нос, открыл глаза и увидел, что всё вокруг белым-бело, луна в бешеном темпе наматывает по небу круги, а около моего костра правым боком ко мне на корточках сидит дед, протянув к огню руки. Где кончались его передние конечности – было непонятно, потому что они, как и весь дед, просвечивали насквозь, и то, что оказывалось за ними, лишь слегка замутнялось и преломлялось.

-Дед, почему тут каждую ночь – зима? Грибы помёрзнут! У меня Жозефина Павловна задубела!– поинтересовался я, грея нос в кулаке.

Дед пожевал губами, пошевелил руками, покрутил головой. Говорить ему явно не хотелось. Он витал где-то очень далеко и на такие мелочи отвлекаться не желал.

-Хоть скажи – кто были те двое с собакой? – повысил голос я. - Сдаётся мне – они искали кого-то. Сдаётся, что меня. И Луна чёт словно «Ferrari» в «Формуле-один» носится. Того гляди – с трассы вылетит!

-Не вылетит! Не боись! – соизволил издать тихий звук призрак.

Видимо, тема Луны оказалась достаточно значительной, чтоб отвлечься от чего-то вечного.

-Тебе чичас не про Луну надо думать. Ты о грехе своём думай и о том, чтоб добраться до места. Вон, у тебе мозоль на пятке! Как завтра пойдёшь? Ты об мозоли думай, а не об планетах! Ты, главное, туда дойди и всё, что спланировал – сделай! А дальше – как хошь! Дальше - твои дела.

-Мозоль я проткнул и нитку в нём на ночь оставил. За ночь вода вся уйдёт, я его пластырем залеплю – и нормально. А вот если снег до завтра не сойдёт – я к вам точно не доберусь!

-Сойдёт! А на ту ночь его мобыть и не будет уже. Потому нынче январь, а там будет апрель. Ты спи! Лопату не забыл? И топор? Я топора не вижу! Чем крест рубить станешь?

-У меня нож здоровенный заместо топора! Рассказать, как я с ним однажды в аэропорту Кызыла чуть в неприятность не попал? Хотя, какое тебе до этого дело! Я даже икону взял! Две сотни на вас, нехристей, потратил! Лишь бы отвязались!

-Я не нехристь! Я католик! Спи уже! Не высписси - как завтра ногами будешь двигать! Спи! И ещё – мы тут решили: один крест ставь. Детям отдельно не надо. Один чтоб на всех.

-Мать родная обо мне так не заботилась! Один так один. Баба с воза – кобыла в курсе. Ладно, буду спать. А ты сугробы чтоб разгрёб к утру и кофию мне в постель к восьми! Католик, едри тебя!

Я вытащил из рюкзака и надел свитер и вязаную шапочку, залез под одеяло и мгновенно уснул.

* * *

Хорошо, что меня никто не видел на следующее утро. Я очнулся от жары. Был уже десятый час, прямо надо мной стояло огромное солнце, а я плавился под одеялом в штанах, шапке и свитере, и всё никак не мог проснуться даже не взирая на пять комаров, одновременно качавших мою кровь из левой щеки! Наконец ночные кошмары сменились утренними реалиями, и я, раздевшись догола, плюхнулся в воду, забыв про кровожадных пескарей. Прохладная вода окончательно привела мозги в рабочее состояние. Я позавтракал, собрался и двинул дальше. Левой – правой, левой – правой. Сначала ноги шли плохо, а от рюкзака начинали болеть плечи, не говоря про поясницу. Помнится, после четвёртого курса на практике в Туве такие расстояния я проходил без проблем, почти бегом, а потом ещё хватало сил до утра веселить Ю-1, студентку из Воронежа. Старею! Возможно, это мой последний маршрут. Даже не исключено, что это маршрут в один конец и половина банок каши мне не пригодятся: ведь неизвестно, что приготовила мне там судьба в виде деда! Но я дойду до конца и сделаю то, что мне положено! А дальше? Дальше не думается. Мысль упирается в стену. Есть в стене дверь? Или там стоит обветшалая лестница? Или прокопан лаз? Или пробита брешь? Или у стены стоит взвод солдат с винтовками и безразличным старшиной и ждёт моего прихода? Но другого пути иначе как к этой стене у меня уже нет. В жизни масса ответвлений, перепутий и перекрёстков судьбы. Пойдёшь направо, пойдёшь налево… И передо мной многие годы расстилались миллионы вариантов развития. К примеру, лет уже шесть тому как… какой! Девять! Девять лет назад я стоял на распутье. Вернее, лежал на распутной и думал – как поступить? З-3 давно и недвусмысленно намекала, что она – женщина дела, поэтому в её ближайшие планы входит открытие своей туристической фирмы, выход замуж и свадебное путешествие в Париж. Она может себе это позволить, поэтому от будущего мужа требуется совсем немного: вести себя прилично, команды выполнять быстро, без команды не лаять, по вечерам бриться, трахаться качественно. Стыдно, но я месяца три на полном серьёзе обдумывал деловое предложение. Три месяца решал: какой ценник повесить себе на грудь? Продаться или нет за Париж и новый Nissan? И если продаться, то потом, глядя сверху вниз на противогаз из кирпичного подбородка и слега раскосых глаз, каждый раз представлять себя в объятиях Джины Лоллобриджиды и думать, что Париж увидел – можно и помирать? Помирать-то можно, но не с тоски же! З-3 слово сдержала: открыла, вышла и уехала. Только не со мной. Но сейчас всё просто: надо дойти! Без вариантов, как в том застрявшем лифте! Поэтому я дойду – а там поглядим.

Левой - правой, левой – правой. И так пять часов без остановок. Обошёл осинку слева, обошёл берёзку справа. Наступил на белянку, перепрыгнул через еловый груздь, облизнулся на семейство крепких рыжиков. Перелез через поваленную сосну, пробрался обочиной мимо лужи с головастиками в старой колее. Пожевал кислицу, выгрыз молочные орехи из упавшей на тропу смолистой кедровой шишки. Около любой лужи – тысяча бабочек, которые даже не хотят взлетать, когда над ними нависает мой ботинок. Кусты и скалы вокруг увешаны сетями паутины, и жирные пауки ждут очередного мотылька в гости к обеду. Я наступаю в свежий медвежий след, останавливаюсь, прислушиваюсь, достаю петарду, вглядываюсь в темноту чащи. В след продолжает затекать мутная вода: зверь стоял тут пять минут назад и ушёл, услышав меня. Далеко ли ушёл? Или ждёт меня вон за тем выворотнем? Вокруг мёртвая тишина. Только тревожный клёкот какой-то хищной птицы в синей высоте, шум речки и монотонный разговор деревьев с ветром. Привал. Обед уже начинающей надоедать кашей с сухарями. Полный котелок чая с чагой и смородиной. Две полные кружки без сахара – внутрь себя, остатки – в бутылку.

Левой-правой, левой-правой почти до восьми вечера. Ходьба на длинные дистанции в тайге не так утомительна, как в городе. Не берусь определить причину этого загадочного явления, но больше двух часов по улицам, скверам и магазинам лично я ходить не могу: на третьем часе хочется лечь и заплакать. В тайге же идёшь то в горку, то с горки, всегда - с грузом, в костюме и сапогах, потеешь, постоянно петляешь и отмахиваешься от кровососов. Но устаёшь при этом впятеро меньше!

Примерно через час после того, как солнце скрылось за горой, я пришёл в наш старый лагерь.

-Привет, народ! – заорал я радостно.

-У-ху! У-ху! – откликнулся откуда-то из чащи удивлённый филин.

На этом месте двадцать пять лет назад я прожил около месяца и больше никогда не был, кроме как во сне. Тут, судя по всему, за это время вообще никого не было: из земли торчали лишь пара жердей – скелет одной из наших палаток. Вокруг – буйство травы, местами потоптанной и поеденной какими-то травоядными. Но ощущение такое, словно вернулся домой после долгой командировки. Вот тут спал я, тут – напарник, там мы обедали и сушили донные пробы, тут я сидел у костра, курил и строгал ножом берёзовый кап. Образы и предметы прошлого проявлялись из травы, материализовывались из воздуха. Всё становилось почти как прежде. Всё, кроме меня.

Я развёл костёр на старом месте и лёг спать туда же, где стояла наша палатка: под огромный кедр со стволом окружностью обхвата в три.

-Спокойной ночи всем! – громко крикнул я в темноту, задёргивая целлофан над головой.

-У-ху! – ответил филин.

-Давай, давай, дрыхни! Заутре главный день! – пожелал мне на ночь дед.

-Карауль меня от медведя, старый! Чтоб не скрал меня топтыгин во сне! – приказал я деду. - Вон их тут сколько миллионов бродит! Всё истоптано!

-Нужен ты ему сто лет, медведю-то! – прошамкал дед, садясь ближе к огню. – У ево тут жратвы – на каждом углу. Будет он рот об всякого дурачка поганить!

Уже засыпая, я почуял знакомый запах псины и попросил через плечо, не открывая глаз:

-Плёс! Будь другом! Отойди мля подальше! От тебя несёт как от… как от живого!

Тяжёлый вздох в темноте. Зашуршала от ветра трава, хрустнула на дереве сухая веточка, воздух перестал напоминать газ кожно-нарывного действия. Я, поморщившись от боли в коленях и пояснице, уложил гудящие ноги как смог поудобнее и улетел в ничто.

Просыпаться ночью от холода у меня уже начало входить в привычку. Я откинул целлофан. Костёр догорал, Луна носилась где-то за тучами и появлялась из-за них то тут то там, то круглая, то обломыш, словно мама играла с ребёнком в игру «Ку-ку», прикрывая лицо ладошками и выглядывая из-за них то оттуда, то отсюда. Проблесков зари на небе в ближайшее время не предвиделось. Снег лежал толстым слоем под деревьями, но на поляне его почти не осталось.

-Апрель ужо! Весна нонеча какая-то дурная! В марте тёпло началось, а в апреле – как в феврале навалило! Ничё! Лето своё всё одно возьмёт! – опередил мои возможные вопросы дед, сидящий всё так же у огня и просвечивающий как медуза.

Я ничего не стал говорить. Апрель так апрель! Спать хотелось убийственно! Я натянул свитер, шапку, перевернулся на левый бок, поскольку правый затёк от лежания на жёсткой подстилке, и снова уснул.

* * *

-Вставай! Счастье проспишь! Дел много нонче! – проскрипело у меня над ухом.

Было уже светло, но солнце освещало лишь вершины гор, а местами – верхушки деревьев на этих вершинах, и я пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Лиственницы и осины на склонах уже начинали желтеть, а восходящее Солнце добавляло дополнительную желтизну картине, окрашивая пейзаж в совершенно гепатитовые цвета.

В низине, где я ночевал, ещё стоял туман. При первом же шаге в сырую траву я вымок по пояс.

-Век бы такого счастья не видать! Не мог ты ещё часик подождать! – выругался я заплетающимся со сна языком вкупе с пересохшими полопанными губами, но дед уже слился с туманом и вознёсся.

Я неторопясь искупался в тёплой заводи, позавтракал, и когда двинулся дальше вверх по ручью – трава уже почти не брызгалась. Рюкзак по мере убывания консервов становился легче, но и подъём ближе к истоку делался круче. Я постоянно шагал хоть немного, но в гору. Остатки дороги исчезли. Приходилось идти как тогда: то прямо по руслу ставшего совсем узеньким ручейка - переплюйки, то петляя какими-то козьими тропами, которые появлялись и исчезали когда им вздумается. Вот и поворот направо. Мой пульс участился до неприличного, когда я вышел из ущелья на ту поляну, где некогда меня радушно встретили покойник с собакой. На месте похорон никаких следов этих самых похорон мне смаху обнаружить не удалось. Где-то тут я тюкал землю молотком, резал и рубил тесаком корешки и смотрел в небо: не следит ли за мной спутник? Но где точно – в густой траве было не разобрать. Я снял рюкзак, достал тот самый нож и принялся косить траву. Буквально через пять минут я наткнулся на небольшую ямку в земле. Грунт когда-то давно чуть просел, и только я знал – почему.

-Дед, тебя я нашёл! Осталось найти твою жену! – стоя в траве, которая была выше меня на полметра, громко сказал я яме, но голос утонул без остатка в огромности пространства и шуме ветра.

Я вновь чувствовал себя актёром, стоящим на сцене какой-то грандиозного театра, и понимал, что зрителей, кроме комаров и бабочек, нет. Мой спектакль вновь нужен лишь мне, поэтому играю я только для себя. Пьеса подходит к финалу. Но огромный зал от хребта до хребта пустует уже тысячи лет. Нет О-3, которой явно бы понравилось всё, что ни сыграй, и нет даже спутника – шпиона над головой. Я могу сейчас зарыдать, засмеяться, пасть на колени или воздеть руки к небесам – всё это останется только в моей памяти игрой на несуществующую публику и посрамлением моего принципа «Никого нет»! Значит - прочь понты и шелуху! Делай, товарищ, только то, что чувствуешь! Только то, что действительно необходимо делать! Но что же сейчас необходимо лично мне?

Я сел около ямы, потом лёг, надвинул кепку на глаза, зажал в зубах какую-то травинку и замер. Это была та стена, за которой открывалась неизвестность. От земли шло тёплое испарение, но спина и без того насквозь промокла от пота, поэтому на такие мелочи я не обращал внимания. Соломинка во рту быстро испустила кисленький сок и превратилась в несъедобную размочаленную палочку. Я наугад, не открывая глаз, сорвал другую. Надо мной висело маленькое белёсое облачко, много ниже летали какие-то шустрые птицы, по сторонам стрекотали кузнецы, а у самого носа крутились надоедливые мухи, не давая сосредоточиться на главном.

-Ну и чё разлёгся? – не утерпел дед.

Видно его не было. То ли по законам природы днём быть видным ему не полагалось, то ли ввиду полупрозрачности он полностью сливался с пейзажем.

-Думаю! – честно ответил я. – Ты не поверишь, инвизибл, но я просто думаю! Может человек лечь на землю и минуту подумать в тот момент, когда уже полвека прожито, а зачем – непонятно? Я всю жизнь куда-то бежал! Чего-то хотел! А теперь я хочу просто спокойно полежать и минуту подумать! Одну минуту! На этом месте закончилась первая треть моей жизни. Нынче заканчивается вторая. Сегодня я замкнул круг длиною в четверть века. Надо начинать новый. Видимо – последний. А с чего его начинать – не знаю. Может – и не надо уже ничего начинать? Лучше чем было уже не будет, а хуже – не хочется. Впереди – артрит, тросточка, язва желудка, зубы в стакане, походы по врачам, пародия на пенсию. Уступите место инвалиду! При предъявлении пенсионного – скидка на вчерашний хлеб пять процентов. То ли выпить рюмку на праздник, то ли прожить лишнюю неделю? Непонимающий взгляд в сторону красотки: а это у неё зачем? Инфаркт и последние сутки полного одиночества на полу в коридоре в бессильном ожидании конца. Скромные похороны в закрытом ящике за счёт райсобеса и, наконец, встреча с тобой, уродом. Кстати, урод! А ты-то чего суетишься? У вас там – что? Тоже куда-то торопятся!

-Мы с тобой тут не встретимся, не мечтай! Тут встречаются только с близкими душами. Иди жену откапывай, думатель! По оконцовке будет тебе сюрприз! – прошелестел по траве шёпот.

-Вряд ли ты меня чем-то сможешь удивить, старый! – грызя пятую травинку пробурчал я и убил на шее комара. – Ураган на меня напустишь? Тигра натравишь? Да на корню я тебя видел с твоими сюрпризами! Я тут не потому, что меня кто-то принудил или я испугался. А потому, что мне это самому надо! Прогулялся, свежим воздухом подышал. Мотылька вон из речки спас. Мне за это призов не надо. И стращать сюрпризами меня – дело дохлое.

-Забыл - что тебя просили принесть? Про пирамидку ониксовую забыл? А я тебе её приготовил! Жену иди откапывай! Там и сюрприз!

-Офигеть! – только и нашёлся что ответить я.

Но даже такую банальность я сказал, взяв перед тем длительную паузу. Сказал веско, и прям увидел, как О-3 покрылась мурашками и, аплодируя, вскочила с кресла. Я встал, поклонился всем зрителям разом, увернулся от летящих букетов, взял рюкзак и побрёл в самый исток ручья.

Тут всё оказалось именно так, как в том сне. Амфитеатр из вертикальных скал высотой метров больше ста. Два ручейка: горячий и холодный. Кедры с кучей шишек и грибами у корней. Широченная поляна с избой, задняя часть которой прижалась к скале. Треть высоты избы вырыта в земле, выше идут четыре венца толстых сучковатых брёвен и крыша, крытая корой и ветками. Рядом загон или сарай, тоже одним боком прижавшийся к вертикальной скале. Всё это когда-то выглядело так. Теперь же передо мной лежали сгнившие руины, покрытые мхом и заросшие крапивой и кипреем. Не знай я - где и что искать – по этой поляне можно было бы шариться неделю и ничего не найти. Всё, созданное когда-то несчастными людьми, слилось с ландшафтом. Волшебная долина с видимым удовольствием забрала себе то, что когда-то случайно утратила.

На то, чтобы разобрать руины избы, у меня ушёл час. Брёвна разваливались в руках на трухлявые вонючие куски, из которых лениво выползали какие-то белые жирные гусеницы. Большую часть времени я потратил на борьбу с травой. В углу избы некогда стояли дощатые нары, над которыми был натянут кусок клеёнки. Теперь же это выглядело не более, чем труха от досок, на которых лежала труха от клеёнки. Под ней я нашёл человеческий череп, тазовую кость и ещё с десяток костей помельче. Набор вряд ли оказался полным, но дед меня об этом заранее предупреждал. Я ещё поковырял палочкой в трухе, нашёл пару рёбер и бедренную – и сложил всё в большой крепкий целлофановый мешок. Рядом с остатками нар лежали остатки столика, на которых выделялась своей незапылённостью синенькая с белым крапом каменная пирамидка с кулак размером. Все остальные вещи, что мне удалось увидеть и идентифицировать: таз, чайник, ложка, одеяло, пара звериных шкур – являли собой лишь ржавые гнилые контуры, распались до атомарного состояния и были вовлечены в природный круговорот. Но эта пирамида бросала вызов долине, мху, тлену и самому здравому смыслу! Её словно вчера привезли из какой-то подземной камнерезки, поставили поверх всего, сдули напоследок пыль, перемигнулись, мерзко потёрли синие бородавчатые ручки и пискнули: «Бежим! А то уже слышны шаги этого идиота! Поглядим-ка на его рожу, когда он её найдёт! И на его рожу после того, как эта штука сработает! И-ххи-хи-хи-и!» Но ничьих посторонних следов со взмученной водой рядом не наблюдалось, поэтому появление тут данного артефакта осталось для меня загадкой.

Я вышел из тени и покрутил камень перед глазами. Форма пирамиды казалась идеальной. Грани отполированы так, что в них можно было смотреться вместо зеркала. Об углы я чуть не проткнул палец. Ни одной выщерблины, ни единого скола! Я сам какое-то время занимался обработкой камней, поэтому сразу оценил работу. Она была выполнена на таком уровне, какого я не видел никогда! Появление этого произведения искусства в данном месте никакой логике не поддавалось. Хотя, моё появление тут тоже вряд ли можно назвать заурядным!

Завернув удивительную находку в свитер и убрав в рюкзак, я пошёл было обратно на поляну, но, пройдя десять шагов, вернулся, откинул мусор с того места, где некогда стоял сарай, и заглянул внутрь. Из земли желтел рогатый череп, в стороне в землю влипли несколько куриных перьев. Что и требовалось доказать. Хоронить козу я не собирался, но узнать – правду ли дед говорил на тему домашних животных – я был обязан. Дед говорил правду. Убив его, я загубил его жену и их живность. Не то, чтобы после осознания содеянного надо мной разверзлось небо или плечи придавила непосильная ноша тяжкого греха, но узнать мне это было необходимо. Не идти же сюда ещё раз через четверть века с матюками и хлопая себя по лбу: мол – был рядом, а про козу не глянул!

Вернувшись к ямке на поляне, я достал сапёрную лопатку и за какой-то час докопался до первой косточки. Процесс копания на этот раз оказался так прост и лёгок, что я даже не успел им увлечься, как это часто со мной бывает, когда я делаю тупую монотонную работу. Земля оказалась рыхлой и без корней, хотя слёживалась столько лет!

Первой костью оказалась собачья челюсть. Ещё через штык показалась чёрная истлевшая шерсть и вата. Дальше рыть я не стал, а положил мешок с женскими костями в яму, вылез из могилы и пошёл к ближайшим деревцам. Срубил тесаком осинку, разрубил на два куска: три метра и метр, тщательно ошкурил, сделал крест «в лапу», камнем забил для крепости пару гвоздей в серединку и ещё связал части меж собой шёлковым шнурком. Опустил длинный конец вниз, постоял у края, сняв кепку и глядя в темноту ямы.

-Простите! – сказал я им, и как-то осёкся.

Хорошо, что в моём зале в тот момент не оказалось зрителей! Актёр не блистал талантом, не знал текст, играл без репетиции. Ему не хватало импровизации и техники перевоплощения. Пьеса оказалась дурна, зритель подался в гардероб через буфет, и пора было опускать занавес.

-Ты, дед, прости! И ты, баба, прости! И ты, пёс, прости! – негромко произнёс я, потом повернулся лицом в сторону их избушки и громко крикнул: - И вы, козы с курями, тоже простите! Все простите! Я так не хотел! Не хотел! Ну что мне ещё сказать? Вы сами всё знаете. Покойтесь с миром! И прощайте!

Засыпал яму, потом накопал в сторонке земли и соорудил под крестом холм. Притащил из русла гранитный валун килограмм на двадцать пять и водрузил сверху. Под валун аккуратно положил иконку в прозрачном целлофановом пакетике. Штук десять камней помельче положил по периметру холма. Поужинал, и, поскольку уже совсем стемнело, раскинул своё незатейливое лежбище рядом с новоиспечённым курганом и лёг спать в двух шагах от креста.

* * *

Снега ночью не случилось, и водящие хоровод вокруг креста дед, бабка, два мальчика и пёс сообщили мне, что нынче – ночь на Ивана Купала. Все они казались сотканы из молочного тумана, без точных деталей, а, скорее, схематично. Двигались они плавно, без рывков, которыми отмечаются шаги, хотя ноги их не были совсем неподвижны. Потом один из мальчиков повернулся в мою сторону голову, и я услышал странный голос, похожий скорее на звук выливания воды из большой бутыли:

-Папа думал, что ходил две недели, а тут прошло три месяца. Он не знал, что это место такое странное. Он не виноват, что мы к тому времени уже умерли!

-И ты не виноват, что папу с собачкой убил! Тут место такое! Ты прожил с тех пор много лет, а тут прошло всего три года. Или четыре. Это не просто долина! Это долина, в которой можно выжить тогда, когда нигде в другом месте уже нельзя! – пробулькала тень другого ребёнка, потом вздохнула и добавила: - Только у нас почему-то не получилось! Внешний мир пока сильнее. Но долина не виновата! Она тоже только учится жить! И растёт! Она уже доросла во-он до тех гор. Даже дальше. Тут везде время потекло медленнее, поэтому и жить тут можно не торопясь. А не как там, откуда ты приехал.

Краем глаза я увидел у ручья какое-то движение и, повернув голову, разглядел ещё двух призраков, которые бродили у края ручья, словно бы выглядывая мальков на мелководье.

-Этих дяденек папа там похоронил! – забулькал первый голос. - Прямо в ручье! Чтобы рыба потом хорошо ловилась! Эти дяденьки были очень злые! Они хотели нас съесть, когда еды стало мало. Папа не виноват, что их убил! И дяденьки не виноваты: они просто давно не ели! Тут никто не виноват! В этой долине никто не прав и никто не виноват! В этой долине зло не живёт! Оно сюда если попадает, то тут же убивает само себя. А добро остаётся. Это очень хорошая долина. Оставайся! Тут хорошо жить и хорошо не жить. Тут не бывает плохо!

Двое у ручья молча выискивали что-то под берегом, не обращая на нас никакого внимания. Зато подал звук дед:

-Хошь – сходи, ихнюю могилку на метр от речки передвинь. Им там сыро видать. Не нравится! Цацы!

-Дед, можно я устал? И не буду двигать могилы, которые к моей истории не относится? – опротестовал я его предложение.

-Да шуткую я! – обозначил радость дед. – Настроение у меня нынче праздничное. Спасибо тебе от нас! Соединились, наконец! Те двое в речку на Луну глядят. Им этого для счастья – во! Ты глядел ночью на Луну в речку? То-то! Красота! Таким олухам – и такая красота досталась! Им большего и не надо. А тебе через ту пирамидку счастье будет от нас! Вот поглядишь! Как домой вернёсся – сразу отдай её своей кандидатше! Она тебя ух как ждёт! Будет тебе там обратно сюрприз!

-Мне главная награда – что от тебя наконец отвязался! А там ещё кто?

Ниже по течению, у первых низеньких кедров, бродили ещё четыре тени, словно грибники в поисках грибов.

Дед со своим семейством остановился, поглядел на четвёрку и задумчиво произнёс:

-У-у-у! Вот не знал! Это другие люди! Их ещё называли демоны. Они давно тут жили.

-Сто лет как они умерли, - забулькал ребёнок. - Значит, на Земле прошло лет в пять раз больше. Или в десять! Они тоже от кого-то спасались в этой долине! Как интересно! Папа, мы сможем с ними пообщаться?

-Если они захотят – сможем. Только не сегодня. Сегодня общаются только близкие. А эти – совсем другие. Не такие как мы. Демоны спасались тут от людей. Когда-то давно это была их планета. Пока не прилетели люди.

Грибники выглядели словно неполный состав баскетбольной команды: все как один высокие, худые, с длинными светлыми волосами, забранными на затылке в хвосты. Одежда – свободные кафтаны ниже колена и вполне модные мягкие кожаные сапоги. Мне почему-то сразу подумалось, что все эти годы они ищут не грибы, а пятого товарища. И ещё подумалось, что если в такую ночь прогуляться по этой долине, то можно встретить много загадочного народа.

С первыми проблесками зари, когда небо перестало быть иссиня чёрным, а на востоке погасла первая звёздочка, Плёс негромко завыл, и все тени разом исчезли. Луна вошла в нормальный ритм, замерев над долиной как раз в том направлении, куда мне предстояло уходить. Надо мной на фоне светлеющего неба уходил в зенит огромный, кривоватый, но лично мною воздвигнутый во искупление всех моих грехов крест.

* * *

Как только немного рассвело, я позавтракал и отправился в обратный путь. Мне хотелось домой. Нормально выспаться, нормально поесть, помыться и выпить холодного пива. Я провонял дымом, потом, оброс щетиной, у меня болели ноги и спина, слепень больно укусил в шею, а в довершение нынче утром я выдернул из живота присосавшегося клеща.

Идти домой всегда проще. Под гору, с полегчавшим рюкзаком, по известной дороге. Поэтому мне потребовалась лишь одна ночёвка у костра прежде чем я вечером второго дня оказался в посёлке. К моему удивлению, расписание автобусов за эти несколько суток успели поменять. Я планировал уехать в десять вечера, но оказалось, что транспорт отходит лишь в двенадцать. Я поинтересовался у кассирши – почему поменяли расписание? – но она лишь подозрительно посмотрела на меня сквозь маленькое окошечко, пожала плечами и протянула билет и сдачу.

Просидев три часа на траве около станции, я едва не уснул, и когда зашёл в автобус – усталость подкосила меня словно пуля. Я едва успел подумать, что если даже у меня во сне упрут рюкзак, то ничего ценного в нём нет: пара банок каши, лопатка, одеяло да коврик.

Когда я проснулся, рюкзак был на месте, а автобус стоял на железнодорожной станции. Через полчаса я пересел во второй вагон электрички, ещё поспал, а когда окончательно пришёл в себя, то понял, что еду уже по столичному пригороду. Через час я подходил к своему дому. Сосед с каким-то близнецом - ханыгой сидел на лавке около подъезда и, увидев меня, пьяно изумился:

-Уау! Сосед нарисовался! Тебя где носило, чертяка? Тебя тут искали! С тебя пузырь!

-В командировку ездил! – не задерживаясь около вонючек буркнул я и вошёл в подъезд.

Отомкнул ключом дверь своей гостинки, бросил в прихожей рюкзак, прошёл в комнату и устало повалился на диван. Через десять минут отключки я понял, что в комнате пахнет застоялым воздухом, канализацией и пылью. Пыли действительно оказалось повсюду столько, что вся мебель стала одного цвета! Вода в сифонах на кухне и в ванной высохла, и оттуда тянулись не самые аппетитные запахи. Я открыл окна, включил воду и долго принимал душ. Потом достал из стола мобильный телефон, но тот оказался полностью разряжен и решительно отказывался приниматься за работу даже после того, как я подключил его в сеть. Часы на стене остановились. Мало того: какой-то шустрый паук свил вокруг них три этажа паутины, никого не поймал и умер под часами голодной смертью! Паутина оказалась также около унитаза и даже внутри моего пустого отключенного холодильника!

Я смолол кофе и кое-как выпил свою обычную кружку. Желудок в походе усох, и организм еды не требовал. Конечно, по-хорошему надо было брать тряпку, наводить порядки, нести в ремонт телефон, идти в магазин, но передо мной на пыльном столе стояла сине-белая идеальная пирамида, словно предмет из иной реальности. Банально заниматься вытиранием пыли после такого путешествия я счёл кощунством. Начинался новый этап жизни. Для меня это был даже не новый год, а новый то, что бывает в жизни человека максимум четыре раза. Вытирать в данной ситуации пыль – это всё равно что первый и последний раз приехать в Мексику, и, вместо того чтобы рвануть к древнейшим в мире пирамидам – спросить: где тут у вас туалет?

С чего начать новый круг? Что выпить и какой задвинуть тост? Я закрыл глаза и вспомнил несколько встреч своих новых годов. Большинство начиналось с пошлых пожеланий счастья и здоровья. Какие-то в мою геологическую бытность – с тоста: «За тех, кто в поле!». Пару раз под бой курантов я валил кого-то на кровать, и эта кто-то в экстазе орала: «Что? Так его и проведём?!» Где сейчас хотя бы десятая часть тех пожеланий? Нет, всё не то.

Я прошёл по комнате пять шагов вправо, повернулся на сто восемьдесят градусов через левое плечо и сделал пять шагов влево. Около стены на полу, скрытые слоем лунной пыли, проступали белым по серому плохие рисунки импрессионистов. Судя по деталям, сосед с пятого этажа ещё раз поменял прокладки на вентилях. Но когда это успело высохнуть и запылиться?

Мысли бились то о вечное, то - о бренное. Картина перед глазами продолжала взлягивать, и моё сознание из предыдущего круга пыталось разобраться в нелогичности вещей реальных, тогда как новое сознание на реальность уже смотрело как на некую субстанцию, которая имеет значение большое, но не решающее. Это раздвоение мешало мозгам сосредоточиться. Я знал, что, приезжая с полевых работ, геолог с недоумением берёт в руки некие деньги и идёт в магазин менять эти странные предметы на еду. Ведь без денег он жил четыре месяца, и эти месяцы были самыми счастливыми в году. Ценности там и тут разнились кардинально, но, уткнувшись в пыль, паутину и смытую штукатурку, я окончательно понял, что по-разному в городе и в той долине воспринимаются не только деньги и чувства, но и само время.

Я подошёл к телевизору и хотел по привычке его включить, но вдруг понял, что делать этого ни в коем случае нельзя, потому что моё жизненное пространство тут же зальёт чьё-то напористое лживое продажное мнение, которое будет безжалостно корёжить моё реальное «Я». И ещё я понял, причём с ужасом, что много лет это продажное лживое мнение корёжило моё «Я» как хотело. Так с чего же начать свой последний круг?

Взгляд упёрся в сине-белую вещь, которая, стоя на столе, словно источала дух иного места с иными понятиями добра и зла. Вот с неё, видимо, и следовало начинать. Я поднял камень, взвесил его в руке, зачем-то приложил к уху и тут же определился с дальнейшими действиями: первым делом необходимо съездить к Т-9 и рассказать ей некоторые детали последних дней. Она со своим сдвигом на разной эзотерике – единственная, кто не сочтёт меня сумасшедшим или хотя бы сможет дослушать до конца историю, которая больше смахивала на горячечный бред. Тем более, что дед велел вручить пирамидку именно ей, а ни кому-нибудь другому. По правде говоря, я ещё не решил окончательно: дарить ей эту вещицу или просто показать? Изделие казалось мне настолько законченным, лаконичным, совершенным, что его место было не на заваленном хламом столе Т-9 и не на моём компьютерном столике ценой в три тысячи рублей на распродаже, а как минимум – в краевом музее геологии.

Я открыл комод и с удивлением обнаружил, что в верхнем ящике нет моей любимой синей адидасовской футболки. Это не показалось бы странным женатику: дочь прибрала, жена унесла в прачечную, мать пустила надоевшую вещь на тряпки. Но я-то знал, что эта футболка уже пять лет лежит в этом ящике и нигде больше лежать не может! Это была именно та футболка, которую нюхал Байкал во время моей первой ночёвки в тайге. Где же заканчивается в этой жизни реальность и начинается нечто иное, что не объяснить законами физики, но которое, чёрт возьми, происходит со мной сплошь и рядом!

К счастью, проблем с одеждой не возникло: я всю жизнь ношу только футболки и джинсы, поэтому у меня нашлась ещё дюжина футболок и четверо джинсов. На улице стояло полуденное пекло, столь нехарактерное для середины августа. Или сейчас не август? Глянув через окно на градусник, я обнаружил, что новый дом не просто окончательно закрыл от меня церковь, но уже сделан весь включая синюю крышу, и, видимо, сдан в эксплуатацию: на некоторых окнах уже висели шторы, на балконах стояли где велосипед, где лыжи, где-то сушилось бельё! Вот это скорость! Давно я, видать, не обращал на него внимания!

Я глянулся в пыльное зеркало и решил, что недельная седая щетина мне к загорелому лицу, и бриться не обязательно. Бросив в сумку пирамидку, я подался на остановку. Доехав на автобусе до нужной улицы, я подошёл к её подъезду. Там шёл ремонт. Через прижатые мешками с мусором двери туда-сюда сновали строители. Я поднялся на второй этаж и позвонил в дверь. Т-9 открыла, даже не спросив своё традиционное «Кто там?» и замерла в параличе, глядя на меня.

-Привет! – сказал я, неуверенно переступая порог и чувствуя каким-то местом, что и тут всё не так и не спроста.

Женщина отступила на два шага назад. Вид у неё был такой, словно перед ней явился голый Хануман с базукой.

-Чего стряслось-то? – в полном недоумении от такой реакции развёл руками я. – Зарплату тебе что ли подняли? Теперь можно не здороваться?

-Я думала – это муж! Ты откуда взялся? – выдавила наконец она.

-Кто?! – переспросил я.

-Муж! Я замуж вышла, - на её лице наперегонки носились изумление, страх, любопытство и неверие в происходящее, - ты уходи наверно! Вдруг муж придёт! Мало ли что может про нас подумать? Ты же исчез, вот я и … ну… не всю же жизнь тебя ждать в конце концов! Имею я право жить как все или нет? – её голос пошёл на повышение.

-Какой муж? Ты о чём гутаришь? Это я! Эй! Я в тайгу на неделю уезжал. Вот, подарок тебе привёз! Камень судьбы! Ты же камнями интересуешься в последнее время? А этот камень не просто камень, а сейчас расскажу что за камень!

Я полез в сумку, а она, глядя за моими манипуляциями, отступила ещё на шаг в глубь коридора. Когда на моей ладони оказалась пирамидка, я вытянул руку вперёд и шагнул к ней:

-Вот! Оникс! Держи! Ты же заказывала! И, может, расскажешь толком…

Когда между нами оставалось каких-то полметра, она с перекошенным лицом внезапно схватила с моей ладони камень и что было силы ударила им меня в висок. Потом секунду постояла, словно не понимая, что случилось, взвизгнула, бросила оникс на пол, кинулась в туалет и захлопнула за собой дверь. Я ещё услышал, как она щёлкнула щеколдой, которую я там приделал пару лет назад, а потом взялась двигать к дверям стиральную машинку.

Я зажал висок рукой и почувствовал, как сквозь пальцы на пол льётся кровь.

-Ты меня, кажись, того! Убила! – стараясь говорить спокойно сообщил я, целясь голосом в дверь туалета.

-Откуда ты взялся? – заорала Т-9 из-за двери таким голосом, словно не было у неё за плечами кандидатских корочек. – Пропал на год! Искали его с милицией! Мне тут целый допрос учинили! Твоя дочь приезжала! С работы звонили! Откуда я знаю - куда ты снова делся! Все нервы вымотали! Я уже замужем три месяца между прочим! За приличным человеком слава богу! За иностранцем! И вдруг снова ты! Я про тебя и думать почти забыла! Ещё с камнями припёрся! Выкинула я их все на помойку давным-давно! Уходи немедленно! Хватит мне твоих визитов! Всё! Нету меня для тебя! Нету! Мы вообще собираемся уезжать к нему в Вильнюс!

Я смотрел под ноги и бесстрастно наблюдал, как обломки оникса окрашиваются красным и тут же исчезают. Не дослушав её истошный речитатив, я закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Светило солнце. Шумел дизелями проспект. Всё плечо и бок у меня оказались залиты кровью, и я пожалел, что надел светлую майку. Идти в таком виде по городу было как-то неприлично. Захотелось посидеть в теньке и съесть мороженого. Влево от дома метрах в ста начинался тупик, заваленный мусором, забитый приспособленными под гаражи контейнерами и ржавыми остовами «Москвичей» и «Дэу». Зажав платком висок, я кое-как добрёл до ближайшего кузова, лёг на траву в его тень и понял, что сюрприз удался на славу, а счастье – не за горой. Кровь не останавливалась, голова кружилась, и левая рука отказалась держать платок сразу, как только моя спина коснулась земли. Я переложил платок в правую и снова прижал насквозь пропитанную красным тряпку к голове. «Аптечка в тайге кроме лейкопластыря не пригодилась. А тут нужна – и нету! Что называется – воды подать… минералки… Странно жил. Странно помер. Значит – всё правильно. Второй круг замкнулся. Третьего не будет. И никого рядом нет».

Ты — шахматы. В тебе лишь чёрно-белость,

Углём по снегу, злостью по добру...

Есть Ад и Рай, а прочее — лишь серость.

Ты вечно жив, а я сейчас умру...

* * *

Когда занавес закрылся, свет погас и затихло в фойе, я медленно поднялся из бутафорского кресла и тихо, чтоб не было эха, молвил:

- Забавная штука – жизнь! Не пойму, повезло мне жить в страстях и страданиях, или это наказан я за прегрешения? А, может, это ещё не страдания? И страдания поджидают меня вон за той огромной дверью? Чудны дела твои, господи! Я у тебя никогда не спрашивал - за что? Лишь - когда? И вот теперь я знаю ответ хотя бы на этот вопрос. Ныне! Именно так, как заслужил! Ты снова прав, бородатый! Принимаю!

Я спустился со сцены в пустой зал и побрёл вдоль рядов кресел, с каждым шагом приближаясь к единственному оставшемуся во мраке ориентиру: подслеповато светящейся табличке с надписью "Выход". Примерно посередине зала ко мне подошли два человека в белых халатах, оба похожие на деда. Только один был дедом лет тридцати, а другой – он же, но постарше, лет примерно сорока пяти. Дубльдед лихо подкатил ко мне каталку на колёсиках, и один из них, тот, что постарше, то ли приказал, то ли предложил:

-Ложись! Довезём! Всё равно по пути!

-Вы доктора? – недоверчиво поинтересовался я. - И куда нам с вами может быть по пути? До Вильнюса? Я, кажись, помер. Так что уже не ваш клиент.

-А мы бывалые доктора! Мы и с того света народец иной раз вытаскиваем!

-Не-е, - ласково отвечаю я им, - Вы - не бывалые! Вы - небывалые! А раз - небывалые, то и вытаскивать меня вам не надо! Видел я ваши методы! Медицина тут бессильна! Да и не хочу я уже никуда! Устал! Надоело! Два круга – это, оказывается, очень много. Я – спринтер, а не стайер. Двух кругов хватило за глаза. Не рассчитал. Спёкся.

-Ну, кого-то вытаскиваем, а кому надоело – наоборот! Ложись! Хуже-то не станет! – ласково, словно предлагая кредит пенсионеру под семьдесят пять процентов годовых, предложил тот, что помоложе.

-Знаешь, почему Пётр Первый женщин в армию не брал? – серьёзным голосом поинтересовался я у них, отталкивая ногой труповозное транспортное средство. – Они команду «Ложись!» неверно понимали! Валите колбасой! На своих доберусь!

Те переглянулись. Потом один покрутил пальцем у виска и громко произнёс:

-Клиент – редкой породы долбоёб! Лечению не подлежит! Только в морг! - и они ушли обратно за кулисы.

Я пошёл мимо рядов пустых кресел. Б-1, Б-2, Б-3… Каждое кресло имело свой буквенно-цифровой код, цвет и размер. Одни кресла оказывались пошире соседних, другие – повыше, одни – почти новые, но чаще – с прорехами, плохо пришитыми заплатами, а какие-то даже без подлокотников. Это были не стройные ряды, а набранные где попало и составленные как попало разномастные кресла и стулья. От чёрного до розового, от двухместного раскладного до банкетки. Но все они были одинаково пусты и холодны настолько, что при одной мысли о том, что на них можно сесть, меня пробивал озноб.

На самом последнем ряду, прямо около прохода, на синем кресле с биркой Б-34 сидела какая-то соломенноволосая древощепина.

-Молодой человек, с вами можно познакомиться? – обратилась она ко мне, когда я почти поравнялся с ней.

-Это кто тут у нас такой нарядный? – удивился я. - Начнём с того, что я давно не молодой. А с недавних пор уже и не человек. Так что попытаться сам бог велел! Хотя смысла в этом не вижу. Ты, вообще, давно тут сидишь? Подглядываешь, как я трон примеряю и с партнёрами беседую? Некрасиво с твоей стороны! Трон, конечно, не унитаз, но всё-таки могла бы для приличия похлопать в две ладоши! Или в одну! Накрайняк посвистеть! Билетик хоть бы купила! Программку!

-На тебя билетики никто до меня не покупал! Так что я не рыжая – деньги зря тратить!

-Ты не рыжая? – я даже засмеялся. – В зеркало-то глянь! Тебя для большой советской энциклопедии можно фотографировать для статьи «Веснушки, конопушки и прочие дерматологические забавы матушки-природы». Для десятерых делали, а одной достались. Кстати, у меня и фотоаппарат есть.

-Я не рыжая! Я – солнечная! – не унималась не рыжая, а солнечная. – Фотоаппарат – это хорошо. Позировать я люблю! А ещё я умею штопать оторванные карманы и знаю, где продают майонез по пятнадцать девяносто!

-Не густо, - махнул я рукой и уже потянулся рукой к заветной двери. - Пожелай мне удачи, конопатая! Там, за дверями, меня вряд ли ждут с цветами. Уж раз тут ничего хорошего нет, то там – и подавно!

-Я ещё умею машину водить! – не унималась древощепина, пропуская мою просьбу мимо ушек. – Три дня назад права получила, и всего два раза попала в аварии.

-Неплохо для начала! – похвалил я.

-Ещё я умею создавать маленькие ячейки общества и молчать весь вечер с умным видом. Думаю, что умею. Пока не пробовала. Ещё знаю, что клопы бывают большие, средние и маленькие. И ещё совсем крохнутые. И умею стряпать пироги с печенью. Большие, средние и маленькие! – затараторила она.

-А крохнутые?

Я стоял на самом пороге чего-то важного, а эта жирафа отвлекала меня разной ерундой. Но странное дело: мне приятно было пообщаться хоть с кем-то живым, прежде чем открыть последнюю дверку. Просто остановиться и неторопясь поболтать о мелочах, как Том Сойер с Гекльберри Финном. Хоть раз в жизни, хоть в самом её конце сделать что-то неторопясь! Не потому, что – надо, а потому, что - хочется!

-Не! Крохнутые – не умею. Крохнутые стряпать долго. Зато я умею бить ногой в голову и танцевать топлесс!

-Продемонстрируй! – не поверил я.

Б-34 встала, врезала мне ногой в голову как раз туда, куда Т-9 ударила пирамидкой, а потом станцевала почти без всего.

-Действительно! Настоящее ногоприкладство! – удивился я, но потом догадался: - А-а-а, ты, наверно, спортсменка!

-Мастер спорта СССР! – подтвердила соломенная.

-А мастер какого спорта? – затупил я.

-А догадаться не судьба? – улыбнулась та. – Сижу перед тобой на шпагате битый час! Гимнастика! У меня размах ног – два десять! Хотя ноги каждые в отдельности – по метру. Откуда ещё десять сантиметров каждый раз берётся когда раскладываюсь – сама не пойму!

-Мои поздравления! – я пожал её крепкую ладошку ноги. – Приятно было познакомиться, но у меня башка пробита, так что пора валить. А то на кладбище прогулы поставят. Неприлично получится. Люди яму копали, гроб сколачивали, старались. Хирургу ещё вскрытие делать, а время уже – три.

Я взял под козырёк и повернулся к двери.

-Стой! – заорала Б-34, вставая со шпагата. – Я ещё умею с тобой жить!

Я в этот момент потянул ручку. Дверь была хорошо смазана и легко, без скрипа подалась наружу. Ею явно часто пользовались. Снаружи потянуло ладаном и прохладой, и какой-то бесполый голос издалека заблажил давно заученную речь:

-Встречаем заблудшего сына нашего Геннадия, воздаём ему за грехи его, ибо нехуй ему было грешить беспрестанно и хороводы водить с разной нечистью. Но отныне…

-Да брось ты! – громко сказал я и понял, что меня услышали по обе стороны двери.

-Честное слово даю! Умею! – пискнуло из-за спины.

-Ты язык-то особо тут не распускай! – задушевно донеслось спереди, а вслед за этим раздался какой-то громкий многочисленный шорох то ли одежд, то ли крыльев.

А, может, это заработала какая-то огромная душедробильная машина. Я как раз недавно по телевизору видел рекламный ролик про такую!

Я повернулся к соломенной и увидел, что на её огромные синие глаза навернулись огромные серые слёзы.

-Честное слово сумею! – тихо повторила она.

-Никто не сумел, а ты сумеешь? Сказки бывают только в сказках, барышня! Со мной даже тараканы не уживаются! Тебе что – живых мало? На кой я тебе? Удары ногами в голову нарабатывать?

-Я тебя люблю! – сказала Б-34, и первая огромная капля, преодолев немалое расстояние от её глаза до пола, гулко стукнула о пыльный ковролин. – Я – вытяжка всего доброго и светлого из тридцати четырёх разных женщин! Квинтэссенция доброты и сострадания при полном отсутствии лицемерия, корысти и злобности! Со мной тебе будет хорошо! Хоть живому, хоть наоборот. Но лучше всё-таки живому.

-Ты дверь-то не держи открытой! Пружина чай не казённая! Из-за таких как ты менять не успеваем! Туда или сюда? Обед через полчаса, закрываемся скоро! В дверях не толпись! – вразнобой заголосили с той стороны, выказывая ангельское нетерпение.

-Тут девушка меня любит и плачет! – крикнул я в щель, нервно улыбаясь по старой живой привычке. – Странное сочетание! Не могу же я психическую бросить вот так! Как-то не по-людски получится! Плюс выпал шанс тряхнуть напоследок стариной!

-Ты уже всё давно вытряхнул! Ишь, молодец! Старину тряхнуть решил! Тут вам не райсобес! И не жэкэо какое! Так такие дела не делаются! Это вам что – шутки? Люди готовились, копали, сколачивали! Время – третий час!– недовольно заскрипели разные голоса, а потом один баритон, выделяясь своей дьяконовской раскатистостью, в приказном тоне скомандовал: - Гена! Заходи и закрывай за собой дверь! Не май месяц на улице! И потом – она самая обыкновенная баба, а ты в прошлом - самурай! Так и быть: нальём тебе пива на посошок!

-Ты жэкэо не трожь! И вообще - пошли вы со своим пивом! Нахер его себе налей! Там гормоны! Маттаку ундзари ситэ симата! Ватакуси но сэки ва коко дэс!– грубанул я и отпустил ручку.

Дверь с тихим щелчком затворилась, запахи и звуки мгновенно исчезли, зато на месте ушиба сильно заболела голова.

-Рассказать тебе страшную историю о том, как хорошая девочка полюбила плохого мальчика? – пробормотал я, хватаясь рукой за висок и стараясь удержать равновесие.

Голова заболела так, что глаза сами собой закрылись. Но я чётко осознал, что кровь из раны уже не сочится, а какие-то ловкие руки порхают вокруг моего лица, словно большие прохладные бабочки.

-Я не люблю страшные истории! Я люблю яблоки, васильки, шоколад с орешками и танцевать. И ещё травяные чаи и петь караоке. Не люблю запах пива и табака. Ты же не пьёшь пиво? В него, говорят, гормоны какие-то добавляют! А ещё я люблю ходить в театр, качаю пресс и помогаю маме на даче!

-Интересно было бы глянуть состав той сборной, из кого тебя вытянули! – задумчиво протянул я и вдруг захотел вновь открыть огромную дверь, но той и след простыл. Вместо неё рука уткнулась в мятую стену старого пятитонного контейнера.

-Бьюсь об заклад, что ты свободно говоришь по-немецки и на эсперанто, любишь химию и маленьких собачек, в детстве перед сном читала учебник гражданского права, а по выходным торгуешь на базаре обоями? – без надежды в голосе простонал я.

-Ты спятил? – её глаза сделались уж вовсе до неприличия большими.

Она померила мне пульс и уже спокойнее добавила:

-Точно спятил! Я и забыла! У тебя же дырка в черепе! Ничего. Вот рожу тебе девочку – всё сразу пройдёт!

-У меня их и так уже две! – выказал я попытку к сопротивлению.

-Бог любит троицу! – сурово приструнила меня Б-34.

-Ну ладно, - подумав тридцать четыре секунды, сказал я солнечной вытяжке, - коли такое дело – пойдём! Хотя бы чисто из любопытства провожу тебя до угла. Всё лучшее выжали в один флакон – и мне! Первый отжим! Я в принципе не против! Хотелось бы только узнать: кому достался жмых? Не завидую я тому парню! Что же он мог такого натворить? Голова вот только у меня немного - того. Ещё в детстве сестра об батарею уронила. И с тех пор всё хуже и хуже. Думаешь - прорвёмся?

-Прорвёмся! – уверенно сказала конопатая. – Починим для начала твою голову! Наскоро я тебя уже перевязала, а недалеко у меня «Toyota» запаркована. В багажнике есть аптечка и набор накидных ключей для головы. По дороге позвоню знакомому волшебнику. Тебя надо набить свежей соломой, вставить сердце, смазать шарниры и выпить храбрости!

-Выпить для храбрости – отличное предложение! С этого и надо было начинать! Кстати, у меня скоро юбилей, а я давным-давно не пил «Мадеру»!

Мы взялись за руки и пошли чинить мою голову.

* * *

Карпов Г.Г. г. Красноярск. 2 декабря 2014 года

P.S. Стихи выделенные курсивом принадлежат перу Т-9