Страсти Одиссея.

Одиссей смотрел на свое отражение в тазу с морской водой. Шрам на груди побагровел, а кожа покрылась бронзой от предрассветных поездок Гелиоса по своему небосводу; бог солнца каждую ночь дремал, но в самый темный час пробуждался, запрягал четверку коней в колесницу и устремлялся в путь до края земли.

Вокруг — сплошное царство Посейдоново. Одиссей сидел на палубе биремы и грезил о своей жене Пенелопе: он вспоминал вкус ее тела, запах, голос и цвет прекрасных глаз, подобных великому морю, что окружает их. Скоро царь вернется в свои владения, обнимет ненаглядную и заживет так, что писцы и поэты будут воспевать его царствие. Много лет Одиссей со воинами провел в плавании после проклятой абсолютно всеми богами войны у стен Трои, где погибло тысячи славных мужей, которые уже не вернутся к женам. Но он вернется. Даже если придется протоптать себе путь через тела врагов или тех, кто верен ему.

Элендай окликнул его. Царь прикрыл глаза рукой и повернул голову к своему первому помощнику — тот спешил к нему по палубе, обегая гребцов; размахивая руками, он что-то нервно выкрикивал.

— Одиссей! Наш путь пролегает прямо через остров сирен. Злые легенды ходят об этом месте. Прикажи нам сделать крюк, и тогда сможем избежать страшной участи и не попасть в их когти. Да, мы потеряем драгоценное время, однако сможем спасти свои жизни.

Царь Итаки вспыхнул яростью, словно сухое полено от искры, — и набросился на брата по оружие; прижав к борту своего первого помощника, он закричал:

— Как ты смеешь?! Я три года не видел жену, а ты говоришь мне о том, чтобы я ждал еще больше! Мы не свернем; прикажи гребцам приложить больше сил на весла.

— Что с тобой, Одиссей? — повысил голос Элендай, освободившись из рук царя, — мы бок о бок бились под стенами Трои; делили пищу и воду; я спас тебе жизнь, а ты вместо Итаки, отправляешь нас прямиком к Аиду. Да будет так! Видят боги, ты вконец обезумел.

Докончив, воин вернулся на смотровую площадку, а Одиссей — к своим думам, то и дело, отвлекаясь на удары барабанщика, задающего ритм гребцам.

Изорвав кулаки в кровь, царь Итаки со свистом выпустил остатки воздуха из могучей груди и опустил руки. Палуба потемнела от его крови. Облокотившись на борт, мужчина посмотрел вниз, взглянул в свое отражение — и не узнал себя: лишь подобие прежнего Одиссея, но никак не военачальник. Он совершил ошибку, но ее вполне еще можно исправить. Возможно, эгоизм и похоть ослепила его взор, но разум от оков освободился — стоило только посмотреть на себя со стороны. Подозвав Элендая, царь обнял его и сказал:

— Прости меня, брат, я был неправ. Ты проливал свою кровь ради меня, а я посмел думать только о себе.

Элендай похлопал по хитону своего царя и прижал правую руку к груди.

— Извинения приняты. Я понимаю тебя, мой царь, но я рад, что и ты понял нас, твоих солдат. Какие будут приказания?

Одиссей поднял голову и уверенно ответил:

— Мы проплывем вдоль острова сирен, но никто из нас не услышит их пения.

Воск до краев заполнил глиняную посудину. Царь Итаки приказал растопить в чаше все свечи, которые были на корабле, так что теперь им предстояло плыть во тьме. Боги слишком наивны, если считают, что человек, сотворивший коня Троянского, не сможет перехитрить саму смерть. Когда все свечи расплавились, Одиссей снова вызвал своего верного друга Элендая. Рослый мужчина сейчас выглядел вовсе не образцом мужественности: голова его поникла, руки тряслись, а шаг донельзя замедлился. День близился к закату, и бирема подплыла уже достаточно близко к злополучным островам. Царь положил чашу на палубу и приказал:

— Прикажи всем мужам занять свои места, я самолично залеплю уши каждого, но последним будешь ты. На меня воска не хватит, поэтому ты должен будешь крепко привязать меня к матче, чтобы я не смог вырваться и прыгнуть в воду, услышав пение сирен.

— Что? Ты лишился разума, мой командир! Никто толком и не знает, как действует на смертных глас этих тварей. Если ты еще не сошел с ума, то, возможно, этого исхода не миновать, как только ты услышишь сирен, или же ты начнешь гневно просить о том, чтобы мы освободили тебя…

— Элендай, — перебил Одиссей, — что бы я ни делал и не просил, не обращай внимания. Ты меня не услышишь, но также ты не должен смотреть на меня. Просто выполни мой приказ, а я клянусь всеми богами: скоро ты приласкаешь жену и обнимешь детей.

Первый помощник отсалютовал и вернулся на свое место, а Одиссей же, подняв чашу с палубы, спустился вниз по ступенькам и лишил слуха пятьдесят своих гребцов; последним, как и было обещано, стал первый помощник Элендай; когда у чаши проступило дно, царь сам встал возле мачты. Четверо мужчин намертво привязали его к огромному деревянному столбу, да так, что канаты истерли руки и ноги до крови. Это было наказанием за ложь, ведь он солгал: воска вполне хватало, но соблазн услышать пение сирен был слишком высок, оттого он не пожалел остатков свечи на уши Элендая.

На палубе стало тихо, и лишь взмахи гребцов нарушали эту идиллию, — даже барабанщик перестал задавать ритм своими ударами, вместо этого он дирижировал. Царь посмотрел на своего первого помощника, воин ответил тем же, но не смог долго удерживать свой взгляд на привязанном к матче капитане, — в его глазах читался страх, но не за себя, а за Одиссея.

Голени и запястья жгло словно каленым железом. Морской ветер усиливался, а Гелиос вот-вот пустится в путь по небу на своей колеснице. Он не заметил, как все началось. Сначала боль отступила, потом он услышал первые ноты прекрасного многоголосья, — и грудь наполнилась жаром. Слов было не разобрать, однако пение было столь божественно, что он почувствовал, что взлетает. Вот он поднялся над морем и вскоре покинул пределы мира. До звезд можно было достать рукой, а его мир, похожий на темно-синюю ягоду, остался далеко позади. Теперь Одиссей шагает по луне, — телу растеклась волна удовольствия и счастья, будто бы царь вкусил амброзию из чаши самого Зевса. Да что там Зевс, сейчас царь Итаки был выше любого бога!

Когда Одиссей осмотрелся, то понял, что уже лежит в ложе сирен, и ни одна земная женщина не сравнится по красоте с ними: ласки их были горячими и страстными, а похотливая фантазия не знала предела. Даже в самых дорогих борделях Афин он не получал того, что ощущает здесь: казалось, что сама Афродита снизошла до него.

В один миг все исчезло. Одиссей снова оказался на палубе своей биремы, привязанный к матче, со жгучей болью в руках и ногах. Царь Итаки не сомневался: на тех островах его ждет все то, что он видел и ощущал, стоит только прийти к ним — прекрасным девам невиданной всему миры красоты. Поэтому он кричал, он истошно орал до боли в горле, но Одиссея никто не услышал.

Гребцы в абсолютном молчании работали веслом, а Элендай стоял к нему спиной. Мужчина пытался вырваться, но все попытки отдавались острой болью в руках и ногах: толстые канаты резали кожу будто лезвие. Все что он мог — напоследок взглянуть на убывающий зеленый островок, подаривший ему столько удовольствия. Когда обиталище сирен осталось на много миль позади, Одиссей потерял сознание.

То, что он увидел, открыв глаза, было слишком красиво для Тартара, но слишком приземлено для царства Аида: небольшая лагуна с песчаным пляжем, врезающимся в полоску леса. Полная луна отражалась в воде, но отражение прорезал корабль, мерно покачивающийся на волнах. Одиссей лежал на шкуре, а вокруг него сновали греки: жгли костры и весело шумели, чавкая мясом. Корабль встал на якорь, а команда решила заночевать на суше. В запястьях пульсировала боль, но ему было плевать: все казалось бессмысленным, ведь он не слышит пение прекрасных сирен. Хочется еще, хотя бы последний раз. Царя Итаки бросило в жар и затрясло. Стало невыносимо душно, да так, что пришлось разорвать хитон и броситься в воду. Да, он посчитал это разумным, — ведь и вправду можно самому доплыть до островов. Бирема не могла далеко отплыть, он вполне справится с волнами, и уже потом возляжет с ними под пение, которому не было равных.

Элендай увидел, как полуголый Одиссей бросился навстречу волнам, и вскочил с песка. Остальные греки бросились за ним. Его вытащили из воды, а он брыкался как рыба, выброшенная на берег. Царь кричал истошно и невыносимо.

Одиссей схватил Элендая за горло, но остальные воины не дремали — правителя Итаки скрутили по рукам и ногам, пока он орал и сыпал оскорблениями. Но, поняв, что это бессмыслица, он решил сменить тактику:

— Прошу вас, братья. Отпустите.

Греки освободили Одиссея, и тот подошел к своему первому помощнику.

— Элендай, брат мой, ты должен мне помочь, — умоляюще произнес царь, хватая его за плечи.

— Зевс лишил тебя разума, мой царь, — печально сказал Элендай.

— Нет, все не так. Наоборот, я увидел то, чего не постичь простым смертным. Я приблизился к богам, — шептал он, — и ты тоже можешь познать божественное проведение. Боги играют нами. Они вложили свои знания и силу в глотки сирен, но я познал истину, и теперь каждый из вас, — Одиссей обвел команду взглядом, — тоже должен услышать их голоса.

Первый помощник ударил своего царя кулаком по лицу, и прежде чем Одиссей успел ответить, Элендай схватил его за горло:

— Ты сеешь семена смуты в головы своих воинов. Прозрей, иначе мне придется связать тебя и держать так до самой Итаки.

В этот раз никто и не подумал вмешаться. Это был спор двух равных мужей, которым команда подчинялась почти равноценно.

— Ах ты! Собачий сын, твоя мать вавилонская блудница! Да как ты смеешь поднимать руку на своего царя, который привел вас к победе; который показал вам земли, о которых вы даже и не мыслили; который придумал соорудить деревянного коня и наполнить его бойцами до отказа. После всего этого, ты смеешь сомневаться во мне и моих решениях?! — со всей яростью кричал Одиссей, отталкивая от себя Элендая.

— Чего ты хочешь? — устало спросил его оппонент в жарком споре за жизнь.

— Дай мне еще одну возможность сплавать к островам, а после мы проложим курс на родину.

— Это погубит тебя.

— Нет, мы опять проделаем тот же трюк. Снова перехитрим богов. Тогда я не дослушал, но если мы еще раз сплаваем туда, то я уверен, что божьи секреты откроются мне, и я смогу передать их вам. Мы уподобимся богам… — лихорадочно рассказывал Одиссей, так до конца и не понимая, кому он врет — своей команде или прежде всего себе.

— У нас больше нет воска, — встрял кто-то из греков.

— Заткните уши водорослями, смоченными водой, и перевяжите голову кусками материи. Так мы в детстве спасали себя от горлового пения певцов в амфитеатре, — нервно посмеялся правитель Итаки.

— Это может не сработать, слишком опасно, — помотал головой Элендай.

— Доверься мне. Разве я подводил вас?

Первый помощник молча склонил голову, поразмыслил и, спустя какое-то время, обратился к своими солдатам, безмолвно ожидающим приказаний:

—Вы слышали своего царя? На корабль!

Одиссей улыбнулся и хлопнул по плечу своего самого верного воина.

— Ты мне как брат.

— Видимо Арес проклял тебя за то, что ты решил исход самой кровопролитной войны в истории эллинов с помощью деревянного коня, — обреченно сказал Элендай и зашлепал сандалиями по песку.

В небеса врезались каменные замки, не уступающие великанам и титанам по высоте и мощи, а дороги было выложены гладким — как сталь у народов востока — камнем, — по этой глади туда-сюда разъезжали железные колесницы разных цветов и форм с черными колесами. Одиссей продирался через толпу людей, которые огромным потоком шли к нему навстречу: на дороге выстроились в нестройные ряды колесницы, пропуская целую рать мужчин и женщин в странных одеждах. Казалось, им не было числа. Такое он видел только однажды, когда они вошли в Трою, — поджигая дома и вырезая всех, кто попадался на пути, греки заставили троянцев отступить к южным воротам, и жители обреченного города не помышляли о том, что бегут прямиком в капкан.

Люди безразлично обходили его; Одиссей старался поймать взгляд каждого проходящего мимо, но безрезультатно — никто даже не взглянул на него. Но, несмотря на это, в этом мире, сотканном из песен сирен, ему нравилось. Царь Итаки не сомневался: это не его мир, но это обиталище людей, а не богов. Город, построенный руками простого человека, а значит — мы обязательно встанем с богами на одну ступень. По крайней мере, ему хотелось в это верить.

Непривычный гул стоял в этом богоподобном месте. Он хотел было позвать кого-нибудь из прохожих, привлечь к себе внимание, но опоздал: откуда-то из далека донесся крик его солдат, словно ты видишь сны, но тебя пробуждает знакомый голос или шум извне. Так и получилось. Видение исчезло, а на смену пришла другая картинка: он снова висел привязанным к матче, руки и ноги его были стерты до мяса. Его воины столпились у борта и нервно размахивали руками. От этой группы отделился один из мужчин и направился к нему. Это был его первый помощник. Элендай был бледен, но не от света луны. Длинные волосы были растрёпаны, хитон насквозь промок то ли от пота, то ли от морской воды, а с лица капала влага. Солдат пытался жестами что-то объяснить царю Итаки, но в голове стоял барьер, скрепленный музыкой сирен. Поняв, что Одиссей не способен воспринимать информацию, молодой, но уже повидавший жизнь мужчина вернулся к носу корабля и взмахнул руками. Только когда сладкие голоса сирен стали стихать, великий полководец с Итаки понял: мужчина приказал развернуть корабль. И тогда его охватила дикая, почти что первобытная ненависть и желание убить всех, кто помешает ему снова вернуться в тот величественный город богоподобных людей. Сначала Одиссей поливал всех грязью и проклинал; чуть позже — грозился убить каждого, а когда и это не возымело действие, то он дошел до крайностей: великий воин и стратег умолял о милости своих греков, при этом предлагая свою жену Пенелопу в качестве переходящего приза. Но ни один из мужей и головой не повел: никто из них не слышал его, продолжая грести.

Вопли Одиссея превратились в хрипловатый шепот — он кричал слишком громко. Боль ядом растекалась по телу, в голове были мысли лишь о сиренах. Хотелось умереть или родиться заново, чтобы вновь вернутся сюда, — и было сложно определить наилучший вариант. Взывая к богам, создатель троянского коня отправился в царство Морфея на побывку.

Морская вода растеклась по его лицу. На губах было солоно. Открыв глаза, царь Итаки и великий полководец увидел себя накрепко привязанным к мачте корабля, словно арестант, а надзирал за ним его самый верный помощник — Элендай — потомок древнего рода философов и воинов. Он стоял с ушатом воды в руках, с которого на деревянную палубу капала вода. Лицо его отражало дикую ярость, что разожглась кострами войны в душе. Отбросив в сторону деревянный таз, человек из знатного рода подошел к своему капитану впритык и со злостью зашептал:

— Из-за тебя, мой царь, погиб верный сын Итаки…

Одиссей поднял голову и посмотрел на него; еле разбирая слова из-за дикой боли по всему телу, он пытался понять то, что говорит Элендай. В этот миг было плевать на все; самое главное — чудный голос обитательниц того самого острова.

— Я… я не понимаю тебя. Смени курс на острова…

— Не понимаешь?! — закричал первый помощник с такой силы, что казалось его голос был слышен во всех портах Греции, — ты не понимаешь? Иксион сын Ихмера поддался соблазну, наслушавшись твоих собачьих стонов, — и обманул нас. Только услышав эти мерзопакостные песнопения, молодой муж бросил весло и прыгнул за борт: он не лишил себя слуха, но сделал вид. Теперь он пирует у Аида. Твои пристрастья обходятся слишком дорого. Пора платить по счетам.

— Дай мне возможность уплыть туда… я оставлю вас. Возвращайтесь к женам и матерям, а я отправлюсь к сиренам, — прохрипел Одиссей, ныне представляющий из себя лишь тень того великого война: бледный, в изорванной одежде и перепачканный в собственной крови, рвоте и отходах жизнедеятельности.

— Таков мой приказ, — закончил он.

Выслушав последнюю волю капитана, Элендай размахнулся и ударил его. Голова Одиссея по инерции врезалась в огромный столб из дерева, — раздался неприятный хруст. Вслед за первым ударом последовал второй, а потом и третий, и так до тех пор, пока кровь не залила палубу и не начала стекать в море.

Итака чествовала своего триумфатора: подданные царя со всех уголков подносили дары Одиссею, восседавшему на троне в мраморном зале с колоннами. На голове сверкал золотой лавровый венок победителя, а хитон был украшен узорами. Все шрамы и раны давно зажили и даже лицо приобрело первозданный вид. Теперь он снова один из самых красивых мужчин Греции. На ступень ниже сидела прекрасная Пенелопа в шелках, сохранившая верность своему мужу. Она улыбалась и подмигивала Одиссею. Сегодня их ждет бессонная ночь, которую она жаждала, как проклятые Аидом грешники, опущенные по горло в воду, донимаемые жаждой, но без возможности ее утолить, — вода опускалась каждый раз, как они открывал рот.

Мужчины, женщины, девы, старики, дети — все они не давали царю ни минуты покоя: им не было числа, и шли они от заката до рассвета, переполненные мечтой увидеть богоподобного Одиссея, вернувшегося домой после долгих лет странствия, войн и великих побед. Каких только даров не лежало на холодном мраморе у ног царя: фрукты, оружие, доспехи, золото, серебро, злаки. Заморский работорговец привел с собой обнаженных девиц с кожей цвета спелых оливок. Девы игриво хохотали, ничуть не скрывая своих прелестей. Пенелопа держалась гордо, хотя в ее глазах заискрилась ревность: девушки молоды и прекрасны, а она давно уже нет.

Одиссей не замечал реакции жены, он вообще ничего не видел. В его глазах царила пустота, а внимание было рассеянном, потому что он грезил и бродил по закоулкам разума. Как только чествование закончится, вернувшийся царь под светом луны украдет корабль из порта и снова отправится в плавание. И в этот раз он точно знал, куда нужно проложить курс.