Тигр

Баба Нюра сошла с ума. В какой-то момент от человека со странностями до бабы Нюры пролегла лихая горка: садишься человеком, пусть и со странностями, ветер, свист, ух - ну всё, приехали, слезай, баба Нюра.
Пропал сон. Последние два года он тёк тонкой струйкой, то плевался воздухом, то удавалось набрать на чайник, но теперь стало совсем плохо.
Стал щёлкать счётчик на воду. Медленно, с большими промежутками, он полз по кругу, наматывая рубли, хотя всё было выключено; баба Нюра перекрывала вентиль, набирала воду в колодце, но он всё равно полз и щёлкал, полз, полз.

Около вентиля стали собираться зрители.

Вначале пришел сосед, неприятный человек с громким голосом и матерными губами; он был весь покрыт красной светящейся плёнкой то ли слизи, то ли ауры; изо лба нет-нет, да проклевывались рожки. Баба Нюра не верила в Бога, но в нечисть верила; это был бес, конечно, пусть и Стрижевский, граничащий квартирой по дальней стене. Стрижевский орал дурниной, пытался выкрутить вентиль обратно, чтобы счётчик щёлкал громче, крутился быстрее; что за надобность такая у бесов в воде?
Баба Нюра стала принюхиваться, присматриваться к бесовой воде. В ней и впрямь порой плясали красные искорки, даже в колодезной; а счётчик щёлкал и крутится, щёлкал и крутился; баба Нюра кипятила всю воду дважды, осеняла крестным знаком, хоть и путала, куда нужно крестить, слева направо или справа налево.

Потом пришел Серый.

Серый, в отличие от беса Стрижевского, не был бесом, не был Стрижевским, и, конечно, не был соседом; Серый вообще как бы не был. Баба Нюра представляла Серого кем-то вроде кота или домового: его было видно лишь краем глаза, он был мал ростом, волосат и вонюч, с огромными хитрыми гляделками. Серый тоже приходил к вентилю. Силёнок у него, видать, было немного: случалось, Баба Нюра вскидывалась от минутной дрёмы, обыкновенно на рассвете, а в глаза будто песок насыпали; нос закладывало, в ушах скрежет стоял - даже не скрежет, маленький скрип, тоненький, как от пружинки; баба Нюра немедля шла к вентилю - а он отвёрнут; то на пол-оборота, то просто неплотно затянут; и за спиной по стене бегал Серый, ругался, плохо пах.

Однажды, когда вновь приходил Стрижевский, за ним в дверь протиснулся Тигр. Этого было видно невооружённым глазом: он был велик, благоухал зверинцем, занимал собой всё помещение ванной комнаты. Баба Нюра звонила в милицию, много раз звонила, но участковый тоже был бесом, с рожками и красной слизью; он обходил Тигра по стеночке и говорил, что никого нет; участковый и Стрижевский поганенько переглядывались и ухмылялись за спиной бабы Нюры; она больше не открывала им дверь. Но Тигр остался. У него был ключ от всего, он умел отодвигать шпингалет; бывало, запрётся Баба Нюра, а счётчик так и щелкает, так и лязгает, и открывается сама собой дверь, и входит Тигр, и бабе Нюре уже нет места в ванной, её выталкивает в коридор, и острые когти царапают кафель.

- Здесь у нас речной вокзал, мадам, - скучающе говорил Тигр, - Вы мешаете судоходству.

Баба Нюра перестала ходить к бесовскому вентилю, она привалила к двери ванной тяжёлую тумбу для обуви. Ежедневные надобности справляла в горшок, который опорожняла из окна. За подпёртой дверью всё громче гудели теплоходы, и ругались грузчики, и кричали чайки; и пахло сыростью, гнилыми досками, тухлыми водорослями; дверь стала трещать, она не вмещала Тигра и его судоходства, бабе Нюре казалось, ещё немного, и трубу прорвёт, и поток бесовской воды с красными искорками - то ли глазами, то ли икринками - выплеснется и затопит квартиру: как реки впадают в море, так и её кресло, и её кровать будут затоплены, захвачены, уничтожены.

Можно сказать, бабе Нюре не оставили никакого выбора.

Пока Тигр был занят вентилем, баба Нюра оклеила все окна, как на зиму, задёрнула шторы, открыла газ. Потерять кухню, конечно, было обидно, но лучше лишиться пальца, чем руки; когда наберётся достаточно газа, она чиркнет спичкой и быстренько уйдёт в дальнюю комнату - а газ взорвётся, и не будет больше бесовского вентиля, Тигра, речного вокзала.

Никакой воды, никакого счётчика.

Угольки и всё.