Художник

Новенького окружили, гомоня наперебой:

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Тихон?

— Тихоня, что ли?

Взрыв смеха.

Алла Львовна хотела вмешаться: прозвище может прицепиться и отравить парню жизнь. Но смеялись по-доброму, и он вместе с ними. Худенький, длинненький, выше их на голову, словно журавленок среди…

Так, стоп! Они — дети, ученики, воспитанники, в конце концов, а не «птички», не «заиньки», не… не «твои» дети. Это чувство не то собственности, не то привязанности мешает хорошо выполнять работу, а ей надо быть начеку. Новенький в классе — всегда проблема, а тут сразу видно: за себя не постоит. Глаза распахнуты.

Она всех читала по глазам: маменькиных сынков и папиных дочек, хитрюшек и простаков, зазнаек и скромняг, добряков и злючек.

А этот — чистый лист. Самое сложное. Каждый, кто приблизится, впишет свое. И ладно, если по строчке, а то и целыми главами.

Хотя, может, она ошибается. Может, вообще скрытый лидер? Вон как внимание собрал.

Только этого не хватало! Лидер уже есть: Эдик — отличник, спортсмен, первые места в олимпиадах по информатике благодаря ему. Мог бы и старостой стать, хотя, Оленька с этим замечательно справляется, а с Эдиком они дружат.

Второго лидера не нужно. Начнутся конфликты, коллектив расколется.

Да что это! Мальчишка в классе несколько минут, а она уже напридумывала!

Вечно так! На работе куда ни шло — опыт, методики— все можно решить, проработать, но ведь она и в жизни предвидит сплошные проблемы. Вот и нет никаких «своих», только эти — дети ее. Своим-то откуда взяться, если каждого, кто приблизится, читать по глазам: выпивоха, жмот, ловелас, маменькин сынок… Училка — училка и есть.

Алла оставила мысли «о своем», прислушалась к разговорам ребят.

— А это у тебя скетчбук?

— Ага. Рисовать люблю. Тебя Оля зовут?

— Да, а что?

— Просто. Пытаюсь вас всех запомнить.

— Вообще-то сейчас диджитал рисуют, а не это все, — Эдик смотрел с вызовом, хоть и немного снизу вверх.

— Диджитал — хорошо, но нет в нем… — подбирая слова, новенький отвел взгляд от Эдикова прищура на потолок, словно за подсказкой.

— Ну! — Эдик не унимался, его конкретно подбешивало, что подруга с интересом разглядывает мазню этого дрыща. — И чего нет в диджитале?

Новенький прошелестел губами:

— Волшебства нет.

— Чего-о? — хохотнул Эдик.

Класс гоготал, а новичок даже не улыбался.

«Ну вот и началось!» — с досадой подумала Алла, вслух занялась переключением внимания.

— Ребята, займите свои места. Скоро звонок.

Хихикая, побрели за парты. Эдик потянул Олю, та медлила:

— Тихон, можно я скетчбук после урока отдам?

За новенького ответил Эдик:

— Оль, верни Гарри Поттеру его рисульки.

— Я посмотреть хочу.

— Не на что там смотреть!

— У нас еще будет время хорошо узнать друг друга, — Алла Львовна взяла альбом, чтобы ничего не отвлекало от занятий.

Приводя в порядок стол в конце рабочего дня, Алла заметила альбом.

Вот ведь, забыла вернуть. И сам не забрал, тоже забыл или постеснялся. Тихон — Тихон и есть. Интересно, что там.

Алла хотела быстро пролистать страницы, но, как говорят «ее» дети, «залипла» надолго. Рисунки читались, как книга. Каждый — история на границе реальности и сказки… Алла словно видела чьи-то сны.

Стайка ласточек кружит над крышами стареньких двухэтажных домов. Среди птиц, раскинув руки подобно крыльям, парит девочка-подросток. Что-то странное на ноге… Какой-то ортопедический аппарат. Рисунок был полон воздуха. Ей даже показалось, что порыв ветра вырвался за пределы и перелистнул страницу.

На следующей в хрупкой девичьей ладони плещется море. На гребне волны — корабль. Паруса, разумеется, алые.

Какими им быть, когда художнику четырнадцать.

Забыв о времени, Алла неотрывно глядела в морскую даль, слушала шум прибоя, пока брызги…

Что за наваждение?!

Она сняла очки, стекла покрыты мелкими каплями. Протирая линзы, пыталась найти логическое объяснение, но ничего кроме «разыгралось воображение» на ум не приходило.

Надела очки, перелистнула страницу и чуть не захлопнула альбом: резко потянуло могильным холодом.

Из темноты ямы в поисках спасения тянутся непомерно огромные руки. Крохотный мальчик, похожий на Тихона, стоя на краю обрыва, бросает им конец веревки.

Не такой уж и тихоня.

А это… Оля?!

На портрете первая красавица класса, зажмурившись от нежности, прижимала к щеке пушистого щенка. Ничего необычного в рисунке не было, кроме того, что и у Оли не было никакой собаки. Это Алла знала точно: Оленька часто с грустью говорила о своей мечте.

Но когда он успел это нарисовать? Альбом весь день пролежал у нее на столе, а познакомились они только сегодня.

— Алла Львовна…

Алла вздрогнула от неожиданности. Точно Тихон! Она не услышала, как он вошел.

— Извините, можно забрать?..

— Да, конечно. Я посмотрела без спросу, ничего?

— Смотрите, пожалуйста! Рисунки для того, чтобы смотреть. И как вам?

— Волшебно, — улыбнулась Алла.

Глаза мальчишки засияли.

— Я вас нарисую, можно?

— Буду рада! Олин портрет мне очень понравился.

Сказала она это, конечно, не только ради одобрения, а с намеком на разговор, но художник намак не понял, поблагодарил и собрался уходить. Алла задержала вопросом:

— Кстати, как ты это сделал?

— Что?

— Портрет. Вы с Олей были знакомы?

— Нет. Мне на прошлой неделе так… увидилось: «Портрет Оли». Я еще думал, что за Оля такая? А сегодня смотрю, а она вот. Даже угадал, как зовут.

— Волшебство, — подытожила Алла с улыбкой.

— Ага, — кивнул, как ни в чем не бывало.

Ощущение чудесного не покидало Аллу до самого вечера, пока не села за проверку тетрадей.

***

— Поз-драв-ля-ем! Поз-драв-ля-ем!

Оленька сияла. Класс шуршал обертками Choco Pie, девочки подбегали, дарили безделушки, получали приглашения. Из мальчиков первым подошел Тихон.

— Это тебе.

На парту лег «Портрет Оли».

— Ты… Издеваешься?! — в голосе именинницы зазвенели слезы. — Я… Я так просила, желание загадывала, а мне… Телефон подарили! А ты… Дразнишь, да?

Слезы отразились и в глазах Тихона, он закрыл их.

Алла поспешила подойти, положила руку на вздрагивающее плечо мальчика, не стала останавливать прорывающуюся к выходу девочку.

Всем нужно время.

Покинуть класс Оле не удалось, в дверях столкнулась с опоздавшим Эдиком.

— Ты куда?

— Пусти!

— Плачешь от счастья? Рановато. На вот! Теперь можешь рыдать.

Эдик достал из-за полы пиджака пушистый комочек, точь-в-точь как на рисунке, и передал в руки подруге. Щенок тут же принялся слизывать слезы с мокрых щек девочки. Оля зажмурилась, ее счастливое «о-ой!» подхватили в классе.

— Волшебство?! — не сдерживая восторга, Алла Львовна уже двумя руками встряхивала плечи Тихона. Тот наскоро вытер слезы и подмигнул.

***

— Друзья! Нам сегодня радостно и немного грустно. Радостно, потому что наш Тихон получил приглашение в Центр искусств для одаренных детей, а грустно… потому что покидает наш класс.

— Мне тоже грустно, только всех по именам запомнил и…

«У-у-у!» — загудели в классе.

Прощались тепло, желали удачи, записывали номер телефона.

Оля шепнула:

— Извини, что тогда накричала.

— Пока, Поттер! — Эдик пожал руку.

Под журналом Алла нашла большой конверт:

«Алле Львовне. Открыть через год. Только чесно!»

«Эх, волшебник, — усмехнулась Алла. — «Т» потерял». Руки чесались распечатать, но уговор есть уговор.

***

Обычно он не отвечал на незнакомые номера. Реклама напрягала, ему тяжело давались отказы. Даже простое «нет, спасибо!» выговаривалось с трудом.

Цифры номера на экране смартфона вдруг выстроились ступенями. Понурая единица выпала из общего строя, тут же стала карабкаться по этой лестнице наверх. Он слушал рингтон Nokia и наблюдал: вальсовая мажорность диссонировала с трудным подъемом. Нестерпимо захотелось прекратить «единичные» мучения.

— Слушаю.

— Тихон, ты?

— Да… А кто спрашивает?

— Эдуард. Эдик. Помнишь такого?

— Эм-м…

— Восьмой «б».

— Ты называл меня Гарри.

Эдик рассмеялся, Тихон улыбнулся.

— Вспомнил, значит? Ты рисовать не бросил?

— Нет, конечно, вот выставку готовлю.

— Ну круто, че! Можешь на заказ потрет нарисовать?

«Уж лучше б реклама», — вздохнул про себя. Но такие предложения поступали часто, и Тихон на автомате выдал заготовленное:

— Извини, я на заказ не пишу.

— Да я ж не бесплатно. Заплачу, сколько скажешь.

— Прости, но…

— Это не только для меня. Это для Оли. Свадебный подарок.

Единица раскачивалась на последней ступени, рискуя упасть в бездну.

Тихону показалось, что он вполне успешно изобразил радость, пусть притворную, но вполне естественно, и даже более менее внятно поздравил будущих новобрачных, но тут Эдик нетерпеливо буркнул:

— Ну?! Ты там? Ответь уже что-нибудь!

— Хорошо, давай встретимся, обсудим.

Он не выделывался, не набивал цену. Он знал, что не получится. И не получалось.

Выходило похоже, разумеется. Еще б оно не вышло по фотографии! Делов-то!

Что за мода — фотосессия за месяц до свадьбы? Мало ли, что еще произойдет.

Хотя, зачем он вообще про это думает?

Да потому что жених сияет во все тридцать два, а невеста… Улыбается, конечно, но глаза…

А глаза и велено перерисовать.

Это что ж получается, Эдик дразнил, смеялся, а сам еще тогда смекнул? И объяснять не пришлось, что мечты мечтами, а чтобы сбывались — это уже искусство. Или волшебство, как он в детстве думал. А может, и то, и другое.

Да только не идет оно. Гиперреализм и все тут. Вплоть до пор на коже. Каждый волосок, ресничка, все переливы оттенков в хрусталике… По итогу, тот же диджитал, только маслом. Ловкость рук и никаких чудес.

Высветился входящий от «Единицы».

— Привет, Гудвин!

— Привет, почему Гудвин?

Карандашом черкнул крест на листе бумаги.

— Ну, для Гарри ты староват, не находишь? Как там волшебство?

— Работаю.

Штриховкой передал объем крестовины.

— Все еще?! Слушай, свадьба на носу! Ты мне нервы делаешь. Мне Ольгиных закидонов хватает. Договорились же!

— Да, но…

От каждого конца крестовины вниз потянулись нити.

— Давай без «но». Не хочешь, чтобы она была счастливой?

Тряпичный человечек повязан нитями по рукам и ногам.

— Не слышу!

— Хочу…

Смял лист с наброском.

— Ее счастье в твоих руках. Просто сделай!

Звонок прервался.

Тихон перезвонил, стал объяснять, что он не знает, в чем причина, в фото или в заказе, что не идет у него, предупреждал же… Все это время доброжелательный голос сообщал: «Аппарат абонента выключен или…»

«Ее счастье в твоих руках» — пульсировало в висках сначала Эдиковым напором, потом собственным шепотом. Когда губы пересохли, он понял, что повторяет это вслух.

Закусил губы. Закрыл глаза.

Оля была рядом. С ним. Не с Эдиком. Глаза полны счастья, можно утонуть.

Рука обрела уверенность, кисть — послушание.

Глаза открыл, когда закончил работу.

Сделал. Счастливой.

Копию завершал месяц спустя.

Оля улыбалась с картины. Глазами. Ему. Нужно было только оказаться рядом. На холсте. Нужно…

До выставки оставалось меньше недели, а он все еще не мог решиться.

Он никогда не рисовал себя. Но может же он хоть раз? Имеет право? В памяти всплывали строки из «Пикника...»: «Ведь не может же быть, чтобы он хотел плохого!.. Счастье для всех? Даром? И пусть…»

Пусть!

Смотрел в зеркало, долго, неотрывно, пока черты не стали расплываться и деформироваться в геометрические фигуры. Уткнулся лицом в ладони.

Какое-то время водил кончиками пальцев, ощупывая, как слепец, свои ранние морщины на лбу, горбинку носа, острые скулы. Будь у него глина, он бы вылепил себя нового. С волевым подбородком.

Растянул кожу по диагонали, искажая лицо на манер портретов Пикассо. Затем провел ладонью сверху вниз, словно стирая все черты, зажал их в кулаке у подбородка.

Увидеть себя в зеркале теперь было почему-то страшно, и он завесил его драпировкой.

Подошел к работе, хотел убедиться, что все получилось, в очередной раз поглядеть Ей в глаза. Не фальшиво ли счастье? Это было невероятно, даже для него, привыкшего к чудесам: в них он увидел себя, отражался, как в зеркале.

Кисть сама водила рукой, последовательно уничтожала с холста черты Эдуарда, пока от него не осталось и следа, а поверх...

Это был его первый автопортрет. Может, вышло не слишком похоже — чересчур счастливый.

Ночью позвонила Оля. Говорила много, но все об одном: как хочет быть вместе. С ним. Плакала.

Он только и делает, что рисует ее счастье, а она плачет и плачет!

Он молчал. Набирал на кисть газовой сажи, делал неторопливые мазки по холсту поверх своих нарисованных глаз, полных Олиного счастья.

На выставке Оля и Эдик встретились с Аллой Львовной. Время провели в разговорах. Рассказали о свадебном подарке.

— И какие вы там?

— Вот такие, — рассмеялась Оля, положила голову на плечо мужа, Эдик нежно обнял ее.

— Счастливые, — заключила Алла Львовна. — Значит, так тому и быть. Мне Тихон тоже счастье нарисовал.

Она кивнула в сторону кудрявого паренька лет семи, с интересом рассматривающего картину: мимо витрин магазинов на велосипеде лихо мчит мальчик в рыцарских доспехах.

Появился Тихон. Поприветствовал гостей, поцеловал руку Алле Львовне, крепко пожал Эдуарду, улыбнулся Оле, стараясь не встречаться взглядом. Затем пригласил всех в главный зал галлереи на премьерный показ.

Проходили мимо сказочных пейзажей, манящих остаться в них навсегда, мимо людей, уносящихся к облакам на пушинках одуванчика, танцующих среди гигантских снежных хлопьев, собирающих звезды в корзины… Картины были поразительно реалистичны, словно все эти чудеса писались с натуры.

Перед входом, закрытым плотным занавесом, шептались, строя предположения по поводу сюжета главной картины.

За шорохом открывающегося занавеса последовал общий вздох недоумения.

Это не было похоже ни на одну из представленных ранее работ: по черному фону рассыпались яркие точки. В центре, собрались красным свечением, выстреливая поверх золотыми лучами, лазурные соединялись в симметричные круги, распадались на дуги и вплоть до отдельных элементов. В этом невероятном хаосе ощущался божественный порядок.

— Алла Львовна, Новость видели?! Здравствуйте!

Алла едва узнала Эдика, столько восторга в его голосе никогда не слышала. На всякий случай, еще раз взглянула на экран телефона, убедиться, что звонит именно он.

— Это же Тихон нарисовал! Посмотрите! Я вам сейчас ссылку перешлю.

Алла тут же перешла по ссылке из смс:

«В результате исследований обнаружена новая частица, позволяющая пополнить знания об устройстве вселенной. Имеются основания считать, что она является так называемой «частицей Бога».

На изображении в черноте рассыпались знакомые яркие точки.