Старики

Руки Андрея Ивановича слушались плохо. Донести, например, носовой платок до лица было не всегда просто – часто при этом руки начинали дрожать, а сердце колотилось, как после тяжёлой работы.

Высморкавшись, Андрей Иванович аккуратно вчетверо сложил платок и вернул его в карман, не без сварливости подумав о том, что сейчас люди пользуются в основном одноразовыми бумажными салфетками, которые тут же и выбрасывают. Нагнувшись, он подобрал поставленный на асфальт пакет с продуктами и маленькими шажками двинулся домой.

Тяжёлая стальная дверь подъезда была для Андрея Ивановича совершенно непреодолимым препятствием. Изнутри толкнуть дверь было ещё в его силах, но снаружи тянуть на себя эту тяжеленную огромадину, борясь при этом с ветром – этого Андрей Иванович давно уже не делал. Он просто садился на скамейку и ждал, пока кто-нибудь не выйдет.

Домофон противно запищал, и из подъезда вышагнул высокий молодой человек, прицеливаясь на ходу брелоком в один из стоящих неподалёку автомобилей.

- Подержи дверцу, подержи! – поспешно сказал Андрей Иванович.

Парень обладал хорошей реакцией – он резко развернулся на каблуках и схватил край двери.

- Пожалуйста, - с некоторым удивлением в голосе сказал он.

Андрей Иванович поторопился встать и пройти в подъезд. После того, как дверь за спиной захлопнулась, он остановился, свободной рукой стараясь нащупать стену. Старые глаза привыкали к полумраку долго, поэтому Андрей Иванович преодолевал первый – он же и последний - пролёт в основном на ощупь, слегка наклонившись к стене, чтобы, «в случае чего», как он выражался, упасть на стену.

Раньше Андрей Иванович с женой жили на пятом этаже «хрущёвки» в другом районе города; лифта в том доме не было, а подниматься домой с каждым годом становилось всё труднее. В старой квартире, полученной ещё в шестидесятые, выросли и их дети - старший сын и младшая дочь, которые пять лет назад купили родителям новое жильё. Здесь был сделан прекрасный ремонт, стояла новая мебель, но почему-то Андрея Ивановича в этой квартире каждый день что-нибудь раздражало. Он был против переезда, потому что знал, что менять привычки в семьдесят три года проблематично. И, хотя после перенесённого инсульта квартира на первом этаже была идеальным вариантом, старик всё больше раздражался на окружающих. Когда Андрей Иванович задумывался о причинах своей нелюбви к этому дому, он догадывался, что ему неприятно только то, что жильё купили его дети. Начав работать в пятнадцать, Андрей Иванович ни разу за всю последующую жизнь не ставил себя в зависимость от других людей. Он не привык быть обязанным кому-либо и не привык быть слабым. Заглушая раздражение, он старался не выказывать недовольства перед детьми, хотя иногда не выдерживал и выговаривал им по пустякам:

- Ты опять в прошлый раз ушла, а свет в прихожей не выключила, - говорил он дочери, или:

- Сколько можно уже спрашивать, говорю же, не пойду я в эту поликлинику! – горячился в разговоре с сыном.

Анастасия Валерьевна, жена Андрея Ивановича, раньше каждый раз пеняла ему за эту ворчливость, но в последние годы перестала её замечать. Так же, как перестала готовить, стирать, делать уборку, и даже узнавать собственных детей. Иногда она называла сына Андрюшей, хотя тот был Даниилом, или заискивала перед дочерью, полагая, что находится у неё в гостях, а не дома. Но мужа Анастасия Валерьевна узнавала всегда.

- Андрюша, это ты? – спросила она из комнаты.

- А кто ещё-то? – ворчливо ответил Андрей Иванович.

Он медленно разделся, морщась от боли в суставах, уронил на пол куртку, но не стал её поднимать, потому что в спине жутко стрельнуло, и отнёс продукты на кухню. Выложив их в холодильник, поставил на огонь кастрюлю с водой и достал макароны. Ожидая, пока вода закипит, достал из кармана телефон и, щурясь на маленький экранчик, стал искать номер дочери. Телефон был его мучением – при выборе он настаивал, чтобы аппарат был попроще, потому что с новыми смартфонами разбираться не хотел из принципа, однако у «простого телефона» был маленький экран, а зрение уже давно было против старика.

- Привет, пап, - раздался голос дочери через несколько гудков. – Что случилось?

- Ничего не случилось, кроме того, что ты не приезжала уже месяц! – резко ответил Андрей Иванович.

- Какой месяц, папа, я была у вас три дня назад! – возмутилась дочь.

- Не ври отцу-то! – вспылил старик. – И когда только врать научилась?!

- Папа, да я не вру, вспомни…

- Хватит, Катька, не ври! Данька был на днях, а тебя не было! Я так и должен тебя каждый раз упрашивать? Ладно я, а твоей матери помощь нужна!

- Так я после работы могу приехать, если надо…

- Надо! Приезжай и ухаживай! Не дождаться от тебя помощи, дура!

Не слушая ответа дочери, Андрей Иванович сбросил звонок. Затем встал и принялся ходить взад-вперёд по просторной кухне, чтобы успокоиться – старое сердце заколотилось от злости на дочь.

И тут Андрей Иванович подумал, что хорошо бы сходить к соседу. Владимир Михайлович, семидесяти пяти лет, проживал двумя этажами выше со своим спившимся сыном. Андрей Иванович часто ходил к нему, чтобы отвлечься от плохих мыслей, сыграть в шашки или просто попить чаю.

Заглянув в комнату, Андрей Иванович увидел, что жена лежит в кровати, смотрит, нахмурившись, на одеяло, которым укрыта, и перебирает воздух морщинистыми пальцами.

- Кыш! – говорила она не то одеялу, не то кому-то невидимому. – Кыш отсюда!

Такое с ней бывало уже много раз. Сперва Андрей Иванович испугался, рассказал об этом детям, но потом пожалел – кто-то из детей пригласил врача, который выписал Анастасии Валерьевне таблетки «для спокойствия», а эти таблетки оказались очень вредны. На второй день после их приёма у Анастасии Валерьевны упало давление, и вместе с давлением упала она сама с кровати, не в силах встать или даже приподняться. Сын вызвал врача ещё раз для замены таблеток, но Андрей Иванович не пустил того в квартиру, и с тех пор не рассказывал своим детям о странностях в поведении жены.

Подойдя к ней, он положил свои ладони поверх её беспокойных рук, сжал её пальцы и позвал жену по имени. Она посмотрела на него пустыми глазами и снова перевела взгляд на одеяло. Её руки вздрагивали время от времени, словно она хотела отдёрнуть их.

- Настя, - позвал Андрей Иванович жену ещё раз. – Настя, спокойней. Катька приедет скоро.

При упоминании имени дочери Анастасия Валерьевна взглянула на мужа более осознанно, улыбнулась и смущённо сказала:

- Да я тут так, просто…

- Чего ты тут руками-то шаришь?

- Да я мышей сгоняла, - медленно ответила Анастасия Валерьевна.

Она говорила таким тоном, словно сама догадывалась, что этого не может быть – догадывалась, но не была уверена.

– Тут… Мыши были…

Мышей она сгоняла тоже не в первый раз.

- Нету тут мышей. – Андрей Иванович провёл по одеялу ладонью. – Видишь, нету?

Жена молча кивнула.

- Насть, ты полежи, а я до соседа дойду, - сказал Андрей Иванович. – Тебе надо чего?

- Нет, я спать сейчас буду. Да, посплю, - неуверенно сказала Анастасия Валерьевна.

- Ну, лежи тогда. Спи.

Андрей Иванович вышел из комнаты, надел тапки, взял ключи и открыл дверь. Слух его пока не подводил, поэтому, выходя, он ещё слышал из комнаты громкий шёпот жены:

- Кыш! Кыш!

Заперев дверь, Андрей Иванович поднялся на лифте на третий этаж и позвонил в квартиру Владимира Михайловича. Потом позвонил ещё раз, ещё и ещё, пока не услышал шарканье ног за старой тонкой дверью из дерева и фанеры. Замок щёлкнул, но дверь приоткрылась лишь на длину цепочки.

- Да я это, я, - проворчал Андрей Иванович.

Владимир Михайлович закрыл дверь, снял цепочку и снова открыл уже полностью.

- Здравствуй, Андрей, - сказал сосед мягким, негромким голосом. - На чай пришёл?

- Да, на чай, на что ж ещё. Есть у тебя что к чаю-то? А то у меня там печенье есть, только я забыл взять.

- У меня тоже печенье есть, заходи, - улыбнулся Владимир Михайлович.

Андрей Иванович вошёл, вытер ноги о тряпку у двери и прошагал на кухню.

- Где твой-то? – спросил он.

- Да у себя в комнате. Спит.

- Опять пил?

- Да… - Владимир Михайлович поморщился. – Его это дело, я не вмешиваюсь.

- А зря! Не били мы своих, как нас отцы…

- Меня отец не бил, Андрюша, - робко сказал Владимир Михайлович.

- Ах да, ты у нас это…

Андрей Иванович оборвал себя – он хотел сказать «интеллигент» тем самым издевательским тоном, каким это слово произносилось в курилке на сталепрокатном, но сдержался. Владимир Михайлович до самой пенсии проработал учителем математики, в то время как Андрей Иванович был и монтажником, и волочильщиком проволоки, и разнорабочим под конец. Учителей вообще Андрей Иванович как будто уважал, но встречая отдельных представителей интеллигенции, относился к ним с высокомерием и даже, под настроение, с лёгким презрением.

Однако Владимира Михайловича он обижать не хотел. Больше Андрею Ивановичу общаться на этой улице было не с кем.

- Ну ладно, - проворчал он. - Ты принеси шашки, я поставлю чайник.

Владимир Михайлович вновь улыбнулся и вышел из кухни, а Андрей Иванович стал привычно хозяйничать.

Следующие два часа прошли просто. Старики играли в шашки, пили чай и часто бегали в туалет. Андрей Иванович ворчал, рассказывал о детях и жене, о старой квартире и работе, которую оставил чуть меньше двадцати лет назад, Владимир Михайлович же в основном молчал и улыбался.

Приятный вечер был прерван громким стуком в дверь. Стучали сильно, не переставая. Ещё кричали что-то, но слов с кухни было не разобрать.

- Что-то шумят, надо бы посмотреть, - сказал, вставая, хозяин квартиры.

- Да сиди, небось подростки развлекаются! – раздражённо ответил Андрей Иванович. – Сиди!

- Нет, надо посмотреть.

Владимир Михайлович ушаркал в коридор, аккуратно приоткрыл дверь, звякнув цепочкой, и только теперь Андрей Иванович из общего шума выделил одно часто повторяемое слово:

- Пожар!

Андрей Иванович резко поднялся и, несмотря на боль в ногах и спине, почти бегом вышел в коридор.

- Пожар, говорят! – взволнованно сказал Владимир Михайлович. – Надо Антона разбудить!

Андрей Иванович, ничего не отвечая, вышел в подъезд. Люди толпились на площадке, дым стлался по потолку, змеями струился между лестниц.

- Чего не выходите? – недовольно крикнул Андрей Иванович, нажимая кнопку вызова лифта. – Пожар ведь!

- А то мы не знаем! – резко осадила его какая-то бледная девушка с ноутбуком под мышкой.

- Лифтом пользоваться нельзя, - заметил мужчина, к которому жался мальчик лет двух-трёх. – Во время пожара нельзя.

Андрей Иванович не обратил внимания на эти слова. Когда двери раскрылись, он шагнул в лифт и нажал на кнопку с цифрой «1». Благо, лифт доставил его вниз без проблем.

Дверь его квартиры чернела на фоне контура из огня, но и огонь светился тускло за клубами дыма. Андрей Иванович успел пройти пару нетвёрдых шагов к своей двери, повторяя про себя имя жены, когда в подъезд вбежали пожарные. Старик не успел ни разглядеть их, ни возразить, когда те схватили его и потащили на улицу – всё, что он мог, это хрипло повторять:

- Настя! Там Настя!

Ему не отвечали, просто вывели на улицу. Чьи-то руки, державшие его до этого, внезапно отпустили, и Андрей Иванович врезался в людей, толпившихся неподалёку от подъезда. Перед глазами мелькнули пёстрые куртки, его снова подхватили, но старик, помня о своей беспомощной жене, попытался рвануться из всех своих стариковских сил.

Он всё же смог устоять. Развернувшись к дому, он увидел огонь в своих окнах. Пламя ощупывало стены, норовя добраться до соседних квартир. Вокруг что-то кричали, мельком Андрей Иванович успел заметить, что несколько людей снимают пожар на телефоны. Глядя на огонь, старик вдруг вспомнил, как поставил кастрюлю с водой на плиту, чтобы сварить макароны. Поставил ещё до того, как пошёл к соседу… Он хотел то ли застонать, то ли выругаться, но вдруг что-то ударило его в голову.

Удар был такой, словно кто-то вбил в череп гвоздь. Андрей Иванович открыл от боли рот, но не смог ничего сказать. Пламя пожара из оранжевого стало красным, ярко-алым, оно заполнило всё вокруг, перекинулось на толпу, но они не замечали этого, просто стояли на местах и смотрели на дом. Что-то вновь ударило в голову, и красное пламя вокруг подёрнулось чёрными жилками. Андрей Иванович понял, что ноги его не слушаются, уже повалившись на площадку. Удара об асфальт он тоже не почувствовал. Кроваво-красный мир сгустился, потемнел, обуглился по краям и стал стремительно чернеть, пока темнота не заняла всё, кроме последнего красного лоскута внешнего мира - чьего-то лица. Ему хотели помочь, но по выражению этого незнакомого лица было понятно, что не знали, чем.

Алое пламя обожгло мозг новым испепеляющим импульсом, плеснуло в лицо старика тьмой. Вспышка растворилась во мраке, сорвавшись куда-то стремительным потоком, утащила его за собой гаснущей красной нитью…

И оборвалась.