Первый поцелуй

… Давно нет Советского Союза, давно нет мамы и папы, давно закончилась школьная юность…Это было недавно, это было давно.

1980 год. СССР. Мне шестнадцать. И у меня появились нереализованные желания. В Советском Союзе секса нет. А желания есть! И как с ними, с желаниями, должна справиться скромная старшеклассница? Отличница. Комсомолка. Девочка, живущая по советским правилам. Дочка, любящая своих родителей и наставников. Мне шестнадцать, а я ни разу не целовалась с мальчиком, хотя всегда в центре внимания. Знаю, что многие одноклассники в меня тайно влюблены. Я заметная! Я часто выступаю на сцене - читаю патриотические и лирические стихи любимых поэтов Роберта Рождественского и Расула Гамзатова, исполняю разнохарактерные роли в школьных спектаклях - от падчерицы из пьесы С. Маршака «Двенадцать месяцев» до Ульяны Громовой из романа А. Фадеева «Молодая гвардия». А еще я играю на скрипке, и «королева музыки» в моих руках сражает наповал всех поклонников. Коронный номер в программе школьных концертов, это когда моя подруга Маринка читает стихи Владимира Высоцкого, а я сопровождаю их на скрипке мелодией Александры Пахмутовой «Малая Земля». В общем, я звезда школьной сцены, а в звезд всегда влюбляются. При этом, спустившись со сцены, я сталкиваюсь с тем, что мальчишки со мной держатся на расстоянии. Для них я остаюсь «снежной королевой», к которой они боятся заглянуть в глаза, которую остерегаются взять за руку или пригласить на танец, тем более поцеловать…Объяснения в любви я получаю только в письмах и записках - с ошибками и наивными словами. На этом всё! Как-то несправедливо! Одноклассница Люська сменила уже трех кавалеров, и с каждым целовалась. Еще одна наша отличница Татьяна завела школьный роман с верзилой Серегой. Он висит на ней непрестанно, получая многочисленные замечания от учителей и их жалобы родителям. Но влюбленные лишь виновато опускают глаза, а следом тут же виснут друг на друге, прячась от любопытных глаз под школьной лестницей или в актовом зале, где нет уроков. А моя лучшая подруга Маринка тайно ночует в выходные дни у соседа Лешки, когда родители уезжают на дачу. Они, конечно, очень боятся, что их рассекретят, но все равно рискуют…И абсолютно понятно, что ночью они не книги читают, хотя Советский Союз остается самой читаемой страной мира. Маринка мне говорит, что мне не надо быть слишком идейной, а надо смотреть на проблемы проще и самой подавать «дружеские сигналы» мальчишкам - улыбнуться лишний раз, подмигнуть, подтолкнуть. Ну, не могу я искусственно улыбаться, подмигивать и подталкивать кого-то. Я, скорее, готова ответить на желания другого человека, которому небезразлична. И пока эти желания не продемонстрированы, я не тронусь с места. Однажды я услышала, как мамина подруга сказала: «Мужчина меня может взять только силой! Сама я никогда не сделаю первого шага!» Неужели и меня силой?! С мамой мы не говорим на эту взрослую тему. В Советском Союзе не принято говорить «об этом» ни дома, ни в школе. Впрочем однажды, когда я искала потерянную сережку, в спальне родителей под матрасом я случайно увидела Камасутру, а потом услышала, как мама говорила отцу, что должна вернуть книгу коллеге по работе через два дня. У них там очередь на это древнеиндийское произведение искусства.

    Старшеклассники советской школы знают, что секс - запретная тема, и многие просто борются с непонятно откуда возникающими желаниями, чтобы не разочаровать педагогов и не расстроить родителей. Желать, чтобы тебя обнимали и целовали в шестнадцать лет, запрещается. Рано! Это может быть только после свадьбы, а если и случается, как правило, втайне от взрослых.

    Я послушная советская девочка. Я отгоняю от себя «дурные мысли» и терпеливо жду свой первый поцелуй, представляя его себе лишь по советским фильмам и книгам. И никто не может мне запретить думать и мечтать… Каким он будет, мой первый долгожданный запретный советский поцелуй - сдержанным или страстным, небрежным или глубоким, грубым или нежным, формальным или чувственным, мимолетным или многообещающим? Маринка говорит, что Лешка у неё мастер по поцелуям. Старший брат натренировал его на помидорке. А Танька поделилась, что сначала была разочарована слюнявыми поцелуями верзилы Сереги, а потом вместе они научились настоящим поцелуям, томным и волнующим…Искусство поцелуев некоторым приходится осваивать по телевизору, даже в кинотеатр не на каждый фильм попадешь. Только для взрослых! Смотря телевизионные программы, я недоумевала: почему мужской поцелуй на телеэкране стал советской обыденностью, а поцелуй парня с девушкой остается каким-то тайным и предосудительным. Как только на экране влюбленные мужчина и женщина начинают по-настоящему целоваться, так кадр прерывается или затемняется... Зато крепкий мужской поцелуй допускается. Он достиг в первом социалистическом государстве небывалых высот и на телеэкране, и на советских плакатах. Товарищеский поцелуй между статусными мужчинами как символ долгожданной встречи в СССР закреплял начало и конец важных достижений, заседаний, съездов, международных мероприятий. Открыто целовались лидеры государств и политических партий, космонавты и ветераны, солдаты и матросы…И все почему-то смотрели на эти поцелуи без задней мысли. Моя «задняя мысль» иногда выстраивала в ряд моих влюбленных поклонников - авторов писем, и я задавала себе вопрос, кого бы из них я желала поцеловать?… Ловила себя на ответе: «Никого!» Может, я ненормальная, неправильная, высокомерная? Может, со мной что-то не так?

Мне шестнадцать, во всем моем теле уже распустились как в поле ромашки, осаждаемые бабочками, в сердце звучно и ритмично стучит барабан желаний, в голове летают ветреные мотыльки, в ушах слышатся звуки маминой любимой песни «Виновата ли я?»

… И вот новость. Меня отправляют в санаторий в подмосковный город Раменское. Отправляют одну. Я никогда и никуда еще не уезжала без родителей и не была без их присмотра и контроля. На этот раз у родителей нет выхода. Власти запретили сопровождать детей старше четырнадцати лет до Москвы и по Москве, потому что тысячи иностранных гостей прибывают в столицу СССР на летнюю Олимпиаду-80 и введен режим временного ограничения на въезд граждан из других городов СССР, за исключением тех, у кого на руках путевка, и добраться до места назначения возможно только через Москву.

… В Раменское можно было попасть только через Москву. Мама с папой посадили меня в поезд. Я благополучно доехала до Ярославского вокзала, в огромной толпе гостей Москвы перешла на Казанский, волоча за собой небольшой, но тяжелый чемодан, собранный родителями «на все случаи жизни», и отправилась на электричке в Раменское. На вокзале станции назначения меня, несовершеннолетнюю девочку, дружелюбно встретили ответственные тётеньки, довели до санатория и разместили в четырехместной комнате с девочками из Рязани и Подмосковья, которые заехали в санаторий раньше. Яркие, модные, с накрашенными ресницами и губами девочки сообщили мне, что кроме профилактических процедур в санатории организуются ежедневные вечерние танцы. В общем, полноценный отдых! Я была удивлена, полагая, что в санаториях есть определенные запреты. «Никаких здесь особенных запретов нет, нужно только соблюдать режим дня, не пропускать процедур, беречь и не ломать мебель и другое имущество», - заключила самая старшая «подруга» по комнате Тамара, которая в этот санаторий приехала в третий и в последний раз, потому что скоро ей исполнится восемнадцать. Тамара три года назад подружилась в санатории с местным парнем из соседнего поселка, и санаторий для них стал местом ежегодных встреч. В первый же день девчонки уговорили меня пойти на танцы в клуб. Я не совсем была готова. Я не привезла ни нарядов, ни косметики. Санаторий я воспринимала, скорее, как лечебное учреждение. Девчонки готовы были поделиться своей одеждой, но я отказалась. Достала из маленького чемодана свои любимые джинсы, которые папа привез мне из командировки, и любимую голубую спортивную майку. Попросила у девчонок только тушь, слегка подкрасила ресницы и отправилась в клуб санатория, куда от каждого корпуса стекались ручейками отдыхающие в возрасте «шестнадцать плюс».

….Гоша. Он пришёл в клуб, как и другие местные ребята, из соседнего поселка, находившегося в трех километрах от санатория. Гоша пригласил меня на первый же медленный танец, спокойно положил руки мне на талию, и стал двигаться в ритмах оркестра Поля Мориа. Мы танцевали, прижавшись так близко друг к другу, что я впервые слышала мужское дыхание. Я внутренне напряглась, сама почти не дышала, чувствуя горячие мужские руки на своей талии. Вспоминая слова мамы, что «я маленькая и хрупкая, а рука у меня тяжелая», я побоялась положить руки на плечи Гоши, а лишь слегка притронулась к его плечам… Гоша в танце молчал. Назвал только свое имя, мое он уже узнал у Тамары, и скромно поинтересовался, можно ли еще пригласить меня танцевать. Я, как дурочка, молча пожала плечами. Но, как говорил мой папа, «молчание знак согласия». Гоша тронул меня своей молчаливостью и «тихой» смелостью. Я подумала, что если бы мои папа и мама были здесь, в санатории, они точно бы оказались в клубе и не спускали с меня глаз. Так уже было однажды, когда самый настырный мой одноклассник Сережа пригласил меня на вечерний разговор. Мы сидели на скамейке на детской площадке возле нашего двора, Сережка читал мне свои стихи. А мама с папой, как ни в чем не бывало, разместились на соседней детской скамейке… Мне было очень неловко, стыдно за них, дома я устроила «сцену», но мама невозмутимо сказала, как отрезала: «Ты наша дочь, и мы несем за тебя ответственность до восемнадцати лет! Успеешь еще нацеловаться!»
…После первого танца девчонки подбежали ко мне и наперебой заговорили: «Ничего себе. Сразу же пару себе нашла. Нам уж уезжать скоро, а нас никто не выбрал. Тамара не в счет. Кстати, этот парень Гоша сразу выделил именно тебя. Имя твое спросил». Девчонки сказали, что они видели Гошу на дискотеке и раньше, но он никогда ни с кем не танцевал!Гоша в этот вечер танцевал только со мной. На весь санаторий звучали советские лирические песни, которые пела вся страна. «Гляжусь в тебя, как в зеркало», «До чего ж я невезучий», «Не умирай, любовь», «Летящей походкой ты вышла из мая». Гоша после дискотеки предложил прогуляться по аллеям санатория. Все это было так естественно, так искренне и непринужденно, и вовсе не требовалось лишний раз улыбаться ему или подталкивать его. И вовсе я не чувствовала себя «снежной королевой»! Гоша спокойно взял меня за руку, пояснив что уже темно, в темноте можно нечаянно запнуться за корни вековых лип и тополей, и лучше держаться друг за друга… Я ощущала его горячую ладонь, его расположение, его симпатию, его желание продолжать отношения дальше…Это волновало, это будоражило и мотыльков в моей голове, и бабочек на ромашках в моем теле. Гоша рассказал, что он только что закончил школу и собирается поступать в лётное училище. Класс! Будущий лётчик. Было неожиданно и романтично. Я узнала, что в его семье только мама и старший брат, который живет и работает где-то на Севере. Отец у Гоши тоже был летчиком, трагически погиб. Я рассказала Гоше о своей полной и счастливой советской семье, о друзьях, о школьных успехах. Все просто, непринужденно, естественно. Мы выбрали скамейку в тёмной аллее. И потом каждый день целую неделю после танцев мы прогуливались «до отбоя» по аллеям санатория и завершали встречу на своей скамейке, где говорили о своих друзьях, родителях, учителях, о жизни, о любимых поэтах. Гоша любил стихи Высоцкого, а я читала ему Асадова, Друнину, Рождественского и Гамзатова. Стихи очень сближали нас. Гоша всегда держал меня за руку, как будто боялся, что меня уведет кто-то другой… И в этом была своя трогательность и нежность, но, как ни странно, Гоша не целовал меня. Только смотрел нежно в мои глаза, улыбался и как будто ждал чего-то. Его лукавая улыбка каждый раз обнажала маленькую щербинку между зубами, которая была не менее притягательной, чем его красивые пухлые губы, «предмет» моего особого внимания.
   Прошло девять дней, которые потрясли советскую школьницу своей свободой и неконтролируемым влечением к противоположному полу. В очередной теплый летний вечер на нашей скамейке Гоша вдруг скромно спросил: «Можно я тебя поцелую?» От чувств, желаний и долгих ожиданий у меня сначала пересохло в горле. Я не понимала, надо ли мне отвечать. «Молчание знак согласия»,- опять вспомнила папу. Гоша по-прежнему нежно смотрел мне в глаза, улыбался лукаво, обнажая свою очаровательную щербинку, и медлил отчего-то. Может быть, ожидал ответа? Я внутренне начала раздражаться: «Он что, дурак? Не понимает ничего? Да, я ждала этого шестнадцать лет?!!! Почему он медлит? Он что, передумал? Или разглядел на моем лице курносый нос, который ему не нравится?
   …Я помню его пухлые и тёплые губы. Он поцеловал меня. Поцеловал как-то по-братски, по-отечески, и я хотела уже разочароваться, расстроиться, что мой первый поцелуй именно такой. Товарищеский. Советский. Как будто завершающий важное мероприятие, совещание, съезд…Мотыльки и бабочки запаниковали во мне. Я некрасивая? Неженственная? Холодная? А потом всё внутри вдруг замерло от ужаса, что это, возможно, прощальная встреча, раз она закрепляется братским советским поцелуем? А, может, Гоша, просто не умеет целоваться? Его брат далеко на Севере. Кто ж еще научит? И вдруг Гоша закрыл глаза. Я закрыла тоже, скорее, от неопределенности и боязни быть отверженной. Гоша снова прикоснулся к моим губам своими пухлыми и теплыми губами, по-братски, а потом приоткрыл рот, и я бессознательно ответила тем же. Он слегка прикоснулся языком к моему языку, а потом стал скользить по рту, все время захватывая мой язык. Я испугалась. Боже! Что это? Так надо? Но уже через несколько секунд, забыв обо всем на свете, я просто провалилась в «пропасть собственного удовольствия». Мотыльки и бабочки водили хоровод. Барабан желаний в сердце стучал в такт сердечному барабану Гоши. Своим языком я пыталась приласкать очаровавшую меня щербинку…Всё это было так интимно, так чувственно, так нежно. Наши языки кружили в медленном танце, а на весь санаторий звучал голос Юрия Антонова: «Этот день нам вспомнится не раз, я его так ждал. Как мне хорошо с тобой сейчас! Жаль, что вечер мал….»
    Я не могла дождаться следующего вечера, Гоши, танцев, поцелуев, но…ничего не случилось.
    На Подмосковье надвинулся страшный ураган. Ливень залил все дорожки в санатории, повалил несколько деревьев на территории здравницы, дискотеку отменили, всех просили не покидать своих комнат. Это был самый мрачный вечер в моей жизни. Я осталась одна. Девчонки уехали накануне, их срок пребывания в санатории закончился, ко мне еще никого не подселили. Слёзы лились рекой. Я готова была плакать навзрыд, но боялась разбудить тех, кто проживал рядом. Я ходила взад-вперед по темной комнате, как загнанный зверек, и не хотела верить, что какой-то ливень может помешать нашей встрече, может остановить Гошу. После вчерашнего неповторимого вечера и первого поцелуя Гоша не мог не прийти. Дождь? Ураган? Размытые дороги? Закрытые ворота санатория? Ну и что? Влюбленный человек всё преодолеет - пройдет не три километра, а тысячу верст, пройдет через грязь, слякоть, в калошах, босиком, пройдет сквозь ливень и град, пролезет не через ворота, так через забор, прилетит даже с переломанными крыльями. Он же будущий летчик! Вот так, так должно быть! Только так и не иначе, думала я. И ждала, ждала, ждала…

    Гоша не пришел, не постучал в окно, не разбил его камнем, не вызволил меня, плачущую, из темной комнаты, не обнял, не поцеловал… Я представляла себя принцессой, заточенной в высокой башне, которую охраняют сотни стражников. Я хотела верить, что невзирая на ливень и страшный ветер, мой спаситель по веревке поднимется сейчас к вершине башни, к моему окну. Я даже включила свет в комнате, чтобы дать ему сигнал, но… ничего не произошло. Он, мой спаситель, не появился, не спас, не обнял, не поцеловал. В какой-то момент меня отвлекли крики и шум в коридорах. Слышались мужские голоса. Недалеко от нашей комнаты проживал организатор массовых мероприятий Сергей Иванович, который все новости по ночам узнавал первым по радио «Голос Америки». Я услышала, как Сергей Иванович выкрикнул в коридоре: «Ребята! Высоцкий умер! Только что, в 3.30, 25 июля. Гром и молнии усилили ужас от этой новости, в которую не хотелось верить! В голове звучали строки тайно любимого Высоцкого:

Приду и вброд, и вплавь
К тебе — хоть обезглавь! —
С цепями на ногах и с гирями по пуду…

Я прострадала всю ночь. Ни вброд, ни вплавь никто не пришел. Во мне звучали слова маминой подруги: «Часто то, что женщина воспринимает как событие, для мужчины - просто эпизод». Одинокая, брошенная, обессиленная своими страданиями, я легла в холодную кровать и уснула под несмолкаемый шум ливня.
Я проспала зарядку и завтрак. Похоже, ответственным тётенькам было не до меня. Все работники санатория разгребали завалы деревьев и веток. Несовершеннолетних к этой работе привлекать не разрешалось. Оказалось, что были оборваны провода над лечебным корпусом, где проводились процедуры, поэтому все процедуры были отменены, и никто никого никуда не приглашал, как обычно. Было ощущение, что каждый сегодня живет своей жизнью по своему режиму и расписанию. Я проснулась, «убитая ураганом», брошенная, униженная и оскорбленная, пролежала какое-то время просто глядя в одну точку на потолке комнаты, нехотя встала, умылась, оделась и вышла из корпуса. Ноги сами повели меня на нашу аллею и нашу скамейку. Я шла медленно, потерянная и беспредельно печальная, ничего не ожидая от этого хмурого дня. И вдруг выглянуло солнце. Что-то живое зашевелилось во мне вместе с его лучами. Надежда! Вера и надежда! Ураган прошел! И в этот самый момент я увидела, что навстречу мне быстрым шагом идет, бежит, летит Он. Он подбежал, обнял меня сильно-сильно, и я разрыдалась у него на плече: «Я думала, я думала, что ты…»
   Гоша затараторил: «Я не мог придти вчера. Прости. Я еле дождался утра. Ураган оборвал в нашем поселке все провода, ни электричества, ни телефонной связи ни у кого не было. Соседи, которые работают в службе электроснабжения, привели к нам в дом двух братьев-близняшек - так бывает всегда, если случается ЧП. Я был с ними, потому что моя мама на два дня уехала к сестре. Я с ума сходил, думая о тебе, с ума сходил без тебя, без нашей скамейки. Не спал до утра! Пока бежал сейчас к тебе, встретил Сергея Ивановича, он сказал, что вчера вас из комнат не выпускали. И еще сказал, что Высоцкого не стало…» Гоша обнял меня сильно-сильно и стал шептать мне на ухо стихи Высоцкого:
Люблю тебя сейчас
Не тайно — напоказ.
Не «после» и не «до» в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь,
Но я люблю сейчас,
А в прошлом — не хочу,
а в будущем — не знаю.

   На следующий день Гоша уехал. Он до последней минуты не говорил мне, что у него начинается медкомиссия и экзамены в Краснодарском летном училище. «Так далеко! Почему так далеко надо уезжать учиться, - недоумевала я, - Есть же и другие летные училища и в Москве, и ближе к Москве». Гоша сказал коротко и убедительно: «Там учился мой отец».
   В последний наш вечер Гоша подарил мне свой незабываемый последний поцелуй. Я спросила, почему мне так долго пришлось ждать первого поцелуя… Он отшутился: «Первым делом, первым делом - самолеты…», взял мой адрес и обещал написать, как только поступит в летное училище.

Р.S.
Он так и не написал. Я получила письмо от Тамары. Она сообщила, что Гоша не поступил в лётное училище, не прошёл медкомиссию из-за щербинки между зубами, был сражен этой новостью и от отчаяния уехал к брату на Север.
  Гоша, подаривший мне первый советский поцелуй и усмиривший танцами и стихами моих мотыльков и бабочек, пропал навсегда, оставив привкус «французского поцелуя».