Что-то

Григорий Андреевич с гордостью называл себя писателем-фантастом. Особенно часто это приходилось повторять в реанимации врачам. Одна его даже запомнила и всегда интересовалась, придумал ли Григорий Андреевич сюжет для нового рассказа. Он всегда таинственно улыбался в ответ, насколько таинственно может выглядеть улыбка хронического алкоголика после очередного эпизода делирия, и отвечал, что как раз в данный момент работает над чем-то особенным. Чем-то. Григорий Андреевич не любил использовать это слово, потому что оно не несло конкретики, а именно в этом случае ещё и являлось гнусной ложью.

Нечего писать и, самое мерзкое, не для кого.

Григорий Андреевич не открывал ноутбук без малого три года. Стоило даже случайно бросить взгляд в сторону рабочего стола, как к горлу подкатывал тяжёлый горько-солёный комок, который мешал спать, мешал жить, мешал пить… Хотя вот как раз последнему не мешало ничего, наоборот, только способствовало.

В один далеко не прекрасный день Григорий Андреевич проснулся с чётким пониманием: его внутренний мир стал реагировать на внешний по-другому. Без той искры, без внезапного озарения после очередного прослушивания старой любимой песни, без туманной радости от события, выуженного из памяти. Без чего-то, что могло бы послужить толчком к созданию нового произведения.

Каждое утро Григорий Андреевич с трудом заставлял себя вставать с кровати. Груз осознания собственной бесполезности давил изнутри и снаружи, казалось, все силы уходили на то, чтобы дышать, но он вставал, продолжая имитировать жизнь нормального человека. Гулял, общался в соцсетях со старыми друзьями, заводил новых, посещал все культурные и околокольтурные мероприятия в родном городе, читал старые произведения, скупо улыбался аплодисментам, вяло жал протягиваемые руки, в пол-уха слушал слова благодарности, а сам только и думал, как бы поскорее упасть на кровать, поддавшись тяжёлым оковам ничегонеделанья.

Он бы сумел смириться с этим в конечном итоге, если бы не проклятое «что-то». Что-то постоянно мешало: то звонки родственников, то письма от редактора, то сообщения от друзей. Теперь вот врач эта… Только и делает, что издевается. Сегодня перед выпиской огорошила вопросом, как зовут главного героя его нового произведения. Григорий Андреевич недовольно поморщился и ляпнул наобум сразу два имени: Антон и Павел. Врач заговорщицки улыбнулась и осведомилась, не страдает ли персонаж диссоциацией личности, пришлось согласиться.

Сейчас Григорий Андреевич брёл по университетскому парку. Лет восемь назад его обновили, но лишь для того, чтобы забросить через три. Два университета в промгородке – слишком много, но здание никто не выкупил, вот и стояла пустая громада, потихоньку приходя в упадок.

Григорий Андреевич помнил это здание с детства. Когда мама училась в аспирантуре, то всегда брала его с собой на вечерние пары. В качестве вознаграждения ему позволялось потом стоять возле стены у входа и смотреть на речку, выложенную на стене из бежевых, коричневых, красных и сине-серых камешков. Временами Гриша даже пытался подковырнуть один-другой, но мозаику сделали на совесть. Сейчас-то наверняка растащили всё на сувениры, хотя нет, просто разбили какие-нибудь вандалы.

Что-то подтолкнуло Григория Андреевича подойти к стене. Что-то, опять это проклятое что-то! Пока ноги уверенно несли остальное тело, голова пыталась выработать мало-мальски адекватное оправдание такому поведению. Камушек, ему нужен камушек, ещё с детства он мечтал о том, как достанет его из каменной речки…

Стена, по которой текла река, теперь выглядела чёрствым куском хлеба, вместо вкрапления камней – ноздреватая пустота. На других стенах лепились друг на друге рисунки граффити, телефоны дилеров очередной дурманящей дряни и чрезвычайно важные сообщения вроде того, кого любит Ленка со сто девятого квартала.

Только центральный вход чудом сохранился среди царящего вокруг упадка и запустения. Григорий Андреевич не мог припомнить, как выглядела дверь во времена его учёбы, но сейчас она напоминала крестоносца: мрачная, тяжёлая, внушающая не то уважение, не то суеверный страх. Цельная древесина, отполированный до блеска прямоугольник цвета слоновой кости, по центру которого проходил неглубокий жёлоб, с полсантиметра. Как перпендикуляр, нет…

Память подкинула странную задачу, и теперь Григорий Андреевич задрал голову и чуть прикрыл глаза, силясь вспомнить точный термин. Перпендикуляр – близко, но не то. Все знания, благополучно посеянные физико-математическим, успешно выкорчеваны за ненадобностью. Что за напасть? Вот хоть звони теперь… Кто может помнить? Лиза, Димка, Света? Он с ними уже тысячу лет не общался, даже номеров, наверное, нет. Тёма? Тоже нет, у того по математике был трояк, ему всегда физика больше импонировала.

– Симметрия, симметрон… – сквозь зубы проговорил Григорий Андреевич в надежде вспомнить точный термин.

На ум пришло верное слово – «симметраль», которое тут же было погребено волной ошеломления от случившегося. Желобок принялся источать мерное белое свечение, и из него вытянулась человеческая фигура. Григория Андреевича испугало не столь появление фигуры, сколь её пропорции. Симметричные. Даже веснушки на носу отзеркалены с фанатичной точностью. Фигура отряхнула плечи синхронными отзеркаленными движениями, и из-за спины вылились потоки света, разных цветов и форм, но, разумеется, симметричных.

Что-то не так, совершенно и абсолютно не так, и дело тут не в «белочке», хотя…

– Я слушаю тебя. Зачем ты взывал ко мне?

– Э… Чего я?

– Ты произнёс моё имя, стоя у алтаря.

Имя, алтарь… Алтарь науки, что ли? А имя…

– Симметрон?

– Аз есмь.

Григорий Андреевич пошатнулся и присел прямо на каменную плиту. Ну всё, зря его врач сегодня выписала, надо было ещё денёк подержать.

– Я всё ещё слушаю тебя, Григорий.

Глупо получилось. Чувствуя ответственность за вызов несуществующего ни в одной конфессии ангела, Григорий Андреевич растерянно промямлил:

– Меня сюда что-то привело, я извиняюсь, не хотел. Это ошибка, понимаете?

– Что-то? Ах вот как? – определить, огорчён он этим или удовлетворён, не представлялось возможности.

– Ну… я пойду? В больницу.

Последнее Григорий Андреевич произнёс скорее для себя.

– Григорий, – укоризненно произнёс Симметрон и вытянул указательный палец, приметившись ровнёхонько в центр лба собеседника. – Неужто ты думал, что можешь так запросто воззвать ко мне без всякого на то повода и остаться безнаказанным? За ложный вызов спецслужб полагается наказание.

Ангельские спецслужбы. Такое нарочно не придумаешь. В нормальном мире, насколько помнил Григорий Андреевич, за ложный вызов полагался штраф или обязательные работы, а как обстоят дела там…

– Полагаю, на первый раз отделаемся штрафом.

Сказав это, Симметрон коснулся лба Григория Андреевича и провёл прямую линию вниз до переносицы. Линия углубилась, сначала превращаясь в желобок, а потом – в тонкую гладь зеркала, заставляя одного Григория Андреевича превратиться в двух. Левый с недоверчивым скепсисом осматривал руки, силясь разобраться, зачем ему понадобилось двое часов. Правый, не тратя время на раздумья, принялся рыскать по карманам в поисках ручки и бормотать под нос только что пришедшие на ум прекрасные фразы, вполне пригодные для начала нового рассказа. При всём при этом у обоих сохранялось стойкое ощущение собственной полноценности, но в то же время болезненной оторванности друг от друга.

Продолжалось это каких-то пять секунд, а потом всё снова стало нормальным. И дверь с желобком-симметралью к железобетонной плите, и Григорий Андреевич, и даже такое трудно поддающееся описанию явление, как связь между внутренним миром и миром внешним. Всё вокруг подведено под формулу, части слева и справа образовали верное равенство, пунктирная линия чётко разделила всё сущее в мире на две равные части. Абсолютный баланс.

Григорий Андреевич тяжело поднялся и, перекрестившись на всякий случай, пошёл. Но не в больницу, а домой. Он наконец разгрёб бардак на письменном столе, вытряхнул крошки из клавиатуры ноутбука и создал файл. Теперь-то у него на самом деле есть интересная идея для нового рассказа, и пусть безымянный врач из реанимационного отделения – единственный человек, который этого ждёт. Теперь у него есть «что-то». Может, оно появилось, когда он назвал своего несуществующего героя сразу двумя именами, может в момент видения двери, рассечённой симметралью, может, впало в спячку после давнишней пары на втором курсе, а теперь проснулось. Григорий Андреевич не знал, но чувствовал: это «что-то» очень важно для него сейчас.

Левая рука, побуждаемая волнами правого полушария, выстраивала символы в цепочки слов, правая рука, ведомая левым полушарием, уверенно выводила расчёты для крыльев необычной формы, принадлежащих математическому ангелу. Это приносило безграничную радость, но и безграничное беспокойство.

Что-то оставалось несбалансированным в этом точном, выверенном, гармоничном мире. Штраф, который Симметрон наложил на Григория Андреевича, лишил его покоя, ни больше, ни меньше. И ведь правда, Григорий потревожил ангела, а теперь тревога поселилась ровнёхонько между творческой и логичной половинкой. С другой стороны, нужен ли писателю и ученому покой? Ведь всегда есть что-то, требующее безоговорочного внимания и самоотдачи.