Странное дело сержанта Пантыкина

Больше всего в себе и людях участковый уполномоченный полиции сержант Виктор Пантыкин ценил чувство юмора. Он обожал анекдоты, юмористические программы, любил комедии смотреть. Смеялся громко, заливисто, хлопал себя пятерней по коленям, словно заяц по пню.

— Витя, ну можно потише ржать?! — возмущалась жена из соседней комнаты. — Мне из-за тебя ужасы глядеть не страшно!

— А я здесь причем? — отзывался Пантыкин. — Если ты ничего не боишься, значит ты самая страшная.

И потешался до слез бородатой шутке.

— Как вообще можно это смотреть? — вопрошал он про себя.— Кровище, кишки наружу! А еще учительница! Пошла бы, комедию посмотрела, а то совсем шуток не понимает.

Обычно в пятницу, когда после обеда начальства уже и близко не было даже у себя отделении, (на совещании они, как же, знаем мы их совещания!) Пантыкин приводил в порядок протоколы под веселые передачи — КВН, Шоу «Уральских пельменей», Камеди клаб… Но сегодня, как на зло, в кабинете он был не один. Новенький участковый Харитонов с утра заступил на службу. С виду — просто доблестная милиция времен СССР, вариант с плаката «Всегда на страже! Всегда на посту» — подтянут, наутюжен, подстрижен по уставу, глаза горят желанием работать. Ну Пантыкин и распорядился, на правах старожила, брать и подшивать старые папки с бумагами.

— А то не шкаф, а программа «Что?Где?Когда?»

Но новенький не понял юмора и всем видом выражал недоумение по поводу сравнения хаоса в шкафу с интеллектуальной игрой. Виктор не без удовольствия продемонстрировал один из любимых каламбуров:

— Не понять, что, где валяется, и когда все это кончится!

И сам зашелся в хохоте. Новенький помолчал, но секунду спустя тоже засмеялся, открыто, белозубо. Только от души ли? Пантыкин в органах не первый год работает! Ему не надо дважды объяснять, что значит вот такое появление новичка в пятницу. Он уже ругал себя за длинный язык и шутовство и теперь всем видом показывал, как усердно он корпит над работой. Это — на случай проверки.

Естественно, не о каком юмористическом сопровождении для нудной бумажной работы и речи быть не могло. Да и сопровождение все-таки появилось, но было столь же неожиданным, сколько далеким от юмора. Вдруг, ни с того ни с сего, новенький запел:

— Черный ворон, что ж ты вье-о-ошься…

Пантыкин оторвал глаза от протокола, ошалело уставился на новичка. Тот в свою очередь, почувствовав взгляд, поднял голову от кипы бумаг. Встретившись глазами с коллегой, он подмигнул ему и продолжил шелестеть и петь:

— Над мое-е-ю …. голово-о-ой?

Голос его был сильный, глубокий, густо окрашенный низкими обертонами. И, хотя пел он негромко, даже и не пел вовсе, а так, напевал, чувствовался в этом голосе необыкновенный потенциал.

Пантыкин вздрогнул, сбрасывая охватившее его оцепенение, вернулся к работе.

«…за такие вот обидные слова я шибанула его по роже…»

— Ох, Кузякина-Кузякина, двадцать раз говорил тебе, пиши по форме!

И он сам стал излагать вирши Кузякиной в надлежащем виде.

«Затем, гражданка Кузякина Виолетта Ивановна нанесла своему сожителю, гражданину Зюзину, телесные повреждения в области лица…»

Он на миг вспомнил вечно пьяную физиономию Зюзина.

— Да уж, лица… Что ни говори, а Кузякина права… Так, в области лица… Чем? ТЕЛЕФОНОМ?! Так, пишем: тупым предметом, значит. Дальше…

«Прошу заставить его возместить мне ущерб…»

— Что-то я не понял, шибанула его она, и просит ей же ущерб возместить. Ну дает!.. А! Сломался-таки телефон…

— Ты добы-ы-чи не дождешься…

Сочный баритон заполнил все пространство кабинета какой-то внутренней силой и энергетикой, казалось, он везде и всюду. Сержант на миг представил, каково было бы, если б поющий дал голосу полную силу. Стекла бы точно не выдержали.

Вот и Пантыкин был на грани и тоже уже не выдерживал ни пения, ни ворона, ни литературного стиля Кузякиной и не мог дождаться конца рабочего дня. А время шло медленно. Ползло.

Не то чтобы Пантыкин не любил музыку, просто он любил не такую музыку. Он любил веселую, ритмичную, а от этой у него мурашки бегали.

— Черны-ый ворон я не тво-ой, — заунывно закончил строфу певец, и, совершенно неожиданно, безо всякого предупреждения, так треснул по дыроколу, что у Пантыкина чуть разрыв сердца не случился.

— Ох! — вскрикнул сержант. — Ну ты обалдел совсем, что-ли?

— Ой, прости, Витя! — смутился новичок. — Не подумал, что так громко получится.

— Не подумал-не подумал, — ворчал Пантыкин, — На работе думать надо, а не песни петь!

— Виноват! Верное замечание, — он, казалось, совершенно не обиделся. — Да ведь только…

И новая песня полилась безудержно:

— Нам песня строить и жить помога-а-ет, она по жизни зовет и веде-о-от, и тот кто с песней по жизни…

— Ну это смотря какая? — капризничал раздраженный Пантыкин.

— Так любая.

— Ну, скажешь тоже! Эта вот, еще куда ни шло, и то, мог бы чего и по-современней спеть, а от ворона твоего у меня мороз по коже.

— А… Так это из самодеятельности нашей. Я ж в хор хожу.

— В хор! — хохотнул Пантыкин, не сдержавшись.

— Ага, — новенький, казалось, не уловил насмешки, — скоро у нас выступление на фестивале, вот и готовлюсь.

Звонок телефона прервал дискуссию об искусстве.

— Отделение Заозерного района, сержант Пантыкин слушает, — по форме ответил участковый.

— Здравствуйте! С вами говорит фельдшер реанимационной бригады второй подстанции Сидоренко.

— Слушаю.

— Нам поступил вызов: ножевое ранение. Улица Мира, 13. Это в Рябково.

— Стоп! А при чем тут я? — Пантыкин прямо почувствовал, как долгожданные выходные скатываются в ничто, тая под кучей проблем и волокиты, которые несет этот вот звонок, и начал крутить и отмазываться. — Рябково вообще не мой район! За мной он временно, пока их Нуйчук на больничном. Короче, я там никого не знаю, в дежурную надо звонить.

— Слушай, сержант! — в голосе фельдшера зазвучала гремучая смесь раздражения и усталости. — Ты думаешь, я тупой? Мне в дежурке твой номер и дали. Ты вообще знаешь, который сейчас день?

— Пятница, и чё?

— У тебя одна только пятница на уме. А то, что сегодня костюмированное шествие в 18.00 по случаю Хэллоуина, ты вообще в курсе? Все уже в городе на уши подняты. Сам Иван Петрович в костюме Вурхиза пойдет с бензопилой наперевес. Думаешь, где сейчас начальство твое?

— На совещании, — пробубнил Пантыкин, ошарашенный такой осведомленностью фельдшера подстанции.

— Вот и я тебе толкую. Короче, не знаю, что там к чему, и почему ты сегодня не в патруле, но со мной только медсестры, и я, если что, к пьяным уркам на ножи не полезу. Давай-ка, собирайся, чтобы был!

Пантыкин, теперь уже совершенно обескураженный приказным тоном медицинского работника, медленно опустил трубку на рычаг.

— Что-то случилось? — спросил новенький.

— А ты как думаешь? Давай-ка, собирайся, пойдем маньяка брать.

— Шутишь?

— Надеюсь.

***

— Ну и район у Найчука! — вздохнул Пантыкин, ища нужный адрес в кривых улицах частного сектора. — Прямо трущобы какие-то!

Со всех сторон теснили кривые заборы в стиле «из того, что было». Видимая часть дворов была завалена бытовой рухлядью — проржавевшие тазы и кастрюли, велосипедные колеса, обломки шифера, гнутые листы железа…

Половина домов брошена. Здесь вообще выгорело. Там живут, вроде. Не понять, кто их знает.

Нужный дом стоял на отшибе. Перед ним на разбитой дороге ширилась неохватная лужа неизвестной глубины. Около стояла машина Скорой помощи. Никого внутри не было. Участковые кое-как пробрались по краю лужи к калитке, вошли во двор.

На покосившемся деревянном крыльце, сгорбившись, обхватив себя руками, сидел дед. Втянув голову в плечи, он мерно раскачивался вперед-назад, не произнося ни звука. Глаза крепко зажмурены, губы плотно сжаты, на лице, изборозжденном морщинами, застыло страдание.

— Участковый уполномоченный полиции сержант Пантыкин, что у вас случилось?

От деда не последовало никакой реакции.

— Где бригада медиков?

Но старик звуков не издавал и глаза не открывал.

— Пьяный, что ли?

— Дедушка, а доктор где? — подключился Харитонов.

Дед мотнул головой в сторону дома. Внутри стояла мертвая тишина.

— Кто потерпевший?

— Бабка моя, потерпевшая, — проскрипел дед, в голосе стояли слезы. — Вон, в сенях.

Харитонов кинулся к двери в дом. Но дед с неожиданной прытью моментально навалился на нее всем корпусом, вопя истерично:

— Не смей! Не входи! Стой, где стоишь!

— Та-ак, — угрожающе начал Пантыкин, — препятствуем доступу в помещение, значит?

— Витя, подожди, — Харитонов присел перед стариком на корточки.

— Дедушка, позвольте войти!

— Не позволю, сынок, — старик больше не кричал, продолжал скорбно. — Никак этого сделать вам нельзя, потому-что он запретил кому бы то ни было в дом входить.

— Кто он?!

— Зять мой!

И дед, чуть не плача, одну за другой стал раскрывать подробности произошедшего, отчего у Пантыкина кровь стыла в жилах.

— Бабку мою и куму топором порубил, а меня оставил. «Уж, больно ты, батя, самогон хороший гонишь!» — говорит. Велел сесть на крыльцо и никого не пускать, иначе Юльке смерть придет.

— Какой еще Юльке?

— Внучке моей.

— Так там что, убийца в заложницы дочь взял?!— Пантыкин произнес вслух страшную догадку.

— Выходит, по-твоему, гражданин начальник.

Старик судорожно вздохнул, снял кепку, взъерошил короткие, седые волосы, натянул ее обратно, крепко усаживая по голове, растер лицо ладонями.

Пантыкин не был готов к такому повороту событий. Холодок побежал вдоль позвоночника, ладони противно вспотели. Надо было сообщить о ситуации в дежурку и действовать по обстановке. Дрожащими руками путаясь в кармане брюк, он вытащил телефон.

— Черт! Батарея села! Этого только не хватало! Харитонов, звони ты в дежурку!

Тот смотрел на него непонимающе:

— А где здесь автомат?

— Какой еще автомат? Сотовый у тебя есть?

В ответ новенький лишь растеряно замотал головой.

Пантыкин выругался, хотел кинуться на поиски телефона, но тут дед заговорил, будто его прорвало:

— Ведь оно как вышло-то. Мы и не ждали вовсе, что гад этот вот так вот заявится. Уж полгода будет, как нам сообщили, что он в тюрьме умер. Не поделили они там что-то с сокамерниками. Ну они его и… Мы и вздохнули спокойно: отомщена наша доченька! Он ведь за убийство дочери моей сел. Жену зарезал, изверг, дочку сиротой оставил, без мамки-то! — дед всхлипнул, но продолжил. — А тут кума в гости зашла, ну за разговорами и не заметили, как калитка скрипнула. Дверь отворяется, значит, а он на пороге стоит. «Не ждали?»— спрашивает и скалится во весь рот. Это у него улыбка такая, крокодилья! Ну бабка моя, как ополоумела, взвыла, да на него с кулаками и бросилась. А у Игоря, Игорь его зовут, топор в руках. Вот он ее топором-то… и куму…

Дед замолчал. Пантыкин нервно тер ладонью лоб, крутился на месте, пытался высмотреть соседей. Вокруг все словно вымерло. Тут в памяти всплыли последние слова старика.

— Дед, погоди! Топором, говоришь? А мне фельдшер сказал, на ножевое к вам вызов был.

— Так вот оно, ножевое, — и дед повернулся к участковым спиной. Из-под лопатки торчал большущий кухонный нож, вогнанный по самую рукоятку. По засаленному коричневому пиджаку расползалось темное пятно крови.

Пантыкин в ужасе отшатнулся:

— Дед, так ты это… того… ты как вообще?

— Да чего я?! За внучку душа болит! Как там она с этим иродом!

Харитонов, не говоря ни слова, кинулся в дом. Дед пытался было его остановить, да видно совсем в нем силы не осталось. Старик тихо заплакал. Пантыкин и сказать ничего не успел. В его голове все перемешалось. Идеи теснили одна другую:

— Надо вызвать подкрепление, надо срочно найти телефон! Где?! Где взять?! Бежать к соседям? К машине скорой?!

Но он почему-то не реализовал ни одну свою здравую мысль. Какая-то неведомая сила повлекла его внутрь. Обогнув деда, он ворвался в дом, вслед за Харитоновым.

Тугая входная дверь тут же захлопнулась. В сенях стало темно, хоть глаз вырви. Пантыкин на ощупь пытался найти выключатель, потом плюнул, стал по стенке пробираться к двери в комнаты.

— Харитонов, черт, хоть бы дверь приоткрыл, не видно ни фига!

Нога наступила на что-то мягкое. От неожиданности и абсолютной темноты Пантыкин потерял равновесие и повалился на пол, увлекая за собой кучу какой-то грохочущей ерунды, приставленной к стене. Руки тут же угодили в мокрое, липкое. В ноздри ударил запах тела и крови. Пантыкин вскрикнул, начал быстро подниматься. Дверь в комнату приоткрылась, наверное, Харитонов услышал грохот. Теперь Пантыкин видел, что стало причиной его падения. В луже крови ничком лежал труп пожилой женщины. На спине зияли множественные рубленные раны. Волна тошноты накрыла Пантыкина, он инстинктивно попытался зажать рот ладонью, но та была вся перепачкана кровью. В состоянии близком к истерике участковый начал истово вытирать ладони о брюки.

— Эй, ментура! Чего трешься там? — голос был хриплый, скрипучий, наглый.

В открытый проем двери была видна вся кухня. На дощатом полу половики сбились в кучу, повсюду валялись остатки растоптанной еды — куски хлеба, отварной картофель, соленые огурцы, в перемешку с осколками битой посуды Пол в бурых пятнах. Размазанный след тянулся в дверной проем из кухни в комнату.

Напротив входа у окна стоял стол, за ним на лавке сидел мужик, на вид лет сорока. Желтушного цвета кожа на впалых щеках изъедена следами угревой сыпи. Две глубокие морщины на низком лбу, пустой взгляд больших навыкате глаз, выпяченная вперед челюсть. Тонкие губы растянулись в улыбке, рот приоткрылся, демонстрируя ряд прокуренных зубов с железными фиксами. Это было именно то, что дед назвал улыбкой крокодила.

— Входи давай, гостем будешь! — и он затрясся в беззвучном хохоте.

Синева татуировок покрывала все свободные от одежды участки тела. Из растянутого ворота старого свитера торчала худая шея, с поперечным багровым следом от удавки. Правой рукой он поглаживал ствол дробовика, лежащего перед ним на столе, левой — обнимал за худенькие плечики девочку-подростка, внешне очень на него похожую — низкий, нахмуренный лоб, холодный взгляд круглых рыбьих глаз, тонкие, плотно сжатые губы. Черные волосы заплетены в две длинные, тонкие косицы.

— Юлька, — обратился он к ребенку. — Принеси стаканы, не видишь, гости на пороге топчутся, в избу не идут. Видать, не нравится им у нас.

Девочка выбралась из-за стола, побрела к раковине, шаркая стоптанными шлепанцами.

— Вы уж входите, гости дорогие, не гнушайтесь нашей простоты, — продолжал глумиться Игорь.

Пантыкин медленно начал отступать назад к выходу.

— Куда-а?! — взревел хозяин вскочив с лавки и взяв Сергея на прицел.

Участковый предупредительно вздернул руки вверх и замер. Уголовник выматерился.

— А-ну, зашел быстро! — процедил он через зубы.— И руки, чтоб я видел.

Пантыкин медленно переступил порог в комнату. Тут он заметил Харитонова, стоящего сбоку от входа.

— К столу! — скомандовал хозяин, не опуская дробовика. — Выпить с вами хочу. В жизни с ментами не пил!

Участковые прошли к столу. Им открылся вид на соседнюю комнату. На полу в кучу друг на друга были свалены окровавленные тела — старуха с расколотым черепом и три трупа в белых халатах — две женщины и мужчина. Пантыкин сразу отвернулся, но пятна крови на белой ткани все равно стояли перед глазами. Сержант с силой зажмурил их, стиснул зубы.

— Да не гляди ты туда! — обратился к нему хозяин. — Чего аппетит портить? Садись давай! А ты, — он ткнул пальцем в Харитонова, — чего зыришь? Пейте давайте!

Мутная, вонючая жижа потекла в замусоленные стаканы.

— Че, не хотите пить? Ну не надо! Мне больше достанется. Эх, жаль закусь потоптали!

Он опрокинул залпом полстакана. Крякнул.

— Че молчим, как на похоронах? — обратился хозяин к гостям. — Давай, что ли, ты, сержант, анекдоты рассказывай. Про ментов.

Пантыкин не сразу понял, что речь о нем, но жабий взгляд Игоря недвусмысленно намекнул, что именно от него ждут веселухи.

— … М… не знаю… не помню никаких… — замямлил Пантыкин.

— А я вот тебе сейчас колено прострелю, и ты вспомнишь!

Пантыкин потер колено, но как назло ни одного анекдота в голове не осталось.

— Ну ладно, я тебе расскажу: Спрашивает, значит, пахан у мента:

— Гражданин начальник, а ты чего не по форме одет?

Мент оглядывает себя вокруг… фуражка на месте, сапоги начищены, портупея затянута…

Пахан:

— Ножа в спине не хватает!

Игорь зашелся визгливым гоготом.

Пантыкин съежился, потупился, его сильно тошнило.

— Мда, чувство юмора у вас прямо, как у ментов, — Игорь подлил еще самогона, потер пятерней шею и выпил залпом второй стакан.

На Пантыкина навалилась невыносимая тяжесть. Он весь сгорбился, втянул голову в плечи и, сам того не замечая, бесконечно вытирал руки о штаны. Харитонов хоть и был в напряжении, сидел на табурете прямо, уперев руки в колени, буравил Игоря пламенным взглядом.

— Чего пялишься? — хозяин не скрывал раздражения. — Не нравлюсь?

— Не нравишься!

— Да и ты мне не особо. Только я тебя ж глазами не жру!

— Видимо не такой уж я занятный, а у тебя вон есть на что посмотреть! И картинки по всему телу, и шрам на шее…

Игорь зло ощерился, потрогал багровый рубец.

— А ты никак себе такой же хочешь?

— Да спасибо, обойдусь. И как же тебя так душили, да не додушили?

— Да вот так. Видать, живучий я.

— Что-то мне подсказывает, что наоборот.

— А ты, мент, догадливый. Хочешь, фокус покажу?

Он медленно поднялся на ноги и задрал свитер. Вдоль тела тянулся шов вскрытия.

Пантыкину на миг показалось, что табурет под ним ожил, зашевелился и стал крениться на бок, желая непременно сбросить с себя седока, а все кругом — стены, окна, мебель пустились в пляс в бешеном хороводе. Он схватился за край стола, еле удерживая себя от падения на пол. Ком стоял в горле, затылок жгло огнем, в ушах разливался противный писк.

— Зато мне теперь ни нож, ни пуля не страшны, — сообщил мертвец. — В отличие от вас.

Он постучал пальцами по обрезу на столе.

— Ничего, на каждого упыря управу найдем, — пообещал Харитонов.

— Искал искун всю пятницу, нашел проблем на задницу! — потешался Игорь.

Пантыкин на миг подумал, что он спит и видит кошмар похлеще, чем любимые фильмы жены. Но проснуться, никак не получалось.

— А что это у нас тихо, как в морге? Ну-ка, ты, искун, пой давай, что ли? Или с перепугу тоже все песни забыл?

— Почему же? — абсолютно спокойно ответил Харитонов. — Слушай.

Он вдохнул полной грудью, едва приоткрыл рот, и тихий, проникновенный напев, казалось, полился сам, откуда-то из глубины души.

— Черный во-о-рон, что ж ты вье-о-ошься…

Игорь замер, оцепенев, глаза остекленели, и он на какой-то тонкой, дрожащей ноте заскулил, вторя напеву:

— Над моею голово-ой…

Голоса были совершенно разные — низкий, бархатный Харитонова и пронзительный, визгливый Игоря. Но вместе они звучали поразительно объемно, словно колокол на погосте. Голос Харитонова проник везде, заполнил все пространство избы до краев. Эхом отзывалась ему русская печь, старое, растрескавшееся дерево бревен, палатей, дверей и лавок. Тенорок Игорька звенел в голой лампочке без абажура, отдавался звоном алюминиевых ложек и вилок, дребезжанием немытых стекол, как вой вопленицы на похоронах, страдал и оплакивал свои невинные жертвы.

— Ты до бы-ы чи не дожде-ошься…

Девчонка на лавке сжалась в комок, обхватив голову руками, заткнула уши. Песня продолжалась, а сквозь строчки в голове Пантыкина, в самом мозгу, отчетливо прозвучал приказ Харитонова:

— Хватай ребенка и под стол! Приготовился, один, два, три! Давай!

И Пантыкин, увлекая за собой девчонку, повалился под стол.

Звуки песни сменили детский визг, мужицкое бессвязное рычание, глухие удары и два выстрела. Пантыкин не стал ждать конца потасовки, схватив визжащую девочку поперек живота, он выбрался из под стола и, пригнувшись, понесся к выходу из избы. Позади, истекающий кровью из огнестрельных ран, Харитонов со звериным рычанием давил обрезом на горло Игорю, распростертому перед ним на столе.

Выскочив во двор, Пантыкин запнулся о мертвое тело деда, покатился по крыльцу, чуть не помяв ребенка. Тут же вскочил и, не выпуская рвущуюся на свободу девочку, побежал прочь со двора.

— Чер-ны-ый ворон я не твой… — густой баритон донесся из разбитого окна, и песня стихла.

Пантыкин, не разбирая дороги, пронесся прямо по луже, утопая по колено в воде, распахнул дверь машины Скорой помощи, закинул туда орущую Юльку, запрыгнул сам, хлопнул дверью.

— Не кричи, не кричи! Успокойся! — Виктор тряс вопящую девочку за плечи. Она замолкла, но тут же изловчилась и вцепилась зубами ему в руку. Пантыкин взвыл от боли, снова сгреб рвущегося ребенка в охапку, прижал к себе.

— Пусти! Пусти! Сволочь! Гад этот убил! Убил! Папку моего убил! Ненавижу!

— Юля, Юленька, успокойся, все будет хорошо, — как мог уговаривал ребенка Пантыкин.

— Чего хорошо? — прохрипела девчонка.

От неожиданности он даже отпустил объятия. Девочка дернулась в сторону, вжалась в сидение, буравила его ненавидящим взглядом.

— Чего хорошо? — повторила она с рычанием. — Ничего хорошего не будет!!! У меня один шанс был! Один! С того света папку вернуть! В бабкиной книге вычитала. Один раз такая луна была накануне, мертвым ход давала. В следующий раз она такой через сто лет будет! А теперь скажи, нужен мне папка будет через сто лет!!!

И с дикой яростью она кинулась на участкового, пытаясь выцарапать ему глаза. Сержант отпрянул, закрылся рукой и словно на миг лишился чувств, будто его обернули плотным, тяжелым одеялом, глушащим звуки, и, как в детстве, спасающим от всех ночных кошмаров. В ту же секунду все стихло.

Виктор медленно отнял руки от лица. Рядом с ним в машине никого не было.

— О боже, какой мужчина-а! — заорал в кармане телефон.

Виктор аж подпрыгнул, схватился за сердце, потом за телефон.

— Пантыкин, — ревел в трубку голос начальника отдела. — Где тебя черти носят? Ты почему не в патруле!

— Товарищ начальник, — заикаясь от избытка чувств, начал нелегкий разговор сержант, наспех рассказывая о том, что ждало их с Харитоновым на вызове.

— Какое Рябково? Какой… какой к чертям… кто?!ХАРИТОНОВ?! — голос начальника рокотал, словно выкручивая ухо. — Сдурел? Или напился? Ты мне эти байки из склепа брось! Насмотрятся сериалов америкосовых и давай шизовать. Общественный порядок поддерживать надо, а не про зомби байки травить! Нет никаких восставших мертвецов! Есть официальная версия: Игорь твой из тюрьмы сбежал, семью положил и бригаду скорой помощи, но был обезврежен участковым Харитоновым, знаешь когда? В одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом году! Харитонов награжден медалью. Посмертно! Это каждый мент в городе знает, кроме тебя, шута горохового!

Пантыкин молчал, казалось, он даже не дышал. Перед глазами все поплыло. Старые дома менялись в очертаниях и прямо на глазах превращались в новенькие девятиэтажки. Заборы исчезали, сменяясь уютными сквериками, вот только лужа на дороге осталась неизменной.

А к машине спешили трое в белых халатах — мужчина и две женщины.

Подбежавший доктор сердито открыл дверь:

— Ну что же вы, гражданин хороший, правда что ли, с ума сошли? Сначала вызываете на подкол, потом городите какую-то чушь про горы трупов, а тут и дома такого нет! Убегаете, прячетесь от нас в нашей же машине! А еще представитель власти! Нехорошо так шутить! А вдруг где-то наша помощь нужна?!

Пантыкин молчал, только хлопал глазами и не отнимал трубку от уха.

— Я тебе покажу Хэлло, Уин! Я тебе устрою ночь всех святых! — орал на него начальник.

А Пантыкин слушал начальника, кивал доктору, а сам понимал, что больше не любит анекдоты и комедии и очень хочет записаться в хор, а потом вдруг выпрямился, глубоко вдохнул и низким, бархатным голосом негромко запел:

— Черны-ый ворон я не твой!