Педали Авроры

Утро двадцать седьмого мая в городе Петрограде началось как всегда – с жары.

Архип Петрович Мезенцев проснулся в поту. И в волнении из-за своего сорокапятилетия.

По этому поводу у него имелось направление на "Аврору" на процедуру МП. В голову полезли воспоминания, как двадцать четыре года назад он в первый раз ходил получать метрику в "Мой Путь" (реклама пропагандировала тестирование слоганом "Найди себя", народ же отвечал сарказмом "Педали Авроры"), каквжаривал на педалях и потом с дёргающимся сердцем ждал вердикта.

Метьер "Кормилец" вылез тогда из-под механического пера, пометив Мезенцева неумолимой дланью.

– Архип! – сонно пробормотала жена. – Вода…

Часы били семь. С семи до восьми давали воду, сто восемь литров на квартиру.

– Вовка! – по пути в ванную Мезенцев зашёл в комнату сына. – Подъём!

Повернул кран, с удовлетворением отметив, что с вечера в баке ещё осталось.

Через час вся семья, наскоро умывшись, поздравив главу и кормильца с днём рождения, проглотив утреннюю сизую пайку, сидела на педалях – крутила норму. У пятиклассника Вовки норма была крошечная – сто Ватт-часов, он справлялся с ней за сорок минут и отбывал в школу. Мезенцев иногда вяло интересовался, как дела, и сын показывал дневник: педали жали каждый второй урок, в другие часы арифмировали, читали новостные сводки и занимались трудом.

Жена, закруглив свой план к полудню, кое-как ополоснулась и куда-то упорхнула. Метьер "Барыня" её совершенно устраивал. А вот Мезенцев скрипел зубами. Но терпел. Он же – кормилец. Великодушен и всепрощающ. Крути педали, иначе урежут и воду, и свет, а канализацию перекроют – бегайте в лесок.

А как хотелось покоя.

Мезенцев смахнул с густых бровей пот, натянул на костлявое и длинное тело комбез, сунул ноги в сандалеты, снял со стены велосипед и вышел из дома на безлюдные, расплавленные улицы.

Нева, до которой он докатил минут за сорок, вяло текла среди невысоких теперь набережных. Нагретая вода пока не цвела, но чем-то уже попахивала.

"Аврора" тускнела в дымком мареве красно-зелёным изящным кружевом; на ходовой рубке среди букв "М" и "П" смотрела в светлое, индивидуальное будущее синяя стрела. На крейсер пускали по направлениям – проверял матросик в шортиках (так себе судьба, подумал походя Мезенцев). Он протопал по трапу, пролез под спасательным вельботом и нырнул вниз, к каюте "146".

В тесном коридоре он взволнованно зашептал:

– Мне уже неважно… мне всё не так уж важно…

***

– Не хочу завтрак, – заявил Славик, скача по кухне верхом на палке.

– А что хочешь? – спросила уныло Олеся, вытаскивая из хлебницы утренний паёк: два серо-голубых кирпичика, маленький и большой.

– Конфету!

Откуда только узнал про конфету, подумала Олеся.

– Славик, я с тобой, как с человеком, а ты… – Она тяжело села на табурет и уставилась в пыльное пространство за окном, ловя своё отражение в мутном стекле: чуть раскосые глаза, морщинки, но ещё вполне ничего. Потом обернулась к велогенератору и, подавив неумолимое желание усесться в седло, взяла со стола бумажку: запись с соцповодом на тестирование МП указывала на двадцать седьмое мая.

Отметка "Мать-одиночка" изрядно опостылела, а ведь поначалу Олеся лишь удивилась. И даже думала, что случилась ошибка, и ошибка эта ей на руку: норма для такой метрики маленькая, допнагрузок никаких.

Ухажёров у миловидной Олеси всегда был вагон, а полюбился почему-то невнятный Данилов. Завертелось, закружилось. Родился Славик, и Данилов как-то сразу поломался. Оказалось, его полный метьер ­– "Волк-одиночка", что чаще всего обозначало запойный алкоголизм (этого добра даже в эпоху безуглеродья хватало). Что стало для Олеси сюрпризом. Ведь при знакомстве, как водится, обменялись метьерами. "Волк" – показал он, закрыв вторую половину бумажки. Олесе кивнула – годится. А его вообще ничего не смущало. Но сколько волка ни корми, его ноги кормят, и Данилов исчез с горизонта её и Славика событий. Тут и выяснилось, что чего хватало бы на одну, на двоих оказалось чертовски мало. Олеся загрустила, а к четырём Славиковым годам не выдержала и подала заявку на обновление метрики. Комиссия на Петроградке одобрила и выдала разрешение. Олеся возликовала, а потом испугалась – вдруг хуже будет? Вон, у соседки Григорьевны метьер – "Плакальщица", норма ого-ого, да ещё мотайся на всякие траурные мероприятия…

– Славик, на кораблик хочешь посмотреть? – решилась таки она.

Славик заинтересовался. Залез на табурет и стал ковырять ложкой в завтраке.

– А педали не надо будет крутить?

Детей натаскивали с малолетства – в жизни будет проще.

– Не надо.

– А конфету дашь? – прищурился Славик, наглея. Но увидев, как по щеке матери поползла тихая слеза, он перелез к ней на колени и сказал: – Ну ладно, сегодня как-нибудь без конфеты… Ставь багажник.

***

Мия, сидя на поваленном бревне, болтала ногами в тёплой воде и смотрела на своего брата-близнеца Алика. Брат был поджар, высок и мускулист. Особенно сильными были у него ноги, как и у большинства велосипедеров из-за черты. Она узнавала и не узнавал брата. И пляж Сестрорецка тоже казался незнакомым. Впрочем, пляжа-то теперь совсем не было – балтийская вода подошла к самым соснам и ленивой, жаркой волной хлюпала в подмытые в зимние шторма корни. Кое-где деревья упали в воду и желтели засохшей хвоей. А брат стоял злой и неприступный. Родной и близкий.

– А если я не пойду? – Он смотрел на горизонт, за которым в бетонном жаре задыхался город.

– Тогда у тебя отберут педали. Ни пайка, ни одежды, ни света и тепла зимой…

– Тю! Напугали ежа голой ж…

– …отца лишат родительских прав и меня, соответственно, выставят из города… тоже без педалей. И всего остального.

Он резко обернулся, посмотрел на жалобно улыбающееся лицо сестры. Подумал не к месту, какая она красивая. Хрустнул шеей и глухо сказал:

– Ладно, поехали. – Он вышел из воды и натянул майку. – И чего ты на лётке не прискакала? Сейчас бы фьють и на месте. Ноженки-то, поди, гудят с непривычки?

– Гудят, – согласилась Мия. – Отец сказал, что если на лётке заявлюсь, ты пошлёшь.

– Это верно. – Он подал ей руку, помогая подняться. – Пойдём. На дрезине поедем. Почти до места. От Финлядки там пять минут.

Они прошли через сосны, вдыхая густой смолистый дух, сели на велосипеды и покатили по пыльным тропам и раздолбанным дорогам. Попадались редкие жители, плетущиеся по тени. Мие было тяжело, она к жаре не привыкла. Потому как на Петроградке народ прятался в кондиционируемых клубах, залах и смотрильнях, а если и перемещался, то в закрытых лётках или в прохладных каютах глиссеров.

Дрезина выглядела матёро: велопривод, два сиденья и здоровенный багажник из сетки, приваренной к раме.

– Садись, – сказал Алик.

Мия села, поставив ноги на топталки

– На подножку клади, – улыбнулся брат. – Как-нибудь без тебя справлюсь.

Он загрузил велики на багажник и сел сам.

Близнецам исполнялось двадцать один, и, как все жители при наступлении совершеннолетия, они были обязаны явиться на "Аврору" за вердиктом "Моего Пути". Только Альберт Болотов плевать хотел на эти правила. Он болтался дикарём между Озерками, Сестрорецком и Ладогой, сдавая норму по юношескому разряду, получая спецодежду, обувь и паёк. Он натаскал в избу в Озерках книг из брошенных домов и библиотек, зимой жёг в печурке поленья, уплачивая по двойному тарифу (Крутануть ещё? Да пожалуйста!) за выброс и уничтожение древесины. Он читал, ремонтировал дом, мотался по лесам, ловил рыбу, ел грибы и ягоды. И ненавидел отца.

Их родитель, один из "отцов города", витал на Петроградке в высших сферах и детей завёл по разнарядке. Кому это всё передавать, как не своим? Обзавёлся, соответственно, женой. Юной и прекрасной.

Семейная жизнь через годы ему основательно надоела; жена, родив детей, перестала быть юной, и он отселил её за черту. Сын, входя в подростковую неуправляемую силу, устроил скандал с погромом и сбежал к матери. Поймать сразу его не смогли, а когда отец явился с повинной, отпрыск пригрозил убиться, если он от них не отстанет. Отец отступился и за жизнью сына следил через его сестру.

Мать Алика и Мии таких испытаний не выдержала и довольно скоро умерла. Алик ожесточился окончательно, но сестру не обвинял и заочно прощал ей всё – они были настоящие близнецы. Друг без друга тосковали, но быть вместе не могли волею обстоятельств.

Он не знал, а Мия не рассказывала, что и она пробовала сбежать, воссоединиться с братом, но отец вкрадчиво объяснил, что этим она погубит не столько себя, сколько брата: двоих за чертой мне не простят, и нужды в вас уже не будет никакой; так что сиди и не рыпайся.

И она не рыпалась.

Но к двадцати одному их году этого уже было мало. Отцу для сохранения статуса требовалось провести детей через "Аврору", чтобы всё было как у людей. Иначе его не резко, но неотвратимо опустят с высших орбит на окраины, потом потащат на "Аврору" и отчеканят приговор: "Иждивенец на поселении". С выдачей ИПГ – индивидуального педального генератора.

– Мия, меня ж потом за жабры и в город, в ваши райские кущи… – Алик крутил педали, дрезина мерно стучала на стыках.

– Ты же в детстве мечтал на "Красин" попасть?..

– Кочегаром, – хмыкнул он.

– А заклинание у тебя какое? – спросила Мия

На "Аврору" ходили с заклинаниями. Мол, система лучше распознаёт нутро кандидата, когда он заводит себя мантрой.

На стенде информации в каждом дворе висели свежие примеры от газетчиков. Наряду с губернскими и забугорными вестями, печатали разные советы – как лучше пережить жару, где достать воду, чем поливать зимние огурцы и ранние персики – и примеры заклинаний. Но считалось, что лучше всего заклинуху приносить свою.

– Надёжное! – сказал Алик.

***

– Олеся Тугай-Бачева имеется? – из каюты выглянула морда, круглая и равнодушная, обозревая полутёмный прохладный коридор и сегодняшнюю группу: трое в стандартных укороченных комбезах (немолодой заторканный, молодой кровь с молоком, молодая, но усталая донельзя) и одна барышня в сарафане (ага, элитка). И ребёнок. Ну, пусть.

– Здесь! – пискнула Олеся, не зная, как уже занять сына. Корабль Славику быстро надоел. Он хотел есть и купаться.

– Мезенцев Архип?

– Тут, – поднял руку Мезенцев. Он думал, поел ли Вовка, придя из школы (а Вовка свою дневную пайку закопал во дворе, а обедать собирался карасями, которых они с Прохором натаскали ещё с утра; теперь запечь и смотаться от углеродного патруля).

– Болотовы Альберт и Мия?

Мия прервала бормотание "Солнце на спицах, синева над головой, ветер нам в лица, обгоняем шар земной…" и бодро ответила:

– Есть!

– Все на месте. Первая – Тугай-Бачева. Остальные тоже заходите.

Славик заныл, но ему подмигнул Алик, и мальчик, хихикнув, спрятался за маму.

Мрак каюты был разбавлен жёлтым светом из иллюминатора. В каюте имелись лавки, стол и стул для оператора – равнодушной морды. В центре стоял велогенератор. От него тянулись два кабеля.

– Олеся, прошу!

– Мама, не забудь – как долго я! – отвлёкся от перемигивания с Аликом Славик.

Олеся покраснела и села на педали, забормотав еле слышно: "Как долго я тебя ждала… Как долго…". На её указательный палец оператор надел датчик с проводом. Зажужжал механизм. Через минуту из щели между поручнями со скрежетом вылез квиток "Мать-одиночка".

– От судьбы не уйдёшь, – пробормотал Мезенцев.

– Как же это… – растерялась Олеся.

– Пути системы неисповедимы, – развёл руками оператор.

– Как же это… – бормотала Олеся, обнимая присмиревшего Славика.

Алик, глядя на эту печаль, сжал кулаки и шагнул к седлу:

– Ну хватит. Теперь я. – И громко добавил: – В жизни важен первый шаг, слышишь… – И замолчал, сильно нажимая на педали.

Оператор нахмурился.

– Молодой человек, я вас не вызывал!

Алик молчал; агрегат жужжал взвизгивая.

Мия с тревогой смотрела на брата, позабыв про заклинание. Олеся обнимала сына и шмыгала носом. Мезенцев с кривой ухмылкой кивал, словно болванчик.

Из генератора повалил дым, педали противно клацнули. Оператор поднялся и боком двинулся к выходу – за охраной.

– Давай, сломай ещё крутилку эту дурацкую. – В дверях в блестящем костюме стоял человек, неуловимо похожий на близнецов.

– Папа? – ахнула Мия.

Алик спрыгнул с испорченного механизма и бешено уставился на отца. Болотов-старший, игнорируя детей, подошёл к бумажке, вылезшей из прорези.

– Что за бред? – скривился он.

Алик, прочитав издалека метьер, зло засмеялся:

– Там написано – Пантограф солнечных пылинок!

– Идиот! – Болотов повернулся к сыну, размахивая квитком. – И что ты им дашь? Расскажешь, что никому не нужны эти нормы, что это чтобы людям не скучно было; ничего не запрещено, только ничего и нет кроме педалей?! Зато есть дисциплина и аскетизм – понял! Что ещё? А! Электричества-то на самом деле завались, некоторые, вон, жируют, летают, плавают… Что воду в заливе подняли дамбой от Таллина до Гельсингфорса – технологии! – лишь бы не скучно… Что никакого потепления нет, а это мы отдельно губернию со спутника подогреваем; что ледники все обратно заморозили, а в мире тишина и порядок. Где народ за проволоку загнали, где мозги переделали, где люди вообще закончились, где вот, педали крутят – вроде и при деле, и долг, и планету берегут… Это всё расскажешь?! Давай, давай, ломай… Погляжу я на тебя, как ты будешь без педалек сестрёнку-то содержать… Всё, конец.

– Папа… – всхлипнула Мия.

– А, помолчи! Хватит, поиграли. Недовольны? Ну так живите теперь сами.

Оператор делал какие-то знаки.

– И ты заткнись! Оператор-хренатор. Всё, сворачивают лавочку: плотину открыли, спутник выключили… – Болотов-старший перестал орать, потёр лоб и заговорил глухо: – На Марсе отстроили наконец. Берут лучших… И ты, – он ткнул в Алика пальцем, – с таким вот диагнозом там не нужен! – Он разорвал бумажку в клочки и закрыл лицо руками. – А с таким сыном… и я…

***

Мезенцев думал, что надо поторопиться: успеть до возвращения жены накрутить норму, убрать квартиру и забрать вечерний паёк. И нарвать цветов возле озера. Там были. Жёлтенькие.

Олеся, кутая Славика в свою куртку от комбинезона, думала, что до вечера сделает две нормы, а поутру сгоняет на Комендантский, там, на чёрном рынке можно достать конфету. Алик этот, младший Болотов обещал помочь.

Алик возился возле носовой пушки, вспоминая, что он знает из книжек про порох и воспитание детей.

– Где отец? – спросил он сестру.

– Крутит…

– Правильно, пусть привыкает.

"Аврора" стонала на якорях во взбурлившей Неве. Мия смотрела на наползающую с севера тучу. Из-под тучи задувал ледяной ветер.