Хуан Альберто
Автор:
Анна Богарне
Текст:
«Добрый день. Меня зовут Хуан. Второе имя Альберто. Да. Да. Вы всё правильно понимаете. Не то чтобы мне не нравилось, как оно звучит. Тем более в моём мире это совсем не важно. Я пишу эти строки в надежде, что смогу выстоять в завтрашнем поединке, и никому не придётся их читать. Ручка скользит по бумаге легко. Если бы меня только видела мама! Она всегда считала – умение мне не пригодится. Я пишу свою историю. Не для себя, и не потому, что мне нужно занять чем-то голову до рассвета. Смерть наступает на пятки, неумолимо приближаясь. Я чувствую её смердящее дыхание. Однако если покину жестокий мир, история будет жить! Может, она разлетится по свету, и меня пожалеют. Или останется в руках у мальчишки, и он сохранит её в сундуке, и будет показывать внукам. В любом случае, память останется. Как о друге, бойце, и товарище.
«Коробка, в которой я обитаю, пропахла дерьмом. Объедки начали путь разложения. Плесень. Что может быть отвратительнее? Брезгливо хожу, стараясь отвлечься. Заточение подобно маленькой смерти. Паника одолевает несколько часов, а потом ты смиряешься. Ах, да. История. Начнём. Я родился чудесным, летним днём на ферме у Роландов. Заправлял имением Дональд – злой старикан, каких ещё поискать. Он был седым, тощим, носатым, а волосы длинными, грязными и редкими. Дон растерял большую часть зубов ещё до тридцати, сетуя на плохую наследственность. Но, несмотря на внешний вид и характер Гитлера, имел в жизни любовь, которая делала существование оправданным - обожал зверей.
С особым трепетом он обращался с каждой тварью, которую заводил. А их на ферме было не мало. Собаки встречали хозяина, виляя хвостом, кот спал в кровати, коровы мычали вслед. В курятник он наведывался особенно часто. Среди обычных среднестатистических кур, жила там несушка, лохматой породы. Её в подарок, как-то, подарила ему дочь. Возможно, именно поэтому старик питал к курице особые чувства, одаривая нежностью и заботой. Он, будто отдавал ей то, чего не смог дать собственному ребёнку, ввиду некоторых жизненных обстоятельств.
Стоял солнечный погожий денёк, и в то утро счастью Дона не было предела. Заглянув в деревянный домик с насестом, он запрыгал, как мальчишка, пока ревматизм не прострелил спину.
– Пушинка! Мои поздравления! – заголосил весело, и погладил её по взъерошенному хохолку. Она встревоженно закудахтала, и старик тут же убрал руку. – Ладно, ладно. Красавица. Отдыхай, – проскрипел он, и отправился обходить владения.
Курочка приподняла крыло, и потрепала клювом по головкам двоих очаровательных птенцов. Они грелись от маминого тела и тихонько пищали. Да. Собственно, одним из них и был я – Хуан Альберто. А что здесь смешного? По-моему, ничего».
Петушок отложил ручку и размял крыло. Сквозь щель в коробку проникал тусклый свет, и Хуан предположил, что ночь уже спустилась на землю. Он фыркнул, устроился в другом углу, взял ручку, и продолжил выводить буквы в потёмках.
«На чём я остановился? Да. День моего рождения. Я был совсем мал, меньше сестры. Она унаследовала генетику матери, и была пушистой со всех сторон. А я походил на обычного петушка, только с пушком возле хохолка и штанишек. Ладно, немного преуменьшил! Штаны у меня, и впрямь, меховые!
Первые дни помню смутно. Всегда искренне удивлялся, как это кто-то смог запомнить свет и червяка из клюва матери. Я стоял посреди курятника, где каждый, мельтеша, пересекал предо мною пространство. В основном здесь были куры. Одни клевали зёрна, другие сидели на насесте, тужась в попытке произвести очередное яйцо. Я тогда не знал, как всё утроено. Сестра, которую Дон прозвал Пуховая, бегала с остальными цыплятами, разбавляя белым оперением жёлтую кучку. Ну, а я – серый юнец с ножками, прикрытыми штанишками, удостоился лишь птичьего гомона.
– Это штаны?
– Гляди, какой странный!
– Урод!
Сестра опускала глаза и посмеивалась вместе с ними, а я не держал обиды. Да, и сейчас не держу. Одна только мама была нежна и добра со мной, потому что любила.
Когда я подрос, Дон стал выпускать меня во двор. Помню, как носился по ферме, удирая от жуткого пса. Он был огромный, слюнявый, зубастый, но дюже не поворотливый, а потому так и не смог меня догнать. В скором времени сестра начала интересоваться петухами. Изящная курочка находилась в центре внимания, ухажёры бегали за ней толпами. Я часто подкалывал её, когда мы оставались одни:
– Не долог день, и ты начнёшь нести яйца!
Она возмущенно клевала в глаз, а после прижималась крылом.
– Почему бы тебе не начать общаться с ребятами? Они не плохие, знаешь, – грустно отзывалась она.
– Я не хочу тратить на них драгоценное время, – отвечал я тогда, и не думал, что окажусь настолько прав».
В комнате раздались посторонние звуки. Топот ног возвестил о владельце, разбитое стекло о том, что он пьян. Хуан поёрзал на месте и продолжил писать.
«Осенью к Дону приехали гости. Такая себе кучка стариков – напомаженных и достаточно модных. Когда-то он играл в гольф на профессиональном уровне, и был вовсе не плох. Отсюда и сутулость, привык тянуться к клюшке. А гости оказались друзьями из гольф клуба. В первый день он вывел из курятника троих. Потом ещё двоих. Ощутив первобытное опасение, жалившее изнутри, я прокрался в дом, и увидел собратьев на столе. Драма. Занавес. Паника. Впрочем, я быстро успокоился и построил логическую цепочку. Осознав, почему хозяин забирает только девочек, до поры до времени за себя не боялся. А мать с сестрой являлись особенными, и их вероятность попасть на стол равнялась нулю. Так что, на сердце отлегло. И всё же с того дня я решил держаться ближе к хозяину.
Хитроумный план дал трещину, когда кот выдрал мне из хвоста несколько перьев. Мяус был рыжей бестией, и считал своим по праву местом спальню Дона. Долгие месяцы я вынашивал план по захвату территории, и пришёл к выводу, что только смерть рыжего поспособствует в этом. Я никогда и никому не хотел причинять зла, но этого требовал инстинкт выживания. К тому времени я окончательно вырос, и попадать на стол не хотел. Тем более что близился день благодарения. Другие петухи топтали курочек и были, скажем, при деле. Мне же заполучить дамочку не удавалось, и хозяин стал как-то странно поглядывать».
Хуан послюнявил круглым языком отказывающуюся писать ручку, и продолжил.
«Коварный план созрел, и я ждал момента. Погода стояла ужасная, из курятника носа не высунешь. В замкнутом пространстве задиры одолевали:
– Эй! Мохноногий!
– Кто ему такому топтать себя даст?
– Отсталый!
Скрипя клювом, я закрывал уши крыльями, и, наконец, решился действовать, ведь долгое время рыл возле коровьей изгороди яму, подкапывая понемногу, и лелея страшное убийство. Понимая, что кот не выйдет на улицу в такую погоду, задумал его выманить. Подцепив защёлку припрятанной накануне палкой, я выбежал в дождь. Капли стекали с перьев, ноги увязали в грязи. Добраться до крыльца оказалось не просто, некоторые лужи доходили до пояса. Фирменные штаны насквозь промокли, и свисали, как грязные тряпки. Запрыгнув на первую ступеньку, я оглянулся, и простроил маршрут до ямы так, чтобы избежать опасных луж, и начал выманивать Мяуса. Прокукарекав, я услышал скрип кошачьей дверцы. Дон ленился смазать в ней петли. Кот принюхался, приподняв верхнюю губу, обнажавшую острый, белый клык – орудие убийства, данное ему при рождении. Оттолкнувшись задними лапами, он размашисто прыгнул, а я порхнул со ступенек и припустил по маршруту. Ливень усилился, но хищник не сбивался с цели. Я же мчался без оглядки, огибая лужи. Несколько раз острые когти пролетали совсем близко, но я мастерски ускользал от атаки.
До ямы оставалось всего ничего. Главное – резко уйти в сторону, и противник будет повержен. И тут до меня донёсся характерный для падения в лужу плюх. Обернувшись, я увидел, что кот тонет. Он выныривал на мгновение, запасая воздух, и вновь погружался в коричневую жижу. Я колебался, боролся с собой, но в итоге подхватил его за ошейник, и вытянул на землю.
Наутро Мяус лично поблагодарил меня за спасение. А я, не будь дураком, взамен попросил об услуге.
– Чего же ты хочешь? – промурлыкал кот, увлечённо облизывая лапу.
– Жить в доме.
Хищник рассмеялся, катаясь по земле. А когда приступ истерики закончился, присмотрелся, низко склонив голову, и обещал помочь. У него не было конкретного плана. Впоследствии, я убедился – всё гениальное просто. Мяус каждый день затаскивал меня за крыло в дом, и ложился спать на ковре, возле кровати Дона, в обнимку. Старик удивленно вскидывал брови:
– И что ты таскаешь этого петуха? – ворчал он, спотыкаясь об нас.
Со временем Дон привык ко мне, и прозвал Пух. Наличие клички и личное блюдце на кухне свидетельствовали о том, что я стал питомцем. Он дивился тому, как умён петух, справлявший нужду на улице, и гордо рассказывал об этом соседям. Хозяин был не плох, и я быстро к нему привязался, а он ко мне».
Снаружи зашуршали шаги, Хуан насторожился. Коробка отворилась, и лунный свет проник внутрь, создавая неудобство. Это оказался парнишка. Он обеспокоено взял его на руки, и заглянул в глаза.
– Идём отсюда, – прошептал, опасаясь разбудить отца.
В маленькой головке, украшенной хохолком, мелькнула надежда. Они добрались до двери, запах свободы заполнил ноздри. Как вдруг она с силой захлопнулась у них перед носом. Отец еле стоял на ногах, стараясь сфокусироваться. Прицелившись, он с размаху врезал сыну в челюсть. Парнишка упал, петух вспорхнул и забился под стол. Мужчина, шатаясь, наклонился, и схватил птицу за горло. Пернатый смотрел на него выпученными глазками, ожидая смерти, но тот засунул его обратно в коробку, и подпёр чем-то сверху, для надёжности. Отойдя от потрясения, Хуан взял ручку и продолжил рассказ.
«Пришло время поведать о друге. Однажды Дон совсем зачах. Несколько месяцев к ряду его душил сильный кашель. Старик не был любителем обращаться к врачу, и затянул болезнь. Я не на шутку тревожился. Мяус говорил, что недолго ему осталось, и был абсолютно в этом уверен. А я верил в хорошее – наивный птенец. Зимним, морозным вечером я кружил по комнате, переживая за хозяина. Раздался дверной звонок. Повариха Герти, тучная женщина с огромным сердцем, открыла дверь. На пороге появился мужчина в чёрном плаще, стряхивавший снежинки с плеч. Мистер Кабле’р оказался нотариусом. Он присел у кровати старика, и тот передал ему трясущимися руками бумажку, на которой аккуратно вывел завещание. Несколько формальностей, и оно подписано. Кабле’р убрал бумагу в портфель, откланялся и удалился. В ту ночь Дон умер во сне. Лёгкая смерть для достойного человека! Дни и ночи напролёт я грустил, привычка к хозяину не исчезла, в отличие от него самого.
Во дворе кипела жизнь: петухи топтали, куры несли яйца, мельтешил новый выводок цыплят. А я сидел у окна, ощущая на языке вкус перемен. Так и вышло. Спустя две недели на пороге появилась дочь старика – Хельга. Она была такой же сварливой, как Дон, только ещё и бесчувственной. Не трудно догадаться, что меня выгнали обратно в курятник, где другие петухи запели знакомую песню.
– Любимчик хрыча!
– Смотрите, кто вернулся!
– Ручной петушок!
– Штанишки ещё больше распушились!
Ненависть достигла критической отметки, и, стиснув клюв, я прыгнул на них, перья полетели в разные стороны. Выдирая клочья и раня когтями, я заслужил ненадолго спокойствие. Хельга усыпила пса, и взяла на службу нового, ещё злее. Мяус вынужденно переселился в курятник. Никто и кукарекнуть не мог против кота, а у меня появилась крыша. Сварливая хозяйка обходила владения дважды в день, отвешивая ему неизменного пня. Кошек она особенно не жаловала. Я жалел друга, соболезнуя всей душой.
Наступила весна. Снег растаял, образовывая лужи и грязь. В один прекрасный денёк Хельга взяла на работу нескольких мексиканцев. Родриго мне сразу не понравился: высокий, жилистый, небритый, с крючковатым носом и смуглой кожей. А вот его сынишка – Матео был светлым и добрым. Как-то раз он мастерил что-то на крыльце. Отец снова пришёл пьяный, и мальчик старался отвлечься. Я гулял поблизости. Он посмотрел на меня, и стал подзывать. Не знаю почему, но я не испугался, и подошёл. Парнишка погладил меня по перьям, разглядывая:
– Симпатичные штанишки, – улыбнулся он, и с тех пор я везде таскался за ним.
За весной пришло лето. Я ждал, пока Матео закончит работать. А потом он сажал меня в корзинку велосипеда, и мы ездили на озеро. Он купался, а я мочил лапы у берега. Матео много говорил, рассказывал истории, пел песни, и стал мне лучшим другом на свете!
Близился день рождения Хельги, и она пожелала подготовить задний двор к празднованию. Вечером на ферме собрались гости. Ряженые, странные, захмелевшие они курсировали по округе, зажимались по углам, творили всякое. Я сидел у парнишки на руках, пока отец не приказал, отнести курицу на место. Если бы мог, я закатил бы глаза! Матео собирался идти, но один из гостей вдруг прокричал:
– Постой! Что это у тебя? – и подошёл нетвёрдой походкой. Его пузо свисало до колен, а лицо раскраснелось от вина. – Какой крепкий экземпляр! Проверим его, а Родриго?
Гости начали интересоваться происходящим и собираться вокруг. Родриго пожал плечами на манер, мол, делай что хочешь. Толстяк велел принести из курятника ещё одного петуха. По счастливой случайности им оказался мой злейший враг, задиравший с самого детства. Матео, испугавшись, крепче прижал меня к груди.
– Давай его сюда, парень!
Он начал отступать, но толстяк схватил за руку. Я выпорхнул, и тот зацепил за крыло. Я не противился, не было смысла.
– Главное, сначала стравить, – приговаривал пузатый.
Этого и не требовалось, я прыгнул на противника первым. Началась битва. Тот наносил удары, и я несколько пропустил, но в итоге добил его клювом. Петух упал, подрагивая конечностями. Он всё ещё был жив, но ненадолго. Толпа аплодировала.
– Он хорош! – закричал пузан. – Я куплю его Хельга! За сколько отдашь?!
Хозяйка согласилась на символичную сумму, не смысля в мужских затеях. Поутру толстяк должен был прийти за мной, и Матео проплакал всю ночь. Даже из курятника я слышал его рыдания. А утром, как только солнце осветило ферму, меня сонного вытащил Родриго, засунул в коробку, и увёз на грузовике».
Хуан вновь размял крыло и посмотрел в щель наверху. Теперь она наполовину заслонялась тем, чем пьяница подпёр коробку. Он продолжил.
«Я был так счастлив, когда увидел Матео! Оказалось, его отец решил подзаработать на мне сам. Как бы не умолял сын, он не ослабил хватку. Помню выход в свет на задворках продуктового магазина. Там собралось множество людей, готовых делать ставки. Пожилой человек с огромной родинкой на лице спросил имя бойца. Родриго растерялся, а потом сказал:
– Пусть будет Хуан.
Кто-то поблизости смешливо крикнул:
– Альберто!
Старик так и записал. Вот, как я приобрёл имя. Благодаря ему на меня, по первости, ставили крупные суммы.
Тот бой, как в тумане. Они одели мне на ноги какие-то штуки, острые, словно бритва. Загон. Крики толпы. Противник светлый, с алым гребнем, крупный. Он резанул меня по крылу, хлынула кровь. Я вертанулся, выставил ногу, и у него из горла вырвался кровавый фонтан. Ликование толпы заражало, разжигало адреналин, распространяло по венам. Долго ещё я не мог успокоиться. Помню, как мне зашивали крыло, и бледное лицо Матео. Моя жизнь никогда не была легка, ведь всегда существовал риск быть съеденным. Я родился таким, и не мечтал о свободе. Да, и что бы я делал, будь свободен? Возможно, поэтому быстро втянулся, и побеждал бой за боем.
Слухи разнеслись по округе. Как-то перед выходом, я услышал:
– Хуан Альберто? Петух? Мой «Ураган» его уничтожит!
– Смейся, смейся. Поживём, увидим. – Так и вышло.
Я научился пользоваться лезвиями, которые крепились к шпорам. С каждым разом становился опытнее и сильнее, разрезая плоть, и кромсая на куски. Конечно, кое-где и мне попадало, шрамы украсили кожу. Родриго запретил сыну ко мне приближаться. Я больше не был ручным. У меня появилась цель. Я убивал. Отчасти, из-за безысходности. Отчасти, ненавидя себе подобных. Иронично, не правда ли? Со временем я стал агрессивен и нелюдим, и жил ожиданием нового боя.
Мы колесили из города в город, пока не оказались в мегаполисе. Первый бой на новом месте. Клуб. Подвал. Затхлый запах пота и алкоголя. Матео стремительно подрос и стал долговязым, за что его и дразнили сверстники. Как и меня когда-то. Когда его ударили по лицу, сердце сжалось от боли, и в голове что-то переключилось. Я вышел на ринг и проиграл. Соперник изрезал меня, практически, до куриного стейка. Родриго остановил бой. Зашивали долго, ещё дольше лежал. Матео был рядом, поил с ложечки. А, как только я окреп, хозяин вновь записал на ринг. На этот раз мне предстоял самый важный в жизни бой – с петухом, прославившимся на весь подпольный мир. Сражение с ним означало неминуемую смерть. Родриго, в любом случае, получит за мою кругленькую сумму. А я. Ну, что я? Ослаб, прозрел и не хотел этого больше. Попытки сбежать не удавались, и хозяин засунул в коробку».
Хуан посмотрел в щёлку, встречая утро, быть может, последнего дня. Лапы слегка задрожали.
– Что ж, уйду хотя бы красиво, – пробормотал он, и начеркал ещё несколько строк.
«Матео, прости. И прощай! Если найдёшь письмо в коробке, знай, что это не шутка, и Хуан действительно умел писАть. А ещё он умел любить! И никогда тебя не забудет!»
Он закончил историю. Оставалось узнать, чем она кончится на самом деле. Шум толпы приближался, коробку потряхивало. Свет резанул глаза, но они вскоре привыкли и стали различать очертания. Каково же было его удивление, когда узнал место! Старая ферма! Та самая, принадлежавшая когда-то Дону! На заднем дворе поставили загон. Толпа окружила его и ожидала сражения. На доске красовалась огромная надпись: «Хуан Альберто против Киллера». Ставки были высоки, и все на его кончину.
Он обернулся, увидел мать и сестру. Хозяйка не состряпала из них суп, и счастье разлилось по сердцу. Неподалёку сидел лишившийся усов, старый Мяус. Хуан смотрел на людей, которые, выкрикивая ставки, трясли деньгами. Они и были настоящими животными. Он гордо задрал голову, пока ему на шпоры надевали острые лезвия. Противник был крупнее, мощнее, опытнее, лоснились перья, не тронутые в боях. А его редели, демонстрируя голую кожу и шрамы.
Прозвучал гонг. Началось сражение. Хуан курсировал, Киллер нападать не стремился. Толпа кричала. Стиснув клюв, он решил себя проявить. «Помирать, так с музыкой!», – подумал боец и сделал выпад ногой, помогая крыльями парить долю секунды. Киллер отпрянул, и ринулся в атаку. Он напирал, ударял клювом неожиданно, сильно. Вот уже в ход пошли шпоры! Хуана неслабо изрезало, но и противник пропустил несколько смачных ударов. Один из них оказался стратегически верным – порез лапы. Раздался гонг, устроили перерыв. Ему зашили порезы, Киллеру лапу.
Матео, бледный, как мел, смотрел на друга взглядом, в котором искрилась надежда. Очередной гонг, бой продолжился. Передышка пошла на пользу обоим. Киллер вновь атаковал, а он уворачивался. Рёв толпы заглушал остальные звуки. Хуан уловил нужный момент, и резанул шпорами по крылу оппонента. Тот пошатнулся. Он прыгнул сверху, чтобы завершить начатое, но Киллер перевернулся и воткнул ему шпору в живот. Брызнула алая кровь, во рту пересохло. «Я не сдамся», – подумал он, и вонзил лезвие противнику в грудь. Киллер закрыл глаза, испуская последний вздох, а он откинулся на спину и лежал кверху лапами. Жизнь покидала тело. Матео плакал, прижимая к себе окровавленную тушу. А он смотрел на мальчика, которого считал своим другом. Того, кто оказался другим среди жестокого мира сородичей. Кто был к нему добр. И вдруг подумал: «Я ухожу там, где начал свой путь». В тот же миг, подобно птице, душа выпорхнула и зависла над фермой. Он видел, как плакали те, кого любил и покинул. Было грустно, но лишь отчасти.
– Так, вот каково это – быть свободным! – ветерок разнёс слова эхом, унося в далёкие дали.
Душа поднималась всё выше и выше, пронзая пушистые облака, а ему становилось легче и радостнее. Он уходил, как боец, герой, победитель! Его жертва была не напрасна, а история будет жить на Земле вечно!
Парнишка читал корявые строки письма, обнаруженного на дне коробки, и плакал. Он сохранил его, и перечитывал время от времени, вспоминая детские годы. Письмо украсило альбом в кожаном переплёте, и передавалось по наследству не одно поколение. Кто-то считал его выдумкой дедушки Матео, кто-то отчаянно верил в случившееся. Семейным гербом стало изображение петуха с меховыми штанишками. Оно олицетворяло собой силу духа и стойкость характера, и являлось счастливым талисманом для Матео и его семьи.
Конец.
Враво!