Динь-дон, вот мой дом

В пасмурные зимние дни иногда подступает ощущение нереальности происходящего. Особенно, если вы сидите в тёплой, светлой и уютной гостиной, а за окном – низкие бело-серые тучи, однотипные домики и снежно-грязевая каша на дороге. Добавьте монотонное занятие, которое поглощает всё ваше внимание, и тогда можно заметить, как где-то в мёртвой зоне рождаются невидимые существа. Они искажают пространство, незаметно подменяют одни вещи на другие.

Хелена Миллер устроилась на диване, поджав ноги под себя, и вязала тёплое домашнее платье. Очки в тонкой светлой оправе сползли на кончик носа. Вообще, она на зрение не жаловалась, но доктор посоветовал надевать их при чтении, вязании и, разумеется, за рулём. Для надёжности, так сказать. Хелена старалась организовать свою жизнь максимально правильно, надёжно и безопасно. В конце концов, у неё была ответственность. Перед Ребеккой.

Дочь сидела здесь же, смотрела английскую премьер-лигу, укутавшись в тёплое одеяло и попивая какао. В такие моменты Бекки всегда затихала. Она вообще по натуре, как и многие дети её возраста, была громкая и боевая, но когда дело доходило до футбола, словно менялась. Спина сутулилась, и на лице появлялась такая странная улыбка. Взрослая. Тяжёлая, устала, которая словно говорила, что её обладатель пережил много ударов судьбы, но по-прежнему любит жизнь. У десятилетних девочек не должны быть такие улыбки.

– Мам? А папа любил смотреть футбол?

– Нет, – отозвалась Хелена, мельком глянув на дочь из-под очков.

Совсем не любил, даже ненавидел. Плевался и выходил из гостиной, едва заметив на экране «этих дылд с мячиком». Хотя?.. Кому бы понадобилось включать футбол? Бекки увлеклась им два года назад, а Пол съехал годом раньше.

Невидимые существа сплотились и расчертили одеяло множеством линий. Красно-чёрный плед теперь, а не одеяло.

Хелена отложила вязание и устало потёрла глаза, поднырнув пальцами под очки. Пора отдохнуть, вязание успокаивало, но спать тоже надо, а то мерещится всякое. Она посмотрела на дочь. Всё нормально, вот оно, одеяло.

– Бекки, я спать.

– Хорошо, мам. Я только досмотрю.

Хелена обошла диван, чтобы положить вязание на полку, и поёжилась.

– Не замёрзла? Мне кажется, у нас холодно.

– Нет, мам. У меня же плед.

Хелена, зевнув, направилась к своей комнате. Уже на середине лестницы замерла. Бекки сказала плед. Не одеяло. Женщина глянула на дочь. Одеяло. Глупость какая.

***

Следующий вечер Бекки решила провести за книгой. Заняла диван, укуталась в одеяло и увлечённо бегала взглядом от строчки к строчке.

– Мам, можешь налить мне молока?

Хелена хотела уже сказать, что Бекки может сделать это сама, но вместо этого молча сходила на кухню и налила полный стакан. Дочь, не отрываясь от чтения, протянула руку. Хелена проследила, чтобы стакан не упал, передала его и вернулась к вязанию. Вскоре послышался звон разбитого стакана.

– Мам, а где стол? – вместо извинений спросила Бекки.

– Какой стол? – растерянно пробормотала Хелена. – Мы его раздвигаем, только когда приходят Арчеры, чтобы поиграть в настольные игры.

– Не этот, другой. Такой дымчатый, из стекла. Всегда здесь вот стоял.

Стола такого не было. Никогда. Хелена промолчала и спрятала замешательство за вязанием. Бекки молча вышла из гостиной, а потом вернулась с совочком и небольшой щёткой. Она принялась шумно сгребать осколки и напевать:

– Динь-дон, вот мой дом,

Проживу всю жизнь я в нём.

В доме вся моя семья:

Мама, папа, брат и я.

– Откуда ты взяла эту песенку?

Хелена пыталась говорить спокойно, но спицы не поддевали петельки, а скользили и нервно стучали друг по другу. Странные невидимые существа беззвучно смеялись за спиной и что-то меняли, прятали, доставали нечто чужеродное.

– Не помню, – зевнула Бекки. – Кто-то пел, а мне понравилось. Мам, я спать.

Мам. Раньше ведь она не называла её так. Только «мамуля», если ей что-то было сильно нужно получить или поделиться чем-то радостным, или «ма» – во всех остальных случаях. Это «мам» чьё-то другое. Когда это слово проникло в их дом, Хелена решила, что дочь немного повзрослела. Большое дело – всего одна буква. Но эта буква, как теперь казалось, меняла всё.

– Спокойной ночи, мам.

И поцелуй в висок. Не в щёку. Господи! Неужели она была так слепа и глупа, то не замечала этих изменений? Нет, невозможно. Она просто не желала видеть. Но кого? Чей образ проскальзывает время от времени в её дочери? Не Пола: уж его она знала хорошо. Но тогда кого? Почему эти изменения прошли вскользь, почему казались… нормальными?

Хелена оглядела гостиную, которая разом сделалась пустой. Да, рядом с креслом должен быть столик и ещё что-то… что-то такое, постоянно двигающееся. Призраки дорисовывали картинки прямо в голове. Чёрное, не сказать, что большое, но какое-то громоздкое что ли? Кресло-качалка? Похоже. Словно смотришь на смятые простыни на кровати и гадаешь, какой предмет мог оставить подобный след.

Она выключила свет. Пустота исчезла. Как и призраки.

***

Сегодня Бекки занималась своим делом. Детским. Рисовала, растянувшись на полу и болтая ногами в моменты особой задумчивости. Хелена вязала, временами опасливо поглядывая на то место, которое занимало мнимое кресло-качалка.

– Мам, а ты когда-нибудь желала кому-то смерти? Чтоб прям серьёзно.

– Никогда, – моментально отрезала Хелена. – Откуда такие вопросы?

– Ну-у-у…

Не ответит, конечно не ответит. В таком возрасте странные вопросы, сложные вопросы приходят из ниоткуда.

– Мой… друг сказал, что его мама хотела, чтобы он сдох.

– Это очень грубо и неправильно, – назидательно уверила её Хелена, а сама пыталась припомнить среди окружения дочери «друзей», которые могли бы заявить нечто подобное. И их матерей.

– А кто-то действительно, по-настоящему, может пожелать смерти своему ребёнку?

– Нет. Конечно, нет, милая.

Но кто-то мог.

Поверх очков Хелена видела призрак стола из дымчатого стекла. Круглая поверхность покоилась на трёх стальных ножках, выкрашенных чёрным. Стоило лишь поднять взгляд вверх, призраки исчезли.

***

На следующий день Хелена решила разобраться с комнатой отдыха. На самом деле, никто там не отдыхал. Внутри просто стояла ещё одна кровать, шкаф и стеллаж с книгами. Откуда взялись книги, никто не помнил, кто их читал, тоже было не ясно. Кое-что пересекалось с интересами Пола, но когда он паковал вещи, ни единой книги не взял. Иногда эта комната использовалась как гостевая, но Кристэл, подруга Хелены, сказала, что второй раз предпочла бы там не ночевать.

«Воздух такой… холодный как будто», – доверительно шептала она потом на кухне за чашечкой кофе с оладушком.

Сейчас воздух был обычным. И всё остальное тоже, но Хелена не могла успокоиться. Каждую минуту, что она проводила здесь, казалось, что внизу что-то меняется. Не только столик и кресло, но что-то ещё. Что-то более опасное.

Хелена первым делом решила вытереть пыль с книг, подошла поближе и замерла. Одной не хватало.

Звонок в дверь.

Опять Бекки забыла дома ключи. Хелена с облегчением покинула нелюбимую комнату и поспешила открыть дверь.

На пороге стояла Бекки, а рядом с ней парень лет восемнадцати-двадцати. В вытертых джинсах, косухе и белой футболке. Он по-доброму улыбался, но взгляд был холодным и пронизывающим. Но не это заставило Хелену вздрогнуть. Он держал Бекки за руку. Этот тип держал её малышку за руку. Хелена гневно скривила губы, но даже не успела ничего сказать. Первым заговорил парень.

– Привет, мам, – с такими знакомыми интонациями произнёс он, а потом вдруг пропел чистым голосом: – Динь-дон, вот мой дом.

Хелена отшатнулась назад, а он тут же переступил через порог, увлекая за собой Бекки.

– Вы что себе позволяете…

– Ма, это же Джо! – Бекки прижалась к незнакомцу и осуждающе выглянула из-под его руки. – Ты что, не помнишь его?

Парень потрепал её по волосам и горько покачал головой.

– Я же говорил тебе, почему она не помнит.

– Но это же ужасно! – хвостики замелькали туда-сюда от энергичных движений головы. – Не верю, что ма с тобой могла так поступить! Ма, ну скажи же! Ты вчера говорила, что никогда никому не желала смерти!

Хелена могла только злиться и негодовать. Какой-то бред! Какой Джо?.. Ма. Она опять называла её «ма», зато этот парень… Мам. Футбол. Плед. Столик из дымчатого стекла. Кресло. Только не кресло-качалка. Инвалидное. Детская песенка, придуманная им вместо колыбельной для маленькой Бекки.

– Джон?

Имя где-то на грани памяти, но он улыбнулся. Её сын улыбнулся.

– Привет, мам, – повторил он и сделал ещё шаг вглубь дома; улыбка растеклась по забытому лицу. – Я вернулся. Там, знаешь, пусто. И не хочется ничего. Ты говорила, что там будет лучше. И тот человек, который холодный, который пообещал, что сделает так, чтобы меня действительно не было… Он тоже говорил, что там лучше и ничего уже не надо делать.

Человек. Да. Седовласый старик с голубыми глазами, худой и высокий. Который спросил, действительно ли Хелена хочет, чтобы её сына никогда не было. Он не прищуривал глаз, не источал ауру тревожности, не внушал страх. За его словами не ощущался подтекст, лишь какое-то странное участие. Хелена тогда почувствовала себя одной из тех людей, стоящих на краю крыши небоскрёба, которых спрашивают, действительно ли они не хотят больше жить. Ей было стыдно и страшно, но вместе с тем её разрывало от злости.

– Я думал, что обрету покой, – продолжил Джон. – Нет, тот покой – хуже, чем… Не знаю, чем всё. Там – бескрайняя снежная пустыня. И снег только и делает, что сыпется: то сверху вниз, то снизу вверх, словно чья-то рука раз за разом переворачивает мир с ног на голову. И мне оставалось только идти, ведь я знал, если остановлюсь ненадолго, снег поглотит меня, и тогда точно конец. Но пока я шёл, я знал, что живу. Движущееся живёт, покоящееся – умирает.

Хелена скользнула взглядом на дочь. Щека, прижатая к груди старшего брата, покрывалась инеем.

– Отпусти её.

– Нет. Только она позволяла мне не потеряться в этой мёрзлой пустоте. Только она помнила, пыталась меня помнить. Жила за меня секундами, минутами, часами. А ты… – Джон склонил голову. – Ты не могла жить со мной. Я не просил бесконечной заботы, не просил бросать работу, не просил мучительных часов реабилитации. Просил просто время. Отец ушёл не из-за меня. Из-за твоих истерик на пустом месте и попыток всё контролировать. У нас был шанс склеить жизнь по кусочкам, но это нельзя делать второпях, это долгий и кропотливый труд. Если торопиться, что-то может склеиться неправильно, и это испортит всю дальнейшую работу. Но ты не желала восстанавливать, желала выкинуть и забыть.

Он запнулся, посмотрел на сестру.

– Знаешь, Бекки, что в этом всём самое плохое?

Она покачала головой, с её волос слетел иней.

– Самое плохое – осознать, что случайный прохожий спас мою жизнь, вытаскивал запрокинувшийся язык, фиксировал голову и шею, звонил в скорую после несчастного случая, улыбался, когда доктора сказали, что я выживу… А моя мать потом каждую ночь желала моей смерти. И забыть всё как страшный сон. Только страшные сны имеют свойство возвращаться.

Джон щёлкнул пальцами, и со двора раздался низкий тревожный гудок фуры.

– Некоторые осознают свои ошибки лишь оказавшись в чужой шкуре, верно, мам?

Огромная чёрная махина, ведомая призраками, проломила стену и сбила Хелену. Чернота смешивалась с белым, тело – тугой комок ни на что не годных мышц и сломанных костей. Но призраки дали увидеть, как Джон наклонился над ней и, улыбаясь, пропел:

– Динь-дон, вот мой дом.

Я всю жизнь прожил бы в нём,

Но родная мать не ждёт

И за это щас умрёт.