Пингвинье слово

Не быть ни с кем на одной волне — довольно утомительно. Особенно если это с самого начала и на всю жизнь. Общение превращается либо в унылую слизь, либо приходится мимикрировать. Поэтому я обычно прячусь от людей. Например, в библиотеках, но тут надо знать места. Желательно выбрать какой-нибудь особенно специфический отдел, куда только изредка заглядывают специалисты, не сумевшие найти искомую книгу в сети.

Вот, например, Отдел антарктических птиц в Орнитологической библиотеке города Гагаровска. Здесь тихо, уютно пахнет пылью и никогда никого нет. Я оценил и влюбился в это место сразу, снял комнату в доме напротив, чтобы проводить свои дни в Месте Мечты.

Конечно же, я читал. Даже в лучшем месте на Земле заскучаешь, если целыми днями сидеть без дела. Так что со временем моя голова переполнилась орнитологическими знаниями, как китайский пляж в отпускной сезон: особенности строения и поведения птиц, которых я никогда не увижу, рацион, ареалы, миграции. Увлекательно... при этом абсолютно бесполезно. Девиз всей моей жизни.

Примерно месяц назад я снял с полки старую книгу с выпадающими страницами, в тканевом переплёте: «Введение в язык пингвинов». Книга объёмная, увесистая. Я даже посмеялся про себя — столько заумного текста про «язык» птиц, которые, скорее всего, могут выразить три-четыре основных понятия: «рыбка», «строй гнездо», «шлепай прочь, скотина» и «бегите, глупцы». Но окунувшись в книгу, пришёл в некоторое удивление.

Во-первых, слов и понятий было много — не десять и даже не сто. Во-вторых, у пингвиньего языка существовала структура. Не то чтобы сложная, но с какой-то плохо уловимой внутренней логикой, которую я никак не мог осмыслить. Кроме того, мне постоянно попадались слова, выражающие понятия, которым у глупых, неуклюжих чёрно-белых крикунов быть не полагалось. Вот, например: слово «открывание дверей». Что за двери могут быть в гнёздах у пингвинов?

На пике непонимания я даже рассердился, мало кому понравится, когда автор держит читателя за идиота, и хотел бросить книгу. Но всё же решил: делать мне всё равно нечего, а «Введение в язык пингвинов» написано весьма занимательно. Почему бы и не продолжить?

К каждому слову на языке пингвинов прилагалась транскрипция, а в двадцать пятой главе подробно и доходчиво, со схемами и примечаниями, объяснялось, как правильно выговаривать элементы пингвиньего языка человеческим ртом. Стояла жара середины июля. В библиотеке было пусто — даже сотрудники предпочитали ждать посетителей на улочке, перед входом. Так что никто не мешал мне тренироваться в оттачивании пингвиньих криков.

Это оказалось потрясающе весело и интересно. Через несколько дней я выучил около тридцати слов и понятий нового языка. Вот только проверить моё произношение было некому, а так хотелось убедиться, что я двигаюсь в правильном направлении.

Так что очередным солнечным, потным утром, встав пораньше, я отправился в городской зоопарк. После недолгого блуждания я обнаружил вольер с грустными пингвинами, вяло топчущимися на фоне нарисованных льдов. Посетителей в это время было немного, так что перед стеклом, отделяющим пингвинов от внешнего мира, стоял только я. И это было хорошо.

Я включил диктофон и, приблизив лицо к стеклу, негромко приветствовал пингвинов на их языке. Птицы не отреагировали. Возможно, стекло плохо пропускало звуки. Я повторил приветствие погромче — с тем же отсутствием результата. Оглянувшись и не увидев никого поблизости, я набрал побольше воздуха и вложил в приветствие всю силу лёгких и все свои пингвинознания. Уважительно называл пингвинов многорыбными, мощногнездовыми и многопотомственными, а сам представился как льдиноплавательный странник — как и положено именоваться дружелюбному чужаку.

На слове «льдиноплавательный» один из пингвинов повернул ко мне голову, но сразу же отвернулся, не проявив интереса. Дальнейшие попытки наладить контакт ни к чему не привели. Зато, когда я снова оглянулся, то увидел, что стал звездой шоу «Зацени крикливого психа». Немногочисленные посетители зоопарка окружили меня широким кругом, глядя с любопытством и неодобрением. А на горизонте замаячил призрак охраны.

Я поспешил прочь, напоследок обозвав пингвинов тупоумными, неуклюжими, плохоплавающими, безрыбными, безсамочными неудачниками. И покуда я торопливо покидал место лингвистического эксперимента, кто-то кричал мне в спину на пингвиньем, пообещав сломать моё гнездо, растоптать яйца, а также что-то про мою породительницу и самку. Я толком не разобрал из-за пока еще скудного словарного запаса. Я убегал, а вслед мне летели обещания оторвать мне, бакланословному, крылья и скормить меня морскому котику.

Позже, сидя в библиотеке, я прокручивал в памяти эти пингвиньи оскорбления и понял, что у меня жуткое произношение — на грани понимаемости. К счастью, все реплики выведенных из себя пингвинов сохранились в записи. Ориентируясь на них, я серьёзно исправил свою речь.

В тридцать седьмой главе мне попалось странноватое выражение — призыв пингвина. Зачем оно нужно и в каких ситуациях применимо, я так и не понял. Возможно, развернутый комментарий был в разделе сносок, но, к моей досаде, все страницы этого раздела были вырваны. Возможно, это призыв о помощи —пингвин, дрейфующий на льдине, видит на берегу колонию собратьев и просит у них приюта и поддержки.

Но внизу страницы я увидел примеры словосочетаний, показавшиеся мне полной чушью. Если призывы «приди на льдину», «в море», «в гнездо» казались логичными, то как понимать — «приди в окно», «в дверь» или даже «в голову»? Зато звучали эти бессмысленные слова просто великолепно. Чем дальше, тем больше меня увлекал этот крикливый язык. А сами пингвины начинали казаться отличными ребятами.

Вот если бы правда можно было призвать кого-нибудь из них сюда, в библиотеку… И я, конечно, попробовал — с предсказуемо нулевым результатом. Однако, после этогояростного призыва в голову, мне начали мерещиться ответные пингвиньи голоса. Но это, конечно, исключительно от усталости и чрезмерных лингвистических занятий.

Впрочем, наутро голоса не исчезли, а даже стали как будто громче и требовательнее. Не скрою — мне даже нравилось.

В этот день мне впервые подумалось, что с книгой что-то не так. Я перелистывал прочитанное и обнаруживал слова, которые не учил и не помнил, чтобы видел. Но это было здорово — новые, классные слова! А потом мне попались две неразрезанные страницы, и я исправил это с помощью шведского ножа. Там, на целый разворот, было только одно выражение — изменение мира.

Мне вдруг стало жутко и захотелось захлопнуть книгу. Но голоса пингвинов в моей голове радостно кричали: «Скажи, скажи!» Весёлые пингвиньи голоса! Как таким откажешь? И я решился. Откашлялся и внятно, громко произнёс слова изменения.

Стеллажи с книгами расплылись — и тут же снова обрели чёткость. А я вдруг понял, как жарко и душно мне было всё это время, всю жизнь… и как комфортно прохладно сегодня.

Я ещё немного почитал, а потом вышел на улицу, мимо пустого стола библиотекаря. Снаружи шёл снег. Электронные часы на крыше библиотеки показывали дату: семнадцатое июля, две тысячи двадцать какой-то год. Температура — минус три. Пока я стоял и дышал, она опустилась до минус пяти… семи… десяти… пятнадцати... Как же комфортно.

Но тут мимо меня пробежал парень в майке и шортах. Ему комфортно не было — изо рта валил пар, он пытался обхватить себя руками на бегу, но не думаю, чтобы это помогло ему согреться. И он был такой не один. Я видел множество людей, одетых по-летнему, но угодивших в самое сердце зимы.

Сколько из них замёрзнет насмерть? — неожиданно подумалось мне.

Я поспешил вернуться в библиотеку и снова распахнул «Введение в язык пингвинов». На странице со злосчастным «изменением мира» неожиданно появился подробный комментарий, из которого я, леденея, понял, что откатить всё обратно не выйдет. Я схватился за голову — пусть я и не был с людьми на одной волне, но уморозить их насмерть не входило в мои планы.

В отчаянии я перелистнул несколько страниц... и неожиданно обнаружил полный и обстоятельный ответ и подробные инструкции. Я не очень-то был уверен в том, что мне предстояло сделать, но ни вариантов, ни времени колебаться уже не оставалось. На Земле стремительно наступал ледниковый период.

Но новое слово смотрело на меня со страницы, улыбалось и махало мне крылом. И несмотря на ужас и сожаление о содеянном, произнести его было весело.

Через десять минут я смотрел на смешного пингвина в брюках и пиджаке, что отражался в тёмном зеркале в библиотечного холла. Избавившись от ненужной больше одежды, я вышел наружу. Топал по заснеженной улице, кричал пингвинье слово и от удовольствия бил крыльями в свои лоснящиеся бока.

И радостно наблюдал, как люди на улицах сбрасывают одежду и этот странный, нелепый человеческий облик. Сбрасывают, улыбаются — и следуют за мной цепочкой. Кричат слово и хлопают крыльями в такт: жирненькие, жизнедовольные, своеместные.

Группки пингвинов растекаются по городу, и ото всюду слышатся крики победы! Пришло наше время! Мы переждали эру жары! Нам больше не надо притворяться людьми, чтобы выжить!

Ликуйте, птицы! Ликуйте, пингвины! Ура! Кра-кра-кра!