Особенная

После ужина мама позвала меня «обсудить» мое состояние. Еще за столом я догадывалась, что она опять заведет свою шарманку. Мама по-особому дергано накладывала салат в большую темно-розовую салатницу с уродливыми желтыми цветами, а соус к котлетам едва не разлила. Картошка вообще пригорела. Папа уткнулся в планшет и хмыкал. Костя, или Кос, – мой брат - потихоньку склеивал сэндвич из котлеты, салата и жуткого количества кетчупа с горчицей, чтобы можно было смыться в свою комнату.

Они говорили между собой, но я понимала, что и до меня доберутся и будут «обсуждать».

Мама никак не оставит меня в покое.

Кос постучался ко мне по браслету и прислал мем с мокрым котом. Нам обоим не разрешалось пользоваться коммом за едой, но мы плевать хотели на запреты. Котовья рожа выражала презрение и ненависть ко всей обитаемой Вселенной. Я фыркнула и отправила в ответ стикер со средним пальцем.

Кос смотался, не дожидаясь конца ужина, с отговоркой, что надо проект делать. Кос учится на последнем курсе универа, создает проект аугментированных конечностей. Это искусственные руки, ноги, а то и вовсе жабры, как у рыбы, или ядовитые зубы, словно у змеи. Насчет змеи, сказал он, это ты меня вдохновила, Лина. Получил тогда по шее. Вообще-то рассказывал интересно. Я тоже вот закончу школу и пойду учиться на биомеханика.

И никакие «особенности» не помешают.

Я не доела свою котлету и отказалась от яблочного пирога на десерт, чтобы похудеть к выпускному, надо же нормально смотреться в платье.

После ужина мама взяла меня за руку.

«Обсудить», так она это называла. Папа оторвался от планшета. Трехмерная голограмма космического двигателя, над которым он сейчас работал, погасла.

- Тамара, прекрати мучить ребенка. Она не хуже других. Займись лучше своей диссертацией.

Мама уже защитила две работы по лингвистике и писала третью. Может, именно поэтому ее так беспокоит моя «особенность».

Я закатила глаза. Мама повела меня в их с папой спальню. Почему-то мама всегда «обсуждала» не у меня в комнате и не на нейтральной территории. Не в гостиной, например, где всегда работал стереовизор, а робот-пылесос ползал по полу, поднимался на тонких лапках, чтобы стереть пыль, или по-паучьи карабкался по оконным стеклам.

Я смотрела на большую двуспальную кровать, аккуратно застеленную бежевым покрывалам, и думала о том, что мы появились с Косом здесь – впервые зародились как набор клеток из двух разных организмов. Современная биоинженерия предлагает различные способы зачатия и беременности, но мама старомодна, а отец всегда ее слушается. Может, поэтому они и прожили почти тридцать лет вместе.

- Я выбрала тебе нового логопеда, - с порога начала «обсуждать» мама. Я не решалась сесть на кровать. Смотрела на стены, которые сейчас показывали почти недвижимую картинку - пляж и лазурную даль океана. – Лина, он дает отличные результаты, понимаешь? Если ты будешь во всем соблюдать рекомендации и не пропускать занятия, повторять упражнения дома, то сможешь говорить.

Я пожала плечами.

Зачем?

Они меня прекрасно понимают. Я могу прислать кота с кривой рожей или голую мультяшную задницу Косу, натыкать сообщение маме «уроки сделала, куплю хлеба и молока», чмокнуть папу в щеку, сдать учителям задания – все равно в основном в виртуале принимают.

Зачем еще какие-то логопеды?

Я ответила ей, что не хочу никаких занятий, и вообще, вот вживлю себе змеиные зубы, или жабры, и пойду морским инженером на дно Мариинской впадины или куда-нибудь на геотермальную станцию.

Мама разразилась тирадой. Она меня не ругала, конечно, просто объясняла, нудила, снова объясняла. Про современное общество, про интеграцию – ну да, конечно, формально твоя особенность (опять это словечко) никому и ничему не мешает, но все не так просто, ты должна уметь полноценно общаться, у тебя ведь нет физиологических нарушений, мы проверили тебя в детстве… И так далее.

В детстве, это точно. Не вылазила я от врачей, как меня только ни осматривали и ни просвечивали. Никаких патологий.

Я снова пожала плечами.

«Мне нужно делать уроки».

Украдкой я послала Косу плачущий стикер. Он отправил мне в ответ «держись». По крайней мере, брат меня поддерживал. Иногда мне и его хочется убить, особенно за его тупые розыгрыши и выпендреж перед моими друзьями «я крутой старший брат». Но вообще-то он хороший.

По крайней мере, для него никакая я не «с особенностями», а просто Лина. «Линка-морская свинка», - дразнил он меня в детстве, а я обижалась, бежала за ним и дралась, царапалась и кусалась. Сейчас мне морские свинки нравятся, они милые, а Кос перестал меня так называть, потому что бедных животных использует для своих экспериментов.

Мама говорила еще долго. Кос присылал мне сочувствующие стикеры.

- Ты ведь пойдешь к логопеду?

Я кивнула, просто чтобы отвязаться. Пойду. И уйду, как до того десять или пятнадцать раз.

Надоели.

Я отвлеклась на уроки. Потом Кос позвал погонять в игры. Он недавно купил пару виртуальных шлемов, как раз подходящих для того, чтобы прокачивать всяких там эльфов 80 уровня в онлайн-играх. У нас всего четыре года разницы, так что интересы примерно одинаковые. И еще он всегда меня понимал. Я имею в виду – меня понимал, не только «особенность».

Мама вот не понимает. И папа не очень.

Иногда старшие братья — это ужасно. Например, когда подкидывают тебе в кровать огромного полимерного скорпиона, который на вид как настоящий, даже шевелится.

А иногда больше некому пожаловаться.

Играли мы недолго, эльфы надоели обоим. Я пожаловалась: «Они опять хотят меня пихнуть к какому-то логопеду».

«Мама опять за свое, а ты что думаешь?»

«Я, что, правда какая-то стрёмная уродка? Вот ты. Ты меня понимаешь же?»

Я подняла на него взгляд. Кос длинный, тощий, выше меня на две головы, белобрысый. У него торчат волосы на затылке, на это Косу обычно наплевать, но когда встречается с какой-нибудь очередной своей девчонкой, то пытается пригладить эти торчащие волосы.

Мне он волосы ерошит, когда пытается ответить на какой-нибудь сложный вопрос, Не «почему на небе звёзды» и даже не «откуда берутся дети» - именно у него я это спросила в свое время. А вот… про нас. Про меня.

Про особенность, будь она неладна.

Кос сел на кровать, я примостилась рядом. Голографические плакаты с сисястыми эльфийками и формулами органической химии, цитологии и геном-шифров освещали нас обоих лилово-золотым.

- Слушай, мама просто хочет, чтобы тебе было лучше. Ты моего мнения ждешь? Сходи пару раз, может, там будет логопедом симпатичный парень… хотя нет, я ему тогда морду начищу.

«Скорее уж старая тетка».

Он пытался свести все к шутке, потому что не знал правильного ответа на мои вопросы. Считают ли меня родители «уродкой»? Думает ли мама, что я никогда не смогу жить нормально, если не исправлюсь, а папа в глубине души соглашается с ней?

Кос пытался мне ответить: «Нет, все в порядке», - но не верил себе, и я ему тоже не верила.

Я его обняла, а потом пошла в свою комнату. Спать не очень хотелось. Можно было потупить в свои «очки», посмотреть пару серий какой-нибудь новой драмы, только мне ничего не хотелось.

«Особенность», ага.

«Уродство», почему бы не называть вещи своими именами. Отклонение. Патология.

Как рога или хвост, только рога и хвосты многие сейчас вживляют себе – очередной писк моды, а я…

Уж лучше хвост, честное слово.

Заснуть у меня не получалось. Я почему-то злилась не на маму или папу, а на кого-то абстрактного. Может, на школу, наверняка же учителя опять пожаловались на «сложности в коммуникации». Или на телевизор, где все время твердили про единые экзамены, единые критерии. Конечно, никто не отменял всяческую «инклюзию», вот только на тебя все равно смотрят, как на бесхвостую кошку в подъезде. Кто-то кинет мясные обрезки, а кто-то пнет ботинком.

Я не кошечка и не бесхвостая. У меня никаких проблем с общением. Одноклассники меня понимают, когда им надо и когда мне тоже этого хочется. С учителями нет проблем, все равно все задания в виртуале выкладываются. А мой проект про глубоководных рыб занял второе место на районной Олимпиаде.

Никакая я не «особенная».

Отстаньте.

На стене плыли абстрактные фигуры, помогающие уснуть. Встроенная в спинку колонка мягко гудела успокаивающими обертонами. Когда я была совсем маленькая, мама решила, что я ничего не слышу, и перепугалась настолько, что плакала три дня, а потом только решилась отнести меня к врачу. Интересно, мама обрадовалась, что я… ну, не настолько особенная?

Или решила, что все равно плохо. Неправильная. «Уродка». Мне захотелось встать и пойти в соседнюю комнату. Кос наверняка не спит, но он или доделывает свои универские проекты, или треплется в Тиндере с какой-нибудь смазливой курицей. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

Я повернулась на бок. Жалюзи на окне смыкались не полностью. Я рассматривала огни рекламы, неоновые блики и пыталась разглядеть за ними звёзды. У меня ничего не получилось, конечно.

Проснулась я от холода. Ледяной воздух прикасался к ногам. Еще не до конца проснувшись, я дернулась, собираясь то ли поправить одеяло, то ли закрыть дверь или окно, откуда тянуло сквозняком.

Я поняла, что не могу пошевелиться.

Я поняла, что я в полной темноте – никаких окон, никаких огней. Секунду спустя осознала и тишину, такую же огромную и громоздкую, как холод и чернота. В голени и запястья впивались ремни из чего-то вроде мягкой ткани. Они не врезались и не причиняли боли, но и разорвать не получилось.

Совершенно одна, я не могла даже позвать на помощь.

Но сначала не испугалась, только почему-то подумала: а если захочу в туалет, что делать? Мочевой пузырь немедленно сжался, будто пониже живота положили горячий камень, от которого вся жидкость внутри закипела и стала проситься наружу.

Эй, мне надо в туалет. Эй, пожалуйста.

Я задышала громче. Звук дыхания немного успокоил меня. Шевелиться по-прежнему не получалось, но мучительная резь в мочевом пузыре унялась. В туалет немного хотелось, как это бывает после сна, но потерпеть было можно. Я решила подумать, где я и что со мной.

Дурацкая шутка или розыгрыш. Ну конечно. Закрыли окна, двери, погасили все источники света, включая подсветку на браслете.

Тогда откуда холодный воздух?

В черной пустоте не было никаких ориентиров. Я все ждала, пока глаза привыкнут к темноте – должны же привыкнуть. Пока что легче не становилось. Паника из-за слепоты сжала горло и грудную клетку.

Почему-то веревки успокаивали. Если связали – значит, выйти отсюда можно. Это не… не какое-нибудь дно колодца, да? На дне колодца холодно. В воде холодно.

Не вода.

«Выпустите меня отсюда».

Я так хотела закричать.

Я пыхтела, шумно дышала ртом и носом, еще получились какие-то мелкие слабые всхлипывания. То ли слюна у меня хлюпала в горле, то ли сопли. Ну да, я расплакалась. Слезы быстро остывали, добавляя холода, щекотно и противно затекали в уши.

Где я?

Что с моими родителями? С братом?

Почему я здесь?

Мы с Косом смотрели всякие ужастики и криминальные фильмы, в которых людей похищали. Иногда требовали выкуп. Иногда маньяк хотел разрезать заживо, чтобы сшить из кусков тел одно. Или отсечь несколько прядей волос и положить медальон, похоронив жертву заживо.

У меня срезали волосы?

Я заскулила. Громко. Несмотря на то, что эха почти не было слышно, меня порадовал этот звук, настоящий, весомый и объемный, почти как в шоу в триD-шлеме. Маньяк обязательно услышит.

«Придет и разрежет меня на куски, а потом приготовит рагу и мясную кашу с макаронами».

Меня затошнило. Желудок скрутило так сильно, что пришлось извиваться, переворачиваться на бок. Не стошнило, но вытекла горьковатая, с примесью желчи, слюна.

Пожалуйста, мама, папа. Кос. Спасите меня.

«Или они тоже… где-то здесь».

Сквозь темноту появилась картинка: родители и брат лежат на темных камнях, у всех перерезано горло. У папы отрублена рука: наверное, он пытался защитить свою жену и детей. Мама - красивая, с широко открытыми удивленными глазами, а рана на шее напоминает дополнительный рот. Кос лежит ничком, волосы слиплись, корка уже не красная, а бурая.

Я снова почти закричала, так ярко все это мне представилось, но все же осознала, что нет ничего такого, сама выдумала.

Ничего подобного нет. Может, шутка или розыгрыш.

Или…

«Линка-морская свинка. Линка-морская…»

Темнота наконец-то стала чуть менее плотной, и я разглядела потолок, довольно низкий, а на нем черную шишку. Видеокамера, наверняка инфракрасная. За мной следили.

Раз следят – можно выбраться.

Ждать!

Я затаилась, словно грызун в клетке. Маленькая мертвая морская свинка. Тот, кто меня сюда притащил, обязательно захочет проверить, умерла ли я, правда? Он же не убил пока, наверняка следит. Вон она, камера, ни с чем ее не перепутать. Морская свинка… Кос говорил, что камеры помещают в клетках, чтобы наблюдать за экспериментальными грызунами.

«Мертвая, я мертвая. Ну, зайди, проверь».

Я представляла себе маньяка тощим изможденным мужчиной с мятым лицом, как будто его долго жевали, а потом выплюнули, высосав все краски и соки. У него серая кожа и лысина. Желтые неровные зубы. Он слабак, на самом деле, только наслаждается сейчас своей властью, но морские свинки нужны живыми, пищащими.

«Ну же, иди сюда».

В фильмах героям и героиням удавалось выбраться, и я старалась думать о книжках и шоу с хорошим концом.

«Иди, иди сюда».

Он подчинился.

Вообще-то «она». Сперва «она», а потом еще и «он», так что вместе получается «они». Два человека вошли и включили свет. После полной темноты это заставило меня изогнуться от рези в глазах. Снова потекли слезы, но я порадовалась обжигающему свету. Пусть никто не знает, что я плакала. Слезы – просто от контраста мрака и холодного белого сияния под потолком.

Я смотрела на них, не мигая. «Она» была женщиной в деловом костюме. Мужчина был одет попроще, в серый свитер с аляповатыми бежевыми полосками и джинсы с дыркой на колене. Свет падал так, что я не могла ясно разглядеть лица. Женщина казалась похожей на злую птицу, а мужчина – на ленивого старого кота, которому не слишком-то хочется охотиться на мышь, но если хозяева заставят, то он непременно прыгнет и откусит грызуну голову.

Когда они заговорили со мной, я сначала не совсем поняла смысл.

Что-то, связанное с братом. Кос что-то натворил? Какое-то пиратство ДНК-образцов для биоаугментов?.. Я слышала, что такое бывает, иногда в новостях рассказывают про незаконную установку бракованных имплантов. Еще всегда предупреждают – если вы это себе поставите, пеняйте на себя, никакой гарантии, расширенная медицинская страховка, и та не покроет.

Или это папа что-то не то сделал со своим двигателем. Или мама?

- Говори, - повторяла женщина.

- Говори, что ты знаешь.

Я не знала ничего, и я мотала головой, мол, оставьте. Оставьте меня в покое.

Пожалуйста.

Я понятия не имею, о чем вы тут. Родители нечасто делятся со мной подробностями своей работы. Кос иногда что-то рассказывает, но он просто студент, он бы не сумел ничего украсть или модифицировать, или модификации украсть, или…

Мне хотелось сказать им, все объяснить.

- Ты ведь хочешь, чтобы с твоей семьей было все хорошо? – говорила женщина и гладила меня по волосам.

Мужчина выкрутил свет на максимум, до того, что зажмуриваться не получалось. Свет проникал сквозь веки и обжигал кожу. Я испугалась радиации и шмыгнула носом, пытаясь скрючиться лицом вниз. Меня перевернули в прежнее положение.

Я скрестила ноги: мне нужно в туалет. Теперь уже по-настоящему. Еще хотелось пить.

Они проигнорировали этот жест.

- Просто скажи все, что знаешь. Даже если совсем немного, просто скажи.

Я мотала головой.

Я дернулась и открыла рот, из которого текла клейкая дорожка слюны. Я вся была грязной. От меня пахло потом, кислятиной слюны и еще чем-то неприятным - может, так пахнет страх.

- Просто скажи все, что знаешь, - вторил мужчина.

Я извивалась и дергала связанными руками. Должны же эти люди понять! Что я с ними могу сделать, я ведь просто старшеклассница, а не какой-нибудь супермен. Даже с развязанными руками не справлюсь со взрослым мужчиной. Да и женщина не выглядела слабачкой. Дайте мне планшет или браслет – хоть что-нибудь, с помощью чего я привыкла общаться. Пожалуйста.

Они меня не понимали. Они требовали: говори, говори с нами.

Я плакала и издавала какие-то жалкие кошачьи звуки, когда мужчина начал объяснять: «Твой брат тоже у нас, и ему гораздо хуже». Он включил изображение на стене. Свет чуть померк. На стереокартинке Кос сидел, опустив голову, в кресле, похожем на кресло дантиста. Пальцы у него были красные, и мне показалось, что вместо ногтей - какая-то тошнотворная липкая мякоть.

Я снова закричала. Я больше не сдерживала слезы, они липли к шее и вискам.

Дайте планшет. Лист бумаги – я умею писать по-старому. Дайте что угодно, и я не буду «молчать». Все равно ничего ценного не расскажу, ничего не знаю, но я не молчу, не молчу…

- Говори, - женщина встряхнула меня. Свет упал так, что я разглядела лицо. Оно было странным, как будто маску человека натянуло какое-то чудовище, даже не гуманоидное.

- Говори, - повторил мужчина.

Он щелкнул переключателем и показал мне отца. Он был в одиночной камере, очень маленькой – размером скорее с платяной шкаф. Папа сидел, закрыв глаза руками.

Щелк.

Мама просто стояла на белом фоне. Я вдруг подумала, что у нее тоже глаза чужие, инопланетные, мертвые. Ее губы шевелились в такт.

Говори.

Говори.

Мама улыбнулась своей обычной ободряющей улыбкой, такой, с которой отправляла меня в школу, и сказала:

- Просто говори. Я думаю, ты уже поняла, Лина, ты же у нас умная девочка. Хотя и особенная.

Мама запнулась. Белый фон чуть исказился, мне почудились брызги красного. Я перестала дышать.

- Прости меня. Я… хотела как лучше.

По ее щекам текли слезы. Мелкие и почему-то непрозрачные. Красные с лопнувшими капиллярами глаза добавляли ей лет десять.

- Я просто… хотела, чтобы они научили тебя…

«Говори».

Это повторили мучители, и я заклекотала горловым смехом. Мама все придумала, мама хотела как лучше, а теперь только я могу их спасти от сумасшедших маньяков. Нет никаких ворованных аугментаций или чего-то там еще, просто мама пыталась вылечить меня, а нарвалась на пару психов. Может, они вообще не люди. Даже пахло от этих мужчины и женщины чем-то кислым - старой и давно не чищенной птичьей клеткой, я один раз такое видела-нюхала в зоомагазине. В клетке жили волнистые попугайчики, блекло-зеленые и больные на вид. Опасность бывает разная, эта – безумие, и она хуже всего.

«Мама, ты такая глупая».

- Говори, - мужчина снова переключил на Коса, под креслом натекла красная лужа.

- Говори, - вторила женщина. Папа поднял голову, как будто пытаясь что-то рассмотреть на потолке.

- Говори, - произнесли оба, и мама на белом фоне отвернулась, кривя рот в молчаливом крике, словно сама разучилась произносить слова.

И я заговорила.

Противный белый свет потускнел. Лампочка лопнула почти сразу, засыпав всех осколками. Пластик, хоть и безопасный, повредил мужчине лоб – прямо над правым глазом появилась широкая красная царапина. Двое закричали, но уже ничего не могли поделать. Я говорила и теперь уже не собиралась молчать.

Вместо белого света зажглось зеленое – аварийное, наверное, - освещение где-то по периметру комнаты. Мужчина упал на колени, пытаясь закрыть руками уши, и теперь кровь текла у него между пальцев, все лицо было в крови, темной в синеву из-за полумрака.

Женщина что-то пыталась нажать или продиктовать в свой браслет, но и она пошатнулась всего пару секунд спустя. У нее в волосах тоже блестели осколки, это было красиво, как новогодняя елка и искусственный снег. Я ей улыбалась, когда она шмякнулась виском о кушетку, на которой я лежала, – глаза вытаращены, словно у глубоководной рыбы, которую рывком достали на поверхность.

Я говорила.

Мне не хотелось молчать.

Может быть, я никогда больше не стану молчать.

Они смотрели на меня, пытаясь моргать, и кровь вытекала у них из носа и ушей. Я подумала: «Они могут умереть».

Ну и ладно, после того, что они сделали… только кто меня тогда выпустит отсюда?

Неважно.

Вообще ничто не важно.

Я говорила. Не могла замолчать.

Наверху расплылось облако и быстро опустилось. Оно резко пахло больницей и зубной пастой, и я пыталась не вдыхать это. Я говорила и говорила. Мужчина скорчился в позе эмбриона, темно-красная лужа смешалась с желтым - наверное, с рвотой или пеной. Женщина колотилась в припадке.

Я боролась с облаком, но оно выиграло.

Я замолчала, подумав: «Мама, это ты виновата».

Ненавижу тебя.

Никогда не прощу.

Простила, конечно. Сейчас, почти семь лет спустя, тот эпизод вспоминается скорее забавным, чем страшным. На записях видно, что никакая у Коса не кровь, а самый настоящий кетчуп, даже с кусочками вяленых помидоров, и брат едва сдерживает тупой ржач. Папа вообще играет плохо. Как я потом выяснила, его убедили официальные структуры принять участие, а вообще он считал «глупым фарсом» мамину затею. «Логопеды», мисс Танита Вайбери и ее ассистент Михаил Антонов, оказывается, давным-давно работают с…

Ну, с особенными.

Вот ведь срань, если задуматься. Всю жизнь воспринимала это слово как какой-то унизительный эвфемизм – вместо «уродка», «неполноценная», да хоть «немая» или «инвалид», противное жалостливое словечко, от которого тошнит больше, чем от честного «больная», а на самом деле - действительно «особенная».

Не то, чтобы уникальная. Эволюционно-превосходящие способности, как мне потом Вайбери объяснила, встречаются у каждого стотысячного – в популяции на десять миллиардов не так уж и мало. Обычно они влияют на «нормальное» развитие, словно наслаиваются; например, меня считали немой, потому что на самом деле я «сонор» - человек, который способен разрушать звуком, вызывать вибрации вплоть до землетрясений. Короче, мне не стоит трепаться по видеочатам о мальчиках и новых туфельках, ну или об исследовании геотермальных источников.

Первых «особенных», когда они только появились, обнаруживали случайно – попадает, скажем, семья в автокатастрофу и мать отталкивает десятитонную махину от своего ребенка. Потом научились моделировать стрессовые ситуации.

Я все равно немного злилась еще целых несколько месяцев, но, с другой стороны, Вайбери и Антонову тоже порядком досталось, так что мы квиты.

После окончания школы я выбрала профессию - работать на дне морском, как и хотела когда-то. Чем и занимаюсь сейчас, «прощупывая» дно голосом, который срабатывает лучше любой техники.

Я закончила обучение всего за три года. Кос вживил мне импланты, чтобы я могла пользоваться «голосом» и выдерживать давление океанских глубин.

В день моего первого погружения папа сказал, что гордится мной.

А мама, что я особенная. В очередной чертов раз.

Ну и ладно.

Это ведь чистая правда.