Поддельные кости не для бога

Космическая тишина.

Очень красивая метафора, и как большинство поэтических образов — совершенно бессмысленная. Конечно, в самом вакууме звуков нет и быть не может, поскольку звуковым волнам не в чем распространяться. Но для человека это значения не имеет, ведь он никогда не прислушивается к вакууму напрямую. Человеку надо чему-то дышать, а значит — вокруг него обязательно будет воздух. Даже в скафандре все время что-то звучит: работают сервоприводы, шумит подача воздуха, похрустывают и шуршат ткань скафандра и одежда космонавта. Про станцию или корабль и говорить нечего — конечно, в космическом корабле нет огромного и оглушительно шумящего двигателя, как на каком-нибудь морском супертанкере, но механизмов в нем хватает.

В общем, даже несмотря на всю звукоизоляцию, шума в космическом корабле хватает. Тут впору не о психологической опасности тишины думать (были когда-то такие опасения, на заре космической эпохи), а наоборот — попробуй, к примеру, поспи под постоянные десятки децибел. Особенно когда нервы ни к черту… Впрочем, такое прекрасное изобретение, как беруши появилось задолго до того, как был построен первый космический корабль.

Вообще меня не слишком смущал шум. В конце концов, я почти полжизни провел на станциях и кораблях, сжился. Тем более, что когда экипаж небольшой, спать в берушах нельзя — можно и тревожный сигнал проспать. Привыкаешь. А на «Ленсмане» нас всего-то два человека. Один живой и один мертвый.

*****

Странное ощущение - перемещаться с умопомрачительной скоростью сквозь абсолютную пустоту в компании с мертвым телом. Честно говоря, доктор Сафронов и живой-то был не слишком приятным спутником, но эта неприятность бытовая. За полтора года хочешь не хочешь — привыкнешь к кому угодно. А осознание того, что в одном пространстве с тобой путешествует замороженный труп, пусть даже ты и не был никак непричастен к смерти, придает твоей жизни особый сюрреалистический оттенок.

Я подумывал, не выкинуть ли тело Сафронова из корабля, но гравитационный кокон, создаваемый двигателями Сканслоу, все равно не даст ему никуда удалиться, таща с тем же ускорением, что и у «Ленсмана». Мысль о том, что доктор Сафронов будет сопровождать меня и дальше, только снаружи… Пришлось оставить его в морозильнике.

Глупо, конечно, что я размышляю о таких вещах, когда уже больше ничего не имеет значения. Еще двадцать шесть суток — и все закончится, раз и навсегда. Но человеческая психика — запутанный лабиринт, в котором бродят, не в силах вырваться наружу, множество страхов и сожалений, а если кому-то повезет, то и надежд. Словно призраки, они шатаются по темным закоулкам моего разума, обреченные исчезнуть вместе с ним.

Хотя основные обитатели моей головы сейчас — это воспоминания. Они заполняют мои ночи снами о улицах разных городов, где мне довелось побывать, чудесных, оживленных улицах, по которым множество людей спешит куда-то по своим делам, или возвращается домой с работы, или просто неторопливо прохаживается, радуясь - или печалясь — еще одному прожитому дню. Они одолевают меня, когда я провожу ежедневный контроль систем (хотя, казалось бы, какой в нем смысл?), врываясь множеством знакомых и забытых голосов в стук клавиш и заглушая играющий в моих наушниках блюз.

Наверное, приняв сильное снотворное или врубив звук на полную громкость, я мог бы от них избавиться, но я не имею права. Не знаю, имею ли я на это моральное право, но чувствую себя обязанным отдать это долг — до конца помнить человечество, которого больше не существует.

*****

Последней замолчала станция «Иштар». Я каждое утро первым делом проверял терминал нелокальной связи, но тот равномерно мигал блеклым зеленым светодиодом, означавшим, что никаких сообщений с момента последней проверки не поступало. Я знал, что это означает, и что чуда не будет, но все равно с упрямством закольцованного алгоритма повторял это нехитрое действие, превратившееся в некое подобие безмолвной мантры, а затем отправлял контрольное сообщение, зная, что ответа все равно не будет. Зеленый глазок успокаивал, хотя на самом-то дело ничем более не перебиваемое равномерное мерцание должно было навевать отчаяние.

На «Иштар» работали восемь человек.

Нелокальная связь — один из тех случаев, когда люди активно пользуются тем, что толком до конца не понимают. Во всяком случае, подавляющее их большинство. Я, например, не понимаю. Я всего лишь инженер. Я знаю, как устроен наш корабль, и как починить или компенсировать какой-нибудь его элемент, если тот выйдет из строя. Но квантовая механика так и осталась для меня terra incognita, несмотря на когда-то пройденный вводный курс в университете.

Даже доктор Сафронов, нобелевский лауреат Виктор Николаевич Сафронов, получивший свою премию как раз за открытие принципа дальней нелокальной связи, когда я попросил его объяснить этот принцип на доступном уровне, только грустно улыбнулся и покачал головой. «Кайдо», - сказал он. «Ты хороший специалист, и я уверен, что если бы это было реально, ты бы понял мои объяснения. Проблема в том, что у меня их нет. Понимаешь?» - Он еще раз покачал головой, и мне показалось, что в его серых глазах промелькнуло отчаяние. «С начала двадцать первого века, уже почти сто лет, мы знали (и неоднократно подтверждали экспериментально), что теорему Белла нельзя использовать для практической передачи информации быстрее скорости света. А потом я поставил этот чертов эксперимент… И оказалось, что можно.» Сафронов посмотрел мне прямо в глаза, и у меня не осталось ни малейших сомнений: его одолевали самый мрачные мысли. «Поэтому мы здесь», - сказал он. «Чтобы попытаться понять, на что же такое, мы собственно, наткнулись. Только как бы не получилось, что мы изучаем бочку с порохом, бросая в нее горящие спички.»

Его слова произвели на меня гнетущее впечатление. Еще до отбора в экспедицию «Ленсмана», когда я работал на грузовике «Йоффе», обслуживавшем станции и поселения за орбитой Юпитера, до меня доходили слухи об усиливавшихся трениях между нобелевским лауреатом и руководством института Хокинга. Якобы даже Сафронов чуть ли не требовал немедленно свернуть все исследования нелокальной связи и уничтожить все установки.

Тогда я не обратил особого внимания на эти слухи, списав их на привычную нечистоплотность некоторых журналистов и «желтых» изданий, стремящихся высосать сенсацию из чего угодно, лишь бы поднять свой рейтинг. И вот - «горящие спички»…

*****

Переводя на обыденный язык поэтическую метафору доктора Сафронова, миссия «Ленсмана» преимущественно заключается в экспериментальной проверке возможностей нелокальной связи. Грубо говоря, мы должны были выяснить, на каких расстояниях она работает, не падает ли эффективность и тому подобное. Удовольствие безумно дорогое, но учитывая потенциальные возможности — оправданное. Мгновенная нелокальная связь, не ограниченная никакими расстояниями. Мечта всех тиранов из «космических опер» прошлого. И пусть она пока ограничена лишь передачей очень маленьких пакетов информации — главное понять принцип, а там расширим.

Понятно теперь, почему в далекую, долгую (проектная длительность пять лет) и рискованную экспедицию вместе с хорошим, но не слишком известным космолетчиком Кайдо Раудсеппом отправился целый нобелевский лауреат и непосредственный первооткрыватель эффекта. А я-то думал: как его вообще отпустили? Небось, рады были избавиться. А журналисты, похоже, на этот раз не так уж и переврали.

Я очень хорошо помню день, когда Земля не вышла на связь. Это был не обычный контрольный сеанс: на этот день была запланирована серия экспериментов по передаче/приему расширенных пакетов информации. Сначала Земля должна была связаться с поселком на Плутоне, потом — со станцией «Иштар» в поясе Койпера, и затем с «Ленсманом». Пять с половиной световых часов, три световых недели, два световых месяца. Пакеты должны были прийти на каждый приемник с интервалом в пятнадцать минут после сеанса с Плутоном.

Через шестнадцать минут мигнул красный светодиод на панели УНС, и на экране появилась надпись:

Земля молчит. Сеансы Плутона и наш не состоялись, на запросы ответа нет. Луна, Марс, Меркурий, станции Лагранж 1 и 2 не отвечают. Доктор Сафронов, есть соображения? Робертсон, Иштар.

Я очень хорошо помню, как поразило меня выражение лица Сафронова. Наверное, так может выглядеть человек, который пришел в суд заплатить штраф за неправильную парковку и узнал, что его приговорили к расстрелу, и приговор приведут в исполнение через час. Он буквально превратился в восковую статую, даже глаза полностью остекленели. Вообще-то ему было всего сорок два года, но в этот момент он показался мне не стариком даже — тысячелетней мумией.

Выждав немного, я тронул его за плечо.

- Виктор Николаевич. Надо что-то ответить.

Сафронов не вздрогнул, как я ожидал. Он медленно повернул голову и посмотрел сквозь меня и даже сквозь корпус корабля куда-то в галактические просторы.

- Ответить… Да. Ответь. Скажи, что мне надо подумать… Посчитать. Скажи, что я выйду на связь через, - он посмотрел на часы, - через пять часов двадцать четыре минуты. До тех пор пусть пробуют связаться. - Он встал и неуверенно, словно слепой шагнул к выходу из рубки.

- Пробуют связаться с кем, Виктор Николаевич?

Сафронов посмотрел мне прямо в глаза.

- Со всеми, кто ответит, - сказал он. - Если такие найдутся.

*****

Следующие пять с половиной часов я провел словно в сюрреалистическом кошмаре. По всей Солнечной Системе один за другим замолкали УНС планетарных станций, искусственных спутников, шахтерских поселков в поясе астероидов, тех кораблей, которые были оборудованы нелокальной связью. Никто ничего не понимал. Почему отключаются установки? С чем это может быть связано? Специалистов по нелокальной связи было не так уж много и большинство из них жили на Земле или внутренних поселениях, с которыми теперь не было связи. Я несколько раз пытался вызвать доктора Сафронова, даже стучался к нему, но он заперся у себя в каюте и не отвечал.

В рубке он появился точно по прошествии пяти часов и двадцати четырех минут. Ровно через три минуты после того, как замолчал Плутон. Деревянной походкой он подошел к контрольному пульту и опустился в свое кресло у терминала.

- Плутон все? - спросил он, не глядя на меня.

- Да... - нерешительно ответил я. - Виктор Николаевич, что происходит?

Сафронов пододвинул к себе клавиатуру УНС и стал печатать. На экране одно за другим появились слова:

Джейлен, мне очень жаль. Я оказался прав. Это фазовый переход. Мне жаль что так получилось. Я предупреждал. Сафронов, Ленсман

- Отправь на «Иштар», - сказал Сафронов, вставая. - И иди спать. Больше мы тут ничего сделать не сможем.

Через три дня профессор Сафронов покончил с собой.

*****

Когда я нашел его, он уже был мертв уже как минимум несколько часов. На полке у постели лежали упаковки из-под лекарств. Я не стал разбираться, каких именно — какая теперь была разница? К тому времени я уже нашел оставленное им в центральной базе данных сообщение.

Кайдо, извини, что рассказываю это тебе заочно, но, боюсь, у меня просто не хватило бы сил выложить это все, глядя тебе в глаза. Даже сейчас я с огромным трудом заставляю себя печатать эти слова… Хотя мое признание уже не имеет никакого значения.

Дело в том, что мы только уничтожили нашу Вселенную.

Процесс только начался, и займет еще очень много времени, но он неумолим и необратим. И все из-за того, что самонадеянные люди попытались перехитрить законы природы.

Не знаю, слышал ли ты теорию о том, что вакуум нашей вселенной — не истинный вакуум, а ложный? Не знаю, как это доходчиво объяснить… одним словом, согласно этой теории наша Вселенная существует в метастабильном состоянии, которое потенциально может перейти в другое, которое называется истинным вакуумом. Как ты понимаешь, вся материя при этом будет уничтожена, а что образуется… Сложно объяснить. Да и не знаем мы этого точно. Впрочем, это теперь уже не важно.

Ты уже понял? Наши попытки «проткнуть» самую суть нашего мироздания, чтобы было удобнее перебрасываться записочками, взаимодействуют с самыми глубинными его основами. До поры наши попытки были удачными, но увеличив мощность, мы оплошали. Что-то мы в итоге сделали такое, что запустило процесс. Что это было - уже не узнает никто, хотя бы потому, что узнавать будет некому.

Все началось с Земли, где стояла экспериментальная установка повышенной мощности. Слабое утешение, конечно, но никто ничего не почувствовал и не понял. Фазовый переход вакуума возник в одной точке и стал распространяться со скоростью света. На месте Солнечной Системы сейчас уже огромный расширяющийся пузырь «ничто», для описания которого у нас нет даже вразумительных формул, не говоря уже о словах.

«Бог не играет в кости» - но он, наверное, очень недоволен, когда кто-то пытается сыграть с ним, да еще и жульничает.

Я знаю, что в нашем положении это глупо, но я не чувствую в себе сил прожить даже те дни, что остались у нас до того, как нас догонит граница фазового перехода. Прости мне эту слабость. Восемь человек на «Иштар» и двое здесь — своим поступком я сокращаю человечество на одну десятую. Но я не могу иначе.

Прощай.

Я не знаю, как поступил Робертсон на «Иштар» - сообщил своим коллегам, или утаил. Во время сеансов связи мы эту тему не поднимали. Робертсон не был, строго говоря, специалистом по нелокальной связи или физике вакуума, но он был старым другом Сафронова и, скорее всего, Виктор Николаевич делился когда-то с ним своими опасениями.

Мы с Робертсоном решили ничего не сообщать на другие оставшиеся станции. Что бы это им дало, кроме отчаяния? Одна за другой они замолкали, пока не остались только мы - «Ленсман» и «Иштар». Неделю шла наша странная переписка — заочная беседа людей с отсроченной отправкой в небытие.

Теперь я остался один.

На космическом корабле действительно никогда не бывает тишины. Но что может быть безмолвнее, чем осознание того, что ты последний живой человек в обреченной на гибель Вселенной?