Светлана Ледовская №2

В мареве марейвы

Автор:
Эмма Роса
В мареве марейвы
Работа №191
  • Опубликовано на Дзен

Гутрун накрыла сырыми ветвями валежника догорающие угли костра. Она не замёрзла, хоть и сидела неподвижно уже полночи – яркий полумесяц висел прямо над головой. Что-то изменилось за мгновение до того, как она вернулась из марейвы*. Это Хаук. Принёс на чёрных крыльях вести, и, раз потревожил её, – важные, срочные.

Ворон приземлился с другой стороны задымившего кострища, разметав пепельные хлопья, и вышел из полумрака не торопясь, распираемый важностью собственной миссии. Гутрун спрятала улыбку: Хаук тот ещё лицедей. Но тревогу, исходящую от него, почувствовали даже Бернт и Рерик – подняли с лап головы и навострили уши.

– Гер-р-хар-р умер! – баском проговорил Хаук и, повернув голову, посмотрел на Гутрун одним глазом. – Ульвар-р бродит. Гуд-да зовёт. Гор-ре.

– Не медведь ли забрал жизнь Герхарда? – озвучила Гутрун внезапную догадку.

Ворон подолбил клювом по земле в знак согласия.

Утром ушедшего дня она слышала гнев большого зверя. На охоту ли вышел Герхард или случайно нарвался на властелина земель – теперь не важно. Его род, племище осталось без вождя, а наследник – Ульвар – не может его сменить, потому что и с ним произошло недоброе. «Бродит» – сказал ворон, значит, жив ещё.

– Что ещё за Гуда?

Женщину, что правила с Герхардом звали Инга, она приходилась ему матерью. Властная, безжалостная старуха, которую боялся и сам Герхард, хотя перед ним склоняли головы вожди всех поселений на тысячи вёрст вокруг.

– Дур-ра! Гуд-да!

Хаук прав, кем бы эта Гуда ни была, а вызывать Гутрун в обход Инги – глупость, которая может оказаться и смертельной.

До селища рукой подать. Если тронется сейчас, к утру будет на месте. Но Гутрун не спешила. Уже две луны минуло, как она решила не вмешиваться более в жизни людей, как бы не просили. Две луны как она идёт на Север, к скалистым берегам, где ждёт её последнее пристанище – обитель Матери Земли, владычицы всех, у кого бьётся сердце, и заступнице от бед. Матерь приходила к ней в марейве и звала. Посвятить остаток жизни служению самой мудрой и справедливой – это ли не завидная судьба?

Хаук знал это, и всё ж принёс плохие вести. На протяжении двух лун молчал, уважая её решение, а теперь ставит перед выбором. Зачем? Или не ставит, а прямо говорит: мимо не пройти, Гутрун. Происходящее важней. Слишком многое зависит от твоего вмешательства.

Так кого слушать: ворона или сердце?

– Свар-ра! – громко каркнул Хаук в ответ на её мысли.

Он прав. Будет свара – Герхард удерживал племена от междоусобиц где-то мечом, а где-то и взимаемой мздой вот уже две дюжины лет. Инга за его плечом питала Богов кровью. Но без силы Герхарда и Ульвара, её могущество иссякнет, и рано или поздно другие вожди заберут власть. Ну и что. Так всегда было: сильный побеждает. Для чего Богам впутывать в это Гутрун?

Костёр перестал дымить и разгорелся. Зима шало приплясывала ранней метелью, припорашивала снежной крупой, баловалась, пощипывая за щёки, готовилась усыпить мир морозным дыханием.

У Инги до весны лишь время.

Гутрун взяла бубен, ударила.

Дум-м-м-м… – разнёсся по тайге его голос, звонко и протяжно. И под это неумолкаемое «ум-м-м-м» Гутрун снова погрузилась в марейву.

В марейве пространство и время едины. Это место, где нет прошлого и будущего, где настоящее – лишь миг. Да и не место это вовсе. Тут нет тела и разума, зрения и слуха, есть только ощущение мгновения бытия здесь и сейчас. Где смертному не место, не потому, что ему не рады – пространство равнодушно – но есть свои законы, которые если не знать и не соблюдать, можно заплутать и не вернуться ни в этот мир, ни в какой иной, перестать существовать, навсегда затеряться в ничто.

Гутрун пребывала в марейве затаившись. Она лишь наблюдала, но и этого было довольно: марейва открывала многие тайны, или то, что люди считали тайнами: погода, урожаи, отёлы, войны, жизни и смерти. В этот раз марейва ответила, что место Гутрун в семье Ульвара.

Как ни хотелось, но с волей Богов не поспоришь. С последним звуком бубна Гутрун запрягла волков в нарты и тронулась в путь.

***

Селище встретило их молчанием, запахом крови и костров. Сонная заря лениво высветлила горизонт. Ворон, летевший в дозоре, сел на плечо Гутрун – любимое место. От Бернта и Рерика, разгорячённых бегом, за версту веяло опасностью, и ни одна шавка в посёлке не посмела подать голос.

Гутрун остановила нарты на границе земли Герхарда. Не трудно было определить её – околица размахнулась на вёрсты, опоясала и пашни, и лес, по-зимнему чернеющий за лугом, припорошенным первым снегом.

Гутрун распрягла волков и гикнула, давая им свободу, а сама с вороном на плече прошла в длинную избу.

***

Тело Герхарда покоилось на сколоченном наскоро ложе, освещённом факелами с четырёх углов – в добротном плаще, расшитом золотыми нитями, седые волосы вымыты и расчёсаны, на лице тонкого шёлка платок. От сквозняка, устроенного Гутрун, платок сдуло вместе с монетами, уложенными сверху на глаза, и на несколько мгновений она увидела лицо, изувеченное клыками медведя: с багрово-синими швами суровой нитью, с ошмётками губ, сквозь которые угрозой белел оскал зубов, и с кровавыми провалами глаз. В следующий миг заботливые руки укрыли обезображенный лик платком, и на глазных впадинах вновь заблестели золотые монеты. Снарядить воина в последний путь – дело небыстрое и заниматься этим будет сейчас весь род.

Жарко горел очаг. Тиры*, как и положено, сидели подле мертвеца, тянули скорбные песни. Гутрун насчитала с полдюжины – не много, но достаточно для вождя и его смерти в этих краях. Инга блюла обычай, воздавая главе рода и племени должные почести.

Гутрун не представлялась – очелыш и амулеты делали это за неё. Одна из тир шмыгнула тенью в скрытые покои, и Инга вышла лично встречать её, надевая на ходу подбитый мехом шёлковый плащ поверх простой рубахи. Годы не изменили горделивой осанки, жёсткий взгляд из-под нахмуренных седых бровей и злобно поджатые губы внушали неприязнь, а многим – страх.

– Тебя не приглашали, Гутрун, – вместо приветствия произнесла она. – Зачем пришла?

Гутрун и не надеялась на тёплый приём.

– Не твоей волей решается судьба Ульвара, Инга. Если хочешь сохранить власть, отведи меня к нему.

– Боги с нами! – возразила старуха, надменно подняв брови.

– Они не принимают твоих жертв, только зря проливаешь кровь. Ты сильна духом, но этого недостаточно. У тебя мало времени.

Губы Инги дрогнули, она будто хотела что-то сказать, но передумала. Слова Гутрун попали в цель – сомнения пустили корни в сердце старухи. Сколько жизней она успела сгубить? Инга кивнула, приглашая Гутрун следовать за собой.

Ульвар лежал на кровати в той же позе, что и Герхард, с той лишь разницей, что одежда на нём была простая, а на глазах не светились золотые монеты.

При входе Гутрун поймала горячий взгляд девичьих глаз, брошенный украдкой одной из трёх молодых женщин, сидящих подле – жёны Ульвара. Инга жестом отпустила их, и они молча и бесшумно растворились в темноте комнат.

– Он едва дышит. Будто спит. Но мы не можем разбудить его. Если тебе удастся, мой дом отныне станет навсегда твоим тоже, если захочешь.

– Мне не нужен твой дом, – не смогла скрыть раздражение Гутрун.

Все люди одинаковы: думают, если для них что-то ценно, то это ценно и для всех.

Инга сердито помолчала, а потом произнесла, тщательно подбирая слова:

– У Ульвара пять жён. Четыре из них – дочери вождей, отношения с которыми скреплены обязательствами. Пятая, взятая им в набеге, привезла мне мёртвого сына и почти мёртвого внука. Ульвар женился вопреки нашей воле, и вот гнев Богов. Но в память о нём, мы приняли его выбор.

Гутрун усмехнулась про себя – оказывается, не везде Инга может навязать своё решение, и с уважением посмотрела на Ульвара.

– Ни одна из жён не родила наследника, – продолжала цедить слова Инга. – Только по этой причине, Гутрун, я позволяю тебе спасать внука и готова разделить всё, чем владеет мой род, – закончила она свою речь.

Гутрун поморщилась – слишком много слов. Любые слова забирали время Ульвара. Она подошла к нему и положила на лавку бубен и суму с инструментом.

– Потребуются дары.

– Только скажи.

– Пусть никто не заходит сюда, пока Хаук не даст знать.

Инга молча вышла, покосившись на ворона.

Больше огня. Гутрун подбросила поленьев в очаг. Нарисовала ножом на утоптанном земляном полу круг, внутри него ещё один поменьше и ещё один, так что голова Ульвара оказалась в центре, а ноги касались внешнего круга. Выписала из рун дорожку от головы Ульвара к противоположной ногам границе внешнего круга – тропу туда, где будет его искать. Села у изголовья, нож воткнула у ступней Ульвара, ворону указала на место по правую руку воина, а по левую горел очаг. Гутрун подпалила веточку можжевельника, притушила и положила рядом, чтобы тлела. Тщательно осмотрела поверхность бубна, выбирая место. Прошептала: «Где ты?» и ударила.

Дум-м-м-м – звук бубна отразился от бревенчатых стен и высоких потолков, заплясал в жарком пламени огня и … Лишь Гутрун закрыла глаза, как увидела Ульвара на длинном мосту, по которому он уже сделал несколько шагов. На другом конце пропасти тёмной громадой проступали сквозь туман скалистые стены замка, последнего пристанища душ. На другом берегу темнела ещё одна фигура, едва различимая взглядом – Герхард. Он уже миновал этот путь и стоял в открытых вратах, едва освещённый идущим изнутри неярким светом.

Всего миг, но теперь Гутрун знала, что времени не осталось – как только Ульвар преодолеет мост, ни она, никакая другая сила не сможет его спасти. Не в её власти остановить его или позвать – Матерь Смерти уже держала его за руку и вела к себе, в свой храм. Её царство сковывало ледяными объятьями, и даже дыхание сейчас могло быть опасно – не только для Ульвара, но и для самой Гутрун.

Горячие губы, внезапно прижавшиеся к её руке, вырвали из марейвы так, что закружилась голова. Она открыла глаза и увидела склоненный затылок, опоясанный чёрными косами. Женщина подняла голову, оторвавшись от руки, и Гутрун увидела тот самый горячий взгляд. Огонь плясал в тёмных глазах, влажных от непролитых слёз. Красивые, тонкие, чуждые этому краю черты.

– Гуда?

– Благодетельная Гутрун, просящая за живых, – зашептала она, сжав её руку. – Умоляю, спаси его! Отзови смерть, не отжил ещё своё этот воин. Он должен жить!…

– Не тебе судить о пути, начертанном богами. Своими действиями навлекаешь на себя гнев Инги.

Даром, что чужая, нет в ней страха и покорности. Подняла голову упрямо, но без злости.

– Мне не выжить, если Ульвар умрёт, Инга сгноит меня на скотобойне, вместе с тирами. Не за себя прошу – за него! Если нужна жертва – только скажи. Лучше сейчас, во благо, чем…

Гутрун положила руку на голову Гуде. Инга тоже просила за Ульвара и тоже предлагала жертвы. Но её просьбы не трогали.

Жертвы. Одни готовы убить других. Другие готовы убить себя.

– Самое большое веретено неси, – произнесла она. – Самый красивый напёрсток и клинок самого искусного мастера.

Гуда скрылась в темноте залы.

Гутрун никогда не делала того, что задумала сейчас. Ей приходилось спасать людей, но ей ещё не приходилось вырывать жизнь из цепких рук Матери Смерти.

– Стр-рах-х! Стр-рах-х! – Хаук волновался, ерошил перья, но не смел слетать с места, которое она определила ему.

– Сам притащил меня сюда. Терпи, – проворчала она в ответ.

Она добавила в рисунок на земляном полу несколько рун. Из бездонной сумы своей достала узел с амулетами. Закрыв глаза, долго перебирала их, повторяя шёпотом заклинания каждого, пробивала в уме дорожку к тем, к кому решила обратиться. Могущество их велико, воля непоколебима. От одной мысли о встрече с ними её охватывал страх. Ворон, будто выпорхнувшая душа, чёрная, бесстрашная, отражал этот страх, был его воплощением.

Зашла Инга, за ней, опустив голову, шагала Гуда. У внешней черты круга они поставили то, что просила Гутрун – огромное веретено, с сажень высотой, напёрсток, сверкнувший алым камнем и клинок столь искусной работы, что Гутрун на миг залюбовалась.

– Прости Гутрун, что потревожили тебя вопреки просьбе, – Инга метнула на Гуду злой взгляд. – Располагай ею по своему усмотрению. Если нужна кровь, она с радостью отдаст её.

Гуда встала на колени, безропотно подставив горло под нож. Инга приставила остриё, слегка вдавив его в кожу. По шее Гуды потекла алая капля.

– Пусть останется, – властно произнесла Гутрун. – Вели принести дров. Огонь должен гореть всегда. Я сама решу, нужна ли её жизнь.

Инга опустила нож, как показалось Гутрун, с сожалением.

– Мне нужна не её кровь, – продолжила Гутрун, глядя прямо в глаза Инги. – Твоя.

В глазах Инги вспыхнула холодная ярость. Она выпрямилась и гордо подняла голову.

– В уме ли ты, Гутрун?

– Не волнуйся, мне не нужна вся кровь, – усмехнулась Гутрун и увидела, как вспыхнул румянец на впалых щеках. – Лишь обозначить от кого дары. Дай руку.

Инга, не отводя взгляд, помедлила немного. Но недаром она держала в железном кулаке и сына своего, и внука, и все селища окрест – в железный кулак она взяла и свою злость. Клинком из даров сама полоснула по пальцам и протянула руку, морщинистую, усеянную перстнями и твёрдую, ладонью вверх. На четырёх пальцах выступили капли тёмной крови. Гутрун приложила к ним веретено, обмакнула сверкающий камень напёрстка в кровь и сказала:

– Этого достаточно. Моли своего Бога теперь.

Никто не смел так обращаться с Ингой. Кто знает, чем выльется Гутрун её злость потом. Но до потом надо ещё дожить.

***

Оставшись с Гудой наедине, она приказала ей молчать и поддерживать огонь. Прошептав пожелания бубну, закрыла глаза и ударила:

– Дум-м-м-м…

Звук растёкся по зале звенящей пеленой. Гутрун оказалась на пороге храма, не имеющего ни стен, ни сводов, во всяком случае, увидеть или почувствовать их она не могла – туманная дымка скрывала их. И всё же это был храм – Гутрун сделала шаг по отшлифованному до зеркального блеска камню, и он эхом отозвался высоко под скрытыми туманом сводами.

Чем дальше она шла, тем гуще курилась мгла. Остановилась Гутрун лишь тогда, когда послышался тихий плеск воды у ног – источник мудрости. Гутрун вздохнула с облегчением – она на верном пути. Мягкие всхлипы волн разносились по необъятному пространству храма, пелена скрывала поверхность источника и берега.

– Матерь Минувшего, наимудрейшая, прошу, услышь, – произнесла Гутрун, замирая от волнения, и склонилась в глубоком поклоне.

Как только первый звук слетел с губ, туман пришёл в движение и поплыл по сторонам. Мгла рассеялась, оставив лёгкую дымку. И в этой дымке по другую сторону источника Гутрун увидела три силуэта, а за ним тёмную громаду древа, уходящим стволом в высоту и теряющимся в облачных сводах.

– Прошу, прими скромный дар в знак безмерного почтения и признательности.

Матерь молчала.

Гутрун терпеливо ждала, замерев в священном трепете.

Будь она моложе, безмолвие Матери Минувшего породило бы сомнение и страхи – как его объяснить? Нежеланием говорить? Неприятием? Отчуждением? Но Гутрун чувствовала, что время здесь течёт по-иному, и то, что кажется вечностью, для Матери Минувшего лишь мгновение.

Наконец, она увидела протянутую длань – тёмная от времён кожа, длинные натруженные пальцы с аккуратной пластиной коротких ногтей. Трудно было понять, насколько она велика или обычна – туманное пространство дрожало и казалось миражом. Но когда Гутрун осторожно вложила тяжёлое веретено в руку Матери, оно легло аккурат, словно сажень – тот самый, её размер.

Гутрун теперь видела Матерь отчётливей, так словно она совсем рядом, и их не разделяют воды источника. Дрожащая дымка обманывала. Казалось – протяни руку и коснёшься подола платья. Черты лица расплывались, Гутрун видела лишь силуэт с длинными волосами и чувствовала кожей безграничное могущество Матери. Она сидела за работой – рядом возвышалась стойка с лопастью и кудельным облаком судьбы на нём. В благодарность за дар Матерь позволила Гутрун смотреть, как она вытянула из кудели с полдюжины нитей, и они потекли сквозь её пальцы, наматываясь на веретено. Веретено крутилось, нити мелькали перед глазами, и перед взором Гутрун замелькала череда событий рода Инги до третьего колена.

Инга выбрала непростого Бога своим покровителем – сеятеля раздоров, отца чудовищ, насмешника над другими богами. Гутрун удивилась – о чём думала эта женщина, вступая в ряды его почитателей?

Отчаянье.

Её муж погиб, защищая свой род. Герхард прожил к тому моменту лишь девять вёсен. На следующие долгие шесть лет Инга затаилась. Она жаждала обойти устоявшееся обычаи, обмануть судьбу и выиграть у неё право на первенство. Она вскармливала веру в своего Бога жертвами – пока теми, что могла добыть сама в лесах, а потом помогал и маленький Герхард, из которого она растила злого и преданного ей волка. Инге удалось сохранить от посягательств ближайших племён и ребёнка, и род. Бог помогал. Но для неё так и не нашлось надёжного спутника по жизни, хотя мужчины рядом сменяли друг друга. Не родила она более детей, и в Герхарде едином было её чаянье. Служение Богу стало проклятьем.

Когда минула пятнадцатая весна Герхарда, Инга впервые обагрила жертвенный алтарь человеческой кровью.

Могущество.

С тех пор она страстно желала и продолжает желать его – повелевать миром, всем, до чего может дотянуться. Герхард служил ей, покоряя одно селище за другим. Иногда огнём и мечом, иногда и этого не требовалось: слабые сами несли на откуп и подписывались на грамотах. И каждый раз во славу своего Бога Инга приносила жертвы.

Было ли рождение Ульвара подарком Бога? Нет. Это был акт сострадания другой Богини, которой поклонялась молодая жена Герхарда, чей возраст пересёк к тому моменту середину жизни. Проклятье подействовало и тут, унеся жизнь любимой жены в родах. Более Герхард детей не имел. И все его чаянья и чаянья Инги сосредоточились теперь на Ульваре.

Спохватившись, Инга старательно закладывала основу будущего рода, пытаясь наверстать упущенное – одна жена Ульвару, вторая, третья… Каждый раз она отбирала для него самую крепкую, самую покорную или самую любимую из многочисленных дочерей вождей. Ей казалось весьма удачным иметь и продолжательницу рода, и заложницу крепкого союза, поддерживающего её могущество. И каждый раз, по прошествии времени, она обнаруживала, что ошиблась: союз был крепок, но потомки не рождались. Она была неутомимо слепа в погоне за властью, не видела очевидного: её Бог, принимая жертвы, одной рукой давал, а другой забирал.

Но вот появилась новая нить – Гуда. Её народ – гордый, непокорный, сильный. Гутрун видела, как горячо и преданно любила она своего, другого Бога, как поклонялась ему, и не было в той любви крови, страха и страдания. Так же преданно и горячо она полюбила Ульвара, несмотря на то, что он пришёл с мечом. И так же горячо отозвалось на эту любовь его сердце.

Гуда сама ушла с войском Герхарда и Ульвара. Благодаря ей обошлось без войны и стороны остались каждая при своём, посягнули на дружбу и взаимовыручку. Союз, но не тот, на который рассчитывала Инга. Герхард боялся её гнева, хоть и не подавал виду. Всю обратную дорогу он храбрился и поддерживал в себе воинственный пыл – чем иначе объяснить его внезапное желание поохотиться на властелина леса, залёгшего в зимнюю спячку?

На длительном привале у подножия горного хребта, после которого оставался один переход до родного дома, он с трудом оторвал Ульвара от Гуды. Гутрун видела не остывшие ещё поцелуи на губах молодого воина, когда Герхард во главе небольшого отряда взбирался по каменным уступам к логову хищника, а Ульвар замыкал цепь. Потревоженный медведь, разметав в ярости воинов, повалил Герхарда, и через мгновение его лицо превратилось в кровавое месиво, а из разорванного клыками горла хлынула кровь. Всё произошло так быстро, что Ульвар не успел осознать. Он бросился в схватку. Но молитвы Гуды защитили – нога попала меж двух валунов, и он упал. От удара головой о камень он впал в состояние, в котором находился и поныне – ни живой, ни мёртвый.

Нити накручивались на веретено, обхватывали его полукруглые бока, струились вниз, к изножью и утекали в сторону, туда, где сидела Матерь Сущего, которую Гутрун видела лишь тенью. Она видела нити всех других жён Ульвара – пустые бесцветные, видела и свою нить, рядом с которой шли нити ворона и её волков. И лишь нить Гуды выделялась на фоне всех своей упругостью.

Гутрун вновь склонилась в поклоне перед Матерью Минувшего – благодарном.

Затем шагнула в сторону Матери Сущего и молвила:

– Матерь Сущего, беспристрастная, прошу, услышь.

И, как в предыдущий раз, развеялось туманное марево, и предстала перед ней другая женщина в трудах. Силой и зрелостью веяло от неё, твёрдостью и непреклонностью. И её лица не видела Гутрун. Но и смотрела она лишь на стремительные движения пальцев Матери Сущего, в которых едва заметно бликовали спицы. Перед заворожённым взором Гутрун рождался вирд – бесконечное полотно жизни, включающее в себя всё живое.

– Прими скромный дар в знак безмерного почтения и признательности.

Гутрун снова склонилась в поклоне, протягивая перед собой напёрсток. Матерь Сущего невозможно просить о чём-то большем – полотно судьбы не изменишь. Гутрун лишь надеялась, что она примет в дар безделицу. И Матерь приняла. Неуловимое движение руки, и напёрсток сдуло с ладони Гутрун. Теперь она видела его на пальцах, стремительно перебирающих петли – неуловимо и проворно он перескакивал с одного пальца на другой, посверкивая алмазными гранями. Гранями, на которых застыла кровь Инги.

И вирд ожил.

Гутрун почувствовала, как стремительно понеслось время, которое с матерью Минувшего казалось недвижимым монолитом.

Она видела нити, что тянулись от Матери Минувшего к рукам Матери Сущего – и вирд Инги предстал перед ней теперь в череде узоров:

Человеческая жертва – Бог даёт – лицевая петля. Бог забирает – изнаночная петля.

Жертва – союз с соседним племищем – лицевая петля. Одиночество – изнаночная петля.

Жертва – могущество – лицевая петля. Бесплодие – изнаночная петля.

Лицевая петля – она же изнаночная.

Лицевая – изнаночная.

Герхард проходил в узорах основным элементом, Ульвар должен был продолжить сюжет рисунка и закончить его. Закончить сюжет рисунка рода Инги в вирде. Неминуемо.

Но вязь Ульвара споткнулась о нить Гуды и рисунок нарушился. Гутрун видела, как пошёл он в пляс и основательная, крепкая нить Гуды перекрыла его размеренное движение к концу рода, прервала затейливый ажур.

Гутрун увидела и свою нить, вплетённую в новый рисунок рода Инги, нить, шедшую рука об руку с нитями ворона и волков – спутниками, данными ей Богами, и вдруг осознала, что может не успеть.

Она склонилась в благодарственном поклоне к Матери Сущего и поспешила к Матери Грядущего. Она держала нить Ульвара в руках, готовясь обрезать её ножницами, и Гутрун пала на колени перед молодой и прекрасной женщиной, протягивая клинок:

– Матерь Грядущего, неотвратимая, прошу, прими скромный дар в знак безмерного почтения и признательности!

И Матерь приняла.

Гутрун подняла глаза – искусная работа мастера, изготовившего клинок, на мгновение отвлекла Матерь. В её руках клинок выглядел изящной вещицей, маленькой и острой, куда удобней громоздких ножниц. Не выпуская из рук нить Ульвара, она отложила их.

Гутрун видела теперь их обеих: Матерь Сущего, что плела полотно из множества нитей, и матерь Грядущего, замешкавшуюся на миг и дающая прожить этот лишний миг Ульвару.

И тогда случилось то, на что надеялась Гутрун, о чём молила про себя заступницу всего живого, Матерь Земель, которая для чего-то же направила её сюда. Случилось невозможное: нить Ульвара выскользнула из рук Матери Сущего на последней петле, после которой Матерь Грядущего должна была её оборвать. Время замедлилось и потекло вязко и тягуче, мираж обозначил руки Матери Сущего чётко, так что Гутрун видела, как эта нить осталась на изнанке.

И вот спица двигалась вниз, на захват нити, которой нет.

«Дать ей другую нить» – стремительно пронеслось в мыслях Гутрун.

Она сделала выбор так быстро, что сама не успела его осознать. Незаметным движением подала нить Гуды – именно Гуды, именно её нить! Ни Инги, ни воинов племища, ни других жён Ульвара, ни тир, ни кого другого, чьи нити служат лишь фоном для этого вирда, а той, кто нарушил узор, заложил свою вязь на этом полотне. Сердце Гутрун охватила смертная тоска – она никогда не простит себе эту жертву – первую и последнюю. Примет ли после этого её Матерь Земель в свой храм? Но движимая чужой волей, она подменила нить.

Пальцы Матери Сущего застыли на мгновение и в следующий миг взяли другую нить, не Гуды, что просилась сама в руку, а нить из тех, что вилась совсем рядом с нитью самой Гутрун, переплеталась с ней неразрывно.

Сердце Гутрун взорвалось болью, тошнота и темнота накрыла её. Перед тем как её выкинуло из марейвы, она увидела в расплывающейся дымке, как Матерь Грядущего завершила свою работу – новым клинком обрезала нить Ульвара.

***

Огонь ярко полыхал. Первое, что увидела Гутрун – Гуда, стояла на коленях и, прижавшись щекой к руке Ульвара, смотрела на него, не отрываясь. Счастьем светились её глаза. А Ульвар смотрел на неё, и будто бы сквозь неё. Гутрун хотела было выдохнуть, но выдох застрял в горле: правой рукой Ульвар сжимал Хаука, обхватив пальцами его за горло. Голова ворона поникла на сломанной шее.

Растеклась по телу предательская слабость, и не было сил принять случившееся. Мысли Гутрун будто провалились в пустоту, и только одна пульсировала кровавой, оборванной жилой от сердца – Хаук, дарованный ей богами, глаза и уши в мире живых и мёртвых, поводырь и защитник от недоброго, хранитель. Мёртв.

– Гор-ре, – неловко открыв рот, будто забыл, как это делается, произнёс Ульвар.

Гутрун никогда не слышала его голоса, но голос Хаука она знала хорошо. И стало ей страшно.

– Стр-рах! – подтвердил Ульвар, именно так, как Хаук, когда понял, к кому задумала обратиться Гутрун. Неужто знал, чем всё обернётся?

Гуда, плача, как была на коленях, подползла к ней и прижалась мокрыми от слёз губами к руке. Гутрун резко выдернула руку:

– Не смей! – не в силах сдержаться прохрипела она.

Горло сдавило будто пальцами Ульвара, голова шла кругом. Хаук! Ульвар! Как это вынести? Как вынести, Матерь Земель!

Гуда отползла на шаг и повалилась в ноги, обняла.

– Спасибо, Гутрун! – шептала она. – Спасибо! Есть у меня матерь настоящая, а ты будь наречённой. Ты жизнь мне вернула!

Но Гутрун пнула её – эта благодарность была невыносима. Она ведь не понимала ещё, что произошло. Гутрун и сама не полностью ещё осознала, но от того, что видела, кровь застывала, дыхание прерывалось, сердце билось неровно, судорожно.

Она попыталась встать и не смогла. Вдруг почувствовала себя древней старухой, кости которой давно уже должны гнить в могиле. Она попыталась вспомнить, сколько ей лет и горько усмехнулась про себя. Как она раньше не замечала иронии богов? Отчего самонадеянно полагала, что может приобщиться к ним и стать настоящим сподвижником. С чего взяла, что Матерь Земель примет её и допустит до…

Почему Матерь Сущего не взяла нить Гуды? Отчего не приняла жертвы?

Ульвар сел на ложе, спустив ноги на землю. Гуда кинулась к нему и, вздрагивая от рыданий, обняла колени.

– Дур-ра! – пробасил он, глядя перед собой, и немного склонив голову в бок, как показалось Гутрун.

Словно раскалённым лезвием полоснуло Гутрун – надо уходить!

– В дор-рогу! – подтвердил Ульвар.

– Теперь твоё место здесь, – ответила она, с трудом произнося слова.

Вошла Инга и застыла на пороге, вперив недоверчивый взгляд в сидящего на кровати Ульвара. Затем повернулась к Гутрун всем телом и произнесла:

– Отныне мой дом – твой дом, Гутрун, всё, что принадлежит мне – принадлежит и тебе.

Почему Матерь Сущего не взяла нить Гуды?

Гутрун вновь посмотрела на плачущую Гуду – её счастье было осязаемо. Гутрун чувствовала его почти так же, как силу Матерей, и оттого внезапная пустота в душе казалась бездной.

– Не думала, что у тебя плохая память, Инга, – произнесла она через силу. – Мне не нужен твой дом. Не думаю, что уже завтра ты будешь по-прежнему мне благодарна. И поэтому я возьму в награду лишь одно.

Гутрун задумалась, как оградить будущее Гуды от Бога Инги, и ничего не придумала, кроме как понадеяться на богов, которым горячо молилась Гуда, на их силу и её веру.

Несгибаемая старуха ждала, гордо задрав подбородок.

– Твой Бог устал от тебя. Оставь его.

Гутрун встала, собрала вещи, и, пошатываясь от слабости, пошла к выходу. Она не смотрела ни на Ульвара с Гудой, ни на ошарашенную её словами Ингу. В полной тишине она покинула их дом, пропахший смертью и пустыми надеждами, и, выйдя на двор, вдохнула полной грудью морозный воздух. Казалось, время сделало огромный прыжок вперёд, пока она здесь была – шаловливая Зима укрыла землю искрящим под стылым солнцем пушистым одеялом.

Длинным свистом Гутрун позвала из леса Брента и Рерика, и когда подходила к саням, серые загривки уже неслись к ней из леса, размётывая по сторонам сугробы, источая опасность.

***

Волки гнали прочь от проклятого поселения, пока далёкое ледяное солнце не опустилось за горизонт, и тьма не окутала лес. Гутрун не погоняла их, они чувствовали её боль и сами изо всех сил старались унести подальше. Они могли бежать и всю ночь по едва заметной, запорошенной снегами тропе, но Гутрун остановила их и сделала привал. Волкам самое время поохотиться, а ей собраться с мыслями и подумать.

Она разбила лагерь меж трёх сосен, растущих у подножия невысокой скалистой гряды. Собирала дрова, рубила лапник. Привыкала быть без Хаука. Сама находила ягоды и шишки, выбирала сухие сучки и веточки для розжига.

Вся её жизнь была с детства наполнена знахарством, колдовством и служением тому, что люди называют «добром», хождением по тонкой грани между обрядами с дарами богам и кровавыми ритуалами. Всё ради людей и помощи им. Для этого она была рождена. Всё оказалось бессмысленным и пустым, а она сама – никчёмной. Все знания мира не стоят её друга, брата, части её души.

Попалась древняя ель. Гутрун обняла её и лишь тогда смогла всхлипнуть: Хаук! Вековое древо зашумело иглистыми ветвями и приняло боль.

Вернулись Брент и Рерик, принесли молодого кабана с отъеденной задней ногой. Гутрун благодарно потрепала им загривки – хватит на несколько дней. Развела костёр на плоском и широком валуне и зажарила мясо. Теперь, когда боль отступила, она почувствовала, как сильно голодна.

Гутрун плотно поела, впервые за несколько дней. Завершением трапезы был чай, настоенный на голубом корне. Она использовала его, чтобы лечить у людей тоску по умершим, но сама пробовала лишь однажды. Теперь и у неё наступила необходимость в нём.

Брент и Рерик устроили весёлую возню. Она хохотала над ними, чувствуя себя молодой и смешливой. Это всё корень, – понимала она. И краем незатуманенного сознания ждала, ждала. Не верила, но надеялась, так же горячо, как Гуда молилась своим богам.

Когда от сытости и тепла потянуло в сон, она переместила угли на другой, такой-же плоский камень и подкинула дров. Этот, раскалённый, закидала лапником и легла на пахучую еловой смолой постель, лучше которой не могли бы предложить самые могущественные вожди.

Она смотрела в тёмное звёздное небо и заметила, как едва уловимо сместилась его картина. Думала о том, что если идти долго-долго, тридцать лун или больше, то карта небосвода поменяется полностью, и придётся заново натягивать бубен. Потому что тот, что сейчас, будет уже бесполезен. Как она.

Во сне к ней пришёл Хаук. Важно вышел из дымки от тлеющих углей на рассвете, повернул голову и посмотрел одним глазом, затем вторым, вспорхнул крыльями, взъерошил перья и каркнул:

– Дур-ра!

От этого и проснулась.

– А ты?! Улететь не мог? – проворчала она и открыла глаза.

Предрассветная зимняя серость и слабый дымок от потухшего костра. Сон был так правдив, что казалось – Хаук выйдет сейчас и каркнет обидные слова, хотя никогда себе такого не позволял.

Но она ошиблась.

Бернт и Рерик как по команде подняли головы и навострили уши. Гутрун, глядя на них, тоже напрягла слух – тише предрассветной мглы может быть только смерть. Сначала она услышала звук, отдалённо напоминающий шум ветра в верхушках елей. Чем дольше она прислушивалась, тем больше слышала в этом шуме размеренность. Словно… Словно шаги... С той стороны, откуда пришла сама.

Бернт и Рерик вели себя не обычно: вместо того, чтобы идти в дозор, как делали это всегда, они внимательно слушали и нюхали воздух. Затем, подняв загривки, тихо и протяжно зарычали, ползком подобрались ближе к Гутрун, не сводя глаз с того места, откуда уже отчётливо слышались шаги.

Томительное ожидание длилось дольше, чем рассчитывала Гутрун. Она не боялась людей – волки были всегда рядом. Но сейчас, из-за их поведения закралось беспокойство. Она достала клинок.

Наконец, из леса вышел человек и направился к ней. Волки вскочили, ощерились и приготовились нападать.

– Свои! – тихо сказала Гутрун, сдерживая их.

Она узнала фигуру Ульвара, и робкая надежда, возникшая с вечера, вспорхнула в душе живым вороном.

Ульвар был в той же одежде, в какой она видела его накануне – простая рубаха и штаны, на ногах – лёгкие кожаные унты, с непокрытой головой. Не по погоде.

Он шёл медленно, неуверенно, с трудом. Но взгляд был устремлён на неё, Гутрун. Он упорно переставлял ноги, и чувствовалось, что ничто и никто не сможет помешать ему идти к цели.

Он подошёл к костру и остановился в сажени от него.

Волки рычали злобно и тихо, без угрозы, будто бы удивляясь.

Ульвар, наклонил голову набок и сказал баском:

– Гутт– ррун. Р-радость.

Гутрун не смогла сдержать слёз.

– Садись, Хаук. Отдохни.

Ульвар сел, не обращая внимания на волков, которые под гневным взмахом руки хозяйки отползли, но продолжали настороженно скалить зубы.

Гутрун заново разожгла огонь. Ульвар смотрел на него с интересом, и когда Гутрун протянула ему ветку, неуверенно взял, внимательно рассматривая свои руки, и кинул в костёр. Хаук осваивал новое тело. Она набрала в котелок снега и поставила на раскалённый камень. Когда вода зашумела, накидала трав. Предложила Ульвару оставшееся после вечерней трапезы жареное мясо, но он предпочёл сырое – увидев частично съеденную кабанью тушку, взял её целиком и впился зубами в подмёрзший бок. Гутрун вздохнула – придётся учить его пользоваться ножом. И ещё много чему.

Волки успокоились, но вскоре снова вскочили и зарычали: из леса вышла женщина. Увидев, костёр, она ускорила шаг. Косы расплелись, в спутанных волосах застряли мелкие ветки и колючки, на измождённом лице застыла решимость.

Сильная девочка. Сама такая или её Бог даёт силу – не всё ли равно. Она отчаянно борется за Ульвара. Гутрун успокоила волков.

Гуда подошла к костру, упала на колени перед ней, и с трудом разомкнув губы от усталости, заговорила.

– Благодетельная Гутрун, просящая за живых, ты сделала то, что никто не смог бы сделать – вернула мне мужа из мира мёртвых. Но к чему эта милость, если он … – у неё задрожали губы. – Если он – совсем не он? Если он… покинул меня…

Слёзы полились у неё из глаз, но она продолжала говорить жарко, захлёбываясь.

– Пусть даже он совсем… другой… пусть. Но ты забираешь его у меня! Зачем он тебе? Отдай! Ты же знаешь – он мой… Ты была… там… Мы связаны с ним одной судьбой, одной вязью… Кто ты в этом вирде? Проходящая нить… Прошу, отрекись! Прошу, отдай!

Рыдания сотрясали её, она повалилась в ноги Гутрун, продолжая повторять: «Отдай! Отдай!»

Когда стоны и всхлипы затихли, Гутрун подняла Гуду и усадила у костра. У неё была лишь одна кружка, и она, зачерпнув в котелке травяной настой, протянула Гуде. Подбросила в огонь хворосту.

– Никогда ещё я так не ошибалась, Гуда, – произнесла она. – Я полагала, что боги донесли твой зов до меня и призвали, чтобы спасти твоего мужа. Он – честный воин. Я, так же как и ты, думала, что он достоин ещё одного шанса на жизнь и на смерть в бою, как и подобает храбрецу. Но мне была уготована иная роль. Скажи, что было бы с тобой, если бы я не пришла?

Гуда смотрела на неё, и, кажется, не совсем понимала, о чём Гутрун говорит.

– Инга принесла бы меня в жертву, как и хотела… – ответила она. – Но зачем мне жить, если его не будет рядом? Я готова была умереть.

– Затем, что ты носишь под сердцем его ребёнка.

Гуда замерла, глядя на Гутрун. Глаза её расширились, слёзы вновь потекли по щекам. Она растерянно смотрела в себя, слушала, искала подтверждение словам Гутрун.

– Но я не чувствую!

– Скоро почувствуешь. В этом была моя роль – спасти тебя и дитя от жертвенного ножа Инги. Но я не смогла спасти Ульвара. Прости.

– Но…

Гуда смотрела на Ульвара, и Гутрун покачала головой.

– Это не он. Ты и сама это поняла. Это Хаук, мой ворон. Я видела, как Матерь Грядущего обрезала нить жизни Ульвара, а это значит, что он умер. Он мёртв, Гуда.

– Но…

Гутрун пожала плечами.

– Не знаю, Гуда. Хаук не должен был умереть. Знаю лишь одно – такова была воля богов. Ни ты, ни я не можем на неё повлиять, в нашей власти лишь смириться.

Гуда долго сидела, пытаясь понять, принять произошедшее. Качала головой, гладила себя по животу, прислушивалась. Смотрела на Ульвара, поедающего сырое мясо и не обращающего на неё никакого внимания.

– Что мне теперь делать? – произнесла, наконец, она. – Инга не простит мне Ульвара.

– Возвращайся, теперь это твой дом. За наследника Инга сама будет беречь тебя. Но ты должна, запомни, должна! – быть верной своим богам. Вопреки всему. Вопреки Инге. Поняла?

Гуда неуверенно кивнула.

– Иди.

Гутрун сложила остатки жареного мяса в суму и отдала её Гуде.

– Иди. Не рви себе сердце. Он умер.

Гуда взяла суму и побрела прочь. На опушке леса она оглянулась, долго смотрела на Ульвара, а потом исчезла среди сосен.

– Грусть. – изрёк Ульвар.

– Да уж.

– В дор-рогу!

Гутрун собрала вещи, закидала угли снегом и кинула Ульвару заячью шкуру. Хауку одежда была не нужна, но Ульвар без неё долго не протянет. И об этом тоже надо будет подумать. Как и о том, примет ли после всего случившегося её Матерь Земель, одобрит ли.

Шагая рядом с нартами, Гутрун думала о том, как посмеялся над ней Бог Инги, Бог коварства и лжи, сеятель раздоров, отец чудовищ, насмешник над другими богами. Как наказал он её за то, что посмела она вмешаться в чужой вирд. И как необратимо изменился её вирд, вязь, в которую намертво вплетены Бернт, Рерик и Хаук.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*марейва – информационное пространство, содержащее прошлое, настоящее и будущее одномоментно

*тиры - рабыни

0
08:17
362
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Ольга Силаева

Достойные внимания