Дочь луны

Холодная вода проходила сквозь сандалии, Марсия не чувствовала пальцы. Слух обострился, хруст ветки, перекличка птиц в утреннем тумане, густым паром поднимавшимся на берегах – все заставляло ее, вздрагивая от холода, вслушиваться в тишину. Чу, затрещал кустарник на холме. Звук был настойчивый, громкий: кабан врезался в заросли, или отряд пошел вниз по склону.

Марсия обернулась. Натянувшаяся мышца задела стрелу, торчащую из плеча, древко стрелы подпрыгнуло. Марсия схватилась за древко, кровь, брызнувшая из раны, капнула в воду и понеслась вниз по ручью багровой лентой. Эхо голосов спускалось по склону вместе с отрядом, Марсия захромала быстрее, толкая волны замерзшими голенями. Вода плескалась вокруг ее ног, кожаные штаны плохо гнулись и скрипели, как рыбачья лодка.

– Юнона и Тривия, – бормотала Марсия под звук своего свистящего дыхания, – мать в короне из полумесяца о двух белых рогах. Лесная женщина, пасущая оленей среди... среди...

Память вилась, как змея, плюясь воспоминаниями. Лицо матери склонилось над колыбелью, она держала в руке стальное шило с черным кончиком. Она положила Марсии руку на грудь, оттягивая воротник, и уперлась шилом в кожу. Капля крови, выступившая под острием, была круглой и красной, как бусина.

Марсия лежала и смотрела на мать испуганными глазами. Красных бусин выступало все больше, крючковатый нос матери нависал над Марсией, пшеничная коса, уложенная вокруг головы, стояла короной. У матери на груди, синим на бледной коже, расползались диковинные цветы, в которые были вплетены вороны и олени.

«Хозяйка пустошей, лесов и холмов, – шептала она. – Триединая богиня, луна, восходящая над тобой, да осветит пролитую кровь...»

Марсия споткнулась и упала в воду, выставив вперед руки. Рукав белой туники, торчавшей из-под кожаного наплечника, быстро становился красным. Марсия встала на одно колено, вытащила гладиус из ножен и воткнула его в речное дно. Тяжело дыша, она попыталась подняться, но снова завалилась в воду.

Послышался плеск, Марсия подняла голову. У берега, в десятке шагов от нее стоял кельт. Он наклонился над водой, держа в руках бьющуюся рыбину. Увидев Марсию, он бросил рыбину в воду, правую руку он положил на пояс, к ножу. Марсия выдернула гладиус из песка и вытянула его перед собой, онемевшая рука повисла, как канат. Кельт подошел к ней и остановился в ладони от острия гладиуса.

– Уйди, – сказала Марсия на его языке.

– Из какого ты легиона? – спросил кельт на чистой латыни, Марсия посмотрела на него с удивлением.

– Из какого ты легиона, солдат? – повторил он. – Кто идет за тобой? Через чьи земли ты пришел?

Его бледное лицо отливало оливковой желтизной, особенно это было заметно, когда он подошел ближе. Кожа кельтов была белой, как яичная пленка, их боги замешали их не на оливковом масле. Черные брови, темные волосы, нос с иудейской горбинкой – все выглядело чужим этому лесу и этой реке.

– Кто ты такой? – спросила Марсия. Кельт взял Марсию за нагрудник и потащил из воды на берег. Перед глазами у нее поднялся туман, голова моталась из стороны в сторону на ослабевшей шее. Туман расползался мутной квашней, Марсия вдруг поняла, что это не ее тащат, как добычу, а она едет на спине могучего оленя.
Дубы смыкали ветви у нее над головой, стволы вставали друг к другу все плотнее. Олень пригибал голову, чтобы не задевать листву, Марсия взялась за его рога. Темнота стала непроницаемой, ей чудилось движение, слышались шипение и шорох. Марсия потянулась к мечу, рука схватила пустоту: меча на ее поясе не было.

– Ментулам како, – выругалась Марсия. Маны оставили ее беззащитной перед врагом.

Вдалеке вспыхнула серебряная искра, олень увидел ее и ускорил шаг. Существа скакали между дубов, плевались, бормотали, но не решались приблизиться. Марсия понемногу успокоилась и перестала оглядываться, опираясь рукой на круп оленя. Она посмотрела вперед, туда, где разгорался серебряный свет.

Олень вышел на поляну и остановился между двух длинных камней, врытых в землю. На третьем камне, положенном плашмя, сидел юноша с головой, покрытой плащом. Марсия не видела его лица, на виду были длинные ступни и ладони с необычайно тонкими пальцами. Марсия сжала ладонь в кулак – такие же пальцы были и у нее, они достались им от их общей матери.

– Марсий, – вздохнула она. – Брат!
Он поднял голову, плащ у него на груди распахнулся, Марсия увидела татуировку на груди и колотую рану под сердцем. Лицо у них было одно на двоих. Сходство было таким сильным, что, когда Марсия смотрела на него, она словно глядела в зеркало.

– Ты нашла ее?

– Не нашла, – с досадой ответила Марсия. – Меня ранили, но только в плечо. Мне удалось уйти от погони, но надолго ли – не знаю.

– Ты должна найти ее и сказать, что Перегрин замыслил недоброе и идет по ее следу, – предупредил Марсий. – Иначе я погиб напрасно.

– Я думаю об этом в пути, – призналась Марсия. – Перегрин только хочет порядка и чтобы не погибали невинные. Если я расскажу о его планах, и мать его убьет, разве я не предам Рим?

– Если ты знаешь, что по ее следу идет убийца – разве ты не предаешь ее, если смолчишь? – Марсий поджал губы.

– Взяв твой меч и твой шлем, я приняла и твою клятву. Я обещала служить честно... – сомневаясь, ответила Марсия. Марсий гневно ее перебил:

– Ты служила ей раньше, чем отцовским богам. Выполни сперва главный долг!

Окрик Марсия разбудил ее, Марсия вздрогнула – и проснулась. Она лежала на топчане, и смотрела вверх. Над головой у нее перекрещивались черные от копоти балки, с которых свисали рыбины, связки грибов и птичьи кости, перевязанные черными нитками. Дым клубился под соломенной крышей дома и уходил в отверстие в потолке. Марсия облизнула губы и повернула голову. Между очагом и топчаном стоял кельт, его взлохмаченная голова доставала до балок. Он смотрел на Марсию.

– Я, должно быть долго спал, – сказал кельт, – раз проспал год, в который в легионы начали брать женщин.
Марсия посмотрела вниз. Ее плечо было перевязано серыми бинтами, из-под которых торчал высушенный мох. Над одеялом торчали, острые, словно лисьи морды, груди со следами от других бинтов. Тех, которыми Марсия стягивала их под туникой.

– Не стали, – Марсия, приподнялась на локтях, подтянула одеяло и заткнула его подмышки, прикрывая грудь. – Ты спас мне жизнь, и я у тебя в долгу – спасибо тебе. Все же, позволь спросить – а с каких пор римские солдаты начали жить за Валом, на землях тех, кого они считают своими врагами?

Охотник сложил руки на груди, на них бледными червями выступали старые шрамы. Шрамы оплетали его руки от локтей до запястий, и Марсии показалось, что она их знает. Она уже видела эти смуглые руки с белыми отметинами сложенными на груди над животом. Она смотрела на них снизу вверх, как будто ей не хватало роста. Человек стоял над ней, она не видела его лица – солнце било ему в затылок, лицо оставалось темным.

– Если ты поделишься своей историей, – предложила Марсия, сомневаясь, – я поделюсь своей. Как твое имя? Как ты оказался здесь?

– Я не знаю твоего имени, с чего мне называть свое? – удивился охотник. Марсия пытливо смотрела на него и не могла вспомнить, его лицо оставалось незнакомым. Наконец, она сдалась.

– Меня зовут Марсия, я дочь центуриона Гая Туллия. Его должны знать в этих местах.

Когда Марсия назвала имя отца, по лицу охотника пробежала тень. Он с опозданием кивнул и сказал, кривя губы:

– Тебя назвали в честь бога войны. Хорошее имя для мужчины, не лучшее для женщины. Женщине такое имя принесет только несчастья.

– Нас обоих назвали в честь бога войны, меня и моего брата, – возразила Марсия. – Мой брат погиб в первом же бою, меня ранили в первой же вылазке. Имя принесло несчастья нам обоим.

– Люди из деревни вниз по реке называют меня Доран. Ты можешь называть меня так.

Марсия смотрела на охотника снизу вверх, как в воспоминании, которое казалось сном. Его шея заросла бородой, под подбородком было маленькое лысое место, где борода не росла, след от шрама или ожога. Марсия знала этот шрам, хотя больше не сомневалась на счет охотника: кельтом он никогда не был.

Из котла, подвешенного над огнем, повалил пар, запах был землистый, сытный. Рот Марсии наполнился слюной, она съела только половину лепешки на рассвете, вкус крови стоял у нее во рту остаток дня, вызывая тошноту. Доран не торопился предлагать ей разделить с ним ужин, возможно, это не входило в его намерения, о которых она все еще ничего не знала.

– Многие бы сказали что солдату Рима лучше умереть, чем жить среди врагов, – Марсия провела себе пальцем под подбородком, там, где у них обоих остались шрамы от посвящения. Она следила за реакцией Дорана, его лицо осталось непроницаемым. – Если ты солдат, а я думаю, что ты солдат.

Доран наклонился и обмотал руку тряпкой, лежавшей тут же, на полу, он снял котел с огня, поставив его на сложенные кругом камни. Суп плескался в котле, Марсия видела куски рыхлого черного мяса и разваренную зелень. От котла пыхало жаром, на лице Дорана выступила испарина. Он оставил тряпку на ручке, выпрямляясь.

– Если гибель лучше, мне стоило оставить тебя умирать в ручье.

– Ораторы говорят, что лучше умереть героем, – возразила Марсия. – Если бы все следовали этому правилу, никто бы не дожил бы до почетного увольнения.

– Ваш отец вырастил непочтительных детей, – сказал Доран, поставив руки на пояс. Сквозь штопку на его рубахе проглядывали оливковые бока. – Ему следовало лучше учить своего сына и следить за дочерью.

– Я не только его дочь, – Марсия сидела, ссутулившись, отвечая, она положила руку на колени, выпрямляя спину: отцовский жест. – Я следую своему пути, и он не позорит путь Рима. Так в чем же мой отец неправ?

– Ты не стала женой центуриона, а изображаешь центуриона. Так плохо, что тебя ранят и нужна помощь дезертира, чтобы тебя спасти. Твоя татуировка, – Доран провел пальцами у себя над ключицами, – при этом не римская. Откуда она?

– Ты уже видел такие? Где? – вскинулась Марсия. Что-то необычное почудилось ей в его ответе, в том, как он смотрел на нее: пытливо, как охотник на следы в земле. Доран молчал, Марсия повторила вопрос, не скрывая нетерпения:

– Где же?

– Ты ранена, вокруг рыщут разведчики племени, которое пригнало тебя сюда... – начал Доран. Марсия, подавшись вперед, с жаром воскликнула:

– Они не всегда будут здесь. Где ты видел эти татуировки? Скажи мне. Ты должен мне сказать!

– Отчего я тебе должен? – разозлился Доран. – Я был должен богам, я был должен Риму, я был должен императору, я был должен своим людям. Кто ты такая, чтобы говорить, что я должен еще и тебе?

– Я... – Марсия замялась. От волнения жжение в ране на плече усилилось. – Я ищу человека с татуировкой, похожей на мою.

– Ищешь, чтобы рассказать ему то, что узнала за Валом? Шпиону хорошо говорить о римских добродетелях. Скрывать татуировки здешних племен сложнее. Нужно уметь их прятать так же, как под бинтами ты прячешь грудь.

Тень падала на Марсию предвестником несущего гибель Орка. Марсия смотрела на его покрытые шрамами руки с искривленными средними и безымянными пальцами, представляя их хватку на своем горле: эти руки могли колоть между пальцев грецкие орехи несмотря на всю свою тонкость. Доран нависал над Марсией, и Марсия решилась.

– Я ни для кого не шпионю, я ищу свою мать. Она должна быть здесь, в Британии. Ее татуировка похожа на мою. Да и какая из меня шпионка, если кельты идут по моему следу? Если бы я знала о Вале то, что им так нужно, они бы снесли меня с холмов на щите.

– Откуда я знаю, что ты не врешь? – спросил Доран. Марсия посмотрела ему в глаза.

– Не знаешь. Но если передумаешь мне верить, тебе будет проще, чем мне – я ранена, а ты спрятал мои доспехи и меч.

Доран наклонился к Марсии, загораживая спиной очаг. Лишенное света, его лицо было черным, как у самого Танатоса.

– Хорошо, я поверю тебе, а теперь – слушай меня. Я не знаю такой женщины. И я не знаю такой татуировки. Если хочешь жить, тебе нужно молчать о том, что знаешь, и о той, кого ищешь.

Они съели ужин в молчании. Суп был густой и темный, куски мяса, которые Марсия увидела в котле, оказались грибами. Они были сочными и кислыми на вкус, жевались легко, как овощи, но падали в желудок тяжело, как оленина. Когда они доели, Марсия вытянулась на топчане, укрывшись одеялом. Плечо ныло, она повернулась на бок, выставляя его вверх. Доран сел рядом, просунул пальцы под повязку, Марсия скривилась, но он только ощупал мох. С плеча его рука передвинулась ниже, к груди, Марсия предупредила:

– Если ты захочешь разделить со мной ложе взамен на спасение жизни, я убью тебя.

– Ты не сможешь убить и кролика с пробитым плечом, – ответил Доран. Косые отблески пламени падали на его лицо, придавая ему вид варварской маски. Он сдвинул одеяло, сосок розовым полумесяцем выглянул из-под серого отворота. Марсия почувствовала себя добычей.

– Я лучше умру, чем позволю мужчине возлечь со мной против моего желания.

Доран пробежался пальцами по повязке, опустив голову так, что Марсия не видела его глаз, и убрал руку. Он встал, достал с балки перетянутый ремнями кусок сверток, который бросил на пол. Наклонившись, Доран развязал ремни и толкнул сверток ногой, раскатывая ее по полу. Это было грубо выделанное одеяло из звериных шкур.

– Я не дикарь. Радости плоти перестают быть радостями, если их приходится брать силой, – сказал он.

Марсия следила за Дораном до тех пор, пока он не завернулся в плащ, вытягивая длинные ноги, и не улегся на шкурах. Огонь в очаге догорал, по темным стенам скакали рыжие отсветы, похожие на красных олених в черном осеннем лесу. Игра пламени убаюкивала, Марсия говорила себе, что не станет спать и будет начеку, пока Гипнос не навалился на нее дурманной копной.

Марсия проснулась на рассвете. Холодный утренний свет проникал в хижину сквозь щели в двери, на которой висели пучки трав. Она села, сбрасывая одеяло, и вскрикнула: в плечо словно вонзился раскаленный прут. Прижав руку к груди, Марсия зажмурилась, стиснув зубы. Она успела увидеть только то, что на полу не было ни одеяла, ни Дорана.

Баюкая руку, Марсия сползла на край топчана и, спустив ноги на пол, нащупала свои калиги. Марсия вытащила их и осмотрела, ремни здорово износились, пока она бродила по болотистым логам и каменистым склонам, на стельке осталось углубление от пятки, протершееся во время переходов. Два ремня были сшиты и склеены, Марсия порвала их о стремена, когда скакала с донесение к Перегрину. Донесение было срочным, и Марсия скакала во весь опор. Когда Марсия вошла в лагерь и увидела генерала, он сидел на поваленном бревне у огня, как простой солдат.

Друиды снова ходили по деревням, сказала Марсия, наклонившись к уху генерала. Среди них видели женщину с наполовину седой головой, с крючковатым носом. Она открывала грудь, чтобы люди видели ее татуировку и преклоняли перед ней колени. Генерал слушал ее и кивал, а Марсии хотелось прижать руку к груди: панцирь скрывал ее секрет, но везение не могло продолжаться вечно. Окруженная римскими богами, Марсия чувствовала себя в ловушке, как и не твердила, что это и ее боги тоже. Боги отца казались ей демонами.

Марсия надела калиги. На столе лежали ее плащ и туника с рукавом, задубевшим от крови. Марсия оделась и прошлась по хижине в поисках люка в подпол, она нигде не смогла его найти. Где же Доран спрятал ее доспехи? Она толкнула дверь и выглянула наружу. Воздух был свежим и сырым, на тропинке, ведущей в лес, стоял черный пес размером с теленка. Повернув голову, он угрюмо посмотрел на Марсию, она схватилась за косяк: у пса были человеческие глаза.

Шрамы от татуировки на груди налились зимним холодом, Марсия прижала к ним ладонь, выравнивая дыхание. Пес дернул шкурой и, рыкнув, побежал по тропинке в лес. Марсия провожала его взглядом, вспоминая истории, которые рассказывала кормилица, они не запомнились так, как то, что говорила ей мать. Заклятия и оборотни, кельтское колдовство, где, как не в заколдованном месте Марсии следовало ее искать?

Острые листья папоротников хлестали Марсию по ногам, она то теряла пса из вида, то снова находила, черная песья спина раскачивалась между папоротников, бесшумно их раздвигая, вдруг ныряла в зелень, снова выныривая через несколько сосен. С каждым шагом по тропинке голоса птиц становились все тише, сосны вставали друг к другу все ближе, папоротники росли ниже и пышнее.

– Кто сделал это с тобой? – Марсия спросила, перешагивая через древесные корни. – Чье это колдовство?

Пес пропал из вида, тишина звенела, а в глубине ее, как жемчужина в раковине, прятался шум: кто-то шел между папоротников, раздвигал листья, двигался прямо к ней. Совсем рядом колыхнулись кусты, пес выпрыгнул на дорогу, скалясь. Передние лапы у него были искривленные, в белых шрамах, на которых шерсть росла клочками. Марсия огляделась в поисках палки или камня, а пес на нападал. Щелкнув зубами, он пробежал несколько шагов по тропинке и резко свернул в кусты, Марсия последовала за ним.

Перепрыгнув через поваленное дерево, пес свернул в овраг и побежал по вниз склону. Овраг оказался неожиданно глубоким, на дне его клубился туман, древесные корни выступали из земли, похожие на пальцы мертвецов. Пес вдруг исчез из виду, мелькнул только сломанный хвост. Марсия остановилась и огляделась, переводя дух. Она услышала ворчание и пошла на звук, к норе под вывороченным пнем. Когда она подошла, ворчание стало громче, пес высунул голову и схватил Марсию зубами за край плаща. Сверху, с тропы, слышались голоса, не колеблясь, она залезла внутрь. Раненное царапнуло стенку норы, Марсия ударила себя ладонью по рту, чтобы не вскрикнуть.

Марсия и пес скрючились в норе, вжавшись друг в друга, как затравленные лисы. Она взяла пса за шею, пытаясь нащупать ошейник, но нашла только вдавленную в шкуру полосу. Туман на дне оврага понемногу расходился, что-то белело на дне, облепленное черной землей, яркое, как снег. Камни, подумала Марсия, но ее взгляд упорно возвращался к камням, слишком неестественно правильной была их форма. Марсия сощурила глаза, вглядываясь. Когда она увидела, мурашки пробежали у нее по коже.

Кости. В овраге лежали кости в разложившихся кожаных доспехах, от дождей и сырости слившихся по цвету с мхом и бурыми сосновыми иглами. Скелеты наполовину ушли в землю, черепа высовывали макушки, вгрызаясь в чернозем уцелевшими зубами. В глазнице черепа, вокруг которого куполом вставал остов шлема, что-то шевелилось: это сороконожка ползла наверх, шевеля усами. Марсия вздрогнула. Кости сдвинулись, слой игл слетел с остовов, земля дрогнула.

Сдвинулся слой сосновых игл на склоне оврага. Воин опирался на копье и, спускаясь, покачивался на рыхлой земле. Следы Марсии на склоне исчезли, как будто бы она никогда кубарем не летела вниз и не забиралась в узкую нору вслед за оборотнем-псом. Из своего укрытия она видела ноги в перетянутых кожаными ремешками сапогах, конец длинного ясеневого копья, воткнутого в палую хвою. От человека пахло потом и костром, из оврага тянуло холодом могилы.

К копьеносцу нему подошли еще двое, один в меховых сапогах, измазанных в глине, другой – в коротких сапожках до середины икры. Преследователи негромко переговаривались, остановившись на середине пути. Где они. Их было двое, мужчина и женщина. Он знает, что не должен уходить далеко от дома. Он охотится. Тем хуже для него. Женский голос? А ты не думаешь, что это она... Ты думаешь, Она бы снизошла? Он – Ее раб. У нее есть муж. Это – ее место. Негоже. Она не любит гостей и сама позаботится о своих врагах.
Марсия и пес сидели в укрытии, пока голоса и звуки шагов не стихли. Туман, заполнив овраг с костями, поднимался вверх по склону, его клубы были похожи на растрепанные плюмажи шлемов, на выцветшие от дождя и снега гривы лошадей. Марсия вглядывалась в туман, обхватив шею Дорана, его ладонь легла ей на затылок, его дыхание щекотало волоски у нее на шее. Она отпрянула, когда поняла, что сжимает в объятиях не пса, а человека.

– Здесь была битва? Та самая, в которой полег твой легион? – спросила Марсия. В темноте глаза Дорана отсвечивали волчьим желтым.

– Здесь. Мне повезло больше, чем другим, мне не вырвали сердце на поле битвы, – длинные зубы Дорана царапнули его нижнюю губу. Он был похож одновременно на человека и на пса, и уши у него были острые, как у зверя.

– Знаешь, почему я получила стрелу в плечо в своем первом выходе за Вал? – спросила Марсия, глядя на Доран. Она не была до конца уверена в том, что ей стоит это говорить. – Я увидела то, что отвлекло меня.

– Что?

Марсия раздвинула полы плаща у себя на груди, оттянула воротник туники и сдвинула ленту повязки, показывая татуировку. В свете гнилушек она больше не казалась черной, как в огне очага, она была голубой с зеленым, немного выцветшей, но с заметным контуром. Олени поднимались на дыбы, поднимая копыта, змеи, и вороны стремились друг к другу, желая скорее сойтись в битве.

– Я увидела это изображение на камнях у леса. Олени скакали, и вороны летели, и змеи свивались кольцами в камне. Я думала, что глаза обманывают меня, но камень ожил, и он двигался. Тогда-то меня и подстрелили.

Марсия взяла руку Дорана и прижала ее себе между грудей, он дернулся, когда змеи поднялись и оплели его руку, поднимаясь выше по локтю. Чешуя поблескивала в темноте, хлопали крылья, стало темно, как в бурю. Марсию начало колотить. Дрожь шла от пальцев, становясь сильнее, когда змеи начали шипеть, Марсии пришлось упереться локтем в стену норы, чтобы устоять.

– Ты врешь. Скажи мне правду. Ты знаешь, чья это татуировка. Ты знаешь что-то о моей матери. Я хочу знать – что, – просипела она.

– Моя смерть не стоит конца твоих поисков, – змея обвилась Дорану вокруг шеи, его лицо начало синеть. – Если я умру, они закончатся здесь.

– Смерть ничем мне не поможет! – выкрикнула Марсия. Обессиленная, она упала на землю. Змеи вернулись к ней на грудь, вороны замолчали.

Доран упал на колени рядом с ней, уронив руки ладонями вверх. Новое чувство присоединились к разочарованию, когда Доран перелез через Марсию и выбрался из норы в овраг. Цепляясь за корни, он полез вверх. Марсия выбралась вслед за ним, она обогнула корни и выпрямилась в полный рост, уперев руки в бока.

– Что ты знаешь? – крикнула она. – Ты знаешь мою мать. Это ее чары, это она сделала тебя псом.

– Ты ее не найдешь. Ты никого не найдешь, – пообещал Доран, – кроме смерти.

– Какое тебе дело до этого? Моя жизнь и моя смерть принадлежат только мне.

– Они принадлежат Риму, твоей семье и твоему отцу, который потерял сына. Туллий не должен потерять еще и дочь.

– Ты знал его?

– Все знали центуриона Туллия. Немногие знали бригантскую рабыню, которую желали двое – он и его названный брат. Она досталась только одному, но обещала мстить обоим. Они тогда решили, что это пустые угрозы. Они мало знали о решимости бригантских женщин.

– Как твое имя? – спросила Марсия. Ее сердце билось, как маленький барабан, Доран стоял на вершине обрыва, опустив руки по бокам.

– Как твое имя? – повторила Марсия, поднимаясь. – Как тебя зовут?

– Отец не рассказывал тебе о своем друге? – спросил Доран. – Он должен был командовать центурией после того, как Туллий потерял жену и покинул Британию со слугами и детьми. Друг занял место Туллия во главе центурии, но был обманут. Женщина завлекла его в чащу своими чарами, ее люди перебили всех его солдат. Он выжил для того, чтобы стать ее рабом.

Марсия поравнялась с Дораном. Солнечный свет, рассеиваясь между сосен, окружал Дорана золотистым ореолом, свет делал его похожим на дикого сильвана. Худой, с жирными разводами земли на плечах и животе, Доран стоял прямо, он выглядел одновременно жалко и величественно. Марсии хотелось и ударить его, и преклонить перед ним колено.

– Я любил Туллия и Брей, я любил их обоих, и оба они предали меня.

Марсия смотрела на Дорана и не помнила его. Она помнила очертания – человек в красном и золотом, стоявшим рядом с отцом, когда она ехала верхом на пони, а Марсий бежал следом. Плащ хлопал на ветру, золотые украшения на нагруднике сверкали, отец был серой полевой птичкой по сравнению с человеком-орлом. Разговаривая с отцом, он упирал меч острием в землю и крутил его за рукоятку, разжимая пальцы. На длинной, темной от загара руке, белым выступали старые шрамы.

«Откуда шрамы?» – спросил, подбегая, запыхавшийся Марсий. Марсия наблюдала за ними с пони, не спешиваясь.

«Горные козы очень опасны, – человек сделал свирепое лицо, его глаза смеялись. – Еще опасней, чем горные львы. Одна такая напала на меня, я едва выжил».

«Кассий шутит. Он спас мне жизнь, – отец хлопнул красного с золотым человека по спине. – Однажды он расскажет, как это было. Если захочет».

– Поцелуй меня, – велела Марсия. Прошлое уносил ветер, сосны шумели. Доран взял Марсию за щеку, Марсия задрала голову. В солнечном свете, пробивавшемся между деревьев, она не видела его лица – только сияние, закрывая глаза, она видела в этом сиянии красные отсветы командирской столы.

Доран вобрал губы Марсии в рот, ее окатило страхом: вдруг она не захочет продолжать, вдруг отбиваться от охваченного желанием мужчины посреди дикого леса. Страх мелькнул и пропал. Она сосала язык Дорана, груди налились тяжестью, желание, как змея, ползло к низу живота. Доран сжал ее грудь, чавкая и рыча, Марсия оттолкнула его, покачнулась и наступила ему на ногу грубой подошвой калиги.

Доран оторвался от нее с усилием, как будто вынырнул из ночного моря. Нить слюны, похожая на паутинку, тянулась от его рта ко рту Марсии, она порвалась, когда Марсия сглотнула. Марсия коснулась пальцами его губ, попыталась сжать пальцы на его горле. Шея только казалась тонкой, пальцы не смыкались до конца.

– Почему она тебя пощадила?

– Потому что ей нужен был сторожевой пес, – на этот раз Доран взял Марсию за горло, она пошатнулась. Солнце било ему не в затылок, а в щеку, в золотом сиянии Марсия видела желтый глаз под густой черной бровью. Глаз блестел, как у больного лихорадкой.

– Хочешь убить меня? – от напряжения у Марсии задергалось веко. – Этим ты ей не отомстишь.

– Хочу. Но не могу. Она дикая волчица, – в голосе Дорана звучало сожаление. – А ты – римский щенок, который только начал матереть.

***

Марсия лежала, выставив вверх больное плечо, и слушала стрекот цикад. Огонь в очаге грел бок, Доран коснулся ее волос, провел пальцем по губе. Она вздохнула, не открывая глаз, сделала вид, что спит. Доран лег на Марсию всем телом, сжал грудь, лаская, поцеловал. По коже Марсии пробежали мурашки, она сдержала разочарованный вздох, когда он встал и принялся одеваться.

– Возвращайся за Вал, – сказал Доран. – Если родится сын, назови его Кассием. Вырасти его римлянином. Отдай его Туллию, он сумеет. Его она не смогла посадить на поводок.

Марсия дивилась над словами Дорана, пока не скрипнула дверь: отчего он так уверен в ценности своего потомства. Выждав несколько ударов сердца, она поднялась с топчана и надела сандалии, она накинула плащ, сколов его круглой медной брошью, которую Доран оставил на столе. Брошь была простой: круг, а в ней изогнутая медная полоса над толстой иглой. В полосе Марсии виделась то ли волна, то ли конская спина.

Марсия толкнула дверь и вышла за порог, она остановилась, задрала голову к небу. Сумрак, сгустившийся под кронами деревьев, быстро становился плотным и вязким. Пахло перегноем и земляной сыростью, запах вызвал у Марсии в памяти черепа и вросшие в землю остовы в овраге. Она не видела Дорана, но видела факел, который он зажег, и последовала за ним среди папоротников, которые хлестали ее по голым ногам росистыми листьями.

Тропа вилась между холмов, поросших лиственницами. Плотнее запахнув полы плаща, Марсия пошла вверх по тропе, чувствуя, как бьется сердце. Деревья выше Капитолия, выше амфитеатра Флавиев, выше колонн форума окружали Марсию. Лунный свет сочился между стволами серебряным руном, тек между листьев, рассеивая тьму.
На склоне холма длинные, гладко обтесанные валуны в два человеческих роста образовывали просторный круг. Одни валуны были длиннее, другие – короче, одни наклонялись, другие были положены друг на друга. В некоторых из них были проделаны круглые отверстия, необычайно правильные и ровные, бока других были покрыты рисунками и резьбой. В круге стоял замшелый алтарь, у алтаря стоял Доран, обнаженный по пояс.

– Мать пустошей и холмов, – он говорил монотонно, – Триединая богиня, луна, восходящая над тобой, да осветит пролитую кровь. От имени возлюбленной твоей дочери я приношу тебе эту жертву. От крови ее и от плоти ее, живущей ради твоих детей, ради твоей земли, кормящей телами врагов твоих воронов, стерегущей твою колесницу, открывающей для тебя ворота, я...

– Доран, – Марсия окликнула его. Доран смотрел на алтарь остановившимся взглядом, он слышал Марсию, но не повернул к ней голову. Его щека дергалась, скрюченные пальцы замерли, стиснув слипшийся мех.

В одной руке он держал нож, в другой мертвого зайца, медная чаша на алтаре наполнилась кровью. Мать так же стояла перед алтарем, но держала в руках не зайцев, а отцовских голубей. Она сворачивала голову одному, а второго давала детям. Марсий не мог взять голубя и нож, он плакал и закрывался руками, а Марсия брала, потому что мать смотрела на нее. Под этим взглядом Марсия не могла оплошать.

– Кто она на самом деле? – Марсия подошла к нему, сжав руки в кулаки. – Откуда такое могущество? Откуда ее колдовство?
Доран поднял нож и швырнул его на алтарь. Нож задел чашу, чаша покачнулась и отозвалась жалобным звоном. Кровь плескалась, оставляя блестящие следы на стенках, капала на алтарь и без следа уходила в камень. Марсия положила руку на камень и вздрогнула, поджимая пальцы, там внутри, глухо, как барабан, билось сердце.

– Твоя мать их жрица. Одни говорят, что она дочь богов, другие – что их посланница, – ответил Доран угрюмо. Марсия трогала его грудь, от чего на руках и на шее жилы у него натягивались, как канаты. Когда она прошлась пальцами по дорожке волос, идущей у Дорана от пупка вниз, под штаны, он начал чаще дышать. Марсии снова показалось, что она ласкает пса.

– Ты знаешь, где она? – она спросила, глядя на него исподлобья.

– Брей ненавидит Рим и все, что с ним связано. Ненавидит мужа, который взял ее силой, и ненавидит детей, которых он с ней прижил, – Доран скривился. – Думаешь, она встретит тебя с распростертыми объятьями? Она уничтожит тебя.

Марсия взяла нож с алтаря и попробовала пальцем лезвие. Доран смотрел на нее, запрокинув голову, словно нарочно подставляя шею, как жертвенный агнец на алтаре Юпитера. Она взвесила нож в руке, задумавшись. Каменное сердце билось в унисон с ее.

– Я ее дочь. Если она ненавидит меня, зачем она сделала мне эту татуировку?

– Ей все равно, кто ты, – оскалился Доран. – Думаешь, она пометила меня из любви?

– Это моя судьба, – Марсия уткнула кончик ножа Дорану в грудь, он подался вперед. Разрезанная кожа раскрылась, выпуская змеистую алую струйку, прокатившуюся по коже. – Ты не можешь остановить меня. Но ты можешь пойти со мной.