Смотри моими глазами
Опора скользнула прочь. Больно ударившись о корявый ствол плечом, Тим рухнул на землю. Сдавленно выругавшись, поднялся, с досадой пытаясь приладить разодранный кусок штанины. Тот предательски оттопыривался и никак не ложился на место. Сверху донесся заливистый смех. Тим раздраженно вскинул голову: согнувшись пополам Индира прямо укатывалась над ним, потрясая выбившимися кудряшками.
– Растяпа ты, растяпа! Пх-пха… Говорила же, не клади доску на ветку, навернешься… ну или закрепил бы ее, что ли.
– Без тебя знаю, – зло бросил Тим. Ее снисходительный тон порядком бесил, два года разницы не повод. А прямо не сказать – дурак-дураком окажешься, как младшеклашка обидчивая. Отряхнувшись, полез обратно, упираясь в глубокие складки коры.
Инда протянула руку:
– Давай помогу, горе луковое, – жгучий гнев на самодовольную девчонку заставил Тима рывком сдернуть ее вниз, второй рукой перехватившись у основания ветки. Но в следующий момент он пожалел – сломает еще себе что-нибудь, не дай бог, тащи ее потом в медпункт. Индира, коротко вскрикнув, остановила дугу полета, мягко спружинив о ствол, и ехидно поглядывала снизу вверх, ожидая дальнейших действий.
– Кончай глумиться, не смешно совсем, – рыкнул парень. Приняв кивок в ответ, помог подруге вскарабкаться обратно. Следом уселся сам, крепко захватив ветку ногами.
Отсюда открывался отличный обзор на пустырь. И на медуз. Синеглазых, зеленоглазых, изумрудноглазых и совсем уж старых, отцветающих – с черными бусинами зрачков по периметру зыбкого тельца. Приближаться к стаям боязно, потому дерево выбрали метрах в пятидесяти. Оптику достала Инда. Чудную, но годную: пара длинных трубок на перемычке, с настройкой дальности до трех километров (с ее слов, не проверяли). Где добыла – тайна, покрытая мраком. Заявила, что в дедовском сарае откопала, но Тим сомневался… тот, конечно, механиком начинал, всякой всячины полно прятал: клещи, тиски, гидравлические ножницы, даже фрейзерный станок (если название не спутал)… но такая приблуда не его профиль.
С полчаса ребята не отрывались от бдений, временами ударяясь лбами, в поисках позы поудобнее. Лучшее время: закатное солнце искрилось на скользких маленьких куполах, а глазки будто электричеством налились. Порхают себе, гирлянды сине-зеленые, не думают ни о чем… нечем. Их дело – зацвести, в воздух подняться, людям нервы потрепать, да и осесть обратно на траву вдоль дороги черно-белой массой.
Незаметно наползли сумерки, медузы опустились к земле, зависнув на высоте с полметра, почти неразличимые даже вооруженным глазом. Индира отвязала от ветки вещмешок, спрятала оптический прибор, а наружу извлекла сверток с пирогом. Развернула, разломила пополам: густо пахнуло капустой. У Тима засосало под ложечкой, и он порывисто отвернулся. Инда, удивленно проследив этот маневр, придвинулась и протянула кусок.
– Хватит меня подкармливать, думаешь, мне дома есть нечего?
– Глупость какая! Обедал ты еще до школы, ученическую пайку Дику отнес… что теперь до ночи голодать?
Тим было хотел возразить, но махнув рукой, принял выделенную порцию, буркнул «спасибо» и умял ее в момент.
– Мне плантограмма пришла вчера, – словно невзначай обронила Индира. – Через две недели уезжаю.
– Промежуточный-Второй?
Девочка отрицательно покачала головой, разглядывая носки башмаков.
– Первый?!
– Внутренний… – тихо выдохнула она.
Тим уважительно присвистнул. Они жили в Третьем Промежуточном округе. За особые успехи на второй этап обучения отправляли обычно в следующий, более близкий к Узловому Центру. Реже, перескакивали через уровень… но чтоб через два!
– Родители гордятся, наверное, пуще прежнего? – прикрывая горечь иронией, он ободряюще ткнул подругу в бок.
– Мама плачет. Отца не видела еще – выброс вторые сутки ликвидирует.
– А чего плачет-то? Радоваться надо! Так, глядишь, и до центра доберешься. А там хоть и биологические, но технологии. Говорят, вода горячая в жилые капсулы подается. Опять же, сами капсулы – не чета нашим баракам…
– Ну как, несколько лет не увидимся… А, может, вовсе никогда. Если б во Второй, и их бы могли, минуя график, со мной перевести – новая программа, поддержка семейных связей, все дела… А через два уровня точно не станут, жирно слишком. Да и квалификация не дотягивает, работать они там не смогут. В общем, как ни глянь – без вариантов. А по графику им до Второго округа еще три года, а потом семь – до Первого. Про Внутренний я вообще молчу.
– Сама-то как?
– Здорово это, конечно. Только страшно… Далеко, и совсем одна.
– Там же тоже люди, найдешь друзей. Другую жизнь узнаешь, другие возможности. И потом, почему не увидитесь, будешь приезжать с караваном…
– По ходу, за то тебя так дед мой любил. Он тоже про технологии свои твердил, про возможности. Мол, какую цивилизацию профукали, живем, как в средние века. Нормально живем! Воздух чистый, еда есть, одежда есть – сама растет, между прочим, крыша над головой опять же.
Тим вспомнил проклюнувшуюся утром платяную грядку: тугие сине-фиолетовые стебли, покрытые буроватой слизью, перли ровным частоколом. Его передернуло: пока не вызревали рубашки, такие посадки не внушали ничего, кроме опасливой брезгливости.
– А чем в центре лучше? – продолжала собеседница. – Выбор больше? так там и света белого не увидишь! С караваном, говоришь? Первое время у меня график восемь через двенадцать, и это в обучающем режиме. А потом и того мельче дробление станет, нагрузка-то выше.
– Ну откажись, если так все плохо! Желающих на твое место найдется. Чего канючишь?
Парень рассердился: что она, в самом деле?! Такая удача. У него с биологией не складывалось… с биоинженерией тем более. Вот к древней технике влекло сильно. Дед у них с Индирой, считай, был общий. Родного мальчик не знал, а со старым Максимусом понимали друг друга с полуслова. Совсем мелким Тим забегал в его сарайчик, заползал под верстак и с горящими глазами кидался на поиски сокровищ. Старик, довольно крякнув, вытаскивал его с кучей барахла в загребущих ручонках и рассказывал для чего то, а для чего другое… Прошла пора. Да и механики нынче не нужны. После Второй Зеленой революции все технологии, кроме биоинженерных и ментальных под строгим запретом. А с ними – любые механические приспособы. Безотходное производство, мир и согласие с природой.
– Дурак ты. Думаешь, не соображаю, какой шанс? Если до центра дойду и все сложится, то и родителей вытащу. Семьям узловых работников довольствие предоставляется, и вообще. Но там все сложнее, чем лозу из земли тянуть да помидоры с верблюжьей колючкой скрещивать. Если не прыгну выше головы, зачем пытаться?
– Сама ты дура! Не получится – вернуться можно. А не попробовать глупо.
– Что ж ты-то «пробовать» не собираешься? Документы на интервальную аттестацию так и не отправил. Ждешь, чтобы до второго этапа не допустили?
– Меня и так не допустят, ты это прекрасно знаешь, – неожиданно спокойно ответит Тим. – Здесь вырос, здесь и умру. По оценкам софитронов я неспособен к ментальному труду и малопригоден к биоаграрной отрасли. За два года вряд ли что-то изменится. Не могу я с этой слизью…
– Не понимаю, чем дедовское машинное масло приятнее!
– И не поймешь, – сухо отрезал Тим и спрыгнул на землю.
– Ты что, обиделся? Тим! Ну перестань.
Он шагал в сторону бараков, не оборачиваясь.
***
Быстро темнело. Люмениров вдоль жилой улицы всего два – в начале и в конце. Направление видно, а вот ямки и кочки нужно ловить ощупью. Оставив за спиной входной конус света, Тим замедлил шаг, выбирая, куда ступить. Из темноты выцеживалось странное бормотание. Парень остановился. Звуки не стихли. Метрах в пяти от дороги, подогнув одну ногу под себя, и крепко обхватив вторую, застыл Разноцветный Дик. Не открывая глаз, он лишь иногда кивал, то ли подтверждая свои «слова», то ли с кем-то соглашаясь. Бедняга, опять надрался, где он только берет… А может, кто и этим делом «жалеет», как и Тим, притаскивая свои пайки. «Ночи еще холодные, роса вот-вот выпадет, застудится… Надо его домой дотолкать», – рассудил мальчик.
– Вставай, дружище, – худосочный Дик словно врос в землю: Тим пробовал и так и этак – не поднять. Когда же попытался усадить его половчее, тот разлепил веки. Мутный взгляд не вязался с твердой, отчётливой теперь речью:
– Не ходи за отца на поляну, не ходи за отца на поляну... – повторял и повторял фразу, то всхлипывая, то угрожая, пока она вновь не слилась в сплошной неразборчивый бубнеж.
– Эк тебя накрыло… ну ничего, тут недалеко, давай-ка поднимайся, – приговаривал Тим, закидывая руку выпивохи себе на шею.
Он жалел Дика. Он помогал Дику. Он боялся увидеть в Дике себя. Оставшись после первого этапа в округе – на второй не взяли – тот пошел работать на Комбинат. И чем дальше, тем увереннее спивался. И чем дальше, тем сильнее ненавидел сизые грядки и просто теплицы. В этом он признался однажды, когда приходил к бабке, как водится, выпросить закваску на опохмел. Бабки не было, а маленький Тим старательно замерял высоту проклюнувшегося в горшке фасолевого ростка – первое домашнее задание. Дик скривился:
– Сейчас фасоль, потом строительные лозы, а потом эти лиловые уроды, из которых родится все подряд. Попомни мое слово, парень, когда-нибудь вылезет такая дрянь на толстом стебле, будет расти-расти, вырастет выше дома. А когда раскроется, окажется там не рубашка, не ведро, а плотоядный монстр.
Тим не боялся промышленных грядок. Но, когда они всходили, старался не глядеть на них – проскальзывал на улицу, огибая дом с обратной стороны. А с тех пор проникся к Дику, чувствуя между ними какую-то общую тайну, общую нелюбовь.
Когда же тот остался без работы, и вовсе начал втихомолку носить ему часть своих паек. Вообще это страшная подлость: медузы – выброс Комбината, и из-за них же людей увольняют. Мол, не зевай, не подставляйся, а если проросла какая на тебе, так прости-прощай без выходного пособия.
Бабка рассказывала, перспективный проект считался. Самый первый. Комбинат только основали, еще старым методом отстроен был (как и бараки, которые такими и стоят). Что там пытались вывести, не известно, но результат вышел боком. Бабка после учебки техником первого звена пришла: лично выносила эти ванны с питательной жижей и выливала на пустырь. Осень, ветра. Думали высохнет-выдует, да промерзнет под конец. Высохло. А по весне в первый раз медузы и зацвели… Говорит, изучали года два еще нечаянную «радость». Не много узнали. Размножаются они чем-то вроде грибницы, а для чего цветут, и вовсе не понятно. Как только ту грибницу не травили – все без толку, прорастает. Спасибо, хоть за границу пустыря не летят, как колпаком прикрытые… С тех пор выбросы под строгим контролем.
***
– Садись давай, сейчас кашу согрею!
Тим не сказал, что поел, чтобы не обижать бабулю, и послушно сел за стол. Щелкнул энергопузырь, по кухне потек рыхлый аромат каши. Мошки наворачивали круги возле лампы с упитанными светляками, за пыльным окошком кто-то стрекотал… «Совсем как в детстве», – подумал парень и прикрыл глаза, вслушиваясь.
– А где батя?
– Ох, да кто ж его знает, не вернулся еще.
– Говорят, выброс был.
– Эт кто говорит, Инда твоя? – сощурилась старушка. – Ну, ей видней. Можт, и был. Придет отец – расскажет. Как в школе?
– Нормально…
– А где допоздна гулял?
– Дика домой отводил, – почти не соврал Тим. Как заходит речь о медузах, нотаций не избежать. Даже если свидание на безопасной дистанции.
– Уймись ты уже, совсем ведь он благой стал, что с него? Можт, так быстрее бог приберет, отмучается…
– Ба!
– Что «ба»? Какой парень был! Тень одна осталась… Вот смотри и думай, что с человеком выпивка делает!
– И Комбинат, – буркнул себе под нос мальчик.
– Комбинат… Ну, конечно! Как бы жил весь округ без Комбината? Придет время и сам туда пойдешь. А огрехи везде случаются. Если ума нет, так кто ему виноват? Нормальные люди дома спят, а не по улице обретаются.
Тим промолчал. Старушка нахмурилась, заметив что-то под столом.
– Ну-ка, ногу-то выставь. Кому говорю? Э-эх… Опять как приблудный будешь… Новые только месяца через два вызреют. Чего молчал-то? Сам что ли латать собирался? Не позорь бабку, снимай штаны, аккуратно починю: дурак не поймет, умный не скажет.
***
Спал Тим беспокойно. Долго ворочался, временами проваливаясь в полудрему… Вязкая темнота заползала под одеяло, свивалась клубком под боком, словно ища самое слабое место, самую тонкую кожу, чтобы прорвать ее жирным щупальцем и вытянуть внутренности…
… В предрассветном сумраке у домашней платяной грядки хрупкая фигура опустилась на корточки. Мамин воркующий голос уговаривал о чем-то стебли, узкие пальцы ловко освобождали кончики побегов от излишков слизи. Иногда фигура замирала, затихала речь. И в этом затишье стебли покачивались, хотя даже при штормовом ветре держались не шелохнувшись. Затем процедура повторялась со следующей партией. Тим застыл в трех шагах. Он смотрел через плечо на странный ритуал и знал, что рубашки вызреют теперь к концу недели, а не к осени... Хищный проем двери исполински возвышался справа от грядки, манил и пугал своей темнотой. А фигура все ниже склонялась над ростками. Хотелось завопить, ухватить за плечо и развернуть маму, броситься на шею, всмотреться в лицо. Забрать ее внимание, ее теплые руки, ее воркующий голос. Спросить, почему она не взяла его с собой. Но ничего не происходило...
В такие моменты он подрывался в кровати мокрый как мышь. И после, обыкновенно, окончательно терял сон до самого утра.
***
Сегодня сводный экзамен. Он ничего не решит, после официального приглашения – простая формальность. Умом Индира это понимала, но ладони потели, нехорошо тянуло в животе, а сердце рвалось наружу через горло. Она длинно выдохнула. Сняла горшок с геранью с подоконника, поставила перед собой. Вчера на конце мясистого стебелька проклюнулась крохотная розетка будущих бутонов. Положив руки по сторонам от горшка, Индира выпрямила спину, закрыла глаза. Прокрутила в голове алгоритм по инструкции. Еще раз внимательно взглянула на герань и замерла в напряжении. Ее зрачки расширились, к щекам прилила кровь. Через пару минут зеленые кулечки набухли и вскоре выпустили из своей сердцевины багровый бархат, развернувшийся в шарик соцветия. Девушка расслабилась, откинувшись на спинку стула. Все в норме. Вернув горшок на место, она выпорхнула из комнаты и направилась к выходу.
– Доченька, – голос прозвучал глухо, Индира обернулась. Мама странно поправляла косынку и теребила в руках увесистый узелок. – Ты увидишь Тима?
Припомнив вчерашнюю перепалку, девочка нахмурилась:
– Не знаю, не уверена… Слушай, я… мне сегодня нельзя опаздывать.
– Ладно, сама отнесу, забудь.
Индира кивнула, но помедлив, уточнила:
– Все нормально?
– Кристоф… В общем, он не вернется.
– Отец Тима? Что случилось? А папа, с папой все в порядке?! – Индира подскочила как ошпаренная.
– Да-да, папа в порядке, – женщина неопределенно кивнула в сторону спальни. – Я говорила тебе, кажется, был выброс… Серьезный, шестого уровня. Менталисты держали периметр, а техники по очереди зачищали «поляну» от внешнего края. К эпицентру первой подошла группа Кристофа. Они и пострадали. Извели окончательно уже огнепалом. Боялись, что перекрестная реакция начнется, но бог миловал, утихло. Людей жалко… – Она порывисто погладила дочь по голове, а потом прижала к себе и беззвучно заплакала.
Индира понимала: это слезы не только о погибших. Но и об отце, и обо всех, кто может оказаться на их месте. Непрофильный персонал особенно не берегут. Выбросы случаются не часто, но регулярно, их не избежать. Как и заранее не предсказать истинный уровень угрозы. Поэтому с детства Индира привыкла к мысли, что нужно прилежно учиться, тогда твоя ценность будет выше. Менталисты – надежда и опора. Без них все рухнет, а значит, нужно быть менталистом.
***
Голова немного кружилась, но настроение было приподнятым. На волне эйфории – по скорости роста и прочности ее лоза на порядок обошла остальных – Индира начисто забыла утренний разговор с мамой. Почти вприпрыжку она летела к пустырю. После упражнений ей чудилось, что медузы поют. Нежно, мелодично. Это, конечно, было не так. Но по телу от того расходилась приятная щекотка. Останавливаясь метрах в пяти от их ареала, Индира закрывала глаза, покачиваясь в такт лишь ей слышимой музыке.
– Эй, шлындра!
Индира напряглась – голос Минди ни с кем не спутаешь – и медленно обернулась. К ней шли трое.
– Это ты сама представилась, или с кем-то из своих спутниц решила познакомить? – прогибаться нельзя.
– Смелая, типа? и самая умная? – Минди подошла вплотную и, нависнув над Индирой, процедила. – Если б не ты, тварь, меня бы во Второй округ отправили, а теперь на полгода перепрофиль и только потом, если повезет, сдавать. С нуля.
– Ты до норматива не добрала. Я-то что? – опешила Индира. – При чем здесь вообще я и Второй округ.
– Хватит комедию ломать, все знают, что тебя во Второй взяли! А в этом году берут только одного. И с нормативом брехня: его по среднему рассчитывают от лучшего результата!
– Слушай внимательно, говорю раздельно, – вздернула подбородок Индира, – меня во Второй округ не брали. Если уж ты так туда хотела, стоило отправить заявку, глядишь, и выгорело бы. Или ответ не пришел? Так захлопнись и переучивайся.
Ее трясло. Минди крупнее и сильнее, две ее приспешницы, хоть и мелкие, дают численное преимущество. Лихорадочно соображая, как вывернуться из этого дерьма, Индира выдавала текст на автомате, почти не задумываясь.
– Нет, ну вы слышали эту брехливую сучку?! – Толчок в грудь, полшага назад, но устояла. – А кого тогда с потока переводят, а? Может, Ненси? – Минди кивнула на гоготнувшую подругу.
– Это меня не волнует. Я перехожу во Внутренний!
Ошибка. Минди отшатнулась, окинула Индиру недоуменным взглядом и, ядовито сощурившись, выплюнула в лицо:
– Спорим, не переходишь?
Индира свалилась в пыль, едва что-то успела сообразить. Прожгла досада – уходить от подсечек Тим учил ее в первую очередь, что же это она…
– Если софитроны узнают, что ты навредила потенциально сильному менталисту, не то что во Второй не попадешь, во Внешний вышлют, без права пересмотра!
– А ты сначала докажи.
Минди села на нее сверху, заломила руки за спину и начала сматывать куском какой-то ветоши. До Индиры дошло, что с ней хотят сделать… Если бросят на пустыре, доказать и впрямь будет что-то сложно, кто поверит? Прижатая к земле она обмякла, сберегая силы. Один глаз не открывался, его нестерпимо резало от попавшего песка, другим разглядела силуэт вяза! Лежа под углом к границе пустыря, она отчетливо оценивала спасительную траекторию. И не менее отчетливо видела сгрудившуюся стайку медуз у края… Самым отвратным оказались связанные ноги - ее готовились тащить, а не толкать своим ходом. В отчаянии Индира извивалась, стараясь сместить процессию в нужную сторону, без толку. До дерева было слишком далеко. Как вдруг заметила едва торчащий из почвы корень. Ее бросило в жар, зрачки расширились, а потом резко сузились: корень рванулся вверх, прямо перед занесенной ногой Ненси. На землю рухнули клубком. Морщинистый ствол ближе, совсем близко. Вложив в последний рывок остатки сил, Индира хлыстонула поднявшихся на ноги противниц нижней веткой вяза. Уже теряя сознание, она видела бегущие фигуры, слышала, будто издалека: «Брось эту чеканутую, себе дороже…» и пару зарядов трехэтажной брани.
***
Несколько дней после похорон отца бабушка держалась очень тихо. Вся в черном, и без того невысокая, она словно уменьшилась в размерах. Кормила Тима, когда тот появлялся, а в остальное время садилась в уголок, клала руки на колени и так и сидела, глядя в одну точку. Иногда плакала. И уж совсем изредка обнимала внука со словами: «Совсем ты сиротинкой остался», – всхлипывала и снова отправлялась в угол.
Тим тоже ходил оглушенный. По инерции. Школа-Разноцветный Дик-школа-дом. Индиры на похоронах не было. Подруга, называется… А мать ее помочь забегала. Сказала, что Инда заболела. Один раз по пути домой подался проведать, но не открыл никто. Черт ее знает. Неделю не видно. Нигде.
На пятый день бабушка куда-то испарилась – вернувшись из школы, Тим ее не нашел. Съел холодные вертыши, лег на кровать и уставился в потолок. В последнее время он часто думал о матери. Почему она ушла, почему без него? А главное, куда? Это проще, чем тосковать по отцу.
От мамы у Тима остались тревожные сны и прозрачные глаза, так бабушка говорила. Лица матери он не помнил, только голос и какое-то общее теплое, спокойное чувство, потерянное слишком рано. Менталистка, не чета отцу, да сердцу не прикажешь. А едва сынишке исполнилось полтора, она исчезла. Поговаривали, что ушла с караваном. Но это вряд ли: без ордера туда и мышь не проскочит. Может, в чистые, настоящие леса подалась… Не ведомо. Тиму казалось, что она перед тем была чужая или больная, а, возможно, это позже выросло из буйного детского воображения... Стукнула дверь. Тим вынырнул из оцепенения и побрел на кухню.
Старушка гремела мисками, молча, поджав губы.
– Мне сегодня тест по биоквалификации засчитали, – начал Тим.
– Угу, – кивнула, не глядя, бабка.
Тиму стало досадно, обычно она интересовалась его успехами. Сейчас, конечно, все изменилось…
– Где пропадала? – он прислонился к дверному откосу, скрестив руки на груди – словно поменялись ролями.
– Нигде, – отрезала старушка. Замерла на мгновение и как-то неловко, размашисто уронила себя на стул. – Не берут они меня! – со злостью выдала наконец. – Старая слишком, не годна.
– Куда не берут? – внук подсел рядом.
– На Комбинат обратно не берут, – голос ее дрогнул, глаза заблестели.
– Спятила? – вытаращился Тим. – Куда тебе на Комбинат? Ты уж на бессрочном довольствии сколько, лет пятнадцать?
– Ты как с родной бабкой разговариваешь?! Дожила! «спятила», ишь! Чужие ни во что не ставят, и внук недалеко ушел!
– Прости, ба, не кипятись. Но серьезно, зачем ты на работу просилась?
– Просилась, значит, надо!
– Да зачем? Тебе продукты и промсемена выдают. У меня пока ученическая пайка, еще пару лет продержимся. А там… видно будет, – что там будет видно, Тим не придумал. На чудо и перевод (что в общем-то одно и то же) он не надеялся. А думать о Комбинате в принципе не хотел. Вот два года пройдет – и подумает.
Бабка тяжело вздохнула.
– Барак этот мне дали, когда сюда приквартировали, после учебки, как служебный. Я в ту пору уж на сносях была, а то б в общежитие приселили и все. – Тим открыл было рот, спросить про деда, но бабушка, как всегда, замахала руками, мол, и говорить тут не о чем. – Вскоре родился Кристоф. Потом я старшим техником стала, потом руководителем группы. А там, глядь, уж и отец твой эмансипировался. Еще через десяток лет меня на покой отправили. Да он уже тоже комбинатским числился, трогать нас не стали, так и жили. Мать твоя появилась, ты родился… но это уж другая история. А нынче выходит, что законного основания тут оставаться у нас с тобой и нет. Меня во Внешний округ отправят, в богадельню. А тебя в интернат при школе на оставшийся срок.
Тим не ожидал такого поворота. Ни об интернате, ни о том, чтобы кого из бараков выселяли, он прежде не слышал. Но зачем бабке сочинять? Помолчав, он начал:
– Ну, пусть так, я через два года эмансипируюсь, устроюсь на Комбинат, заберу тебя обратно…
– Никуда ты меня не заберешь, ты без семьи, я на довольствии, так и будешь маяться в общаге. Да ты не думай, я не за себя переживаю. Мне два понедельника осталось – тут или там, велика ли разница. Тебя бросать не хочу, а то… – бабка осеклась. Тим знал, что она хочет сказать, «станешь как Дик». Но в ее взгляде читался стыд, она жалела о том, что едва не выпалила в сердцах.
Тим выпрямился. Костяшки на кулаках побелели. Он пялился на них без особого интереса. Глядя на перекатывающиеся желваки внука, пожилая женщина с ужасом думала, что вот-вот он подскочит, словно на пружинах, и сгинет в ночи, ни слова не говоря. Совсем как мать. И страшно корила себя за длинный язык.
Но Тим не подскочил и не сгинул. Он поднял глаза, которые от острой решимости стали совсем светлыми, почти белыми, и прохрипел.
– Значит, я пойду в правление завтра.
– Милый, – залепетала старушка. – Они мне наотрез отказали, точно не возьмут…
– Я эмансипируюсь сейчас и устроюсь сам.
Слова выходили из глотки помимо воли, их звучание ужасало. Но какая-то часть его приняла это решение. Потому что иного выхода нет. И дело, конечно, не в доме. Бабушка охнула, но ничего больше не сказала.
***
Тим сжимал в руках документы: неполный аттестат, справку из медпункта с результатами анализов и штампом о тотальном осмотре на предмет инородных включений. А в десяти шагах впереди парили эти «включения»…
Проклиная себя за глупость: не стоило вовсе ложиться, пересидел бы ночку – он неуверенно переминался с ноги на ногу. Накануне промучился бессонницей, вернее муторным ожиданием сна… Рисуя в голове возможные ужасы застенков Комбината, отключился только перед рассветом. Снова видел мать. На этот раз она обернулась: на месте лица колыхалась белесая зыбкая масса, по краю которой то загорались, то гасли разноцветные искры. А из каштановых волос змеились по отдельности тонкие стебельки с пурпурными зевами на концах… Очухался Тим лишь к одиннадцати, и в медпункт за результатами, конечно, опоздал. Пришлось ждать конца перерыва. На Комбинат к назначенному часу он обязан успеть, и так еле удалось договориться об испытательном сроке.
В обход поздно. Потому парень натянул пониже рукава толстовки, накинул капюшон и твердо двинул вперед. По короткой дороге – через пустырь. Продираться сквозь мерзкий «цветник» – худшая идея, да другой не пришло. Издалека разглядывать – одно: красиво, парят себе, разноцветьем глаз переливаются… А вблизи – только успевай уворачиваться! К одежде почему-то не присасываются, а вот к открытой коже – с великим удовольствием. Вроде и не сильно жалят, но, если прилипли, держись. Отскрести потом большого труда стоит, и зудит это место – жуть! В детстве кто только не влипал, реву было. Главное, чтобы прорасти не успели, не то вырезать вместе с мясом – глубоко въедаются, сволочи.
Дик же ведь так и попался: по пьяни уснул под деревцем на пустыре, а они на утро зацвели. Ну и проснулся к обеду весь глазастыми бляшками разукрашенный. Потому и Разноцветный. Проросли, пока спал. Срезать не стали, не выжил бы… столько гадин его облюбовали, сплошным слоем. А с работы поперли. Одной твари на коже на то с избытком: вроде токсины они выпускают в кровь, но не все время, а как бог на душу положит. Значит, и глюки носитель может словить в любой момент и натворить дел. Кому оно надо? Потому все и увечатся, если уж припрет – работа дороже. Кроме Дика один только дед древний на окраине жил меченый. Он пока понял, что не комары покусали, а похуже дела, дня три прошло. Резать категорически отказался. Благо, бессрочного довольствия за такое не лишают. Да теперь уж помер, наверно, дело давнее.
Потом правда Разноцветного медузы облетали. Точнее, не прилипали они к нему, а точно хороводы кружили. С тех пор от разговоров он уклонялся. Тим иной раз просто приходил и сидел рядом. Порой тот не замечал чужого присутствия, а порой благодарно улыбался, но на все вопросы отвечал односложно, а больше молчал.
Быстрым шагом Тим преодолел уже половину пути, ловко маневрируя меж полупрозрачных стаек. Как слева неожиданно резко вынырнула голубоглазка, взмыла метра на три и, рванувшись в штопор, нацелилась точно в Тима. Перейдя на бег, он старался не упускать ее из виду. Медузка не отставала, болталась как привязанная, по временам то чуть обгоняя парня, то кружась совсем близко. И вдруг пропала. Тим обернулся, надеясь вновь поймать ее в поле зрения. Почувствовал, как носок башмака зацепился за выступ – камень ли, корень – и только успел, что сгруппироваться в полете, прикрывая лицо. В последний момент он заметил преследовательницу, вновь набирающую скорость. Через мгновение почувствовал жжение на тыльной стороне ладони. Невольно вскрикнув, вскочил и помчался дальше. Насчет руки иллюзий не питал, но ничего, главное добежать до границы…
За краем ареала Тим постоял с минуту, переводя дух. А затем, стиснув зубы, остервенело вцепился в прилипшую медузу. Кожу вокруг бляшки разодрал в кровь, но тварь не сдавалась. С глухим рыком парень заметался в поисках пригодного инструмента... Сухая ветка – то, что надо! Еще через пару минут белесо-розовый ошметок валялся на земле.
На проходной спросили, что с рукой.
– Упал, – честно сказал Тим. Главное, успел.
***
Домой он возвращался полумертвый. Взяли подсобником. Работа оказалась не такой уж мерзкой, хотя и тяжелой. На люменирах Комбинат не экономил: гибридные органические витрины переливались всеми цветами радуги. Первое время глаза болели, но потом ничего, привык. В обязанности входила переноска контейнеров с образцами с одного уровня на другой, ворошение перегнивающих куч с удобрениями – чтобы лучше проникал кислород, фиксация показаний в лабораториях – правда только раз в неделю и такой смены у Тима пока не было. Имелся и риск угодить на ликвидацию выброса… Но, если верить Дэну с третьего этажа, до следующего – месяца три почти, мол, по степени угрозы они разными бывают, а приходят как по часам – раз в девяносто дней.
Ссадина на руке заживала медленно, времени, чтобы сменить повязку, а тем более промыть регенератом, на работе не хватало. Тим побаивался, что совсем такими темпами рука отнимется. Но вроде держалось в норме, даже не болело, лишь зудело сильно, мокло и не зарастало толком.
***
Погода скурвилась: мелкий дождик, совсем не по-весеннему секущий по лицу, каждую минуту менял угол атаки, ветер валил с ног. Тим шел, слегка наклонясь вперед, одной рукой придерживая капюшон, а другую – пострадавшую от медузы – стараясь спрятать от ненастья под толстовку. Впереди почудилась знакомая невысокая фигурка. Тим окликнул Индиру, ускорил шаг, но не догнал. А она не обернулась – не слышала или еще сердилась… «Ну, выздоровела – и хорошо», – рассудил Тим.
Сразу с проходной парень отправился в подсобку, переодеться. Смена в лаборатории. Там и обсохнет, и отдохнет на непыльном посту за последние дни. Замечтавшись, Тим не заметил вывернувшего из-за угла начальника техников и почти бросился ему под ноги. Обычно степенный, аккуратно причесанный на пробор, сегодня тот был странно всклокочен. Оценивающе оглядев нечаянное препятствие, бросил:
– Пойдешь со мной, – Тим хотел возразить, что ему вроде к лаборантам, но встретив жесткий, взгляд, поник и уныло поплелся следом за начтехом.
Он на ходу ввел в курс.
– Все смены на ликвидации, на текущих задачах по одному дежурному, если быстро разберемся – дальше на местах по расписанию.
– Я слышал, что выбросы раз в девяносто дней случаются…
– Не знаю, кто тебе что говорил, сейчас делом заняться надо, – отрезал начальник.
– Получается, наврали, – сам для себя заключил Тим.
– Если бы… – так же себе под нос пробубнил начтех.
***
На «поляне» суетилось с полсотни человек. Ничем не примечательное квадратное поле метров тридцати в ширину. Что делали ликвидаторы, Тим сначала не понял. Длинные штыковые весла они с размаху всаживали в землю, прокручивали и вытаскивали, собирая невидимую добычу в мешок. Но вокруг была видна лишь трава, разной высоты, в остальном совершенно одинаковая. Самая высокая – по центру, а к границе поля теряла в размере. Край «поляны» отбивала трехметровая полоса грунта, а дальше – линия менталистов в светлых глухих мундирах.
Начтех не сбавлял шаг, пока не добрался до середины грунтовой отбивки.
– Эверетт, сворачивайся, я тебе смену привел! – крикнул он. Долговязый, болезненно бледный мужчина с дальнего угла вяло кивнул и двинул в их сторону.
Тим же наконец разглядел необычное: у края квадрата, стремясь за его пределы, то ныряя в землю, то выныривая из нее, тянулся тонкий пурпурный вьюнок. Уходя вглубь цветки сворачивались острым клином, а появляясь вновь, распахивались, похожие на крошечные орхидеи. Тиму они показались смутно знакомыми, хотя на домашних клумбах он ничего похожего не припоминал. Преодолев по голому грунту с полметра, они замирали, увядали и чернели. Причиной этому парень угадал те самые странные действия ликвидаторов.
Приняв у Эверетта верхний комбинезон и штык, облачившись, Тим проследовал на нужное место. Среди травы разглядеть вьюнок было сложно, а поймать и того сложнее – он будто уворачивался от ударов. Когда все же удалось попасть по тонкому стебельку, захватить и выдернуть корневище, Тиму показалось, что он услышал пронзительный писк. Правда длилось это меньше секунды. Стаскивая черный клубок со штыка, чтобы упаковать в мешок, заметил на штанине пурпурное шевеление. Быстрым движением ухватив вьюнок за самый кончик, Тим принялся сматывать его на руку, в надежде выдрать и отправить к остальным отходам. Парня точно ударило током: зеленоватый смог, непроницаемый, густой, окружил со всех сторон. Уши заложило, а под ложечкой прихватило, как при падении. Через мгновение глаза привыкли…
Когда Тим пришел в себя, клубок вился у его ног: не почернел, но и не стремился к краю. Он узнал эти цветы – змеящиеся былинки в каштановых волосах, с пурпурными зевами на концах. Кажется, никто не заметил приступа. В бессильной злобе парень ударил штыком по доверчивым стебелькам. Старую ссадину нестерпимо жгло.
***
– Тебе бы в медпункт, может, подхватил что…
Тим с Индирой сидели на той же ветке, что и при последней встрече. Странно и неловко, точно прошла не дюжина дней, а несколько лет. После работы он вытащил подругу на разговор. Иначе не простил бы себе.
– Я здоров, – он помолчал, ероша волосы. – Мне некому больше рассказать… Это, знаешь, как будто тонешь… но не тонешь. С ходу не объяснить. А вдруг это не морок, вдруг так оно и устроено, что тогда? Все равно поедешь? Чтобы стать живым механизмом, удобрением? Я даже не знаю, как назвать… – Тим испытующе смотрел на подругу, та молчала.
– Чем болела-то?
– Да так… – Инда неуверенно повела плечом. – Не знаю. Врачи не определили. Мама говорит, Дик меня приволок. В день сводного экзамена... Экзамен помню. Дика – нет. Он тоже ничего внятного не сказал, только, что нашел меня у пустыря. Ну, и провалялась я дома четыре дня без сознания. Хотели на караван вне очереди заявку писать, не успели, очнулась.
– Дела…
Разговор не клеился. Но Тим не сдавался.
– Подумай сама, как можно увидеть во сне то, чего не видел в жизни? И тем более, как мне могло померещиться все в таких деталях на «поляне»? – Тим нахмурился. – Ты же не считаешь, что я это выдумал?
– Вы в респираторах были? – последний вопрос Индира проигнорировала.
– Без… какое это значение имеет? остальные же в порядке. Я поспрашивал осторожно…
Девушка водила руками по тонкому побегу, растущему из прошлогоднего спила, и почти не глядела на Тима. Он рассердился: и на нее за недоверие, и на свою беспомощность, зуд в ладони усилился. Увидев, что на побеге проклюнулись и раскрылись новые почки, парень вышел из себя.
– Да оставь ты в покое эту хворостину!
Индира вскинула лицо: широко распахнутые глаза, с застывшим в них сомнением, а в руках – желтые сухие листочки, опавшие с побега.
– Это ты сделал?!
– С ума сошла? Я даже строительную лозу на полметра выгнать не могу, не то что на чистые деревья повлиять!
– Больше некому… Я их заставила распуститься и подрасти, убивать не собиралась.
Инда смотрела в упор, силясь понять, как относиться к новому открытию.
Ладонь под повязкой жгло сильнее, чем когда бы то ни было, Тим вскрикнул и сорвал ее, пытаясь охладить кожу.
– Это еще что?
– Долгая история…
– Видимо, я уже никуда не спешу, – заключила Индира, придвигаясь ближе и разглядывая рану Тима.
***
Давно стемнело, когда ребята вернулись к баракам.
– Я бы на твоем месте вырезала сходила… Во-первых, сам знаешь, не безопасно, в любой момент накрыть может, а во-вторых, важно узнать, в самом деле ты менталист, или это побочка какая…
Парень брел понурый и растерянный. Он не сомневался, что сковырял всю медузу, будь она трижды проклята… Дурак, надо в медпункт бы сразу – почистили. Но вместе с тем, не оставляло странное, забытое чувство полноты и защищенности.
– А вдруг я смогу узнать, что с мамой случилось, – рассуждал он вслух. – Не было бы счастья…
– Ага, помогло. Скажешь тоже… А, может, ты и прав. Если все твои видения не от токсинов, конечно. Хотя бы кошмары прекратятся, – Инда сочувственно похлопала его по плечу. – Не понятно только, при чем здесь «поляна»...
– Я же никогда не рассказывал про кошмары, – остановился Тим.
– Что значит, не рассказывал? Ты сегодня свою тираду с того и начал…
– Сегодня я говорил про один сон!
– Тим, ты чего, успокойся, я это и имела в виду. А что были еще?
***
Отключился Тим, едва коснувшись подушки.
Вокруг снова густел туман, но теперь его наполняли не сумбурно сменяющиеся картинки. Образы переходили друг в друга плавно, текла тихая музыка, навроде тростниковой флейты. Как и на «поляне» слышался голос. Знакомый и почти истаявший в воспоминаниях. Впервые Тим сумел различить слова.
– Смотри, малыш, смотри, не попадись…
Из зеленого смога вновь выныривали то промышленные плантации, лиловыми пиками устремленные в небо, то огромные сплетения прозрачных пузырей, в которых колыхались человеческие тела. Потом картинка приближалась настолько, что удавалось разглядеть застывшие глаза с расширенными зрачками и медленно раскрывающиеся и закрывающиеся рты, словно у рыб, выброшенных на сушу. Из основания черепа и всех суставов к поверхности пузыря тянулись разные по толщине белесые лианы. План удалялся: исполинских размеров сеть, раскинутая во все стороны, истончалась по периферии, расходясь в лучи с нанизанными на них округами. В сердцевине же ее клубилась рыхлая ярко-изумрудная громада, отдельные растения в ней были неразличимы, но все шевелилось и ширилось… Словно перебродившее тесто, масса непрерывно вспучивалась и вырывалась за пределы очерченного ареала, подминая и поглощая окрестные пузыри.
Затем резкая смена кадра от первого лица: Тим идет к «поляне». Он смотрит на руки с длинными тонкими пальцами. Женскими. Он чувствует слишком знакомое жжение, только в районе щиколотки. Голос матери:
– Держись, до третьей лаборатории, взять фиолетовый флакон, затем на минус первый: со склада огнепал и молнистрел…
Эта фраза звучит на повторе, снова и снова. Чем ближе к «поляне», тем чаще голос срывается то на хрип, то на фальцет… Целью Тим видит уже не испытательные посадки, а неприметную дверцу за их дальним углом. Он ступает на грунтовую отбивку. Кружится голова, ноги не слушаются, опять слышна флейта, громче, громче…
Из окошка бьет свет погожего и неумолимого утра.
***
Тим по пояс свесился из окна и раскачивался вперед-назад, зависнув на подоконнике. Индира задумчиво ковыряла ногтем наличник:
– Приходы с каждым разом все красочнее, как я погляжу…
– Зря иронизируешь, думаю, дело не в медузьих ядах. При всей абсурдности виденного, есть в этом что-то… странно убедительное…
– Значит, не пойдешь, уговаривать без толку?
– Надо бы разобраться сначала… вырезать всегда успею.
– Ладно, смотри сам, – пожала плечами Индира и поправила вещмешок.
Тим, потеряв равновесие, чуть не вывалился из окна. Но завис в противоестественной позе под острым углом к земле, нелепо растопырив руки. Потом медленно вернулся в исходное положение. Инда замерла с широко раскрытыми глазами… зрачки медленно сужались. Тим взирал на подругу с опаской. Попытался пошутить:
– Ты же не используешь свою власть надо мной во вред?
– Поглядим, – в тон ему ответила подруга. – Что ж эта тварь с тобой сделала…
– Вероятно, теперь я на двадцать процентов овощ, – не унимался Тим.
– Ну, тогда изменилось не многое. Как ты там планировал разбираться? Пожалуй, не помешает страховка.
***
В хозпомещениях углы стабильно завалены хламом – отличное укрытие. Тим наметил себе ближнюю к «поляне» подсобку. На ночь оставались три обходчика. С одним из них, парень чуть не столкнулся в дверях раздевалки в конце смены. Точнее, фактически – столкнулся, но сделал вид, что направляется к проходной, и, переждав за углом пару минут, короткими перебежками достиг нужной точки. Когда люмениры вокруг «поляны» свернулись на ночь, Тим осторожно покинул свое убежище.
У края грунтовой отбивки застыл, переводя дух, еще раз взвешивая за и против. От робкого прикосновения к плечу рванулся и чуть не заорал в голос.
– Фу, блин… так и обмочиться можно, – тихо выругался он.
– А что мне, с оркестром явиться стоило? – шепотом отозвалась Индира.
– Не думал, что ты правда придешь… Там же охрана.
– Пф, можно подумать. Я отцу обед принесла, пару раз всхлипнув о предстоящем отъезде, и о том, что не видела ни разу, что на работе у него творится. Он растаял, устроил экскурсию, я и прикинула, как проскочить незаметно. А за проходной охранника малец разыграла – шиповник теперь там повыше. Пока он бегал о внешнем выбросе докладывать, я обратно перелезла, и привет. Что ты делать-то собираешься, конкретно?
Тим дернул плечом.
– Не знаю… мне кажется, должна интуиция подсказать. В процессе.
– Прорицатель… Ладно, я тут буду. Если что начнется, постараюсь придержать кусок периметра. Ну, а ты уж сопли не жуй тогда и сматывайся.
Тим кивнул. Сердце стукнуло, упав в живот, и точно замерло. Очень медленно, пригнувшись пониже, он добрел до края поросли, прикоснулся рукой – ничего. В центре «поляны» почудилось шевеление. Он тихонько выпрямился и двинулся к высокой траве. По мере приближения к ней нарастал звон в ушах, перетекший в еле слышную мелодию. Добравшись до центра (там стебли достигали до пояса) Тим растерялся. Что делать дальше, не ясно. Да и вообще глупая вышла затея, сейчас бы дома уже пятый сон смотрел… Ну ничего, трава мягкая, можно поспать и здесь. Он лег на спину, раскинув руки, в поврежденной ладони расплылся жар, но не обжигающий, а какой-то даже приятный, ласковый.
… На этот раз смога не было, он снова на краю «поляны», снова слышит срывающийся голос:
– Держись, до третьей лаборатории, взять фиолетовый флакон, затем на минус первый: со склада огнепал и молнистрел…
Сильно кружится голова, подкатывает тошнота. Вот уже перед глазами сплошной травяной ковер, в который Тим упирается узкими женскими ладонями, упав на четвереньки. Он движется против воли, трава ластится к нему, голос рычит:
– Отпустите, суки, отпустите, пожалеете!
Но он ползет и ползет, к центру. Хотя точно знает, что нужно в третью лабораторию. Взять фиолетовый флакон, затем на минус первый: со склада огнепал и молнистрел. В центре он ложится звездой лицом в траву, чувствуя во всем теле неприятную щекотку, и только в ноге – острое жжение. Потом картинка отодвигается, он видит тело матери сверху и слева: трава пронизывает его насквозь, завивается и снова впивается в плоть точно накладывая швы. Тысячи швов… Руки и ноги по временам конвульсивно вздрагивают, но это не влияет на процесс. Постепенно уродливая живая вышивка погружается вглубь, в почву, зеленое поле смыкается над ней.
Но Тим следит и внутри (все словно подсвечено незримыми лучами): от изувеченных рук и ног тянутся толстые корни и тонкие нити, а через них бегут искры, будто передаются неведомые сигналы. Вновь звучит голос матери:
– Смотри моими глазами…
***
Тим очнулся оттого, что его волокло по траве, а острые стебли больно рассекали кожу.
Теперь Индира сидела в стороне от периметра, привалившись к стене и тяжело дыша. На то, чтобы вытащить друга, ушли все силы. Тим лежал рядом, не мигая глядя в высокий сводчатый потолок.
– Она еще жива. Просто иначе…
Индира не ответила, но разомкнула веки и пересела, облокотившись скрещенными руками на колени.
– Это все долбаная правда… Медузы – проводник, помогают подключиться к единой биосети, на менталистов в обе стороны работает, только куда один человек против такой громадины… Вот воздействие и вышло односторонним поначалу. Захват. Сейчас, кажется, мать… ну, то, что вместо нее, может выбросы генерировать…
– Откуда ты знаешь, что это она? Как ты можешь быть уверен?
– Знаю, и все!
Индира развела руками в комическом жесте, мол, «ну да, аргумент».
– Всю сеть она видит и чувствует. И знает слабые места. Во всяком случае, в ту ночь собиралась выжечь медуз, чтобы у нас в округе не захватило никого. Но не добралась до компонентов. А сейчас и я чувствую… Понимаешь? Как растет и крепнет сердцевина узла, как в нее встраиваются новые и новые сознания…
– И дальше? Чего теперь ты хочешь?
Тим сел, помолчал, затем развернулся к подруге.
– Для начала, выжечь пустырь. Поможешь?
– Что угодно, если утром ты пойдешь сдаваться в медпункт!
***
Небо на востоке помалу светлело. Но это было почти не заметно – пустырь сплошным слоем усеяли искрящиеся тельца. Белесые тушки осыпались, как только выгорела грибница, и теперь дотлевали раскинутым на многие метры негаснущим покрывалом.
Тим еще сжимал в пальцах коробок от заряда огнепала, с напряженным вниманием вглядываясь в мерцающее сияние. Пустырь казался незнакомым и оттого еще более опасным, чем раньше.
В нескольких шагах крепко скрученный причудливо изогнувшимися ветвями жимолости, стонал и корчился Разноцветный Дик. На его лице и теле по временам расходились светящиеся узоры, заметные даже через рубашку. Он возник почти сразу, как ребята добрались до медузьего пристанища. Пытался оглушить Индиру. Подкрался сзади, когда та расставляла сеть молнистрела по периметру. Но, то ли обессилел совсем, то ли промахнулся в темноте, результата не добился. Пока подоспел Тим, а Индира наконец совладала с собой, по земле извалялись они знатно. До куста его худо-бедно дотащили, а дальше – дело техники.
Завопила комбинатская сирена.
– Выброс. Сильный. Мать рвется, – глядя вдаль, глухо сказал Тим.
– Куда рвется? – вышла из-за спины Индира, почесывая локоть.
– Комбинат развалить хочет… А там, можт, и сердцевину как-то остановить удастся. Мы же теперь за одно.
Девушка приблизилась, и, взяв его за плечи, заглянула в глаза. Очень твердо и спокойно проговорила:
– Ты обещал вырезать остатки медузы, если мы очистим пустырь. Мы это сделали. Довольно подвигов. Утром идем в медпункт. Точка.
– Да что за ерунду ты несешь? – отпрянул Тим. – Я же тебе все рассказал. В подробностях. И про пузыри, и про людей в них, и про сердцевину…
– Даже если это не плод твоих галлюцинаций…
– Что значит, если? Медузы же сдохли! Не самоубийство же они себе через меня решили провернуть?!
– Даже если это не плод твоих галлюцинаций, – продолжала тем же ровным тоном Индира. – Мы не знаем, как эта зараза на тебя подействует теперь, когда грибница уничтожена.
В подтверждение ее слов повязка на руке Тима едва заметно осветилась.
– И что, просто сделать вид, что ничего не произошло? не происходит?
Индира подошла ближе, привстав на цыпочки, провела шершавой ладошкой по щеке Тима.
– Конечно, нет. Но тебе надо отдохнуть.
Тим не заметил, как его ноги овили тонкие гибкие побеги, пока те не дошли до колена. Он рванулся, но безрезультатно, стебли тянулись выше и выше. Индира спокойно наблюдала, отступив на два шага, изредка касаясь локтя.
– Осатанела?! Ты что творишь? – Все негодование и злость на подругу Тим старался направить на проклятую поросль, но та только крепла.
– Тебе надо отдохнуть, – повторила девушка. – И не мешать мне. И, пожалуйста, прекрати сопротивляться, ты же знаешь, что я сильнее! – Неожиданно резко прорычала она, расчесывая локоть с остервенением.
Зайдя со спины, Индира развернула голову Тима чуть влево, туда, где продолжала на все лады завывать сигналка. На фоне светлеющего неба он разглядел странную грибообразную махину, на полкорпуса возвышавшуюся над Комбинатом.
– Она не остановится, а ты не сможешь причинить ей вред, потому что всю жизнь надеялся… всю жизнь ждал ее возвращения. Смотри моими глазами… – Индира легонько сжала его виски.
Несколько мгновений спустя невысокая фигурка скрылась в предрассветных сумерках, направляясь в сторону Комбината. В ореоле от гаснущих ночных люмениров Тиму померещился шевелящийся голубоватый венок вокруг ее курчавой головы
Прочно оплетенный по плечи, он еще долго видел сквозь окружающий пейзаж, как две зеленые волны живого шторма накатывают друг на друга. Словно жуткое ведьмовское варево, вздымается и опадает зеленая масса. И ничего иного вокруг, от края до края.
