Брат Орей из Ордена любовников слова

Автор:
Александр Князев
Брат Орей из Ордена любовников слова
Работа №375
  • Опубликовано на Дзен

Брат Орей, монах Ордена любовников слова, вышел на центральную площадь города Подлифар.

Он прошел город насквозь и встретил лишь несколько человек. Ремесленник, у которого Орей хотел узнать дорогу, даже не сдвинул со рта повязки для ответа. Он ускорил шаг и свернул в ближайший проулок. Торговка рыбой не убежала от вопроса монаха лишь потому, что ее держал лоток с товаром. Но глаза у нее округлились, как у рыбешек в корзине, а перевязанный рот она для верности зажала руками. Щуплые девчонки с острыми косичками и серыми повязками на лице юркнули в переулок, едва он появился на их улице.

Орей стоял на краю площади, разглядывая высокое здание. Шею нещадно резала цепочка. Сутулая спина еще больше согнулась под этим гнетом. Ему оставалось сделать последний шаг. Живот откликнулся на это медленным тягучим спазмом.

Монах смотрел на вход в собор ордена Граммаци́стов. Тысячи серых каменных блоков возвышались в форме портала, уводящего в глубину священного здания. Темные деревянные двери подпирала широкая лестница. Арка над дверьми слоями буквенных символов поднималась к большим окнам, заполненным черно-белыми витражами. Крыша взлетала высоко вверх острым пиком и обрывалась по краю каменным водостоком, который глядел на площадь глазами мифических животных.

Орей прошел мимо высоких дверей к проему ниже человеческого роста, вырезанному в стене слева от входа. Монах знал, собор – это не гигантский портал, и не зала перед алтарем, а маленькие комнатки и тоннели под зданием храма.

После громкого стука и нескольких минут ожидания в зарешеченном окошке появились маленькие глазки, которые с настороженностью посмотрели на Орея.

– Добрый день. Меня зовут Орей Калас. Я монах Ордена любовников слова. Я прибыл в ваш город для участия в научном диспуте. Тема диспута - происхождении названия города Подлифар, – Орей произнес приветствие медленно, разделяя фразу на простые предложения.

Глазки исчезли. Ожидание продлилось гораздо дольше, зато в этот раз Орей увидел за дверью более осмысленный взгляд. Монах повторил объяснение, и в ответ на его слова загремел тяжелый металлический засов.

У входа Орея встречали две фигуры в белых сутанах: плотный мужчина и маленький сухонький человечек. Первый молча пригласил монаха следовать за ним, а второй остался у двери задвигать засов.

Дорога под низким сводчатым потолком при свете масляного фонаря в руках провожатого привела в небольшую залу, где встретивший Орея человек повернулся и произнес:

– Здесь мы можем говорить совершенно свободно. Приветствую вас, брат Орей, в Храме ордена граммацистов. Мое имя - брат Пастий.

– Приветствую вас, брат Пастий. Отчего же вы не решались говорить со мной за пределами этой комнаты? Я считал, что речь братьев ордена всегда безупречна.

– Это, конечно же, так, брат Орей. Но с кем не бывает, иногда ошибешься со склонением топонима или спутаешь ударение, и вот … Никто не хочет в одночасье онеметь, – со смущенной улыбкой произнес Пастий.

– Да, брат Пастий. Все мы допускаем ошибки.

Пастий сдвинул брови и резко сказал:

– Но не стоит путать, брат Орей, случайные ошибки и ошибки по незнанию! Безграмотное отродье плодится и поганит язык. Мир не знал эпохи, когда бы люди столь неряшливо и невежественно обращались с языком.

Пастий отвернулся и повел Орея дальше по узким тоннелям. Они проходили через небольшие залы, освещенные тусклыми свечами и лучинами. В пятнах света сидели склоненные над бумагой послушники в грубых коричневых рясах и усердно скрипели перьями.

Лабиринт тоннелей вывел их в длинную залу с высоким потолком. Здесь Пастий попросил Орея остаться. Монах огляделся. Вдоль двух противоположных стен тянулись скамьи, они ступеньками поднимались к стрельчатым окнам. Под самой крышей на уровне балок перекрытия по периметру залы шла деревянная галерея. В начале прохода между двумя лестницами из скамей стояла резная кафедра. Она была обращена к дверям в дальней части залы. Тусклый свет из окон под крышей падал на деревянное убранство залы и вырывал из темноты отдельные элементы: кресла высшего духовенства, скамьи монахов.

Следующие несколько часов Орей провел в ожидании.

Наконец, в темных углах зашевелились служки. Они зажигали на высоких канделябрах бесчисленные свечи, и круги света начали заполнять залу. На галерее под потолком зашуршали разговоры послушников. Скамьи на противоположной от Орея стороне начали заполняться монахами ордена в белых рясах. Места́ на стороне, которую занял Орей, оставались пустыми.

Орей погрузился в сочинение по филологии и старался не смотреть на противоположную сторону, но он замечал любопытные взгляды монахов – для них присутствие гостя на филологическом диспуте было давно забытым явлением.

Спустя час сборов и приготовлений в зале начали появляться высшие священнослужители, в белых шелковых мантиях, на которых отражался неровный свет от лампад и свечей.

Последним в залу зашел магистр ордена граммацистов, и послушники захлопнули за ним двери. Магистр был высок, худощав, с острыми чертами лица, он был одет в белую рясу, на груди висела золотая цепь, состоявшая из букв алфавита.

– Приветствую, братья. Сегодня мы собрались, чтобы окончательно установить истину в вопросе о происхождении названия нашего города. Но прежде чем досточтимый брат Тинарис прочтет доклад, давайте вознесем хвалу тому единственному, что способно нас объединить и дать жизнь нашему обществу: нашему языку.

Высокие двери в противоположной части залы распахнулись и открылась небольшая часовня. Ее стены были покрыты золочеными буквами, а над алтарем в форме громадной раскрытой книги висели три символа Ордена граммацистов: чаша с коричневыми обжаренными зернами, колокольчик, который раскачивался и тихо мягко звонил, и тряпичная одетая в платье кукла, которая держала в руках маленькую также одетую в платье куколку.

Монахи ордена с тихим приглушенным шумом одновременно поднялись и склонили головы перед алтарем. Магистр приблизился ко входу в часовню, встал на колени и горячо зашептал молитву.

Спустя несколько минут магистр занял свое место в центре на первой скамье. Орей все так же находился в одиночестве с противоположной стороны.

На кафедру взошел сухой монах в белой сутане. На подставке он аккуратно разложил несколько листов, склонил голову, собираясь с мыслями, резко распрямился и звонким надтреснутым голосом обратился к аудитории:

– Великий магистр, братья! Не мне, скромному слуге нашего ордена, учить вас. Но слова наших предшественников, которыми они одарили нас в своих работах, могут пролить свет истины на любой вопрос. Я посмел прикоснуться к этим источникам мудрости, чтобы установить раз и навсегда истину и закрепить ее в своде грамматических правил, – монах посмотрел в сторону алтаря и обратился к магистру. – Могу ли я начать?

Тот благосклонно кивнул.

– Братья! – взвизгнул монах на кафедре. – Уж сколько лет мы слышим на каждом углу нашего города от безграмотных невежд …

Орей решился на еле заметную усмешку – за день в Подлифаре он не услышал от горожан ни одного слова.

– Подлифар, Подлифар! – монах с усилием выделял звук «д» в названии города. – А между тем всем нам известно, что название это имеет древнеилинойское происхождение, что в основе слова лежат корни «подддлис», то есть «город», и «фарос», что значит «благоденствие». Город благоденствия! – закричал монах с кафедры. – Во что же они превратили это прекрасное название?!

Монах обвел взглядом аудиторию в ожидании ответа, но не дал никому высказаться, вместо этого он выкрикнул:

– Невежды, страдающие безграмотностью в самой запущенной форме столетиями искажали название нашего города. Ошибка проникла во все учебники и словари. Кто-то скажет: «Подумаешь, мелочь, забыли про две буквы «д». Но мы то знаем, что нет лишних букв, что неслучайно в древнеилинойском сформировалось такое созвучие.

Монах сделал короткую паузу, чтобы набрать воздуха. Стало слышно, как аудитория встревожена словами лектора. На галерее под крышей громким шепотом возбужденно обсуждали слова монаха, священнослужители в первых рядах важно качали головами, соглашаясь с комментариями соседей. Выступающий почувствовал, что зала полностью согласна и с его утверждениями, и с накалом эмоций в его речи.

– Но в праве ли я, жалкий книжный червь, навязываться к столь почтенным мужам со своими догадками. Обратимся к авторитетам. Сухороз Авдийский пишет в своей монографии по топонимике: «При передаче написания и звучания топонима следует с максимальной точностью придерживаться оригинального названия, чтобы избежать путаницы и обеспечить понимание между народами». В нашем случае идет речь немного о другом, но основной смысл, дух идеи уважаемого ученого безусловно указывает на то, что мы должны придерживаться оригинального звучания и написания, где это только возможно.

Дальше лектор погрузился в бесконечное цитирование классиков, приводя примеры, которые все дальше и дальше оказывались по смыслу от темы его доклада, но все, по мнение монаха, по своему духу и смыслу подтверждали его гипотезу – название города Подлифар должно быть изменено.

Волна поддержки, которая скатывалась с галереи и растекалась по скамьям залы, подавляла Орея, и он со страхом ждал момента, когда его попросят высказать свое мнение. А это должно было произойти наверняка, ведь он согласился выступить оппонентом в диспуте о происхождении названия города.

Монах за кафедрой закончил свою речь на пике эмоций:

– Так в праве ли мы лишать нас, наших горожан, всех носителей нашего прекрасного языка возможности пользоваться единственно верным, исторически и грамматически обоснованным вариантом названия города?! Решительно нет! И я молю магистра о внесении нового названия города в орфографический канон нашего языка!

Аудитория взорвалась овациями. На галерее засвистели и заулюлюкали.

Магистр приподнял тонкую белую ладонь, мгновенно установилась тишина.

– Я благодарю брата Тинариса за то, что он пролил свет на еще один важный вопрос. Но прежде, чем мы примем свое решение, следует выслушать нашего коллгеу, брата Орея из Ордена любовников слова, который любезно согласился выступить оппонентом в нашем диспуте.

Тинарис зыркнул на Орея, собрал бумаги с кафедры и нарочито медленно двинулся к своему месту в первом ряду.

Орей встал, сделал несколько нерешительных шагов к кафедре. Его окружило напряженное молчание.

Орей взошел на кафедру, нервно сглотнул, повернулся к магистру и к рядам монахов, поднимающимся ступенями к потолку.

– Братья, – тихо произнес он, – для меня высокая честь выступить в роли оппонента брату Тинарису. Высказанное им мнение является очень ценным и безусловно достойно самой высокой похвалы … – Орей замялся, не находя слов, чтобы закончить хвалебное вступление, – и все же, все же я хочу обратить внимание на некоторые неточности в выводах брата Тинариса.

Зал недовольно загудел. На галерее послышалось движение.

– Я уверен, что брат Тинарис руководствовался самыми добрыми намерениями, но его предложение использовать в названии города триграф с буквой «д» невозможно реализовать в рамках нашего языка …

По зале прокатилась волна возмущенных возгласов.

– Перенятие древнеилинойского слова «подддлис» в оригинальном звучании невозможно, в нашем языке просто нет таких …

Окончание фразы потонуло в буре криков и оскорблений. Монахи на задних рядах вскочили и возбужденно размахивали руками, священнослужители на первой скамье нахмурились и перекидывались друг с другом недовольными репликами. С галереи полетели оскорбления и мусор, на кафедру хлопнулась тушка дохлой крысы.

Магистр поднял руку, возмущенные голоса притихли, но недовольный гул продолжал жужжать на дальних скамьях и под потолком.

Орей тихо продолжил:

– Уважение к истокам, к языкам, давшим нам такие замечательные корни слов, безусловно является одним из основ любви к нашему родному языку. Но при этом мы не вправе игнорировать века развития языка в его естественной среде. Там, где он применялся в самых простых бытовых условиях.

Гудение усилилось. Орей повысил голос:

– Мы не можем забывать, что звучание морфемы «подддлис» претерпело изменения, которые произошли не случайно.

С галереи полетели яростные выкрики:

– Неуч!

– Он не уважает язык, нашу культуру!

– Он защищает лень и безграмотность!

– Ты оскорбляешь нас своим невежеством!

– Невежда и гордится этим!

– Ты хочешь выдавать индульгенцию на безграмотность?!

– Это оскорбление чувств грамотных!

Орей решился продолжить сквозь крики и свист:

– Заимствование культурных, языковых традиций древнеилинойского общества не может происходить и не происходит через кальку отдельных слов и морфем. Наш язык тем и силен, что способен принять и переварить барбаризмы и сделать их естественным продолжением себя.

Лысый монах в белой рясе бросился вниз по ступеням к трибуне Орея, но наткнулся на резко поднятую руку магистра и остановился.

Магистр встал с поднятой рукой, повернулся к беснующимся монахам, поднял взгляд к галерее под крышей.

– Братья мои, благодарю вас за ваш порыв, за ваше искреннее негодование, вызванное словами брата Орея из Ордена любовников слова. Не первый раз нам доводится слышать подобные еретические речи из уст людей, не познавших таинств языка.

Орей в первое мгновение почувствовал благодарность к магистру за вмешательство, но последние слова задели его. Он готов был вступиться за свой орден, но магистр резко развернулся к нему – белая ладонь сжалась в напряженный полный восторга кулак, глаза прищурились и смотрели на Орея с вызовом и угрозой.

– Простить - значит предать. Своими словами вы нанесли оскорбление всем истинным защитникам чистоты языка – паладинам слова. Но мы из уважения к прошлым заслугам вашего ордена готовы предаться греху прощения.

Магистр указал глазами Орею на скамью, и монах покорно освободил кафедру. Самым сильным его желанием было вырваться из зала, преодолеть бесчисленные подземелья, пробежать как можно быстрее пустынными улицами города и оказаться так далеко, как это возможно. Но он не мог противиться распоряжению магистра и поспешил вернуться на скамью.

Возмущение братьев Ордена граммацистов еще не прошло, но уже начало затихать. Все обратились к магистру, поднявшемуся на кафедру.

– Спасибо, брат Тинарис, твое открытие – луч просвещения, вырвавший из тьмы невежества очередной изумруд нашего языка.

Орей почувствовал раздражающее жжение внутри и заерзал на скамье. Вопреки страху перед нападками монахов его охватывал жар протеста. Он был не согласен, считал исследование Тинариса любительским и боялся, что не сдержится, вскочит и выкрикнет в лицо этим фанатикам что-нибудь острое и ранящее. Но надо было сдержаться. Он оказался в этом зале не ради фиктивных дебатов.

Магистр торжественным движением рук поднял присутствующих. Орей нехотя встал. Зал загудел торжественным гимном. Служки в длинных белах рясах медленным размеренным шагом потянулись по проходу между двумя блоками скамей к алтарю в конце зала. В руках они держали длинные зажженные свечи.

– Братья! Настало время исправить историческую несправедливость и вернуть городу истинное название.

Магистр поднял лист с рукописью Тинариса и начал торжественно декламировать:

– В суровые дни мучительных размышлений о судьбе Родины для меня опора только ты, о великий и мощный, настоящий и вольный мой язык!

Бумага поплыла по воздуху вдоль ряда свечей к алтарю. Хор монахов дрогнул в приступе религиозного экстаза. Текст засверкал золотыми нитями, отделился от листа, проскользил через коридор между служками в белых одеяниях и опустился на разворот книги на алтаре часовни. Тяжелые створки с грохотом захлопнулись, и зала взорвалась криками ликования.

Орей смотрел на коричневую обложку книги. На ней было нанесено золотое теснение: «Грамматика языка». Шрифт был знаком ему со школьных лет. Это был старый проверенный учебник. Но получалось, что орден граммацистов мог вносить изменения в грамматику по собственному усмотрению. Орею стало страшно.

Осторожное касание плеча отвлекло его от размышлений. Его проводник, брат Пастий прошептал:

– Магистр ордена желает с вами побеседовать. Следуйте за мной.

Орей обнаружил, что зала уже почти опустела. Лишь шаги задержавшихся участников диспута осторожно шуршали у главного выхода. Пастий жестом пригласил Орея следовать за ним, и они через маленькую дверку в стене погрузились в тесный лабиринт узких полутемных тоннелей. Вскоре они достигли небольшой залы с несколькими канделябрами, широким дубовым столом, креслом с высокой спинкой.

– Брат Орей! – магистр Ордена обратился к монаху с широкой улыбкой на остром, резко очерченном лице. – Рад, что вы откликнулись на мою просьбу о встрече.

Орей постарался улыбнуться в ответ. Теперь в лице магистра он видел не полоумного фанатика, а могущественного человека.

– Я заметил, что наша новелла в области топонимики шокировала вас. Вы, наверное, решили, что мы какие-нибудь фанатики, которые готовы зафиксировать в грамматических кодексах любой нюанс. А между тем это единственный способ двигать язык вперед. Прескриптивная грамматика, знаете ли.

– Зачем же нам навязывать языку, как он должен развиваться. Он сам найдет способ, как лучше принять заимствование.

– Я уважаю вашу веру в возможности нашего языка. И они действительно безграничны. Но не все его ценят. Есть люди, которые своим невежеством и нежеланием портят, коверкают наш прекрасный язык. И тут на защиту приходим мы, и наш кодекс грамматики.

Магистр кивком отпустил Пастия, взял Орея под локоть и потянул к узкой лестнице, спиралью уходящей в отверстие в полу.

– Вы не представляете, насколько простой городской люд далек от мысли, что язык - это ценность, которую надо хранить. Они обращаются с ним, как придется.

– Но ведь это их право, язык живет в общении между людьми.

Магистр приподнял ладонь с просьбой не продолжать.

– А вот вы сейчас посмотрите на несколько экземпляров, и увидим, что вы о них скажете.

Магистр выставил перед собой масляный фонарь и начал осторожно спускаться. Орей последовал за ним. Ступени круто сходили в сырой холодный колодец, фонарь окрашивал стены ярко-желтым на метр вперед.

– Ну вот мы и в нашем грамматории!

Магистр и Орей нырнули в узкий боковой проход и оказались в большом шумном зале, протянувшемся на сотни метров вдаль. На них обрушился шум заполненного людьми помещения. Вдоль стен в тусклом свете факелов можно было разглядеть бесконечные ряды клеток. В них возились груды лохмотьев, в которых с трудом угадывались грязные человеческие тела. Очевидно, было время кормежки. Монахи с тачками двигались от клетки к клетке и забрасывали сквозь прутья объедки с монашеского стола.

– Здесь мы собрали самые грубые ошибки, которые допускают люди в речи и письме, чтобы братья были крепки в своей вере и убеждениях. На свободе в городе эти несчастные давно бы онемели, а руки их почернели и отсохли из-за совершенных ошибок, а здесь под прикрытием стен храма у них есть возможность сохранить способность говорить. Мы сохранили такую возможность. Посмотрите, какие они отвратительные.

Магистр подошел к одной из клеток. Орей на ватных ногах приблизился к металлическим прутьям. На полу среди объедков и мусора сидела женщина в дерюге. Рядом с ней стояло корыто, в котором угадывался силуэт большой темной рыбы. Магистр поднял фонарь выше, и Орей разглядел тело сома.

– Это в напоминание ей об ошибках в письме, которые она так легко и самонадеянно допускала. Она хотела сома, вот пусть и получает желаемое. Пойдемте, у нас есть еще интересный экспонат.

Магистр потянул за собой Орея, они пропустили несколько клеток и остановились напротив решетки, за которой в дальнем углу темницы прятался изможденный человек в рваных одеждах.

– Покажи свой рот! – железным, как прутья решетки, голосом произнес магистр. – Я сказал, покажи свой рот.

Заключенный с трудом выбрался на четвереньках из дальнего угла, подполз к кругу света, который создала лампа, послушно приоткрыл рот.

– Шире, шире я сказал!

Магистр поднес к лицу узника фонарь, и Орей увидел, что у него методично вырван каждый второй зуб.

– Он ставил пробелы перед знаками препинания. Теперь он знает, что пробелы не везде уместны.

Орей отшатнулся от магистра, от клетки, отбежал в сторону.

– Безумцы, вы - безумцы! – онемевшими губами произнес он. – Это преступление. Вы не имеете права.

– Орей, упокойтесь. Это все ради спасения нашего языка. Если вы подумаете, вы поймете, что другого выхода нет. Да, эти несчастные стали жертвами излишнего старания слишком ретивых братьев нашего ордена. Но другого пути нет. Иначе мы сами станем жертвами неучей. И в конце концов язык исчезнет в тысячах диалектов, жаргонов, пидженов. Люди перестанут понимать друг друга. Начнутся конфликты, войны. Человечество само уничтожит себя.

Магистр приблизился к Орею, схватил его за плечи, встряхнул:

– Ведь какова главная задача языка? Общение. Как мы можем общаться с людьми, которые презирают язык, на котором говорят. Мы не сумасшедшие. Ограничения, которые мы ввели в городе, созданы для самих же горожан.

– Но город пустеет, – возразил Орей. – Оставшиеся люди перевязывают рты тряпками, чтобы не сказать что-нибудь спонтанно.

– Это временное явление. Со временем, когда люди привыкнут, они просто начнут говорить на грамматически правильном языке, и город расцветет. Это нормальный процесс излечения от безграмотности.

Орей попытался освободиться от крепкой хватки магистра. Тот встряхнул его еще раз и отпустил.

– Орей, на вас лежит очень большая ответственность. Вы первый, кто решился посетить нас за много лет. От вас зависит, как братья из других орденов воспримут наши идеи, и, в конечном счете, удастся ли нам распространить свое влияние на другие города. А это значит, удастся ли нам спасти язык от вымирания.

Магистр помолчал и продолжил:

– Впереди долгая борьба. А пока что вам надо отдохнуть от тяжелого диспута, от впечатлений. Брат Пастий проводит вас в комнату, где вы сможете набраться сил.

Пастий вошел в круг света, указал Орею, чтобы тот следовал за ним, и двинулся к выходу на винтовую лестницу. Орей послушно двинулся следом. Покинуть подземелье и оказаться как можно дальше – с этой мыслью он вошел в низкий проход и оказался на винтовой лестнице. Сопровождающий пропал. Его шагов не было слышно, отсвет от фонаря исчез. Орей мог пуститься в панический бег и подняться в кабинет магистра, где не было даже намека на ужасы подземной части монастыря. Но он не двинулся вверх. Глубоко внутри, за краем страха, охватившего его, он почувствовал сомнение. Он почувствовал потребность перебороть страх.

Мысль попробовать реализовать задуманное после всего увиденного напугала его еще больше. Коктейль из противоречивых чувств бурлил, но на поверхность уверенно всплывало убеждение, что он не может сбежать, что он должен хотя бы попробовать. Теперь это было очевидно.

Орей всмотрелся в уходящую вниз лестницу, ниже бокового выхода в грамматорий залегла темнота. Но хоть Орей и не отдавал себе в этом отчет, он уже принял решение. Оставалось только его исполнить. И монах направился вниз. Он держался руками за стены колодца и медленно спускался, осторожно нащупывая ступеньки под ногами. Сердце бешено колотилось, подушечки пальцев онемели, в горле застрял сухой ком.

Пять, десять или тридцать минут – Орей так и не понял, сколько – занял спуск, последняя ступенька опустила его на пол тоннеля. В стене торчал факел. В глубине тоннеля на границе круга света стояли распахнутыми ворота.

Орей тяжело вздохнул. Следующий шаг будет окончательным, и больше не будет места сомнениям или надежде вернуться домой. Но именно ради этого шага Орей отправился в путешествие.

В тоннеле густела темнота, лишь в глубине мерцало пламя факела. Орей медленно двинулся вдоль правой стены. Он замирал через каждые два, три шага и прислушивался. Впереди зазвучало пение. Едва слышное с каждым шагом оно крепчало. Тонкие голоса мальчиков-хористов пели медленный печальный гимн. Над их голосами плыли спокойные уверенные слова магистра:

– … и никто не посмеет произнести предложения, слова, звука вопреки грамматическому кодексу. Каждый, кто допустит ошибку, будет лишен дара речи и замолчит навсегда, каждый, чья рука выведет на бумаге ошибочный символ, потеряет руку …

Орей почувствовал – он у цели. Именно здесь каждый день на город накладывается проклятие. Одно действие, и он остановит безумие. Будут жертвы – несчастные в клетках, наивные последователи культа, глупцы, доверившиеся проповедям магистра. Но в городе исчезнет диктатура языка. Люди перестанут бояться говорить. Они, наконец, смогут снять повязки, которые помогали воздержаться от импульсивных реплик. Язык снова обретет жизнь.

Орей увидел, как свет в конце тоннеля качнулся и направился к нему. Орей разглядел впереди два ряда послушников со свечами в руках, они шли вдоль стен к выходу из тоннеля. Посередине в торжественном белом облачении шел магистр. Орей нащупал в стене нишу, вошел в нее, накрыл голову капюшоном и вжался в стену в надежде, что свет от свечей не коснется его. Процессия прошла мимо. Монах так и не понял, заметил ли его кто-то. Но вскоре он услышал, как ворота тоннеля закрылись, тяжелый засов проскрипел по пазам, зазвенели ключи замка.

Тридцать шагов вдоль стены, и Орей услышал звук бегущей воды. Трут и затем свеча загорелись после нескольких ударов кремнем о кресало, и монах разглядел узкий поток, сбегающий с нагромождения валунов и теряющийся под выступом скалы, которая заменяла в зале одну из стен. У входа был закреплен еще не прогоревший факел, Орей запалил его от свечи. Зала наполнилась неровным колышущимся светом, мокрые валуны заблестели крутыми боками, бодрый упругий ручей сверкнул брызгами. Он бежал среди камней, чтобы исчезнуть у противоположной стены.

Этот подземный источник и был той артерией, которая связывала город и безумные идеи граммацистианцев. Каждый день они растворяли в нем свои мысли о грамматике, и те разбегались по округе. Сила их веры в свою правоту пронизывала все, куда попадала вода, и никто не был способен противиться их убеждениям.

Орей потянул за цепочку на шее и с трудом вытянул из-под рясы коричневую книжицу с бронзовой застежкой. Книжица нырнула вниз, и монах еле удержал ее двумя руками. Орей медленно опустил книжку на пол. Долго он нес это бремя на себе. Иногда казалось, что груз слишком тяжел. Но теперь он у цели, и у его ног лежит единственное средство, которое может остановить безумцев из Ордена граммацистов. В книгу размером с четверть буханки многие поколения монахов Ордена любовников слова вчитывали бесконечные тома орденской библиотеки. Здесь на тонких листках сборника отразились сотни томов, свитки древнеилинойских трагедий, монографии древних филологов, исследования ученых о языках, глиняные таблички с мифами и преданиями. Все самые яркие источники крупнейших мировых языков поколениями погружали в один сборник, так что вес книги определялся не размером и количеством страниц, а объемом знаний.

Монахи ордена считали, что если открыть книгу и одновременно высвободить все заточенные в ней знания, произойдет взрыв, который не перенесет ни одно здание. Так Орден любовников слова решил остановить граммацистианцев и выбрал для этого самого простого монаха.

Сейчас от этого монаха требовалось одно, откинуть защелку на створках книги и быстро зажмурить глаза, чтобы не увидеть своего конца под руинами орденского храма.

Орей подтащил книжицу к одному из валунов, рывком взвалил ее на вершину.

– Ну что же, момент настал, я готов.

– К чему?

Орей вздрогнул, обернулся. Вокруг пустота, лишь бежит ручей, колышется пламя факела, прыгают тени.

– К чему ты готов?

– Кто здесь?

– Решай сам. Кого ты ожидаешь услышать в такой момент?

Голос был спокойный, уверенный. Это был голос хозяина.

Орей задумался:

«В самом деле, кого? Магистра, который проследил за мной? Наставника, который направил меня сюда? Отца, ведь из-за него я ступил на путь любви к слову?»

Неизвестный не стал дожидаться ответа:

– Зачем ты хочешь разрушить этот храм, ведь эти люди любят твой язык так же, как и ты?

– Они преступники! Они довели идею грамотности до абсурда. Даже нет … – Орей захлебнулся нахлынувшими на него объяснениями. – Город онемел, язык исчез. Они его уничтожили.

– Но сами-то они не перестали говорить, в своей среде они изучают язык, ищут, как его улучшить, – голос заговорил быстрее, разговор его увлек.

– А это, вообще, подлость. Сами себе они позволяют делать любые ошибки. Окружили себя защитой от своего же проклятия. Требуют чистоты языка они только от людей за пределами их круга.

– Но постой, язык им нужен для его развития, они не могут его изучать и совершенствовать, не обладая возможностью говорить на нем. А ошибку может допустить каждый.

– Вот, вот. Каждый может допустить! Это нормально – ошибаться, а они за это людей лишают дара речи.

– Ну знаешь, меня тоже иногда прямо перекручивает от того, что со мной делают, во что превращают самые простые обороты. Но я терплю, это и есть жизнь. Пока это происходит, я живу. Я не сижу законсервированным в учебниках, как древнеилинойский.

– Так кто ты?! – воскликнул Орей, и голос монаха зазвенел, отраженный в тоннеле.

– Решай сам.

Орей уже знал ответ.

– Но как ты допустил? Твоим именем совершаются преступления, людей обрекают на страдания. Зачем ты дал граммацистианцам такую силу?

– А я им ничего не давал. Все что совершается в этом городе, происходит от их веры в правоту и от любви ко мне. Они сами находят в себе способности, чтобы творить чудеса. Пусть и не осознают этого. Я лишь средство общения, я не могу никого наделить волшебными силами.

– А сборник знаний о языках, он тоже ни на что не способен?

– Откуда мне знать. Это вы решили, что если веками наполнять книгу бесконечным количеством знаний, она при открытии выделит такой поток силы, что он сможет разрушить целый храм. Интересно, зачем вы вообще решили обзавестись такой игрушкой.

Орей пожал плечами.

Невидимый голос продолжил:

– Я тебе не советчик. Решай сам. Но не забудь, язык - это не учебники грамматики, и не словари. Это люди. А граммацистианцы такие же люди, как и все. Просто они заботятся о своем языке чуть больше, чем остальные.

Орей погладил обложку книги.

– Значит, ты считаешь, что все надо оставить так, как есть?

– Я ли? Посмотри вокруг, разве ты видишь кого-то?

– Нет.

– Ну и с кем ты разговариваешь?

– Я думал, что с тобой, с языком.

– Я же тебе уже объяснил, что я только средство общения. С моей помощью ты говоришь. Но с кем ты говоришь, если не видишь никого рядом с собой?

– С кем?

– Ну ладно, не понял, так не понял. В конце концов, это не так и важно.

Орей в очередной раз огляделся. В качающихся тенях легко можно было разглядеть силуэт магистра граммацистианцев, наставника Орея из ордена любовников слова, его первого учителя и даже его отца, но с движением пламени очертания размазывались, и иллюзия пропадала. Орей был в подземелье один.

– Так с кем же я разговариваю? – вслух спросил себя монах. – С собой?

– Ну может хватит уже разговаривать?

Орей резко обернулся на звук. В круг света вступил магистр.

– Ну может вы уже сделаете то, ради чего пришли?

Орей отшатнулся, поскользнулся на мокрых камнях, завалился на валуны у ручья. Книжица соскользнула с одного их них и с громкими звонким стуком проскакала к ногам магистра. Тот осторожно коснулся ее носком туфли, попытался сдвинуть, с уважением покачал головой.

– Так когда вы уже совершите свой подвиг? Я устал ждать, пока вы закончите этот бесконечный монолог.

– Вы не хотите остановить меня?

– Если бы я этого хотел, вы бы даже не смогли попасть в храм. Вы же не думаете, что я ждал от вас, что вы действительно явились к нам ради участия в диспуте? Вы же не думаете, что я пустил вас в наш грамматорий, чтобы вы разнесли славу о нем по всему миру. Я догадывался, что вы задумали, поэтому ваш проводник Пастий так неожиданно исчез, а я не заметил вас в тоннеле по пути в пещеру. А теперь давайте я совершу то, что вы задумали. А то вы не очень-то решительный.

Магистр с трудом поднял книжицу, потянул язычок застежки. Орей с трудом поднялся, подскочил к магистру. Монах схватился за книгу.

– Нет, я не позволю! Эту жертву должен принести я! И ваш храм исчезнет с лица земли.

Магистр прижал книгу к груди, пытаясь оторвать руки Орея.

– С чего вы взяли, что все исчезнет. От взрыва знаний, наше ежедневное заклинание поднимется до облаков и распространится по всему миру. Сила этого сборника усилит его действие, и все безграмотные онемеют навсегда.

Орей навалился всем телом на магистра и постарался выкрутить книгу из его рук.

– С чего вы взяли, что знания сотен … – Орей задохнулся от усилия. – Сотен ученых помогут вам … – хриплый прерывистый вдох, – помогут вам заразить весь мир.

Орей почти выдернул книгу из рук магистра, но ее тяжесть повалила борющихся на пол. Магистр прижал монаха к полу. Он также прерывисто и хрипло дышал:

– Да потому что в нашем ученье настоящая правда. Еще сто лет назад никто бы не посмел перечить требованиям грамматики. Для каждого она была высшим авторитетом.

Магистр вырвал книгу из объятий Орея и откатился в сторону.

– А теперь каждый кричит, что язык живой, язык меняется, его нельзя заключать в жесткие рамки.

Орей поднялся, придерживаясь за валуны. В горле пылало от напряжения стремительной схватки. Слова резали гортань:

– Да во что вы превратили свое учение?! Вы же мучители, истязатели, – Орей неопределенно махнул куда-то вверх, где мог находится грамматорий.

– Ха! – магистр натужно усмехнулся. – Меня упрекает человек, который притащил в храм сильнейший артефакт, который может уничтожить сотни людей. Не вам учить нас милосердию. Вы уже действуете как преступники. Если не остановить вас, через год другой вы начнете преследовать граммацистиан и сажать их в тюрьмы, устраивать публичные казни. Любой, кто решится указать на ошибку, станет изгоем и преступником. А теперь давайте откройте книгу и увидим, что произойдет.

Магистр выкинул перед собой тяжелый том.

– А-а-а-а! – по тоннелю загрохотали удары тяжелых сапог. К магистру и Орею длинным прыжками приближался брат Пастий. На бегу он замахивался тяжелой дубовой клюкой.

Пастий проскочил между магистром и монахом, клюка просвистела в воздухе, толстый крюк опустился на язычок замка, смял его, и жесткая обтянутая кожей книга резко распахнулась. Из растворенной книги тугой струей в потолок ударили пожелтевшие листы с бесчисленными рядами мелких символов. Бумажный поток подхватил монахов и понес их по тоннелю. Своды залы начали покрываться трещинами, с потолка посыпалась кирпичная крошка. Тела монахов несло в потоке из бесчисленного количества листков, которые смешались в единую массу. Орей пытался оттолкнуться, подняться к своду тоннеля. Но руки не находили опоры в потоке. Он кувыркался среди бумажных струй и чувствовал, как руки и лицо покрывались порезами от касаний краев отдельных страниц.

Монахи за несколько секунд преодолели тоннель, и поток втянул их в проход с винтовой лестницей. Подъем длился мгновения. И вот Орей увидел, как его вышвыривает в кабинет магистра, за ним вылетают тела магистра и Пастия. Но напор столь силен, что их снова накрывает бумажной волной, и она несется вперед по тоннелям, подхватывая монахов, мебель, книги. Скорость столь высока, что мгновенно тушит пламя свечей и лампад, и те погружаются в месиво.

Стены и потолки храма не выдерживают, рушатся, а поток прорывается в щели и поднимается на верхние этажи. Шелест страниц заглушает шум падения обломков и поглощает все звуки в разваливающемся здании.

Орей вдруг замечает, что давление и скорость чуть замедлились. Набегающая волна подхватывает его и выносит на поверхность. Он видит, что оказался в зале для диспутов, бумажный уровень растет и с каждой секундой скрывает новые уровни скамей. Едва Орей успевает оглядеться, как он оказывается под потолком. По балкам перекрытия мечутся крысы. Их писк глохнет в мощном шуршащем потоке.

Удар по крыше приходится между стропилами, и Орей теряет сознание, когда его тело взлетает над коньком. Рядом с ним в воздухе кувыркаются тела магистра, Пастия и других монахов, подхваченных потоком. Столбы из пожелтевших бумажных листков бьют на десятки метров в небо, на пике разлетаются в брызги и опадают, медленно планируя на поверхность сильного течения. Оно сбегает по скатам крыши, ныряет во двор храма, где кипит бурлящий котел, и вырывается на городскую площадь сквозь выбитые ворота.

Орей пришел в себя, когда воздуха под бумажным сугробом почти не осталось, и резкий кашель встряхнул его. Тело было прижато словно каменной плитой, настолько большая масса из книжных страниц навалилась на него.

Орей пытался высвободить руки, но по началу удавалось сдвинуть ладонь лишь на несколько миллиметров. Постепенно движение рук и ног начало смещать пласты бумаги, те передали импульс верхним слоям, и страницы потекли слоями с бумажного сугроба, освобождая монаха.

Орей разбросал в стороны истончившийся слой и вырвался из-под покрова на поверхность.

Вся площадь была усеяна кипами бумаги, ее слои поднимались до второго этажа, она заполнила проемы улиц, выходящих к храму.

Бумажные листья вокруг Орея находились в постоянном движении. Монахи, вынесенные из подземелий храма потоком, откапывались и выбирались на поверхность.

Над площадью висела серая дымка. Она клубами поднималась в небо и собиралась в темные облака. Запаха дыма не было. Орей присмотрелся – тонкие полупрозрачные нити тянулись от поверхности бумажных лоскутов, собирались в слои серого тумана и сгущались в тучи над предхрамовой площадью. Орей провел сквозь них рукой. На ладони остался осадок. Орей вгляделся – кожу покрывали тысячи крупинок в форме букв. Среди них были литеры из разных алфавитов, представленные множеством шрифтов. Орей принюхался, буквенная пыль встрепенулась, поднялась в воздух, и Орей вдохнул легкое облачко через нос.

Ожог, как от удара воды по носоглотке при резком нырке, ударил Орея по полости носа, проник по переносице под лобную кость, схватил в жаркие объятия мозг. Орей схватился за голову, завертелся, в глазах пылали отдельные буквы, слова и предложения, которые проносились перед мысленным взором монаха. В голове звучали фразы на неизвестных языках. Орей катался по бумажной подстилке, мотал головой в попытке вытряхнуть словесный мусор. Двое подхватили Орея и потащили по бумажному ковру. Он пытался вырваться, но не было сил бороться.

На краю площади троица скатилась по склону из книжных страниц в уличный створ. Орей почувствовал, что ему на лицо наматывают кусок ткани. Двое спасителей подняли монаха на ноги и побежали прочь от площади. Орей начал разбирать в хаосе букв, фонем и словоформ, которые скакали в голове, свои мысли. К нему начало возвращаться понимание происходящего. Он огляделся – магистр и брат Пастий с лицами замотанными шарфами уводили его дальше от площади. Орей остановился, хотел спросить, что происходит, но не мог подобрать слов. В голове крутились десятки фраз на неизвестных ему языках, и он в этом хаосе никак не мог разглядеть нужные ему словосочетания.

Магистр успокаивающе похлопал Орея по плечу и развел руками. Пастий тревожно переводил взгляд с магистра на Орея и обратно.

Орей осознавал вопрос, который хотел задать, но никак не мог выразить его в словах. Он будто блуждал в густом лесу, где знакомые ему тропинки заросли, а найти путь к нужной фразе никак не получалось.

Магистр показал на себя:

– Фран.

Затем на Орея:

– Кон.

На Пастия:

– Пердимонокль.

Глаза магистра окружили тонкие морщинки улыбки. Пастий с удивлением поднял брови. Орей покачал головой, он не ожидал от магистра такой выдержки.

Орей огляделся вокруг. Троица стояла на улице, где каждый предмет был понятен и знаком Орею, но он не мог вспомнить ни одного названия. Страх от происходящего сжался и начал уступать другому чувству – Орея захватывал азарт перед самой интересной работой, перед созданием нового языка.

Другие работы:
0
22:30
268
Маргарита Блинова

Достойные внимания