Антисистема

Когда тусклый луч налобного фонаря выхватил из тьмы каменную пирамидку, я не поверил своим глазам. Если долго находишься под землёй, начинает мерещиться всякое. Дрогнет пламя свечи – и кажется, будто кто-то проскользнул мимо и юркнул за угол.

До свечей у меня дело пока не дошло. Одна лежала в кармане комбинезона, другая – в трансе, который я тащил за собой, но свечи я оставлял на самый крайний случай. Мой основной фонарик погас несколько часов назад, и сейчас я ходил с запасным. Дешёвенький китаец давал узкий луч потусторонне-синего оттенка – да, в таком свете могло и привидеться.

Я подполз ближе и поводил головой из стороны в сторону, пытаясь разглядеть лучше. По стенам и низкому потолку зазмеились колючие тени. Казалось, пещера движется и дышит, сжимая вокруг меня тёмное нутро. Каменная пирамидка то проявлялась бледным призраком в острой оправе теней, то растворялась во мраке.

Определённо – эти пять камней сложила один на другой человеческая рука. Такими пирамидками отмечают свой путь те, кто ходит по пещере без карты. Мало у кого есть хорошая карта Никитских каменоломен. Та, что выложена в Интернете, устарела лет на двадцать; с тех пор одни ходы обвалились, другие откопаны – там отмечена едва ли пятая часть. Да и мало толку от карты в таких местах, как Антисистема. Это самая запутанная часть Никит, похожая больше на настоящую пещеру, чем на каменоломни. Здесь полно шкурников, которые выводят совсем не туда, куда думаешь; здесь порой, чтобы пройти дальше, нужно пролезть над упавшей плитой, а потом под ней же в обратном направлении; здесь можно стоять прямо перед проходом и в упор его не видеть.

Мало кто любит Антисистему, и новички в неё не ходят. А в этой части каменоломен никто не бывал уже сто лет, с тех самых пор, как их забросили. Я вскрыл её только что, сам откопал проход. Пока все справляли Новый Год, я работал, как аббат Фариа, выламывал камни, вытаскивал глину по шкурнику маленькими порциями... И вот я ползу по только что вскрытой части Никит – и натыкаюсь на пирамидку.

Вернуться через откопанный проход я не мог – уж я бы заметил! Я лез через тот шкурник больше часа, причём последнюю половину пути без света. Налобный фонарик погас, а запасной лежал в трансе, но в тесноте шкурника до него было как до Марса. Казалось, мои рёбра треснут, а руки вывернутся из суставов.

Наверно, в эту часть пещеры существует проход, о котором я не знаю. Обидно – зря копал. Но вот что странно: если это известная часть Антисистемы, почему я не узнаю этих мест? Наверно, виноват дешёвый запасной фонарик. Тусклый холодный свет, узкий угол освещения – и тени от камней ложатся иначе, и всё выглядит не так. А может, я просто переутомился. Неделя под землёй – не шутки, пора выбираться на поверхность. К тому же, завтра утром экзамен по дифгему.

Компас показывал чушь – будто бы я иду в глубь Никит, в то время как по всем признакам я приближался к выходу. Дорога становилась всё более хоженой, пол был затянут глиной, заглаженной множеством коленей. Несколько раз попадались каменные пирамидки и метки на потолке. В принципе, компас мог врать: в штреках под каменными плитами кое-где лежат железные рельсы, по которым вывозили известняк.

Наконец я почувствовал лёгкое дуновение вдоль пола – холодный воздух, проникающий с поверхности. Я пополз в сторону, откуда дуло, вопреки компасу и интуиции, и оказался в гроте с большим камнем, на котором лежала толстая тетрадь. Я выключил налобный фонарик и увидел, что от противоположного входа в грот идёт слабое свечение. Это не могло быть ничем иным, кроме выхода. Рядом лежал тазик – чтобы выносить камни и глину, если выход вдруг завалит и придётся его откапывать. А тетрадь являлась, конечно, журналом, куда каждый, кто входит и выходит, должен вписывать своё имя и время заброса, а потом выброса.

Точно, это «Египет» – запасной вход в Никитские каменоломни. Менее популярный, чем основной – «Восьмое марта» – но от него ближе до Антисистемы, так что забрасывался я здесь. Я открыл журнал, чтобы выписаться.

Страницы оказались заполнены какими-то закорючками. Я пригляделся и понял, что это нормальные записи, только сделанные задом наперёд, справа налево и от конца тетради к началу. Последней шла моя вписка от двадцать восьмого декабря – тоже справа налево и задом наперёд. Что за шуточки? Получается, пока я копал, кто-то отсканировал журнал, отзеркалил в фотошопе, распечатал, сшил, испачкал для правдоподобия и положил на место. Кому-то не лень было тратить время – и зачем? Я поискал настоящий журнал, но не нашёл. Нехорошая какая-то шутка. Журнал – это святое. Если с кем-то здесь случится беда, то запись в журнале – единственная гарантия, что его найдут и спасут.

Перед забросом я упаковал чистую одежду, рюкзак и мобильник в крепкий мусорный пакет и спрятал. Я нашёл их в другой части грота, но, на первый взгляд, ничего не пропало.

Когда я выбрался на поверхность, всё выглядело как-то странно. То ли снега много навалило, то ли что ещё... Солнце садилось – а мои наручные часы показывали девять утра. Ёжась от холода, я снял комбинезон, весь испачканный глиной, и переоделся в чистую одежду. Достал из герметичного пакета мобильник, включил.

И оторопело наблюдал, как на экране загрузки сменяются зеркально отражённые надписи. Загрузился зеркальный виджет часов – они показывали девять утра. Я сунул мобильник во внутренний карман куртки, и он упал на снег – карман отсутствовал. Я недоверчиво ощупал гладкую подкладку, снял куртку, осмотрел, и меня бросило в жар. Кто-то подменил мою одежду. Все надписи – на пуговицах, на язычке молнии, даже на полустёртом ярлыке – были зеркально отражены, а внутренний карман пришит с другой стороны. Отражены были надписи на ремне и на шапке, размер на подошвах ботинок... В заднем кармане джинсов я нашёл студенческий, соцкарту и несколько мелких купюр – сдачу за билет на электричку. Надо ли говорить, что всё это было отзеркалено?

Я разглядывал вещи минут двадцать, от возбуждения не чувствуя холода. За это время должно было стемнеть, но ничуть не бывало. Я посмотрел на небо и увидел, что солнце заметно поднялось над горизонтом. Часы не врали: было утро, только вот солнце вставало на западе. Я взглянул на компас. Если синяя стрелка указывает на север, то Москва находится к югу от Домодедово...

К горлу подкатила тошнота, мир поплыл перед глазами – а потом встал на место. Пейзаж не казался больше странным – он просто был собственным зеркальным отражением. Деревья и дома стояли с другой стороны, река текла в обратном направлении. Это так сильно сбивало с толку, что я не узнавал знакомых мест.

А началось оно в пещере. Наверно, я стукнулся затылком о камень и повредил мозг – перестал различать правое и левое. Или надышался каким-то газом, который скопился во вскрытой части каменоломен. Лучше бы надышался – тогда есть надежда, что это пройдёт.

До станции «Домодедово» я добрался только к полудню. Шёл медленно и осторожно, как слепой, дважды думал, прежде чем куда-то свернуть, и переходя дорогу, смотрел на всякий случай налево и направо. Билет на электричку покупал с опаской, но мой студенческий и социальная карта не вызвали вопросов у кассирши, а с отражённых купюр она дала сдачу отражёнными монетами.

Но кое-какие факты не сходились. Свою правую руку я видел и ощущал справа, а не слева, и в отличие от всего остального, компас и часы выглядели нормально. Сев в электричку, я рассортировал свои вещи. Предметы симметричные и без надписей, такие, как свечки, я закинул в рюкзак. На сиденье слева я сложил отражённые вещи: студенческий, соцкарту, монеты, телефон. Справа от себя – нормальные: часы, компас, паспорт, стопку купюр и кредитку из кошелька, две карты Никит, спичечный коробок, аккумуляторы и фонарик. Всё, что оказалось справа, было на мне в пещере либо в трансе, который я таскал за собой.

Вряд ли я не различаю правое и левое с такой систематической избирательностью... Нет, зеркально отражённый мир – это не сбой восприятия, это на самом деле! Там, в пещере, я каким-то образом зеркально отразился – вместе с вещами, которые при себе имел. Я помню этот момент в шкурнике, когда почувствовал, будто выворачиваюсь из себя наизнанку. Или наоборот – мир вокруг меня перевернулся, а я остался прежним. За тем шкурником не было новой части Никит – он вёл в ту самую точку, откуда начинался, только в отражённом мире. И это не зеркальная копия нашего мира, это наш мир и есть, только с другой точки зрения.

В терминах топологии получается, что наше пространство – это неориентируемое многообразие, вроде ленты Мёбиуса, только большей размерности. И в отличие от ленты Мёбиуса, в нём существует короткий дезориентирующий контур, то есть, путь, ведущий в ту же точку «на той стороне».

Путь этот проходит через Антисистему – и вот объяснение её загадке! В ней есть несколько штреков, заканчивающихся тупиками у самого края холма – как будто их вели не от реки в глубь массива, а наоборот. А ведь так оно и было! В какой-то момент рабочие прошли по дезориентирующему контуру и стали копать в обратном направлении. А потом они вернулись, и никто ничего не заметил.

Я еле удержался, чтобы не рвануть стоп-кран. Надо ехать обратно в Никиты! Там пройти шкурник ещё раз, отразиться и вернуться в привычный мир. Но тогда я рискую не успеть домой к вечеру и не сдать завтрашний экзамен по дифгему. Дифгем – это кратко, а полностью предмет называется «дифференциальная геометрия и топология». Тревожное совпадение – в аккурат перед экзаменом по топологии мне мерещатся топологические аномалии...

Факультет у нас опасный: одних студентов скорая психиатрическая увозит прямо с пары, другие шагают из окна, третьи уходят доучиваться в семинарию. Но я нормальный парень, не ботаник. Могу подтянуться двадцать пять раз... ну ладно, десять. Десять – железно. Люблю ходить в походы, мне нравятся девочки, под настроение могу выпить пива. Но я и не раздолбай – лекции посещал, на семинарах работал, так что мне не нужно учить предмет за весь семестр в ночь перед экзаменом. Никаких причин сходить с ума на почве топологии. Да я об этой топологии не вспоминал всю неделю, пока был в пещере!

А раз я нормальный здравомыслящий человек, я не помчусь на ночь глядя проверять безумную гипотезу, а спокойно поеду домой, повторю дифгем, отдохну, сдам экзамен на отлично – а потом, так и быть, обратно в Никиты, проходить предположительно дезориентирующий шкурник.

Павелецкий вокзал казался отражением ада – я стоял среди человеческих толп, накатывающих с разных сторон, и с трудом читал таблички. Может, это навлекло на меня подозрения. Или дело в том, что нос у меня кривой, а подбородок за неделю порос чёрной не то щетиной, не то бородой. Вылитый ваххабит.

– Бу-бу-бу-бу ста сжа Бу-бу-бу, ваши документы!

Я вздрогнул, повернул голову и увидел двух полицейских с овчаркой. Полицейские носили зимние куртки со значками с правой стороны, на которых задом наперёд было написано «Патрульно-постовая служба». Хорошо, что теперь они не отдают гражданам честь, а то бы я, не дай бог, засмеялся. Собака утробно рычала.

Я достал из заднего кармана студенческий, открыл.

– Паспорт остался дома. – На самом деле он лежал в рюкзаке, но показывать левый паспорт было не лучшей идеей.

Старший сержант Бу-бу-бу долго рассматривал мой студенческий, несколько раз переводя взгляд на моё лицо и обратно, и наконец заключил:

– Нос сломан.

– Рубил дрова в походе. Неудачно отлетело полено.

– На фотографии он сломан в другую сторону, – заметил дотошный сержант Бу-бу-бу.

– Потом ещё раз отлетело полено. Я часто хожу в походы.

– И волосы зачёсаны на другую сторону.

– Правда? – я посмотрел на фотографию. – Никогда об этом не задумывался.

– Что в рюкзаке? Покажите.

– Вы меня в чём-то подозреваете?

Сердце моё бешено колотилось, а голова лихорадочно соображала, как выкрутиться.

– На вас среагировала собака.

– У меня в рюкзаке бутерброды с колбасой.

– Это служебная собака, – сказал полицейский снисходительно. – Она не реагирует на колбасу.

Я потоптался на месте, подёргал рюкзак за молнии, пытаясь потянуть время. Пэпээснику надоело ждать, и он пригрозил, что если я не открою рюкзак по-хорошему, то он меня задержит и всё равно досмотрит, а я проведу ночь в камере с бомжами. Мне такое было ни к чему, особенно накануне экзамена. Левый паспорт лежал в потайном отделении, может, он его и не заметит... Я расстегнул молнию, открыл рюкзак, и старший сержант посветил внутрь фонариком.

Содержимое выглядело преступно: пять колюще-режущих предметов в мультитуле, не считая вилки; мешок аккумуляторов – вероятно, мечта взрывника; комбинезон, такой грязный, словно в нём закопали целое кладбище неопознанных трупов. Это я ещё оставил в пещере складную лопатку и монтировку.

Овчарка перестала рычать, но что бы там ни утверждал старший сержант Бу-бу-бу, интересовалась бутербродами. Пришлось вынуть из пакета и показать, что между кругами колбасы не спрятано ничего противозаконного.

– А это что?

– Что?

– Вот это, – старший сержант посветил на карту Никит. – Достаньте. Разверните.

Никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Я достал зеркальную карту, развернул.

– Это карта Никитских каменоломен. Зашифрованная. Неофициальная просьба МЧС. А то лезут в пещеру всякие чайники, пропадают – спасай их потом...

– А тут что? – пэпээсник раздвинул фонарём вещи и постучал им по потайному отделению.

Я отогнул пальцем ткань кармана. Полицейский, увидев край знакомой обложки, оживился:

– Паспорт?

– Мой паспорт дома, – ответил я. – А это – не паспорт.

– Покажите!

– Сами возьмите.

Полицейский подумал, вытащил паспорт, открыл. Лицо у него вытянулось.

– Предъявляем поддельные документы? – сказал он неуверенно.

– Не предъявляем. И какие же поддельные? Поддельные – это которые можно выдать за настоящие. А тут сразу видно, что не паспорт.

Старший сержант с кислой миной вернул мне документ и отпустил восвояси. Очевидно, составлять протокол ему не хотелось, и тем более писать туда всякие странности.

Потом я ехал на метро в другой конец Москвы, потом перепутал и сел на маршрутку не в ту сторону, после плутал в сумерках по зазеркальному лабиринту спального района, где и без того немудрено заблудиться среди однотипных панелек. Замёрзший, усталый и голодный, я подошёл наконец к двери съёмной однушки и вставил ключ в замок.

Ключ не поворачивался. Ну ещё бы! Он лежал в трансе и теперь не подходит к зеркальному замку. Я вынул ключ и покрутил в руках. Он был длинный, с двумя бородками, и поворот на сто восемьдесят градусов почти переводил его в собственное отражение – если бы не направляющая вдоль одной из бородок. Я достал мультитул, выщелкнул напильник и стесал лишнее. Вставил ключ вверх ногами и повернул – замок открылся.

Другая замочная скважина выглядела сильно несимметричной. Этот ключ так просто не доработать... К счастью, хозяйка дала мне ключ только от одного замка – второй она грозилась запереть, если я задержу квартплату. Золотая женщина!

Я помыл руки, включил чайник, открыл банку тушёнки и соорудил несколько бутербродов с колбасой. Бросил в кружку пакетик мятного чая, залил кипятком, порезал лимон. В нос ударил резкий запах хвои. Я принюхался, осмотрелся. А, точно – в вазе на столе стоит еловая ветка, играющая роль новогодней ёлки. А я и забыл, что Новый Год. Я оторвал от ветки иголку, растёр между пальцев, понюхал.

Что за ересь? Ёлка пахла мандаринами... Я стряхнул иголку, схватил лимонную дольку, понюхал, лизнул. Лимон пах ёлкой и на вкус был, как кислая канифоль. А мятный чай пах супом. Да, именно, как суп с укропом. Я понюхал открытую тушёнку и кусок колбасы – ни то, ни другое не пахло мясом. Какой-то странный слабый аромат, совсем не возбуждающий аппетита. Я откусил от бутерброда кусочек, пожевал, выплюнул: всё равно что жевать бумагу.

Этого следовало ожидать. Молекулы запахов подобны летающим ключам, открывающим замки у нас в носу. Если их зеркально отразить, то они перестанут подходить или станут подходить к каким-то совсем другим замкам. Теперь понятно, почему на меня так странно реагировала полицейская овчарка. Я для неё не пах человеком.

А коль скоро вкус во многом определяется запахом, то вкуса зеркальной еды я тоже не узнаю или не чувствую, за исключением самого простого: кислое, сладкое, солёное. Ладно, можно зажать нос и проглотить... Беда в том, что я не смогу переварить эту пищу. В ней спирали белковых молекул закручены вправо и состоят из правых аминокислот, и мои левые ферменты к ним не подойдут. И даже если каким-то чудом удастся встроить эти правые энантиомеры в мои левые белки, ничего хорошего не выйдет – устойчивая спираль развалится. Здешние левые углеводы я тоже не смогу переварить, наверно...

Надо поставить опыт. А то глупо будет голодать из-за того, что у меня запаховые галлюцинации, а какая-то собака встала не с той ноги. Я налил в кружку воды, развёл в ней десять ложек сахара, выпил. На вкус сахар был как сахар – приторный. Я прислушался к организму, стараясь поймать чувство сытости. Странно – я лишь сильней проголодался. А потом у меня скрутило живот.

Я пожалел о бутерброде, выкинутом в урну на вокзале. О чёрством, обнюханном собакой, последнем во вселенной съедобном бутерброде... Вероятно, мне можно растительное масло – но только рафинированное, самой высокой степени очистки. Или сходить в аптеку, купить глицину? Это простейшая, зеркально-симметричная аминокислота. Ещё я могу пить медицинский спирт. Вредно, зато калорийно.

Ну нет, я пока не настолько проголодался! Денёк перебьюсь. Я налил себе кипячёной воды, взял тетрадь с конспектами, настольное зеркальце и сел в кресло повторять дифгем. Но как ни старался, не мог сосредоточиться на учёбе. Топологические теоремы обрели практический смысл и возбуждали фантазию. Я рисовал схемки на полях и рассматривал их в зеркало.

Меня занимал вопрос, из той же материи я состою на микроуровне, что и всё вокруг, или в каком-то смысле из зеркальной. Я не мог понюхать и попробовать на вкус атомы и элементарные частицы – лишь строить догадки по косвенным признакам.

Зеркальный мир – это либо наш мир и есть, при взгляде с другой точки зрения, либо его очень точная зеркальная копия. Значит, все физические явления должны отражаться в зеркале правильно. Но бета-распад не сохраняет чётность: в нашем мире бета-распадные электроны летят против спина ядра, а в зеркале – по спину ядра, то есть, в неправильную сторону. Отражение станет верным, если заменить знак заряда – ядро на антиядро, а электроны на позитроны. Вообще-то, комбинированная чётность тоже нарушается в электрослабых взаимодействиях, но очень редко и на высоких энергиях. В обыденной жизни зеркальный мир из антиматерии будет отличным приближением. Но почему я, в таком случае, не аннигилировал?

Вероятно, потому, что сам состою из антиматерии. Выходит, дезориентирующий контур меняет не только ориентацию, но ещё и заряд. Заряд точно так же не имеет глобального смысла, как ориентация – он зависит от того, с какой стороны смотреть.

Я размышлял допоздна, и ночью мне снились докучные сны. В них я ползал по лабиринтам и всё время поворачивал не туда, а с потолка падали каменные плиты и заваливали выход. Выпить зеркальное снотворное я не решился. Ладно, если не подействует, но можно и коньки отбросить...

Утром меня словно током ударило: как я буду на экзамене писать формулы и решать задачи? Попробовал писать справа налево – получалось медленно и как курица лапой. Чёрт, надо было вчера поупражняться... Впрочем, для всех в этом мире моя правая рука выглядит как левая. А писать левой и при этом писать плохо извинительно, если правую я, к примеру, растянул. Я забинтовал свою левую руку и повесил на перевязь. На экзамене вышел отвечать без подготовки и старался больше говорить, чем писать. Препод не мучал меня задачами и поставил «отлично».

Пока я сдавал экзамен, в квартире кто-то побывал. Иногда в моё отсутствие заглядывает квартирная хозяйка – проверяет, не устроил ли я притон, и демонстративно наводит порядок. У нас с ней холодная война из-за кружевных салфеточек: я убираю эти пылесборники, а она достаёт и раскладывает по всем поверхностям.

Но в этот раз было иначе. На первый взгляд, ничего не изменилось. Я не помню, как именно лежали вещи, и не наклеивал на дверь волосков, как шпион, но сразу почувствовал, что в квартире побывали. Кружка чуть повёрнута и ручка смотрит в неудобную сторону, расчёска лежит, как никогда не положишь левой рабочей рукой. Левша сразу поймёт, если к его вещам прикасался правша.

У меня прополз холодок по спине. Сердце замерло и бросилось вскачь. Я подошёл к окну, осторожно выглянул во двор. У подъезда стоял микроавтобус с тонированными окнами и логотипом известной службы доставки. И кажется, от универа за мной кто-то шёл. Значит, старший сержант сообщил куда следует. Я рывком открыл ящик стола – паспорт лежал там, где я его легкомысленно оставил. Надо было сжечь.

Да ну, бред! Те, кому больше всех надо, прямо сразу поверили и побежали выяснять! Разве что... они как раз сейчас ловят банду фальсификаторов. Тогда у меня проблемы. Мне станут задавать вопросы – а я не могу сообщить ничего интересного. Ничего из того, что они готовы услышать.

Но, вероятнее всего, фургон службы доставки – это просто фургон службы доставки. Я смеялся над своими дурацкими подозрениями, а внутри нарастала паника. Я вдруг понял, что моё будущее висит на волоске и честном слове, точно каменная плита над штреком каменоломни. Что меня ждёт, если в Никитах случится обвал? Если какой-нибудь старший сержант запрёт меня в кутузку? Если я сломаю ногу и попаду в больницу, а там мне перельют кровь не той хиральности? Случайности караулили за каждым поворотом, а я был чудовищно, преступно беспечен. Я предпочёл спасению пятёрку по дифгему.

Если я застряну в этой ориентации, то срок жизни мне – два месяца. Примерно столько человек может прожить без еды. Хотя я, наверно, протяну чуть дольше – на глицине, алкоголе и растительном масле. Хорошая новость: я несъедобен для зеркальных микроорганизмов, так что ни чума, ни СПИД мне не страшны. Плохая новость: я притащил внутри себя достаточно микробов, для которых я съедобен, поэтому простуду вполне могу заработать. Или аппендицит, который меня убьёт, потому что зеркальные антибиотики не справятся с моим перитонитом. Хорошая новость: я могу крутить с девушками и не беспокоиться о последствиях. Плохая новость: я не до живу до тех лет, когда посчитаю это плохой новостью.

Впрочем, у меня будет два месяца, чтобы сделать для себя альтернативно-хиральную еду. Если синтезировать аминокислоты из неорганики, то энантиомеры образуются в отношении пятьдесят на пятьдесят. Так получалось в опыте, где пытались воссоздать условия на древней Земле. Белковые молекулы не возникали самопроизвольно именно потому, что цепочки из разных энантиомеров не сворачиваются в устойчивую спираль, распадаются. Нужен какой-то катализатор, чтобы сильно сдвинуть равновесие в сторону одного из энантиомеров, например, уже существующая белковая молекула, занесённая на Землю метеоритом. Но тогда спрашивается: как жизнь возникла там, в космосе.

Есть гипотеза, что сначала возникли не белки, а рибонуклеиновые кислоты. Но тогда спрашивается, как возникли РНК, которые точно так же состоят из нуклеотидов одной хиральности. Кроме того, нуклеотиды сложнее аминокислот.

А что, если катализатором послужил дезориентирующий контур? Вначале было поровну аминокислотных энантиомеров. Допустим, энергия поступала в систему от приливного течения, гоняющего воду с раствором аминокислот по контуру туда и обратно. Если белки начали объединяться в цепочку, то следующая молекула могла присоединиться к ней либо как есть, либо в отражённом виде, пройдя по дезориентирующему контуру. Связь получалась устойчивей, если она присоединялась с той же хиральностью, и таким образом через некоторое время все аминокислоты в окрестности приобрели одну хиральность и объединились в цепочку белка. Бессмысленно спрашивать, почему аминокислоты в живых организмах именно левые – потому что в зеркальном мире они правые!

Примерно так же можно объяснить барионную асимметрию Вселенной. Наш мир состоит только из материи потому, что зеркальный мир состоит из антиматерии – и это одно и то же вещество. А мир – это один и тот же мир, только при взгляде с разных сторон.

Размышляя над этими теориями, я покидал вещи в пещерный рюкзак, оделся и вышел на улицу. Фургон службы доставки по-прежнему стоял во дворе. Краем глаза я увидел, как из него вышли двое и двинулись мне наперерез. Они не походили на курьеров: никаких пакетов или коробок в руках, зато один что-то говорил в рацию.

Я медленно развернулся и побрёл обратно к подъезду. Мои ноги превратились в желе, да и толку убегать? Догонят. Вот в пещере я б от них уполз... Я открыл кодовый замок и вошёл в подъезд – те двое приближались, уже не скрываясь. Доводчик протестующе взвизгнул, и я захлопнул дверь у них перед носом.

Поднялся на восьмой этаж и остановился перед дверью квартиры. Нет, это тупик, тут даже не отсидеться. Когда им надоест ждать снаружи, они войдут – им не впервой. Лифт между тем уехал вниз и снова поднимался. На табло сменялись красные цифры этажей, отсчитывая оставшиеся мне секунды. Я выглянул в лестничный колодец.Тоже не вариант, внизу меня встретят. И я побежал по лестнице вверх.

Последний пролёт перекрывала железная решётка, запертая на висячий замок. Ключа у меня не было, да он и не подошёл бы. Однако проушины, на которых висел замок, были не приварены, а просто прикручены на винты. Я достал мультитул, выщелкнул отвёртку, попытался открутить – не получилось. Чёрт, зазеркалье же! По правилу левой руки здесь не только аксиальные векторы, но и резьба винтах. Надо откручивать в ту сторону, куда я привык закручивать.

Этажом ниже остановился лифт, лязгнули, открываясь, двери. Раздалась трель звонка. Отличная тут акустика... Стараясь не греметь железом, я отворил решётку, осторожно закрыл её за собой и прикрутил проушину на место. Достал из рюкзака телефон, вынул аккумулятор. Руки тряслись, зато голова работала, как суперкомпьютер.

Выход на крышу был не заперт, но я заметил датчик: на двери магнит, а на косяке напротив – геркон с двумя отходящими от него проводками. Если открыть дверь, цепь разомкнётся. Я зачистил изоляцию и скрутил провода, замыкая цепь напрямую. Отвинтил магнит – пригодится – и распахнул дверь на крышу.

Ветер свистел на высоте, гоняя снег по чёрному рубероиду. Пригибаясь, я побежал к дальнему подъезду. Дверь там тоже была, надо думать, с герконовым датчиком. Я достал компас и по вращению стрелки определил, где магнит. Приложил отвинченный магнит к косяку в этом месте и вошёл.

Вызвал лифт и спустился на третий этаж, где жил дядя Лёша. С ним я летом играл во дворе в шахматы – он сильно играл, пока не запил. Я нажал кнопку звонка. Дверь отворилась. На пороге, держась за вешалку, стоял дядя Лёша в растянутом спортивном костюме. Голубые глаза смотрели обманчиво ясно.

– Дядь Лёш, – сказал я, – дай позвонить.

– Телефон на кухне, – он широко взмахнул рукой и откачнулся в сторону. – Только у меня не прибрано.

На кухонном столе стоял проводной телефон с диском – я такие видел только в кино. Рядом на столе, под столом и на подоконнике громоздились пустые бутылки. Я позвонил и вызвал такси, но не к подъезду, а на угол улицы.

– Дядь Лёш, – попросил я, – налей мне за компанию.

– Да? – он поскрёб лысину. – А чего так?

Мы уже проходили, что я с ним не пью, а он не обижается.

– Для храбрости. Во дворе меня ждут какие-то типы.

– Набьёшь им морды?

Дядя Лёша поставил на стол две замызганные кружки, разлил по ним водку. Одну опрокинул в себя. Я отпил глоток и, прокашлявшись, ответил:

– Лучше я выйду на улицу у тебя из окна.

– Эх... – дядя Лёша разочарованно махнул рукой. И посоветовал: – Вылезай с лоджии.

Я вышел на лоджию, распахнул створку остекления. Сел на узкий подоконник, свесив ноги над пропастью. Окна дядьлёшиной квартиры выходили на заросший кустарником пустырь между домами. Летом он выглядел дико, но уютно: сплошная зелень, как в джунглях, а внизу, под дядьлёшиными окнами, цвели многолетние цветы. Их посадила тётя Вера, когда была жива.

Зимой пустырь напоминал линию Маннергейма. Посередине зияла траншея разрытой теплотрассы, голые ветви щетинились шипами, словно колючая проволока. Из раскопа поднимался пар. До земли было метров шесть, а казалось, будто все двадцать. Я сбросил вниз рюкзак – он с хрустом проломился сквозь кусты и шлёпнулся в снег.

Я сказал себе, что там мягко: вскопанная клумба, сверху сугроб. А что кусты – это к лучшему, замедлят падение. На колебания не было времени: скоро меня начнут ловить всерьёз. Я зажмурился, оттолкнулся и полетел вниз, закрыв лицо руками. По локтям хлестнули ветки, в ноги ударила земля, и я завалился набок.

На тыльной стороне ладони сочилась кровью глубокая царапина. Рукав куртки был разодран, из прорехи торчал синтепон. Уф, ноги, кажется, не сломаны. Я подобрал рюкзак и похромал через дворы к дороге, где меня ожидало такси.

Думаю, те, кто входят без приглашения, уже зашли ко мне гости и не обнаружили меня ни в шкафу, ни под кроватью. Но они знают, что у меня в рюкзаке, они видели карту Никит, они поймут, куда я мог податься. Они будут ждать меня в метро, на вокзале, на станции Домодедово. Поэтому я не поеду на электричке через Домодедово. Я поеду на такси и с другой стороны – по Симферопольскому шоссе, до деревни Юсупово.

Таксист с подозрением косился в зеркало на мой рваный рукав, по-моему, сомневался, что я ему заплачу. Я и сам сомневался. Кредитка у меня была такая, что в банкомат лучше не совать, но я её приложил, прикрыв ладонью, к терминалу, и она сработала.

От Юсупово до запасного входа в Никиты было минут двадцать ходьбы через поле и лес. Я осторожно прошёл вдоль реки дальше. У основного входа, смутно различимые в сумерках за голыми деревьями, стояли какие-то люди. Я вернулся, переоделся в комбинезон, вдумчиво собрал транс и полез в пещеру.

Меня ждал дезориентирующий контур.