Тренинг для писателей №73

Очень жаль Мarrgin, ваш тренинг — настоящая школа писательства. Мне будет вас не хватать. Спасибо вам. И спасибо за эту тему.
Спасибо Вам mаrrtin

marrtin,
Большое спасибо за тренинги! Участвовал в них с огромным удовольствием и большой пользой для себя.
Удачи в новых замыслах и начинаниях!

Это удар((((( Лучшего тренера невозможно представить.
Совершенно не хочется прощаться, поэтому — до встречи!

Моё прощание будет грустным, но обнадёживающим, с верой в новые встречи. Спасибо, marrtin, до новых тренингов ).

До весны

Ветер обрушил всю силу на дом и на сад. Разметал листья по двору, окончательно оголил деревья и насыпал немного крупы на дорожки. Утомившись, забрался под крышу и от нечего делать скребет веткой березы в чердачное окно.
Конец октября. Последний день.
Еще утром ленивое солнце тщилось растопить обледенелые торосики в пруду, но к вечеру бросило это никчемное занятие. Да и что там за пруд?! Так, лужа, садовая калоша. С такой погодой она промерзла, кажется, до дна, и отколоть льдинки теперь можно разве что ломиком. А надо ли?
Брожу по саду, медленно загребая носком сапога хрустящую листву, присыпанную кое-где манкой. Трава ощетинилась, как зеленый несговорчивый ежик, не желает укладываться на покой, не верит в зиму. И невдомек ей, что косу уже убрали в чулан до весны; некому теперь ее гладить и причесывать долгие пять месяцев. Скоро тяжелая белая шуба накроет травушку вместе с палой листвой, обманчиво-сочными бисеринками ландыша и лысыми головками одуванчиков, что торчат тут и там на лужайке, как немое напоминание о моей лености. И будет ей сниться натужное гудение шмелей над клевером и звонкое шлепанье капель июньского ливня в широкие ладошки подорожника.
Пока ветер притаился у себя на чердаке и раздумывает, какую бы шалость ему затеять – погудеть в печную трубу или устроить возню с новой партией снежинок, – будет тихо в саду. Лишь изредка свистнет синица, да перед обедом налетит с шумом стая дроздов, полакомиться подмороженными бусинами рябины. Дроздам в эту зиму было бы раздолье: ветки под тяжестью ягод кудрявятся почти у земли. Может и не соберутся рябинники на заморские курорты, может, и дальше будут гомонить в саду, срываясь в едином порыве с дерева, делая круг почета над крышей и вновь опадая на следующую кормилицу. Поживем – увидим.
Синички же без вариантов остаются с нами до весны. Уже сейчас деловито конопатят каждую щелочку замерзшими жучками-червячками, присматриваются к собачьей миске и дружно снуют вокруг кормушки. Пойду, подсыплю зерна и крошек.
Прихватив полную пригоршню корма, возвращаюсь в сад. Делать там особо нечего: розы обрезаны и укрыты, малина связана и пригнута, капуста в огороде срезана. До снега (чтобы помахать лопатой) дело еще не дошло, да и редко мы чистим садовые дорожки: жмёмся поближе к дому, не тревожим зимнюю сказку. А пока сад окончательно не уснул, проверяю в десятый раз, всё ли готово, всем ли будет сподручно зимовать, и не забыла ли кого ненароком.
Да нет! Никого я не забыла! Но невозможно вот так, запросто захлопнуть дверь и остаться в одиночестве. Вот и брожу, прощаясь с каждой веточкой, шепчусь с травинками и завидую ветру, что будет клубиться за окном всю зиму и нет ему нужды расставаться с садом до весны.

Ключ хрустнул в замочной скважине. Быстрые шаги.
– Шур ты чего не в аэропорту? – спросила невысокая женщина, заходя в комнату и медленно снимая перчатки, – Серёжка наверняка ждёт.
– Вчера попрощались, – коротко огрызнулась девушка, лёжа на кровати и натягивая на голову подушку, – мам ты всё слышала.
– Не знала что истошный вопль – «Вали в свою вонючую Америку», и телефон в стену – пожелание счастливого пути.
– Будет повод купить новый, – Саша села по-турецки подобрала большого плюшевого медведя и прижала к себе.
– Я всё понимаю, – мама села рядом, взъерошила волосы дочери, – вы с детского сада вместе – «Друзья навеки». Серёжка уезжает в никуда, может случиться, что навсегда и ему необходима твоя поддержка.
– Как это в никуда? Дядя ему неделю назад приглашение прислал, а он в отпуск и помчался деловой колбасой.
– Его можно понять.
– Как? – взвилась девушка, вскочила и принялась метаться по комнате, – если б он туда ехал учиться, писать музыку в студии, снимать клипы, заниматься спортом, он туда едет слесарем в автосервис.
– В этом ты вся. Снобизм аж из ушей лезет. Ты пробилась на самый верх, а у него что, завод?
– Здесь он турбины для самолётов собирает, – Саша остановилась, и ткнув пальцем в сторону атлантического океана, – а чем он будет заниматься там, обслуживать безразмерных америкашек. Бывала там, видела.
– Твой максимализм невыносим, – женщина вытащила из сумки телефон, – откуда он вылетает?
– Шереметьево, – сдалась девушка.
– Через бетонку ещё успеешь. Я вызываю такси.
Мир безразличен ко всему, лишь человек наполняет его эмоциями и смыслом, одушевляя всё вокруг. Казалось бы, груда стекла и бетона, но, сколько будоражащих чувств: здесь и предвкушение невероятной дороги и новых открытий, радость долгожданной встречи, а при расставании радужная надежда. Правда, есть ещё билет в один конец.
Саша уткнулась лбом в собственное отражение, разглядывая стоящий под посадкой самолёт. Стал накрапывать дождик, и морось, собравшись в тоненькие струйки, побежала по лицу. Рукав трапа отошёл от белоснежного аэробуса. Тягач подхватил его за переднюю стойку и потащил на взлётную полосу.
– Ты чего не подошла? – спросили со спины.
– Меня заметили? – произнесла Саша, не оборачиваясь, даже не отрываясь от созерцания хмари на улице.
– Трудно не заметить твоё красное пальто, – отозвалась девушка, и повторила вопрос. – Что не так?
– Не смогла. Представь, Витуль, дорогой сочиняла прощальную речь. Ничего так получилась. А как увидела вас на регистрации так ноги встали, а в горле ком и ни туда, ни сюда.
– Понятно, – задумчиво проговорила Рита, вытащила из кармана колечко, протянула, – Серёжка просил передать.
– Что это?
– Кольцо из титана, на заводе выточил, – ответила девушка, показала такое же на мизинце, – друзья навеки.
– Друзья, – подтвердила Саша тоже надела кольцо.
– Да всё он правильно сделал, – взорвалась Рита, – душно ему стало рядом с тобой. Особенно когда ты начала писать тексты этому твоему Мистеру Пупсу.
– Ни слова об этой чуши. Это только ради денег.
– Вот! Ты уже делишь, это чтобы кошелёк набить, а это для души. А каково ему. Я помню, как он искал подарок тебе на день рождения, а ты, как назло, купила сумку стоимостью в годовой оклад. Потом твои дружки по универу, эти ваши постоянные споры: о «Волшебной флейте» от Геликона, о Достоевском, Андрее Белом. И тут удача – появилась возможность сбежать от всего этого. Останься, измучили бы друг друга.
Самолёт с большой надписью Air France, разбежавшись и широко раскинув крылья, подпрыгнул и, поджав шасси, резко пошёл в набор высоты.
– Вот и всё, – не сдержав тяжёлого вздоха, шепнула Саша. – Ты не думай. Всё я понимаю. Но больно словно разрезали напополам. Даже не представляю, как жить, если не увижу его завтра.
– Но он тоже не пуделёк для выгула, – Рита остановилась, отыскала глаза подруги, – вы просто зажились в счастливом детстве, а оно давно кончилось, и пора взрослеть. А рвать сердечко будет ещё долго, пока время не перемелет воспоминания в светлую грусть.
Смеркалось. Вспыхнули яркие огни столичного аэропорта. А дождь всё лил и лил так и невыплаканные слёзы.

Искренне сожалею о вашем уходе. У меня не получалось по времени успевать на 7 тыс. знаков написать что-то разумное, но очень хотелось. И даже почти уже вписался в график тренингов… Мне жаль. Возвращайтесь с новыми силами и новыми идеями!

Лиза

В один из жарких июльских дней я приехал в село к сестре, и, отгостевав денёк, к вечеру собрался обратно в город, а по пути, как обычно, решил заехать на кладбище, проведать родителей. Кладбище у нас живописным островом зелени прислонилось к крайним огородам на околице села, как будто почившие там, никак от нас, живущих, отойти не могут. Все возле нас хотят быть. Может в жизни нашей немым наблюдателем, а может уберечь от тягот житейских, предостеречь. И связь эта много веков, потому и обустраивали кладбища поближе, но и не на виду, как бы для удобства созерцания нашей жизни и ожидание нас там, чтобы видеть могли, и село с его радостями и горестями и степь родную, дорогами которой тысячи лет ходили они, а теперь — мы. С этими мыслями прошёл кладбищенские ворота, и как обычно, не прямиком к родителям, а между могилок рядом с тропой. Тянет меня побродить, иной раз, кого, из знакомых ранее, увидишь и погрустишь вспоминая. Многих знал, а многих и нет. Давно я с села уехал, полвека как.
Кладбище встретило зелёным буйством ещё не скошенных трав на ожидающем захоронений участке и загадочным шелестом листьев деревьев, в котором угадывалось разговоры о вечном, непонятном пока нам живущим и обыденным для упокоенных. Оградки, памятники, под солнцем греются, и на меня с вопросом — мол с чем пришёл, мил человек, чьих-то будешь. Однако вскоре признают меня. И как бы указывают мне тропинку, там мол, твои, заждались тебя. И так на душе покойно и хорошо стало, вся суета городская сошла, ведь я вступил на землю вечного покоя.
Как обычно иду тропинкой между оградками и взгляд вылавливает знакомые лица на памятниках, фамилии на крестах. Вот учительница по химии, а вот по литературе, а дальше и сверстники мои, со школы помню, киваю им, мол как вы тут, покойно ли вам? Молчат они, но слышат меня, понимают, но и сказать им мне не чего. Не потому, что не хотят, нет, просто не нужно им это. Я это понимаю. Ветерок тёплый подул приятной свежестью и бабочка, белая, все норовит мне на глаза и увлекает в сторону. За собой манит. Поди ж ты, а любопытно мне, и за ней я.
И вдруг как вспышка. Её портрет, молодой, ещё с того времени, когда были мы с ней. Я стоял у её могилки и неумолимость времени внезапно тяжелым грузом вызвали щемящую печаль под сердцем. А ведь я позабыл её. Из глубин памяти всплыли воспоминания, вызванные портретом высеченным на мраморе, её молодой с задорным веселым взглядом.

Она была старше меня на пять лет и в мои шестнадцать казалась очень взрослой. Наши свидания тем не менее были очень трогательными и романтичным. Всплывали в памяти эти вечера, её смех, улыбка. И место наших встреч было рядом с кладбищем, вон дом её, отсюда видать. Ярко представил наши свидания, луна, звезды и вот эта берёзовая аллея возле кладбища. Тогда ещё молодые берёзки, и мы вдоль неё, гуляли в лунном трепетном мерцании, говорили о чем-то, целовались, и эти новые ощущения вводили меня тогда в неведомые до того состояния и сердце стучало в висках и радостный восторг наполняли меня возвращаясь после свидания, и пребывали со мной всю неделю, до следующих выходных, и её приезда из города.

Что-то удерживало возле её могилки, позабыв обо всем, предался воспоминаниям того, давно потерянного в закоулках памяти. Вдруг пришли яркие образы, и я, уже не видел слепящего летнего солнца, исчезло кладбище, а вокруг сумрак летнего вечера. Улочка с её домом, и поле, где посадка молодых березок уходила к горизонту. Я не понимал, как я здесь и что со мной.
И тут почувствовал взгляд, а потом увидел её. Она вышла из калитки своего дома и стала смотреть на меня. Очертания не чёткие,  как облако тумана. Постепенно начало проявляться лицо, потом очертание девичьей фигуры. Я узнал её, это была она, Лиза.

Ее огромные глаза смотрят с любопытством и веселым задором. На лице — еле заметная улыбка. Она приближалась лёгкой изящной походкой.
— Это я тебя увлекла сюда.
— Где я? — растерянно прохрипел осевшим от волнения голосом.
— Это наш мир, и создали его мы с тобой. Твои мысли. И моё желание. Ты вспоминал меня. А ведь я давно ждала тебя.
— Но как так может быть? Это невозможно! Это сон. — начал волноваться я.
Она улыбнулась, подошла ближе и глядя на меня снизу вверх, коснулась рукой моей щеки, и спросила:
— Может и сон. Помнишь как провожал меня?
Я растерянно смотрел на неё, Но ведь прошло уже 50 лет и её могилка с бледно — розовыми живыми цветами всплывала печальной памятью, и её портрет на памятнике у кладбищенской тропинки.
И вот сейчас она юная и сверкающая молодостью, касалась меня, как тогда в далёком прошлом.
— Да, я помнил тебя и думал о тебе. Но это невозможно! Ты ведь умерла.
— Стасик, глупенький, пока ты меня помнишь, я живу. Ты хотел меня увидеть, и вот она, я. Мне только немножко твоей нежности и я уйду.
— Но ведь оттуда не приходят, как ты здесь?
— Это тот случай когда наши желания сильнее правил.
— Да, я вспоминал наши свидания, твою улыбку, весёлый смех. И твой взгляд, он завораживал меня. Но это были только воспоминания. Я и подумать не мог, что это может потревожить тебя.
— Ты не рад меня видеть? — Вдруг загрустила она, — мне ничего не надо, Стасик. Я только посмотреть на тебя, прикоснуться, теплом согреться, вдохнуть запах, услышать опять слова твои, и, я уйду, и не побеспокою больше, — она шептала эти слова обнимая и целуя меня.
— Ну что ты, что ты, я с тобой, я помню, я всегда буду помнить.
Я гладил её волосы и чувствовал как стучит её сердце. Оно стучало ровно и размеренно. Ему в диссонанс моё, как раненный зверь, рвалось наружу, наполненное страхом и растерянностью. Может я умер, подумал я, и она меня встречает.
— Я умер?
— Ну что ты, глупенький. Это только свидание, моё последнее. Больше я не потревожу тебя. Мне это очень нужно, и я ждала, и когда ты вспомнил, пришла и этот мир вокруг, он для тебя, для нашей встречи.
Я залюбовался ею. Как же она молода и красива, как в те дни наших свиданий, подумал я. И она, словно услышав меня прошептала:
— Да, Стасик, я к тебе вот такой, молодой. И ты сейчас со мной, такой же как тогда, наивный и романтичный. Как же мне было с тобой хорошо!
Прощай, Стасик. Я ухожу, мне уже пора.
— Лиза, миленькая, погоди немножко, хочу поцеловать тебя как тогда. Не знаю что со мной, не могу отпустить тебя, останься ещё немного.
Она отступила на шаг, грусть ушла с её лица, оно было светлым, и счастливым.
— Я уже не могу удерживать себя в этом, время вышло. Прощай, Стасик, больше так не вспоминай меня, не зови обратно. Вот теперь уже все, пора. Поцелуй меня.
Меня била дрожь, был как в тумане. И вдруг, почувствовал себя молодым шестнадцатилетним и последующие пятьдесят лет растаяли, их уже нет. Во мне была только любовь к ней, моей Лизе. Мгновение, и я обнял её, прижал к себе и целовал, целовал, сначала нежно и несмело а потом все сильнее и требовательнее, время остановилось. Мир вокруг исчез, только мои губы и её. Внезапно она охнула и застыла, как-то неестественно ослабла, её тело потеряло упругость. Она таяла как льдинка в тёплой руке.
— Лиза, что с тобой?!
Она молчала, улыбалась, и мои руки уже ничего не обнимали, она была облаком, она таяла. Очертания исчезали, только её глаза, только они смотрели на меня ещё минуту и светились счастьем. Все кончилось, её нет.
И вечерний сумрак взорвался прежним ярким солнцем и буйством кладбищенской зелени. Мои побелевшие
пальцы на прутьях оградки, и портрет её со счастливой улыбкой.
Она попрощалась со мной.

Спасибо, Marrtin.
Попробую исправить.

Я пишу медленно и не то. Рассказ у меня не получился. Получилось микро-эссе на полторы тысячи знаков. Это не задание, наверное, просто хочу оставить это здесь. Поскольку «прощаться нужно правильно» ))

У прощаний — особая роль. Все мироздание делится на встречи и прощания. Но, если расставание не обязательно приводит к встрече, то встреча всегда, рано или поздно, заканчивается расставанием. Поэтому прощание — главнее. Оно — океан, в который стекает вся вода мира.

Как энергия принимает разные формы, прежде чем стать теплом и успокоиться на веки вечные, так и жизнь, скача от газовых вихрей до ледяных планет, от крупногабаритов времени мезозоя до разновременной мелочи, от первого крика «Я — здесь!» до могилы «Он — там...», движется к окончательному прощанию всего со всем.

Мы последовательно расстаемся с одноклассниками, с учителями, с друзьями, с родителями, с близкими и, войдя в возраст, просим только о том, чтобы все было по-порядку, чтобы наши дети и любимые прощались с нами, а не мы — с ними. Мы расстаемся с местами, с вещами, с собой, оставляем все и, голые, протискиваемся через игольное ушко смерти.

Но прощание всегда неокончательно пока есть память. Только расставшись с памятью мы полностью обрываем связь с миром. В памяти можно встретить всех, кого уже нет рядом с нами, но сама завершенность, необратимость прощания — в электрических и химических загадках мозга. Поэтому, как верили древние, умереть окончательно можно лишь лишившись памяти, — последнего, что держит реальность в единстве. А после этого человеческий мир осыпается как осеннее дерево, как разбитое зеркало, как краски в снегопад, как осыпалось перед этим все, что составляло его суть.

До самого последнего момента под звездами, до первого глотка из Стикса всегда будет, с чем проститься и великая мудрость была бы в научении прощаться правильно.

Вам спасибо! )