Светлана Ледовская

За кулисами

За кулисами
Работа №317

-… Все началось с фотографии. Если бы не эта чертова фотография, я бы до сих пор…до сих пор… Это невыносимо, вы понимаете? Какой-то кошмар.

***

На самом деле, для Юрьева все началось вовсе не с фотографии, а с поганой коробки передач, что вот уже третий день как артачилась, перескакивая с первой на третью, а сегодня с утра и вовсе начала издавать странные звуки, удивительным образом напоминающие туберкулезный кашель.

-Чек енджин высветился?-по-деловому спросил Семен, некогда худший ученик в их классе, а теперь преуспевающий владелец модного СТО.

-Нет…То есть, откуда мне знать?

-Ну, ты как баба.

Юрьев оставил без внимания это сексистское замечание. Машина как раз закашлялась. Он не удивился бы, если бы из воздуховодов потекла кровавая пена.

-Заедь ко мне.

Он заехал. Оставил машину «на часок» и, судя по всему, с концами. Семен обещался пригнать ее прямо к парковке бизнес-центра, но вместо этого перестал брать трубку. Возможно, решил бросить все и сбежать с туберкулезным «Мерсом» в теплые края.

Юрьев терпеливо ждал. Если бы он взял такси, ничего бы не случилось. Но он ждал.

И дождался.

***

-Там…мужчина сидит…-трагическим шепотом сообщила Майя. От нее пахло чем-то французским, многообещающим. Судя по наведенному параду на лице, она была на низком старте, но уйти раньше начальника не могла.

-Прием же до 16…-вяло буркнул Юрьев.

-Я ему так и сказала. А он сидит. Нервный какой-то…-доверительно зашептала Майя.

Это было уже из рук вон. В кабинет, как правило, приходили люди, расстроенные как рассохшиеся гитары, но Майя всегда держала марку. Если уж она назвала посетителя нервным…

-Буянит?-спросил Юрьев,-Алкаш?

-Выхлопа нет. А может, и алкаш.

-Ну до 16 же…-страдальчески поморщился Юрьев. Он покосился на настенные часы в виде идиотически мигающей совы­‑подарок благодарного и безнадежно неизлечимого пациента.

-Он в курсе расценок?

-Да, я ему сказала. Он очень нервный, -повторила Майя театрально.

Очень нервный. Замечательно. Просто чудесно.

-Ладно, пускай его, -Майя замешкалась, и Юрьеву почудилось, что она вот-вот начнет отпрашиваться. Он даже представил, не без удовольствия, как отказывает ей, но она ничего не сказала. Только глянула на сову значительно и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь.

Вошел посетитель.

Мужчина был до одури нормален, мимо такого пройдешь на улице и не заметишь, но было в нем что-то…Не в облике его и не в выражении лица, и даже не в суетливых, каких-то птичьих жестах, а в общей ауре, отчего Юрьеву сразу захотелось отказать ему в приеме.

-Я присяду?-спросил мужчина. И тотчас сел, закинул ногу на ногу, достал из кармана мятую пачку.

-У нас не курят,-одернул его Юрьев.

-Я и сам не курю. Так, для успокоения. Нравится запах табака. Это же не преступление, верно?

Даже голос у мужчины был средним, не высоким и не низким, а совершенно серым, под стать свободному свитеру его, чистым, но блеклым джинсам и спортивного кроя туфлям.

-В общем, я не знаю даже, стоит ли оно того,-выпалил мужчина и принялся мять пачку. А потом и вовсе раскрыл ее и с болезненным наслаждением принюхался.

-Вообще-то, мы до 16,-сказал Юрьев, – Вообще-то, мы по записи. Но уж коль вы здесь…-он старался говорить тем же серым тоном, что и мужчина, но вдруг почувствовал острое, почти болезненное отвращение, –В общем... -продолжил он уже своим голосом,-давайте начнем с имени.

-Ну да. Антон. Антон Звягинцев. Фамилия как у этого режиссера. Конъюнктурный такой режиссеришка, дрянь, в общем.

-Я бы с вами не согласился,-вежливо парировал Юрьев. Отвращение чуть поутихло и вместо него в нем поселилось желание как можно быстрее спровадить мужчину,-Но это вопрос личного мнения и только. Андрей... простите как по батюшке?

-Антон,-скучно парировал мужчина.

-Точно…-Юрьев запнулся на мгновение. Как это случилось? Как он мог запутаться в имени столь простом, сколь и…

Мерзком. Вот точно, мерзком.

Да что это с ним?

-Не важно,-сказал мужчина, продолжая принюхиваться,-Антон и Антон. Слушайте, а вы хороший врач?

Юрьев позволил себе профессиональную улыбку, но в этот раз что-то пошло не так и улыбка выросла кривой.

-Это обычная мисинтерпритация,-сказал он, – Я не врач. Психиатры лечат тело, и их можно назвать врачами, но мы, психологи, скорее корректируем души, - Это было не совсем верно, но не станет же он объяснять клиенту, что у него нет медицинского образования, как и у большинства его коллег?

-А если, скажем, к вам приходит…ну, шизофреник? Вы что, не назначаете лекарства?

-Во-первых, шизофрению еще нужно доказать,-снова улыбнулся Юрьев и снова улыбка получилась нелепо-кривой, -Во-вторых, если налицо клинические проявления физиологического характера, я как правило рекомендую других специалистов в области телесных хворей.

-Этих?-покрутил пальцем у виска мужчина.

-Вовсе не обязательно. Суть психологической проблемы порой лежит не в голове,-сказал Юрьев,-Беда может прятаться в желудке или в сердце, или…

-Я ничем подобным не страдаю,-сказал мужчина, -И рака у меня нет,-добавил он с каким-то утробным наслаждением.

-Это очень хорошо… Тогда, в чем же заключается ваша проблема, позвольте спросить?

-Хорошенькие у вас часы,-заявил мужчина,-Совы… Смотрели этот фильм с Милой Йовович?

-Какой?

-Про сов. Только они были не совы.

-Простите, не понимаю.

-Так бывает,-как ни в чем не бывало продолжил мужчина,-Вы видите что-то, и ваши глаза, ваш мозг, ну вся эта хрень губчатая, уверяют вас в том, чтоэто…ну, например, сова. А что, если на самом деле это что-то настолько неестественное, что вам легче представить…

-Сову? Вы говорите о замещении. Любопытный и весьма распространенный феномен..

-Я говорю,-прервал его мужчина,-о том, что все не то, чем кажется. Ясно?

-Не совсем.

-Ну вот, -мужчина сунул пачку в карман,-В общем, давайте договоримся. Я не нищеброд, не алкаш какой-то…-он сделал паузу, и Юрьев почувствовал, что краснеет. Внезапно ему яростно захотелось выпроводить мужчину и уехать домой на такси.

-Я вам заплачу за сеанс…за два могу заплатить,-продолжил мужчина, набрав воздуха,-…Но вы меня не будете лечить, ясно?

-Простите, речь идет не о лечении, а скорее о коррекции и потом, если вы не заинтересованы, то зачем…

-Мне нужно рассказать историю. Это как вирус. Вам никогда не приходило в голову, что если бы вирус обладал неким подобием сознания, то он влиял бы на носителя незаметно…и вот вы уже кашляете на кого-то, ну или плюетесь в метро.

-Да, возможно. Есть некоторые теории...

-К черту,-отрезал мужчина,-Я вам расскажу историю, а вы меня просто послушаете. Если у вас возникнут вопросы, оставьте их при себе. Все только запутается еще больше. А потом…

-Потом?-спросил Юрьев.

-Ну да, потом. Я уйду.

-Вы знаете…-Юрьев попытался принять позу, но пальцы упрямо отказывались сцепляться между собой, бестолково путались,-многие клиенты приходят изначально для того, чтобы говорить... рассказывать. Но рано или поздно, они начинают слушать.

-У меня на это нет времени,-бросил мужчина,-Так что, подходит вам?

«Нет, черт возьми, нет!» -хотел ответить Юрьев. Громко так ответить, значительно и выпроводить этого странного серого и неправильного человека из кабинета.

- Да, разумеется,-собственный голос прозвучал чужим, отстраненным эхом.

-Вот и отлично. В общем, все началось с фотографии. Если бы не эта чертова фотография, я бы до сих пор…до сих пор… Это невыносимо, вы понимаете? Какой-то кошмар…

***

- Сейчас, профессия фотографа становится все менее востребованной. Я имею в виду профессиональных фотографов, разумеется, а не идиотов-любителей, вооруженных смартфонами. Но следует признать, эти смартфоны, эти… Черт подери, вы видели, как они наловчились компилировать фон, композицию, размытие заднего плана? Это называется «боке». Теперь любой идиот знает, что это называется «боке». Сделайте мне боке как в «Зените». Или вот поострей, как в… Да какая разница? Откуда им знать, какое боке было в «Зените», если они «Зенит» в руках никогда не держали?

Я фотограф, вы должно быть, догадались. Всегда, с малых лет, хотел быть фотографом. У моего папаши была «Чайка». Тот еще агрегат, по нынешним меркам совсем никудышный. Но как он снимал! Мне до сих пор кажется, что цифра-это подарок дьявола. Истинный свет, равно как в застывшем кадре, так и в кинематографе может передать только пленка. Теперь это называют теплой ламповой стариной. Чертов прогресс. Чертов прогресс.

Я бы всю жизнь снимал только на пленку. Но ее и не купишь толком, не в нашем городе, это уж вы мне поверьте. Да и время ускорилось. Клиент требует работу не через неделю, а завтра и работа эта должна соответствовать его критериям красоты. То есть, представьте себе, что к вам приходит какой-нибудь полоумный и начинает учить, как вам лечить людей. Откажетесь-останетесь на обочине. Как говорил мой папашка, мусор мести. Тоже медитативное занятие. Особенно осенью. Черт, я отвлекаюсь, у меня мысли бегают как… Послушайте, вы не могли бы…не моли бы переставить эту…вот эту держалку для ручек или как ее, беса, чуть левей. Так, чтобы на нее не падал свет лампы. Да, вот так, спасибо. О чем я говорил… Клиенты. Они требуют скорости, и плевать хотят на технологию. Выходит, намного проще забыть и о пленке, и даже о мало-мальски адекватном стекле и снимать на камерафон. Многие мои коллеги так и поступили. И я, чего греха таить, несколько раз… В общем, это был как раз такой случай. Мне нужно было снимать крещение. Вы только представьте себе, как сильно мы деградировали, что даже таинства требуют запечатления! Церковь… Вы верите в бога? Не важно. Сроки были – на следующий день. Клиенты - молодая пара. Оба толстые как два бегемота и розовые, лоснящиеся, а летом, при свете солнца, этот розовый оттенок становится еще более назойливым, его потом и не вытравишь из цифры, как ни старайся. У меня есть прекрасный ретушер, барышня, в прошлом юрист, к слову. Но эту сессию я решил ретушировать самостоятельно. Дьявол, опять я спешу.

В общем, съемки велись в Свято-Успенской Церкви, что на Щукинской. Да, в двух шагах от больницы, и я все не мог отделаться от мысли, что в этой церкви зачастую отпевают пациентов. Быть может, еще вчера вечером на этом самом месте лежал мертвец, а сегодня тут же стоит купель, и поп как ни в чем не бывало… Ведь попы во многом сродни вам, психологам. Они... как бы сказать.. не вовлечены. К тому же, крещение и отпевание по сути своей родственные, пусть и антагонистичные процессы. В первом случае, жизнь человека вверяют в трепетные руки божьи, во втором же господь принимает его душу. Этакий конвейер, вы не находите?

В церкви было душно. Не жарко, нет. У них там кондиционер, но из-за всех этих свечей дышать было нечем. Это важно. Я вообще не очень хорошо чувствую себя в запертых помещениях. Что? Нет. У меня нет клаустрофобии, скорее…некое беспокойство, словно предчувствие. В любом случае, летом мне не комфортно, тем более в запертом помещении, провонявшем ладаном и всей этой хренью, что они используют для окуривания. Обычно я отказываюсь от церковных съемок, но в этот раз мне нужны были деньги. Как говорил мой папашка, жрать захочешь, хряка лобызнешь. Я подозреваю, что он смягчал пословицу, чтобы не травмировать мою детскую психику.

Людей было полно. Горели свечи, вонял ладан, и поп, поп тоже вонял. От него несло метра на два. Не по́том, нет, но чем-то химическим, как будто он вымазался в креозоте. И мне приходилось постоянно находится рядом с ним, буквально лезть ему под руки, чтобы уловить…уловить не просто движение, но сам дух этого таинства. Видите ли, я считаю, нет, я искренне убежден в том, что самое главное в фотографии -это именно история. Вы даже не представляете себе, сколь о многом может поведать нам застывшая реальность. Удачная композиция, правильный, соответствующий настроению свет-вот залог идеальной фотографии. Все прочее, включая цвет-от лукавого. Самые лучшие фотографии в мире были сделаны в ч.б. Я снова отвлекся.

Меня мутило. От розовых, толстых клиентов. От их родственников, мокрых, взъерошенных. От креозотного попа. Даже от младенца, признаюсь, а совокупность этих данных никоим образом не способствует хорошему результату. Я даже подумывал бросить все и уйти, сослаться на дурноту. Мне и в самом деле был дурно и тут… Знаете как бывает, когда вас осеняет особо удачная мысль и кажется, что все кругом становится чуть ярче, чуть насыщенней? Словом, я увидел кадр.

Священник держал младенца над купелью. Голова малютки покоилась на его руке, широкой как лопата. Спина ребенка лежала на второй руке. Вы следите за композицией? Кисти рук были хорошо освещены, тогда как все прочее, при правильном расположении даже столь убогого инструмента как камерафон, терялось в тени и создавалось ощущение, что не руки священника, но руки самого господа простираются из вековечной тьмы и дарят младенца родителям. Это был идеальный, наполненный религиозным трепетом кадр. Над самой купелью солнечные лучи, проникая сквозь цветное стекло, запутались в хрустале незажженной люстры, и лицо младенца было окружено ореолом белого, незамутненного света, еще более оттеняющего заботливые руки священника. Подобное освещение и в самом деле подарок свыше.

Я сделал несколько снимков, но уже с первой попытки понял, что дубли не понадобятся. Только за этот кадр клиенты будут благодарить меня еще долгие годы.

Это было великолепно. Две руки. Вы поняли? Рук было две. Постарайтесь не забыть и... если вас не затруднит, переместите эту чертову держалку для ручек чуть правей. Еще немного. Так, чтобы она не попадала в поле лампы. Пусть остается в тени. Прекрасно, благодарю вас.

Послушайте. Прежде, чем продолжить, я хочу еще раз напомнить вам... Я здесь не для того, чтобы вы лечили меня, и уж тем более не для того, чтобы выслушивать ваши советы. Я хочу рассказать вам историю. И только. Если вы почувствуете…неприятие, или что-либо еще, скажите мне об этом тотчас же, и я остановлюсь.

Итак, сессия была завершена. На самом деле, я мог бы уйти сразу после этого кадра. Цель была достигнута и таинство запечатлено должным образом. Я вернулся домой. Заскочив по дороге в эту чудную, новую кондитерскую на Щукинской. Там подают такие чудные штуки из слоеного теста с яблоками. Точно, штрудели. В последнее время я начинаю забывать вполне очевидные слова. Я полакомился штруделем, запил его чашкой чудного какао. Вышло сладкое к сладкому, но как говорил мой папаша, сладко много не бывает. Чудный был старикан.

Времени у меня было предостаточно. Я погулял по парку и даже сделал несколько фотографий на этот чертов камерафон. Особенно мне понравилась одна с лебедями. Вполне себе пошлый сюжет. Перья лебедя светятся против солнца и все такое, но снимок вышел настолько удачным, что я к стыду своему задумался о том, чтобы продать беззеркалку к чертовой матери. Я вернулся домой, разулся…помнится, было четыре часа с половиной. Нет, ближе к пяти. Залил сессию на компьютер. И… да, я отлучился ненадолго. Вышел на кухню и перекусил бутербродами, которые забыл взять с собой на сессию. Они так и остались лежать на столе, но поскольку были в фольге, я подумал, что они не испортились. Так и было, к слову. В общем, я вернулся в комнату. Открыл папку с фотографиями. Запустил фотошоп… Точнее, специальный плагин к фотошопу, объединяющий в себе несколько программ. В том числе и лайтрум. Мощнейший инструмент для… Впрочем вам это неинтересно, полагаю. На обработку одной фотографии у меня уходило не более десяти минут. И это много, учитывая то, что современные компьютерные программы–помощники способны практически на все, на любую корректировку, понимаете? Я работал в полудреме, то и дело отвлекаясь, глядел в окно, мечтал о чем-то, до сих пор не могу вспомнить, о чем. Как думаете, это важно? Не важно? Хорошо… Ту самую фотографию…те несколько кадров, я оставлял напоследок. Смаковал, как алкоголик предвкушает грядущий запой. И вот, наконец…

Поначалу, я не понял, на что смотрю. Я даже подумал… Нет, не так. Я начал ретушировать. Вы представляете себе? Я в самом деле принялся работать с контрастом, прежде чем осознал, что вот уже несколько минут, как таращусь на то, чего просто не может быть.

На фотографии было две руки, верно? Вы ведь не забыли еще про две руки? Большие, заботливые руки священника, что словно выплывали из тьмы, из небытия, придерживая малютку. Головка младенца, купающаяся в белом, насыщенном свете. Тот же свет, отражающийся от воды в купели, расходящейся кругами от застывшей в полупогружении одной единственной капли. От этого отражение младенца и рук святого отца было рябым, смазанным, точно сброшенная и ненужная более кожа.

Фотография не нуждалась в обработке. Она была идеальной.

Вот только, черт возьми, там была еще одна рука!

Вы не ослышались. И, несомненно, эта рука не принадлежала священнику и уж тем более, не могла принадлежать ребенку. Начнем с того, что она была…четырехпалой. Такая клешня без среднего пальца с расширяющимися книзу фалангами безымянного и указательного пальцев, словно они сожрали средний, и маются вздутием. Рука висела в воздухе, чуть не касаясь пальцами лба ребенка. Она была на пути света, что падал на лицо младенца, но каким-то образом не затеняла его. Как это возможно? Не знаете. Никто не знает. И все же, она там была. И я подумал, наверное, это какая-то идиотская шутка, вроде тех скримеров, что порой присылают по почте. Смотрите на эту картинку в течение минуты, и вы увидите…а потом, бац, и появляется какой-то кадр из ужастика. Но, черт возьми, это была фотография из телефона!

Из телефона, понимаете!

Я тотчас нашел ее на карте памяти и битых пять минут пялился на экран. Там не было никакой руки. Перевел взгляд на монитор и вот она, без сомнения материальная и в то же время совершенно невозможная. Я начал листать дубли, но ни на телефоне, ни на компе, руки больше не увидел. Она появилась только на одном кадре и только на экране компьютера.

Потом…я стер все, к чертовой матери. Использовал другой кадр и вышло…прекрасно вышло. Выбросил эту чушь из головы. Лег спать. Вот так. Я думал, нет, я верил, что на этом все закончится. В конце концов, у каждого второго есть подобная, дикая история. Кто-то встречался с призраком собственной бабушки, а кто-то видел НЛО. Почему бы мне не запечатлеть несуществующую руку? Да, на этом все должно было закончиться.

Я обшибался. Разумеется.

Вы не могли бы… Нет, сидите, сидите, я просто... Это настоящая вода? В графине? В смысле, не бутафорская, ее можно пить? Налейте мне, пожалуйста.

***

Юрьев наблюдал за тем, как мужчина пьет со странным, смешанным чувством брезгливости и неосознанной тревоги. В приемной ожесточенно громыхала чем-то Майя. Она уже дважды начинала писать ему сообщение в скайпе, а потом стирала все. Должно быть, у нее и в самом деле серьезные планы на вечер.

Юрьев выбросил Майю из головы и сосредоточился на клиенте. Что же все-таки в нем не так? Отчего, глядя на него, он испытывал желание отвернуться, точно разглядывал что-то запретное?

- Спасибо,-произнес мужчина и отставил полупустой стакан, - Вы готовы?

Это было странно, даже дико, но Юрьеву вдруг захотелось сказать «Нет!» и как можно быстрее выпроводить клиента из кабинета. Как его, Андрей? Или Антон? Определенно Андрей.

Мужчина улыбнулся, точно прочитал его мысли.

-Я же говорил…-произнес он,-Это неприятно. Будет только хуже.

Оно и было хуже.

***

- Вы терли глаза в детстве? Лежишь ночью и давишь, давишь на глаза, а потом открываешь их и кажется, что ослеп. Только разноцветные звезды, и постепенно в этой сумятице проявляются знакомые предметы, но в темноте даже обычный стул, что выплывает из этих разноцветных вспышек, не похож сам на себя. И прежде, чем узнаешь в стуле стул, он может оказаться…чем угодно, верно?

Точно так же и со мной. На следующее утро, я проснулся , открыл глаза и тотчас понял, что лампа на потолке вовсе не лампа… Или, не совсем лампа, а нечто, лишь напоминающее ее. Пропорции, количество плафонов, даже чертов скол на одном из них-все было как прежде, но что-то, некая неуловимая аура, что окружала ее, изменилось и теперь это была не лампа, но предмет ею притворившийся. Сложно пояснить, но мне было неприятно на нее смотреть. Я чувствовал, что в самой ее конструкции, безнадежно мертвом пластике и стекле, присутствует нечто противоестественное… Живое, вот так.

Я грешил на вчерашний день. Вечером я выпил лишнего, да так и заснул в одежде, а проснувшись, был все еще полупьян и толком не соображал. Словом, я выбросил лампу из головы, наскоро умылся и отправился в город. У меня была назначена еще одна сессия, безнадежно скучная съемка салона красоты. Вот только я до него не доехал.

Всему виной автобус. У меня нет личного транспорта и в условиях нашего муравейника я искренне полагаю, что любой водитель рано или поздно столкнется с ситуацией, не просто опасной, но потенциально смертельной для него или для окружающих. Мне всегда хватало автобуса, метро в конце концов. Не в этот раз.

На остановке почти никого не было. Две девчонки-школьницы и пожилой мужик в нелепых огромных очках. Он читал какой-то таблоид с кричащими буквами на заглавной странице. Ну, что-то вроде… «Президент пойман со школьницей!»… или «У примадонны родился осленок!» Я особо не приглядывался, но в определенный момент невольно заинтересовался. Меня всегда тянуло к этим желтым газетенкам. Есть в них что-то… Я попытался прочитать заголовки, но у меня ни черта не вышло. Буквы не складывались в слова, хоть ты тресни. Есть такая хворь…как же ее… точно, алексия, как у Тома Круза, только я ей никогда не страдал. И дело даже не в том, что я разучился читать. Просто, это были не слова. Это был какой-то набор несуразностей. И там еще была фотография. Одна, но на четверть разворота. Цветной снимок, на котором был изображен пожилой человек, читающий газету на остановке. Я не берусь утверждать, но мне почудились на его носу огромные, нелепые очки. А рядом с ним… Рядом стояли две школьницы и… Ну, вы уже догадались.

В этот момент подъехал автобус и мне бы вздохнуть с облегчением, но вместо этого, я почувствовал еще большую панику. Это был старый, желто-грязный, пузатый бегемот, полный людей. Все окна были открыты и человеческие головы торчали отовсюду как крысы, застрявшие в проходе. Головы черные, белые, с красными волосами и вовсе лысые. Головы потные, с глазами навыкате, с лицами…такие, знаете, однотипные лица, точно их делали в спешке и забыли нанести финальные, тонкие черты. Невыразительные, и в то же время притягательные. Вы никогда не задавались вопросом, отчего мы порой не можем оторвать глаз от настоящего, тошнотворного уродства? Мне всегда казалось, что истинное уродство не в искаженных, искалеченных чертах, а скорее в отсутствии этих черт. Представьте себе человека без глаза…не просто без глаза, но и без глазной впадины и… Вижу, до вас доходит.

Двери открылись с влажным всхлипом, но никто не вышел. Все эти люди, пассажиры, что теснились в салоне, таращились на меня. Две школьницы не двинулись с места. Старик отложил свою газету и все они пялились, пялились… А потом старик кивнул мне как доброму знакомому. И улыбнулся. У него был один только зуб во рту. Золотой, сверкающий зуб и в иных обстоятельствах, это могло бы показаться мне смешным, но тогда, я испытал такой ужас, что едва не закричал, прикусив язык в последний момент.

В общем, я сбежал. Домой не пошел, потому что там лампа и еще бог весть что. А пошел шляться по улицам, как беспризорник. Помнится, мне все время попадались люди. Я постоянно оказывался затерт в толпе и вынужден был идти куда-то, повинуясь воле окружающих меня пропотевших мужчин и женщин, и мне все время казалось, что на самом деле я не иду, нет, но стою на месте, а все вокруг меня движется, подобно декорациям в театре.

Потом я оказался… Вы не передвигали эту…эту держалку? Я же просил вас не трогать ее! Не трогали? Должно быть, это свет, что падает из окна. Вас никогда не смущало дерево за окном? Позднее лето, а оно совершенно голое, мертвое. Альбиция? Понятия не имею, что это за сорт, но уверен, к концу июля даже альбиция в наших широтах обрастает листвой. А это дерево болеет как… как чертов карась! Так говорил мой папаша. Прошу вас, задерните штору. Мне кажется, вам будет куда легче слушать меня при электрическом свете. Тем более, у вас нет этих висячих ламп. Это прекрасно. Прекрасно…

Прошло несколько дней и я… О, я забыл рассказать вам. Я же сдал фотографии крещения клиенту и спустя каких-то полчаса эта дамочка, мать ребенка, то ли Инна, то ли Марина, перезвонила мне в бешенстве.

-Что это? –орала она,- Это шутка? Вы вообще знаете, с кем связались?

С трудом, но мне удалось успокоить ее. Когда она обрела способность говорить более-менее связно, то заявила, что на всех без исключения фотографиях… Тут она прервалась, и я тотчас понял, что она вот-вот упомянет эту чертову руку, третью руку, что растет прямо из воздуха, но вместо этого она сказала… Вы побледнели. Впрочем, нет, должно быть игра света и тени. Что? Что она сказала? Ах, да…

-Собака!-заявила она,-Зачем нам эта собака?

-Какая собака?-спросил я.

Она снова начала орать, что на всех фотографиях маячит какая-то собака, что было совершено невозможно хотя бы потому, что никто не пригласил бы собаку в церковь и все же, памятуя о руке, я попросил ее переслать мне несколько снимков на вайбер. Это было глупо, разумеется, потому что у меня остались исходники, и на них не было никаких собак.

Спустя минуту, она прислала мне две фотографии.

На одной из них, ребенок вырывался из рук священника и дрыгал ногами, освещенный рассеянным, солнечным светом. Отличный снимок.

На второй, улыбающиеся родители тянули руки к своему окрещенному дитяте.

И, разумеется, у ног их стояла собака. Крупный, рыжий пес. Он же присутствовал и на первой фотографии-путался в сутане священника, точно поп спрятал его между ног.

«Уберите собаку или верните деньги!» -написала клиентка следом.

Я вернул деньги. И отключил телефон. Не только сеть, но и все прочее. Просто переключил аппарат на режим полета. Видите ли, мне почудилось, на мгновение не более, но и этого было достаточно, что на самом деле, клиентка написала вовсе не про деньги.

«Верните корнару или кериве!» -вот что она написала.

***

На следующий день, я отправился к своему терапевту. Вы не находите удивительным тот факт, что за время, отпущенное нам на этой планете мы обрастаем огромным количеством своих людей? Свой мясник. Свой дантист. Свой духовник и разумеется, свой терапевт. Мой был полным, вечно спешащим куда-то, с такой смешной бородой, не то купеческой, не то геологической. Он и свитера носил в тон, с воротом. Уверен, он прекрасно исполняет песни под гитару у костра.

Летом он отдает предпочтение разноцветным рубашки, таким синтетическим, что были в моде еще в 80-е годы. Понятия не имею, где он их берет. Может быть, у него есть нескончаемый запас, доставшийся ему от отца, кто знает.

Он и в этот раз был в рубашке. Насквозь пропотевшей и такой тугой, что плоть вываливалась из нее там, где расходились пуговицы. И еще… У него не было бороды. То есть, дело не в том, что он ее сбрил. Почему-то, едва войдя в кабинет, я уверился в том, что бороды нет, и не было никогда. Потому что, на его лице никогда не росли волосы. Я тотчас придумал, что он только родился несколько дней тому назад и, несмотря на тело взрослого мужчины, по сути, оставался младенцем.

Голос у него тоже стал тонким, писклявым.

-Ну,-пропищал он,-Как мы сегодня?-так говорят врачи в идиотских фильмах прошлого столетия, но это было понятно, логично. Откуда ему знать, как говорят люди, если он сам только появился на свет?

-Вы сбрили бороду…-зачем-то сказал я, хотя понимал, насколько неразумно поступаю.

-Бороду?-он вскинул брови и я понял, что это слово ему просто незнакомо. А потом… Потом он начал говорить, вот только я не понимал ни черта. Звуки складывались в слова, а слова, несомненно, в предложения, но я не понимал… Ни слова. Это была какая-то белиберда, от чего мне сразу же захотелось спать, и я даже прикрыл глаза на мгновение, но меня тотчас захлестнула ужасная тошнота, и я выбежал из кабинета и… меня вывернуло прямо в корзинку для бумаг рядом с секретарским столом.

-Это ничего, ничего,-успокоила меня секретарша. На ней, клянусь вам, была точно такая же синтетическая рубашка родом из восьмидесятых, что и на враче, и я…нет, вы определенно не слушаете меня. Я же просил оставить окно незашторенным! Там прекрасное дерево, кажется, альбиция, и я хотел…я все еще хочу и требую, чтобы вы показали мне его! Удивительно, что дерево это все еще не цветет! Ах, как прекрасен, должно быть, его цвет! Как вы думаете? Как полагаете?

***.

Юрьев почувствовал как раздражение, поселившееся в нем, вытесняет банальная злость. Каких-то пять минут тому назад клиент сам потребовал, чтобы он задернул занавеси!

Он встал с кресла, отдернул штору, пожалуй, слишком резко, и скользящее по металлическому стержню кольцо издало протяжный полувизг-полустон. Нежный пурпур цветущей альбиции в лучах заходящего солнца приобрел более глубокий, насыщенный, почти кровавый оттенок и подобное смешение цветов отчего-то отдалось странным, щемящим чувством, будто он только что потерял навсегда нечто важное или совершил что-то непоправимое.

-Вот, полюбуйтесь,-не удержался Юрьев,-Дерево, разумеется, в цвету.

От собственных слов странная эмоция, что беспокоила его, начала расти, мешаться с назойливым и неуместным удивлением и воспоминанием…нет, скорее тенью воспоминания о том, что он только что сказал или подумал, что сказал. Разве альбиция цвела еще минуту тому назад? С другой стороны, конечно же она цвела. В противном случае, он отметил бы ее непривычную, мертвую наготу.

Клиент улыбнулся уголками губ. Кивнул с неприятным пониманием, точно они с Юрьевым теперь разделяли одну и ту же тайну.

-Я не отниму у вас много времени,-сказал он мягко, -Вы и так все понимаете… Начинаете понимать. Мне кажется…

***

…Мне кажется, описывать дальнейшее бессмысленно. Я погрузился в череду событий, происшествий, что в совокупности своей могли бы показаться безумными галлюцинациями, не будь они столь логичными, стоит подумать о них, по-настоящему подумать. С каждым днем, я видел все больше, а мир обыденный, тот, к которому я привык с детства, казался мне все более и более иллюзорным, пока я не разуверился в нем полностью. Должно быть тогда, да именно тогда, я все понял. Виной тому был один, последний толчок. К этому моменту, я почти не выходил из дома. Даже простые вещи доставляли мне массу неудобств. Однажды я застрял в магазине, пытаясь набрать несколько яблок в пакет. Я постоянно промахивался и яблоки упрямо оставались на полке, а потом что-то случилось с пакетом и когда я наконец ухватился за одно из яблок… Никогда не забуду его неустойчивую, теплую мягкость, словно я держал в руках нечто полуоформившееся, но в то же время омерзительно-живое, наделенное странным потусторонним осознанием себя… Я попытался положить его в пакет и понял, что если я совершу этот поступок, случится нечто ужасное. Не со мной, нет, но с кем-то, даже не подозревающим об этом. Ведь каждый день на нашей планете умирают тысячи, десятки тысяч человек и многие из них погибают в ужасных мучениях. Религия учит нас тому, что каждому воздается по делам его, по вере его, но о каком возмездии господнем может идти речь, когда умирает ребенок? И вот, я подумал, что если предположить, по-настоящему предположить, что все, что окружает нас не то, чем кажется, что мы просто разучились воспринимать истинную природу вещей…Видите ли, это может означать, что самые незначительные наши поступки могут привести к невероятным, непостижимым для нашего убогого разума последствиям.

Что же до яблока… Я спер его, разумеется. Я не так хорошо питался, как раньше. Все больше сидел в квартире, ел бутерброды, пока не закончился хлеб. Благословен будь тот, кто придумал доставку на дом, хотя, когда я впервые увидел курьера, то чуть с ума не сошел. Видите ли, мне показалось, нет, я был уверен, что это мой покойный папашка собственной персоной. При этом, я отчетливо видел и мальчишку курьера, но за тонкой оболочкой его стоял мой отец. Он ухмылялся, и когда я отдал ему деньги по чеку, он сказал…он сказал: «Деньги не люди, нравятся всем». Любимая присказка моего отца. Уж я-то помню.

В общем, я… Тот самый эпизод… У всякого сумасшедшего есть тот самый эпизод, понимаете? После которого, он отсекает от себя все пути, остается наедине с собственным изнуренным, больным подсознанием. Я… увидел на улице открытый люк. Вот. Вы ожидали большего, верно? Думали, я расскажу вам о монстрах из космических глубин или там о голых красотках, что прилетели с Сириуса, но это был просто люк. Должно быть, рабочие забыли закрыть его и даже не обнесли этой чертовой защитной лентой, и я подумал, как неосмотрительно все это с их стороны. Ведь в люк может упасть припозднившийся пьяница или провалиться маленькая девочка и, стоило мне подумать об этом, как я тотчас уверился в том, что там, на дне, действительно находится малышка. Ощущение было настолько сильным, что противостоять ему не было смысла, и я подбежал к люку и…

Ну да… Там была девочка. Лет пяти. В чертовом красном пальто, а ведь на дворе был жаркий июльский вечер, и я начал кричать сразу же, но вот беда… Она не слышала меня. Даже головы не подняла, а так и сидела, освещенная закатным светом, и волосы, я помню, в волосах ее серебрилась седина, только это была не седина, а паутина. Видите ли, пауки сплели гнезда в ее волосах.

Я пытался привлечь внимание прохожих. Люди шарахались от меня как от безумца. Впрочем, я и был безумцем, растрепанный, с лицом, искаженным ужасом. Я нашел полицейского. Молоденький совсем мальчишка, он поверил мне и пошел со мной и долго смотрел прямо в люк, прямо на девочку и на пауков, что резвились в ее волосах, а потом, он сказал… Да, верно. Он сказал, что там никого нет. И даже не кричал на меня, не ругал. Просто посмотрел на меня с жалостью и спросил, не нужна ли мне помощь. Он был хорошим мальчиком, этот полицейский. Я кое-как извинился, отошел на несколько кварталов, вернулся, а девочки и след простыл. Должно быть, она просто ушла. Быть может, она приходит к открытым люкам тогда, когда скучает по солнцу и сидит там, позволяя паукам играть с ее волосами.

И тогда я понял две вещи. Одна потянула за собой другую, и осознание было настолько масштабным, настолько невероятным, что некоторое время, я просто сидел на кухне, таращился в окно и думал, что мне нужно выйти на балкон, вот так. Выйти на балкон и прыгнуть.

Я понял, что в мире огромное количество открытых люков. Иногда в эти люки проваливаются люди. Порой, их находят, но порой они падают не только сквозь дыры в асфальте, но и сквозь дыры, куда более фундаментальные, и тогда они становятся невидимыми для всех. Их подают в розыск, этих людей, но так никогда и не находят. Их тысячи…десятки, сотни тысяч пропавших навек под землей.

А еще… Я знаю, вы торопитесь, но я почти закончил. Вот, главное. Я понял, что наш мир…Тот мир, к которому мы привыкли - всего лишь ширма, удобная нашему убогому сознанию. Вы знаете, что если новорожденного котенка повернуть определенным образом и зафиксировать его в таком положении на несколько недель, то даже освободившись, он будет видеть мир под наклоном. До самой смерти. Нас тоже поворачивают и фиксируют. Наш новорожденный мозг просто не способен совладать с чудовищным, холодным ужасом истинной реальности, и тогда он просто возводит барьеры. Это ли не коллективное бессознательное Юнга? Система барьеров, за которыми стоят другие барьеры, еще более высокие, а за ними стены в колючей проволоке, а за этими стенами… ледяная пустошь истины. Всю жизнь мы живем в наклоненном мире, не видя правды. Для нас стол-это всегда стол, а пуля-это всегда пуля. Мы рождаемся и умираем, оставаясь полуслепыми. Мы счастливы, пока слепы. Но стоит нам по нелепой случайности или благодаря несчастью, прозреть, как мы начинаем мало-помалу осознавать, насколько ничтожны наши разумы и по отдельности и в совокупности своей. Насколько мы близки к муравьям, что не способны видеть людей, воспринимая их невидимое присутствие как стихию, как бога. Мы начинаем видеть и…нет пути назад. Этот поезд, экспресс последнего осознания следует без остановок и до конечной станции где, за пределами барьеров и стен, простирается чистый ужас.

Наш мир-это тонкая, непрозрачная пленка, исполненная иллюзий. Вся наша жизнь-вранье.

***

Юрьев едва ли расслышал последние слова клиента. Его не покидала догадка, слишком противоречивая и сложная, чтобы от нее можно было просто так отмахнуться. Но для того, чтобы проверить или опровергнуть ее, нужно было посмотреть в окно, а для этого необходимо было повернуться спиной к клиенту, и упустить из поля зрения…

ту штуку, держалку для ручек, как же ее беса

С вялым облегчением, он вспомнил, что пластиковую емкость принято называть пеналом. Зачем он вообще ее купил? И к чему она стоит на столе, полная недогрызенных карандашей, подаренных ручек и полуистлевших резинок?

-Да…-наконец невпопад произнес он,-Любопытное состояние. Весьма любопытное. Фраза прозвучала глупо, но уж лучше это, чем тишина, в которой явственно скреблись по стеклу ветки альбиции. Альбиции? Что за чушь лезет ему в голову.

-Собственно, это все,-произнес клиент со смешным именем. То ли Алексей, то ли Сергей, Юрьев не разобрал, что он там мямлил.

-Все?-невольно удивился Юрьев.

-Да, разумеется все.

-Как правило, монолог лишь прелюдия,-Юрьев попытался улыбнуться, не переставая думать про альбицию, – Вы…рассказали мне о своей проблеме и я…

-Не о своей,-улыбнулся в ответ клиент,-Это больше не моя проблема.

-Простите?

-Видите ли… Я долго думал…у меня был целый вагон времени и мне все казалось, что при надлежащем усердии я смогу найти выход из этой…из этого лабиринта. Вернуться туда, где стол-это всего лишь стол, а дерево-всегда дерево. Где кожа вокруг реальности настолько толста, что и не разберешь, что там, по ту сторону. Я перепробовал… О, да что угодно. Медитации. Фармакологические средства. Даже наркотики. Но, дело в том, что я исходил из неверной предпосылки.

-Предпосылки, -машинально повторил Юрьев. Ему не давали покоя ветки, что скреблись и скреблись, умоляя открыть окно и… Просто посмотреть, взглянуть на их позеленевшее одиночество этим душным, летним вечером. Должно быть, солнце уже зашло. Лицо клиента терялось в тенях и если прикрыть глаза, то можно было бы увидеть на его месте кого-то… да кого угодно.

-Именно так,-сказал мужчина, - Я пытался исцелить себя. Полагаю, человек может излечиться от чего угодно, если он по-настоящему этого хочет. Первична ли материя? Разумеется, нет. Впрочем, дело не в философии. Дело не в материи и дело не во мне. Человек может излечиться, если он болен, но может ли он изменить вселенную усилием своей муравьиной воли? Мне кажется, это подвластно лишь богу.

-Мы все боги,-дежурно ответил Юрьев и поморщился. Царапанье по стеклу прекратилось, словно…его и не было. Он попытался вспомнить альбицию, но к ужасу своему снова наткнулся на прежнюю догадку. Альбиция? Что за чушь лезет в голову этим душным, проклятым вечером.

-Нет, мы не боги. Мы букашки, ползающие по телу богов. Слишком милосердных, чтобы явить себя нам. Ведь увидев их однажды, мы навсегда потеряем рассудок.

-Итак…-невольно произнес Юрьев.

-Итак, дело не во мне. Для того, чтобы перестать видеть, нужно перестать смотреть. Но это невозможно, не так ли? Рано или поздно, вы оглянетесь, вне зависимости от того как рьяно вы пытаетесь идти вперед, только вперед. И стоит вам оглянуться…

-Что… Уже поздно..-прокаркал Юрьев,-Мне нужно закрывать кабинет.

-Да. Я знаю. Я пойду. Я думал… Это было последним средством, но уж коль и оно не помогло…-мужчина вздохнул.

-О чем вы?

-Я полагал, что если я смогу рассказать свою историю, не скрывая ничего, человеку без эмоций, без вовлеченности, то я каким-то образом смогу добиться…индульгенции, прощения, верно? Но, видимо все совсем не так.

-А как?

-Это чума…-прошептал мужчина, - вот как, -он встал, и неожиданно протянул руку. Юрьев не без опаски пожал ее.

-Я виноват перед вами,-произнес мужчина,-Простите ли вы меня?

-В чем?.. То есть, да, разумеется. Назначить вам следующий прием?

-О, это совсем необязательно!-мужчина отнял руку и вышел из кабинета. Дверь захлопнулась.

***

Некоторое время Юрьев просто сидел, откинувшись в кресле. Рука все еще сохранила крошечные капельки влаги, принадлежавшие другому человеку, теперь уже навсегда исчезнувшему из его жизни. Он мельком глянул на экран компьютера. Майя лихорадочно строчила сообщение за сообщением ему в скайп и тотчас стирала их, не дописав. Троеточия и белая пустота, троеточия и белая пустота, троеточия… В определенный момент, Юрьеву начало казаться, что и троеточия и пустота существуют одновременно в некоем невозможном, противоестественном тандеме. Он перевел взгляд на пенал, что в полутьме казался и пеналом и омерзительным черным ежом, ползущим по полированной глади стола.

И снова его поразила та же, ужасная догадка.

Юрьев оглянулся.

Слишком поздно сообразив, что нужно идти вперед, только вперед, не оглядываясь, по возможности выбросив из головы все то, что он только что услышал. Потому что мир и в самом деле обтянут коркой, толстой, надежной коркой, и это прекрасно, это удивительно и это чудесно, и пусть так все и остается на веки вечные аминь…

Но он оглянулся.

И уставился на окно, за которым не было альбиции.

Ее там никогда не было. То, что он принимал за цветущее (или мертвое) дерево, было средоточием извивающихся, хлестких щупалец, тянущихся к окну, оставляющих на стекле осклизлые, черные подтеки. Вот они выпрямились внезапно, устремившись в черное небо, и снова рассыпались чудовищными волосами горгоны, корчась во всех направлениях сразу.

Где-то далеко внизу раздался визг тормозов и тяжелый, мясистый удар.

Кто-то…

Кто-то только что умер.

Юрьев отпрянул от окна, оперся о стол и тотчас одернул пальцы-текстура дерева была слишком мягкой и пальцы его начали проваливаться сквозь столешницу, утопая в ее желеистом нутре.

Он выбрался из-за стола, пошатываясь как пьяный; попытался открыть дверь, трижды промахнувшись мимо ручки. Наконец поддел ее, потянул вниз, но дверь упрямо отказывалась подчиняться. Лишь через несколько секунд, Юрьев осознал, что привычно тянет дверь на себя. Он толкнул, вышел из кабинета, ступив на ковер, вяло и мокро поддавшийся под ногами. Майи в приемной не было. Вместо нее, в секретарском кресле сидела плоская кукла из папье-маше, застывшая перед светящимся экраном ноутбука.

-На сегодня все,-сказал Юрьев кукле. Подошел к двери кабинета. Остановился, прислушиваясь к задверному шелесту, словно там, в воздухе роилась бесчисленная саранча, соприкасаясь сухими, мертвыми крыльями. Он и раньше слышал этот звук, верно? Каждый раз, когда выходил в коридор. Каждый раз, когда припозднившись, шел по пустынным этажам бизнес-центра, он слышал этот звук и порой краем глаза видел движение, но оно ускользало от него, милосердно сокрытое всемудрейшим богом. А теперь…

Теперь все изменилось навсегда.

- Чума…-прошептал Юрьев и открыл дверь.

0
23:10
365
Алексей Ханыкин

Достойные внимания