Изолятор

Как-то после ужина мы с Костяном сидели на скрипучих качельках возле административного корпуса и бездельничали. Было такое вечернее время, когда солнца вокруг еще полно, но оно какое-то усталое и ленивое, и люди усталые и ленивые, и качельки скрипят лениво, и вставать с них совсем не хочется. Обычно в это время всегда можно улизнуть от зоркого ока начальства, может там в ежедневном расписании какая-то щель, не знаю. Мы даже не прятались, эти качельки просто задвинуты немножко в лес, а так-то с них виден каждый выходящий из административного корпуса, и они ему по идее тоже видны.

- Вон Стаська в больничку пошла, - сообщил очевидное Костян. Действительно пошла, стук ее каблуков, кажется, еще и эхом отдается от зданий, будто там рота солдат марширует. – Беспокоится, - добавил он зачем-то, хотя Стаська всегда беспокоится. В жизни не видел, чтобы она мирно чилила, честное слово. Ее всегда видно и слышно за километр, и за километр же ясно, что у тебя целый ворох проблем, хотя ты о них, может, ни сном, ни духом. Это наше лагерное начальство.

- А видел, на ужине за столом второго отряда совсем мало людей было, - спросил я. – Может, они тоже уже того? В больничкето есть.

Костян пожал плечами. Потом ответил словами:

- По-моему, не так уж и мало. Ну, были свободные места, конечно. Но они ж и должны были быть…

- Их было явно больше трех.

Три человека из второго отряда сегодня днем загремели в эту самую больничку. Все бы ничего, но один из них – мой кореш. По журналу у него глупое имя Вадик, но я зову его Бурзум, потому что он носит черное и грустит о судьбе этого мира, ну или что-то в этом роде. Я вряд ли передаю точно, но он и правда крут, а раз уж я взялся рассказать все, как было, то и об этом надо упомянуть. Глупо будет, если вы станете считать его таким обычным пацаном, залипающим в мобилку, верно? Так вот, Бурзум свалился на утренней зарядке и потерял сознание, как барышня из книжки, чего с ним в жизни никогда не случалось. И, конечно же, отправился в больничку. Сам я этого не видел, но мне в красках рассказали люди из второго. Нас с Костяном к нему не пустили, сказали: «Карантин», и велели убираться подальше. А днем следом за Бурзумом отправились еще двое из того же отряда. Что там приключилось, я не знал, но это выглядело уже и вовсе подозрительно. По лагерю распространилось такое мышиное шушуканье, взрослые шушукались так, чтобы не услышали дети, дети – так, чтобы не услышали взрослые. И все норовили чуть что удрать, заметив, что кто-то смотрит или слушает. Такой себе, в общем, выдался день, нервный и бессмысленный. Тем сильнее ближе к вечеру хотелось просто сидеть на качельках и ничего не делать. Я повернулся так, чтобы опираться спиной о железную штангу, и поставил ногу на угол своего сиденья. Качельки привычно заскрипели, и я даже струхнул, что Стаська услышит, или еще кто, но никто не обратил на меня внимания.

- Бурзум вчера ночью собирался в заброшенный изолятор идти, - сказал Костян.

Я секунду потупил. Потом переспросил:

- Что? Ты откуда знаешь?

- Он сам мне сказал. Просил пару свеч ему дать.

Тут я взвился так, что качели начали слегка покачиваться, нога соскочила с сиденья, а скрип едва не заглушил его голос.

- И ты только сейчас мне об этом говоришь?

- Он просил никому никогда, понятно? И я обещал.

- Но я же не кто-то левый?!

- Но ты-то вернее всех все разболтаешь. Да?

Я задохнулся от возмущения, даже не найдя, что на такое ответить. Вообще, если строго по секрету, некоторый резон у него был. После неловкой паузы я спросил:

- А сейчас почему сказал?

- Блин! Он там хрень какую-то подцепил, вот и свалился. И это все неспроста. Потому что это чертов изолятор. Понимаешь?

- Думаешь, там зараза? Да этот изолятор сколько лет уже закрыт! Любая зараза сама бы сдохла.

Он только пожал плечами и развел руками.

- А зачем он вообще туда полез? – продолжал кипятиться я. – В смысле – почему без нас?

- Я думаю, он Веру пригласил, - сказал Костян. Злость у него быстро прошла, и теперь он говорил как-то… устало, что ли? – Ее на ужине тоже не было. И на обеде не было. Я специально смотрел.

- Ну, блин, - только и мог сказать на это я. И тут услышал грубый оклик:

- Вы что здесь делаете? – голос был взрослый. Я оглянулся. Вожатый… Не помню как зовут, длинный, занудный такой. Не наш, в общем.

- Прохлаждаемся, - буркнул я в ответ, потому что правду говорить легко и приятно. Но он не отстал.

- Какой отряд? Третий? У вас вроде, отрядный час. А ну быстро к себе давайте!

Спорить с занудами – последнее дело, особенно если это кто-то из старших. Поэтому я промолчал, соскочил с качелек и зашагал в сторону корпуса, не сомневаясь, что Костян топает за мной следом. Что ж это, однако, у нас творится-то, а?

* * *

Лагерь уже засыпал, а в нашей комнате Костя задумчиво расставлял по полу свечи. На тумбочке у него стояла такая деревянная подставка с индийской палочкой, и я смотрел на это все с некоторым удивлением.

- У тебя есть спички, Тим? - поинтересовался он.

- Бери, - я достал из из кармана коробок и кинул ему через всю комнату. - Я не понимаю, зачем ты так заморачиваешься. Бурзум болеет, Серый сказал, что тоже не придет. Срочные дела у него, видите ли… Ночью… В общем, мы одни.

- Это для настроения… - буркнул Костя.

- А может, не стоит жечь здесь свечи, кровати, если вы вдруг забыли, деревянные, - заявил Фима.

- Хорош, - махнул на него я. - В тебя, что вожатый вселился? Так сейчас Костян из тебя его изгонит. Ты умеешь изгонять демонов, Кость?

Он не ответил, а Фима не отставал:

- И как мы вожатым объясним, что свечи жжем? Они же сразу про кровати скажут.

- Замолкни и не мешай! - шикнул Костя, зажег последнюю свечу и выключил свет. Свою палочку он тоже зажег, и через пару секунд затушил. Я вздохнул с облегчением. В комнате и так повис густой восточный аромат. Костян уселся на покрывало с кровати, свернутое на полу. Я сидел на таком же, а Фима остался на своей кровати.

- Что там с изолятором? - спросил я.

- Говорят... - начал Костя и сразу сделал многозначительную паузу.

У него всегда был тихий голос, а сейчас, в полутемной комнате, и вовсе казалось, что слова доносятся издалека.

- Работала здесь тридцать лет назад одна медсестра. Была она, кажется, племянницей тогдашнего директора. Но не все с ней было так просто. Дети, как смена началась, стали попадать в изолятор с какой-то странной болезнью. Сначала они слабели, а через несколько дней в изоляторе и вовсе переставали вставать с койки. Они спали, но сил у них не прибавилось.

- Не дай бог, чтобы у нас так, - бросил Фима.

- И что с ними было? - спросил я.

- Сил у них не было, а так, нечего, их даже в больницу клали - вроде здоровые, только уставшие и слабые.

Костя выдержал паузу. Я уже намеревался сказать, что я днем мимо больнички проходил и видел, что там тоже все просто в кроватях с закрытыми глазами лежат, но не успел.

Раздался глухой удар по стеклу. Я вскочил и припал к окну. С улицы на меня смотрела темная фигура. Фима принялся судорожно тушить свечи пальцами, шипя от боли.

Я открыл окно.

- Мы уже ложимся - сказал я фигуре. Как будто вожатый, запаливший нас с улицы, мог не заметить, что мы жгли свечи и явно не собирались отправляться спать.

- Очень жаль, - ответила фигура голосом Бурзума. Так пролезть дадите?

- Бурзум? Так ты ж заразный, - отозвался Фима. Не обязательно даже попадаться вожатому, когда у нас свой, комнатный.

- Сам ты заразный! Бурзум, влезай, - я пошире открыл окно.

Гость зацепился за раму и попытался подтянуться на руках, упираясь ногами в стену, но у него не получилось.

- Может, ты со стулом попробуешь?

Тут Бурзум подпрыгнул и лег на раму подмышками, после чего мы с Костей за руки втянули его в комнату.

Я дал ему подушку и спросил:

- Как тебе в больничке? Как Вера?

- Я ж тебе как другу рассказал… - Бурзум покосился на Костю. - А теперь весь лагерь болтать будет, - он обвел нас всех мрачным взглядом. Похоже, и правда болен... Мне кажется, раньше Бурзум этим бы не ограничился.

- Стой, - прервал его Фима. - Это очень интересно, но ты вот что мне скажи. Что за зараза в лагере? И первыми, похоже, подхватили ее вы.

Бурзум взглянул на меня, потом на Фиму. И, видимо, поняв, что отвертеться не получиться, сказал.

- После отбоя мы с Верой пошли в изолятор.

“Так это правда, - подумал я, - то-то он в лагере был не такой мрачный, как в школе”.

- Дверь я отмычками открыл, - продолжал он.

- Отмычки дашь? - поинтересовался Костя.

- Да я дверь открытой оставил, не до того было, чтобы ее закрывать.

- И что случилось?

- Вере стало плохо. Мы были в палате, там до сих пор кровати стоят. Вера подошла к окну. Вдруг стало холодно, как в могиле. Я крикнул ей окно закрыть, а она не отзывается. Подхожу к ней, а она меня спрашивает, где дети. И голос какой-то чужой. А в руке мишку сжимает. Пыльного, в плесени.

- Странно, на Веру не похоже, - заметил Фима.

- Да, меня прямо оторопь взяла, не знаю, что вдруг случилось. Я ее успокаивал, пентаграмму свою подарил, игрушку уговорил оставить. Она поднялась, но все равно еле идет. Пару раз чуть сознание не потеряла. Кое-как добрались до лагеря.

- А ты-то сам как? - спросил я.

- Да я ничего, только мутило как-то… на зарядке. Так меня в больничку и определили. А вы страшилки сегодня рассказываете? – поспешил сменить тему.

- Это как раз про медсестру, которая обитала в изоляторе. Знаешь о ней?

Бурзум неопределенно дернул плечами. Костя вернулся на свое покрывало.

- Директор решил проверить, что там происходит и поручил это бабке-библиотекарше. Она пошла в изолятор, естественно днем, видит, дети лежат совсем слабые. Спрашивает у медсестры, что с ними такое. Та отвечает, что, мол, болеют, оттого и слабые. Климат типа для детей сложный, а еще жара.

Но бабка ей не поверила, она вообще была подозрительная. Пожаловалась директору, вот только он отмахнулся. Больные дети есть больные дети, им и не положено бегать.

Через пару дней она еще к детям приходит, медсестры в то время не было, а детей стало еще больше. Почти все в кроватях лежат. И только одна девочка лет семи в коридоре мелом на полу что-то рисует. Бабка к девочке. Нужно же мел отнять, и затереть что-то про лагерное имущество. Но девочка, едва ее увидев, перепугалась и побежала. Бабка за ней.

- Ты про Тамар Фимну из хозблока, что ли, рассказываешь? - хмыкнул Бурзум.

- Даже Тамар Фимна ни за кем не бегает, - засмеялся я.

- А ты попробуй ей забыть полотенце сдать, - встрял Фима. - Всю душу из тебя вынет.

К счастью, Костяна наша болтовня с мысли не сбила.

- Бабка кричит: «Положи мел, где взяла!», а девчонка: “Не тронь меня!” и убегает в палату, а там прячется под кровать. И тут бабка замечает, что на кровати такие ремни приделаны, чтобы детей привязывать. А сверху трубочки с иглой, чтобы выкачивать кровь. Она на это смотрит и говорит: “Что это тут такое творится?” и тут в палату заходит медсестра.

Костян сделал драматическую паузу, и сделал он ее, наверное, зря, потому что Бурзум немедленно вообразил эпическую битву бабки с медсестрой, а рассказывать, как Костя, он не умел, поэтому стал показывать, размахивая руками. Я пытался его урезонить, одновременно покатываясь от смеха, а Фима, кажется, начал нешутейно злиться, в общем, теперь мы Костяна, наконец, сбили. Кажется, он даже обиделся слегка. В общем, мы довольно надолго зависли, прежде чем я спросил:

- А чем же тогда это дело кончилось? Бабка правда подралась с медсестрой?

- Нет, - ответил Костян. - Бабка все рассказала директору и вызвала ментов. Дело еще хотели замять, но все равно был большой шум, и приехали сюда монахи из церкви Святого Иоанна, масоны из Москвы, и медсестру ту изгнали. Она ведьмой была.

- Как ведьму изгнать, она ж не демон, а человек, - засомневался я.

- Она душу продала и уже не человек, - продолжал гнуть свою линию Костя. - Может, в Астрал изгнали. А может, эта душа до сих пор сидит в изоляторе, новых детей ждет.

- Все было не так, - заявил Бурзум, неожиданно посерьезнев. - Я знаю эту историю. Тут действительно была медсестра, которая пила кровь, чтобы стать бессмертной. На нее настучали родители, пришли менты, и застрелили ее. А бабку эту ты сам выдумал, ну, не выдумал, а Тамар Фимну приплел. И масонов.

То, что об этом знал Бурзум, не удивительно: я тоже кое-что слышал. Про медсестру рассказывал дядя Федя, приятель отца, еще в городе, на кухне, а я подслушал. Его вариант почти не отличался от бурзумова, только у него медсестра кончала жизнь самоубийством. И там не было ни слова про изолятор, я и не вспомнил сперва. Мама еще сказала тогда, чтобы он не вздумал при детях такое рассказывать, а я порадовался, что вел себя тихо. Просто удивительно, что эти люди отправили меня в этот лагерь, ни о чем не предупредив.

Пока я вспоминал это, пацаны продолжали разговаривать, кажется Фима что-то говорил о ментах. Их прервал удар о дерево. Я оглянулся на Бурзума, и в тусклом свете из окна увидел, что он сидит, откинув голову на столб кровати. Похоже было, что он заснул.

- Бурзум, подъем, - тронул я его за плечо.- Костян конечно затянул, но не настолько же, - Костя тоже подошел к нам и потряс его за плечо. Реакции не было.

- Отстань от него, его в больничку надо, а то вдруг он опять... - встал с кровати Фима. Потом он присмотрелся к Бурзуму и шумно сглотнул.

- Сгоняй, тогда, проверь коридор, - я тоже смотрел на неподвижного Бурзума, не понимая, что с ним теперь делать.

Фима ушел, и через пару минут снова протиснулся в комнату.

- Чисто. Девчонки в девятой шумят, и никто их не гоняет. Понесли его в больничку.

Фимка подошел к Бурзуму и взял его под руки. Я взял под колени. Косте только и осталось, что открыть перед нами дверь.

Сначала мы несли его, стараясь избегать фонарей, но быстро поняли, что это себе дороже и вышли на освещенный газон. Там Фима, который шел спиной вперед, вдруг дернулся и громко прошептал: “Шухер!” Я оглянулся. В тени рядом с корпусом маячила какая-то фигура. Не раздумывая, я попытался ускориться, одновременно крутя головой в поисках укрытия. Укрытия были далеко, и я уткнулся в Фиму, а зад Бурзума оказался на земле.

- Да куда ты прешь!? - так же шепотом прикрикнул Фима. Нас, без сомнения, уже запалили, оставалось переставлять ноги, потому что нести человека, даже вдвоем, совсем не так легко, как можно подумать. Тут рядом со мной опять появился Костян, и сказал, тоже шепотом:

- Это Вера! Не бегите!

- Серьезно? - я опять попытался оглянуться. Мне не сразу удалось разглядеть, но да, Вера неторопливо шагала за нами, и тоже вышла в свет фонаря.

- Не ерзай! Несем спокойно! - шикнул Фима.

- Не поздно ли вы гуляете, мальчики? Может, вы нездоровы? - догнал нас ее голос. Она говорила как взрослый, я такого от нее не ожидал. Впрочем, если подумать, не так уж я и знал, чего от нее ожидать.

- А ты чего ночью гуляешь? - огрызнулся я.

- Ты не в больнице должна быть? - пропыхтел Фима. - У вас там ночь открытых дверей?

Но оказалось, что это была ночь открытых окон. Вера обогнала нас и подошла к одному из окон больнички, которое было так же темно, как остальные, но при этом слегка приоткрыто. Мы опустили Бурзума на мокрую траву у стены и некоторое время хватали ртом воздух.

- Где ты была? - поинтересовался Костян.

- Была дома, - эхом отозвалась Вера. Окно открылось шире и оттуда выглянуло бледное лицо.

- Наконец-то! - тоже шепотом заговорила девчонка. И потом: - Ой! А кто это с тобой?

- А, это… больные, - сказала Вера.

- Он в обморок упал… - начал объяснять Фима.

- Матросы с разбитого корабля! - буркнул я.

- …и его надо вернуть в палату! - закончил Фима.

- На голову что ли больные? - переспросила девчонка. Я ее узнал. Ее звали Мариша. Симпатичная, но мы были с ней не особо знакомы.

- Ну я пошла, - сказала Вера и взялась за подоконник. Тут оказалось, что она держит какой-то небольшой предмет, и прежде чем лезть в окно, она сунула его Костяну в руки. Это оказалась голова детской куклы, грязная и стремная, как из помойки.

- Что это? - проговорил Костян, отступая в сторону. Мариша помогла Вере залезть, не задавая больше вопросов. Мы с Фимой подобрали Бурзума с земли и попытались поднять к подоконнику.

- Ты это! Забери свою игрушку, - сказал Костян, встревая перед нами и кладя голову куклы на подоконник.

- Что вы делаете? Уберите это! - возмутилась Мариша и смахнула ее в траву. Мы с Фимой стояли, обливаясь потом, держа Бурзума под руки. Между прочим, Вера на него даже не посмотрела за все это время. Это было странно, и вся эта ночь была странная, поэтому я просто сказал Марише:

- Слушай, ему помощь нужна! Он сознание потерял… - она могла сказать “мне какое дело”, или “будите медсестру”, или “сам дурак”, или еще что-то, столь же правильное и полезное, но она посмотрела на нас долгим взглядом, и ответила просто: “Давайте”. Это оказалось не так-то просто, пришлось Костяну тоже влезть в окно, и мы все вконец умаялись, но, в конце концов, нам удалось втащить Бурзума внутрь, а потом и в его собственную палату, не разбудив в больничке никого больше. После этого Мариша пошла за медсестрой, а мы вылезли в окно и отправились восвояси.

- Ты это слыхал? - спросил я.

- Нет, ты это видал? - перебил меня Костян. - Кукла эта… Бр-р!..

- Она вконец кукухой съехала, по-моему, - отрезал Фима.

Мы чуток помолчали, придавленные потоком непонятного.

Вокруг вовсю светили фонари, тихо шелестели ветки деревьев, да надрывно стрекотали ночные сверчки.

- Между прочим, надо было его раздеть, - сказал Фима.

- Вовремя ты… - пожал плечами я.

- А Вера ведь на него даже не взглянула, - продолжал раздумывать вслух Костян.

- Выпендривался много, вот и довыпендривался, - невпопад буркнул Фима.

- Непохожи они на парочку, - высказался я.

- Он мишку упоминал, - вспомнил Костян. - А сейчас у нее эта кукла…

Это, на мой взгляд было не то, из-за чего люди могут поссориться, но Вера вообще вела себя очень странно. Впрочем, Костян меня не слушал.

- Вера ходит по ночам в изолятор и называет его “домом”, - говорил он. - И куклы эти… Может быть Вера - уже не Вера?

- Ну ты загнул… - вздохнул Фима.

Костян, вообще-то, не только сказки рассказывать может. Он читал книги про мистику, оккультизм и всякие таинственные вещи, и сейчас он явно говорил именно об этом. Фима ко всему этому относится скептически, а вот я… даже не знаю, что сказать. С одной стороны, не так уж хорошо я знал Веру. С другой – вот это все представление перед окном больнички… Не похоже было, что она придуривается, как я мог бы. Она вообще казалась серьезной до ужаса.

- По-моему, в нее в изоляторе что-то вселилось, - продолжал Костян все более уверенно. Там что-то жило… Ну, ты помнишь страшилки.

- Но это же просто байки, - пожал плечами Фима.

- А с Бурзумом тогда что? - спросил я. - Он раньше в обморок не падал.

Костян пожал плечами.

- Надо залезть в изолятор и во всем разобраться, - сказал он. Мы дошли до своего приоткрытого окошка, и теперь топтались под ним, продолжая разговаривать.

- А в нас там ничего не вселится? - я, конечно, не трус…

- Надо взять с собой святой воды, - предложил Костян. - В деревне есть церковь, там и взять.

- И что с ней делать, с этой водой? - не выдержал Фима. - Облить Веру с Бурзумом?

- Не думаю. Но это средство от всяких… сущностей. Надо еще понять, что там, в изоляторе.

- Давай попробуем сходить завтра в церковь, - сказал я. - Если святой воды не будет, то, думаю, не стоит и в изолятор идти.

- Ну, это без меня, - сказал Фима и полез в окно.

Да мы и поняли.

* * *

Понятия не имею, зачем нужен тихий час, никому в моем возрасте уже не придет в голову спать днем, если только всю ночь не занимался чем-то более интересным, конечно. А в лагере есть народ и постарше меня. В целом, у нас с вожатыми негласная договоренность, что тихий час – это значит, мы не трогаем их, а они нас. Бродить по лагерю в это время не принято. Но сейчас у нас чрезвычайные обстоятельства, да и не по лагерю мы, в основном, бродить собираемся.

Мы с Костяном по очереди вылезли в то же самое окно нашей комнаты, и прокрались за кустами, которых вокруг корпуса было, к счастью, немало. Это, наверное, смешно смотрелось со стороны, хорошо, что смотреть было некому. Скрипели неутомимые сверчки, было жарко и пыльно. Все взрослые куда-то запропастились, как будто это у них тихий час. Ну и отлично, это от них и требуется. Перебегая от одних кустов к другим, мы добрались до леса. Основной выход из лагеря для детей, которым не хочется палиться, там даже тропа уже натоптана вполне приличная. Ну и в этом же самом лесу расположен заброшенный изолятор, о котором все разговоры.

Я с опаской поглядывал в ту сторону, хотя там не было ничего особенного, лес и лес, заросший и замусоренный. Но нам было надо не туда, нам надо было пройти по краю леса и выйти на проселок, ведущий от лагеря к ближайшей деревне. Ближе к месту Костян стал показывать руками куда-то вправо, и забирать туда же, Я потыкал рукой в сторону дороги и попробовал ему свистнуть, но получилось только противное шипение. Никогда этого толком не умел. Костян еще раз ткнул рукой вправо и исчез за кустами.

- Дорога там! Заблудился? - окликнул я уже в голос, но не услышал ответа с его стороны. Я вышел на проселок в одиночестве и несколько минут шел медленно, напряженно вслушиваясь в треск веток и шум кустов с его стороны. В конце концов, Костян тоже вывалился на дорогу недалеко от меня. Выглядел он взъерошенным и довольно злым.

- Чего ты поперся напрямую? – напустился он на меня. – Я ж тебе показывал, лесом иди!

- Чего ради? Чтоб на тебя быть похожим? – В волосах у Костяна застряла паутина.

- А тебе не пришло в голову, что по дороге ходят взрослые из лагеря?

- А вот сейчас мы тут офигенно незаметны? Все равно по ней идти... – справедливости ради, я вообще об этом не думал. Но это же не повод…

- Я пошел к тебе, потому что ты все равно пер вперед, как танк на параде! – заявил Костян. – Никакой маскировки…

- Ну, пока ты шел по лесу, шуму было тоже как от танка, - нашелся я. – Маскировка, да?

- Вообще-то, вот, что я нашел! - заявил Костян, поднимая руку. В руке было украшение, звезда, составленная из двух драконов, золотого и серебряного, на цепочке. И я это украшение знал...

- Эта штуковина принадлежала Бурзуму, он показывал мне ее в городе, уже давно. Мог он ее потерять? Вообще, изолятор недалеко...

- Непохоже, чтобы ее вообще потеряли, - ответил он. - Она на ветке висела, это нарочно кто-то сделал.

- Не понимаю. По-моему, она ему важна.

- А это разве не пентаграмма? В смысле, то, что он Вере подарил?

- Ой, а правда… Ну да, наверное, она и есть, - я задумался. – Ничего себе! Это и правда золото?

- Да вряд ли… Но, думаю, это и правда талисман.

- Типа удачу приносит?

- Ну, удача дело такое... Я имею в виду, вещь с мистическими свойствами.

- Какими?

- Как знать… Но я читал, что талисманы могут иметь свою волю, и вообще… Некоторые из них довольно могущественны.

Дальше мы шли по дороге молча, Костян рассматривал свою находку, и никто нас не застукал.

Церковь в деревне была маленькая и вроде бы старая. Не уверен, может, Костян лучше разбирается, но я не стал спрашивать. Когда мы подходили, у меня засвербила мысль, что мы понятия не имеем, как там все устроено, где брать эту святую воду, и будут ли с нами вообще разговаривать. Я шел и вспоминал похожие моменты из фильмов, получалось не очень, и оставалось опять надеяться на Костяна. Но не может же он разбираться во всем, что мне непонятно... Мне почему-то не хотелось начинать разговор первым. Может быть, Костян думал так же, в общем, мы дошли до церкви как герои старого боевика, молча, и нигде не задерживаясь, Костян потянул темную деревянную дверь, и мы ввалились внутрь.

Там было темно. Вообще-то, нет, там горели свечи, но я их даже заметил не сразу, а сперва после улицы показалось, будто в погреб заглядываю. Одуряюще пахло какими-то церковными благовониями. Еще там было тихо, мы несколько секунд слушали, как снаружи скрипят цикады, они и до этого шумели громко, просто на этот звук никогда не обращаешь внимания.

- А тут никого… - только и успел сказать я, прежде, чем понял, что ошибаюсь.

Пол натужно заскрипел и прямо перед нами появился человек в черном. Поп, священник. Я совершенно не понял, откуда он вышел. Он начал говорить:

- Здравствуйте, - запнулся, и закончил явно не тем, чем собирался, получилось: - гм, дети.

- Мир вам! – выдал Костян, и надежды, будто он что-то тут понимает лучше, чем я, растаяли в воздухе. Я задержался с ответом, и скромно сказал:

- Здравствуйте.

Я был уверен, что он спросит, «Что привело вас сюда?» или как-то еще позаковыристее. Голос у попа был неожиданный: я почему-то думал, что он будет говорить густым басом, а он говорил обыкновенно, как учитель, например. Про его внешность сказать было еще труднее, потому, что глаза у меня все еще не привыкли к темноте. Я видел черную одежду и бороду, хорошо, хоть здесь ожидания оправдались, а то уже решил бы, что это случайно зашедший слесарь… Поп спросил:

- Вы из лагеря?

- А… Нам нужна святая вода, - заявил Костян опять невпопад.

- Да, мы из лагеря, - добавил я с задержкой. Поп переводил взгляд с одного из нас на другого. – Он Константин, а я Тимофей,- добавил я. Костян попытался толкнуть меня локтем, но не достал, а поп сказал:

- Хорошие имена, - он как будто улыбнулся голосом, выражение на его лице было по-прежнему не видно, но я уверился, что все делаю правильно.

- У нас вышла проблема в лагере, - я попытался нащупать более подходящее начало разговора, – Вот, и поэтому нужна святая вода.

- Какая проблема? – спросил поп.

- Ну… - я задумался, что говорить, и Костян опять меня опередил.

- Духи, - сказал он. – Призраки, демоны, или полтергейст. Мы еще не знаем.

Поп на это не ответил, но сделал паузу, как будто хотел, чтобы мы подумали над своими словами. После паузы он зачем-то спросил:

- А ваши родители далеко отсюда, да?

- При чем тут наши родители? – взъерошился Костян. - Это к делу не относится.

- Вас в семье научили молиться? – Ну, это было из разряда того, о чем мог спросить поп. Я решил на всякий случай сказать «Да», но одновременно Костян, все сильнее раздражаясь, спросил:

- Вы нам поможете или как?

- Сколько смогу – помогу, - ответил поп, но голос у него при этом стал каким-то увядшим, а смотрел он почему-то на меня.

- Тогда нам бы святой воды, - гнул свое Костян.

- Вас должны были научить и тому, что защита от бесовских наваждений в молитве, а не в святой воде… - вздохнул поп. Обращался он явно ко мне, но я не знал, что на это ответить, и поэтому честно пожал плечами. Костян сделал нетерпеливый жест и оглянулся на дверь. – Хорошо, - добавил поп. – Вы принесли?

- Что принесли? – это мы спросили вдвоем.

- Воду.

- Э-э… Мы же у вас просим, - попытался сформулировать Костян.

- Мы можем заплатить, - добавил я.

Священник исчез за какой-то ширмой, увешанной иконами, сухо обронив: «Подождите минутку». Нам с Костяном осталось только переглядываться и пожимать плечами. Копался он там несколько минут, я даже успел забеспокоиться. Потом вышел снова и вложил в руку Костяну пол-литровую пластиковую бутылочку.

- Вот.

Костян смотрел на нее так, словно ничего подобного в жизни не видел. Я спросил:

- И сколько это стоит?

- Нисколько. Это забыл кто-то.

- Э… Это святая вода?

- Конечно. Вы помните, что я вам говорил?

- Нам бы побольше… - сказал Костян тихо и как-то жалобно.

- Это сколько же? – теперь раздражение я услышал в голосе священника.

- Ну… Канистру. Или две. Нас же двое… - Костян беспомощно оглянулся на меня. – Там целый дом, понимаете? Бывший изолятор…

- Нету у меня канистры. Берите-ка, что дают, и не озоруйте, - заговорил поп тоном учителя, решившего показать, кто тут главный. Мне этот тон был знаком до отвращения, и понимая, что по делу он больше говорить не собирается, я дернул Костяна за рукав и пошел к двери. Нет ничего более бесполезного, чем порция нотаций, а их-то любой взрослый готов раздавать бесплатно и в любых количествах. Он еще спросил:

- Так помните, что я вам говорил?

И Костян на ходу буркнул «Да», после чего мы вышли. Получилось не очень-то вежливо, надо признать, но у меня аллергия на нотации. А у вас нет?

Мы шли от церкви между глухими заборами из гофрированного металла выше моего роста, солнце припекало, а Костян болтал в руке заветную бутылочку и выглядел удрученным.

- Это лучше, чем ничего, - сказал я ему.

- Да понятное дело… Слушай, ты уверен, что это не вода из-под крана? – Он остановился, отвинтил пробку и понюхал содержимое. Пришлось останавливаться тоже.

- И чем пахнет?

- Ну… Ничем.

- Хорошо. Хоть не тухлая.

- Интересно, можно это пить?

- А ты не демон?

- Нет!

- Тогда, думаю, можно. Но не нужно: ее и так мало.

Он опять пожал плечами и завинтил крышку, прибавив:

- Надо будет сделать в ней дырки, как для брызгалки.

- Да. Но только вечером, перед самым выходом.

* * *

Ночью, вылезая из комнаты через привычное окно, я чувствовал неприятное сосущее ощущение внутри. Черт его знает, что это такое: надеюсь, что не страх, ни на что не похоже, разве что на голод чуть-чуть. Я не стал спрашивать у приятелей, что это такое. Вместо этого сказал Костяну страшным шепотом: «Вода!» Он с готовностью показал мне крышечку бутылки, торчащую из кармана, в которой уже были проверчены дырки Наше главное средство для борьбы с потусторонними силами, и то, если поп нам не соврал. Этого я Костяну тоже говорить не стал. Мы выбрались в окно, оставив Фиму старательно сопеть в своем углу. Ни минуты не сомневался, что он не спит. Но уже взялся за гуж – так третий лишний: он умный, а значит должен сопеть на кровати, а мы дураки, а значит, будем лазить в окно, вот и все.

Между корпусами не было видно ни одной живой души. Вот и ладно... Мы быстро перебежали к нужному забору и скрылись в тени между деревьями.

Старая дорожка, ведущая к изолятору, упирается в забор с наружной стороны. Она сделана из больших каменных плиток, но напрочь заросла, многие плитки расколоты, перевернуты, а то и вовсе исчезли. Ее нам пришлось еще поискать, к счастью, забор закрыл нас от лагеря, так что я мог светить телефоном, а Костян – фонариком. Тем не менее, мы успели несколько раз споткнуться и с треском раздавить какую-то стеклянную банку, валявшуюся в траве. Зато потом по этой дорожке мы пролезли через густые кусты, отделяющие лагерь со всеми его фонарями непроницаемым занавесом. Мне пришлось не только держать телефон перед собой, но еще и левую руку поднять как щит. Все равно ветки лезли в лицо со всех сторон и норовили ткнуть в глаз. В прыгающем пятне света я сперва не смог отличить маленький деревянный дом от очередных зарослей. Изолятор был еще и покрашен какой-то сине-зеленой краской, давно облупившейся, будто специально для маскировки. Рядом с ним дорожка совсем терялась, от нее осталось только несколько плиток, разбросанных тут и там. Зато в ближней стене домика была дверь, и она была слегка приоткрыта.

Я посмотрел на Костяна. Костян посмотрел на меня. Мы немного потоптались перед дверью. Свет Костянова фонаря выхватывал из мрака ветви кустов, так что казалось, будто они шевелятся, Ловить тут было нечего, поэтому я пожал плечами и просто пошел к двери.

И едва не упал, потому что на заросшем крыльце у меня под ногой что-то просело, и кто-то болезненно вцепился в нее. Кажется, я охнул и ухватился обеими руками за ручку двери, так что практически повис на ней, извлекая из петель противный скрип.

- Ты чего? – вскрикнул Костян. Я не без труда принял вертикальное положение, потому что правую ногу продолжали держать и царапать, и в мечущемся свете его фонарика я ничего не мог разглядеть. Пришлось присесть на левой и опять вытащить телефон, хотя сердце прыгало и бухало в ушах. Оказалось, я провалился сквозь ступеньку крыльца, видимо насквозь прогнившую. И хорошо, что крыльцо было совсем невысоким. Костян что-то неодобрительно пробурчал под нос. Зато на поднятый мной шум никто не отреагировал. Поэтому, вытащив ногу и осторожно наступая только на край ступенек, я открыл дверь.

Там было пусто и пыльно. Мы оказались в тесном коридорчике, куда выходило три двери. Мебели в нем никакой не было, только на стене сиротливо торчала доска с крючками для одежды. В пыли натоптано, но стоило мне наклонился, чтобы разобраться со следами, как Костян прошел мимо меня, и сразу затоптал половину. Пыль за ним клубилась облаком, не спеша осесть на пол, и такое ее поведение озадачило меня на пару секунд. Я зашипел на Костяна, а он, не обращая внимания, сунулся в центральную дверь. Потом сказал «Угу» и заглянул в правую.

Комната за центральной дверью действительно оказалась не очень интересной. Не знаю, что я ожидал там увидеть... Там тоже были пыль и запустение, разве что вещей побольше, чем в прихожей. В темноте рисовались пустые кровати, не такие, как у нас, а железные, с пружинными сетками. В центральной комнате их было три штуки. Между ними на полу валялась перевернутая колченогая тумбочка, а в углу – железная рама стула без сиденья. Там еще было какое-то тряпье, похожее на серый бархан, я не стал его пристально рассматривать. Пахло плесенью и конечно же, пылью. Я заглянул к Костяну в правую дверь. Там оказались целых две комнаты, разделенных стенкой с широким проемом без двери. В них было то же самое: железные кровати, остатки тумбочек и пыль. Костян мне показал тумбочку поцелее, на которой была прилеплена тонкая свечка, и сказал хриплым шепотом:

- Моя! Это Бурзум оставил.

Я кивнул, не смог удержаться, и чихнул. В носу уже свербило от всей этой пыли. Действительно, Бурзум, кому ж еще. Если честно, я не видел в этом всем ничего романтичного. Может, Вера тоже не увидела, и отшила его? А заразу они еще раньше подхватили… Костян в это время сосредоточенно копался в карманах, но явно не нашел, чего искал, и застыл с озадаченной физиономией.

- Что ты делаешь? – спросил я.

- Звезда пропала…

- А зачем она тебе?

- Я думал, почувствую что-нибудь, если достану сейчас… - Костян наморщил лоб. Может быть, и правда, почувствовал.

В доме оставалась еще одна комната, и мы не поленились осмотреть и ее. Она была самой маленькой, и кровать там была всего одна. Зато была руина какого-то шкафа, а может и нескольких. Трудно сказать, что там было, от них мало что осталось, переломанные полки, куча какой-то трухи и много битых стекол. Я углядел в куче стеклянный пузырек, тоже разбитый.

- Тут будто нарочно все разнесли, - так же шепотом сказал Костян.

- Может, и нарочно…

Костян попытался покопаться в куче мусора. Я смотрел на это без особого интереса, когда мой телефон издал противный звук, и его свет потускнел. Я вздрогнул и чуть не отбросил его подальше, хотя это был всего лишь сигнал, что заряда осталось мало. Выключив подсветку, я засунул его в карман, и оттуда тут же опять донесся этот звук, хотя и приглушенный. Вот тут с ним беда: отключить сигнал о нехватке заряда никак нельзя, а звучит он так, словно кот ходит за тобой и вякает: «Есть хочу, есть хочу». Теперь настал черед Костяна раздраженно на меня шипеть, на что я мог только пожать плечами.

- Ты поливать что-то будешь? – спросил я его.

- Конечно!.. – он выпрямился, достал бутылочку, и брызнул из нее на остатки шкафа, а потом еще и еще несколько раз. Он очень тщательно обрызгал эту кучу мусора, и я даже сказал:

- На остальное-то оставь! – и тут в коридоре совсем рядом с моим плечом раздался оглушительный удар. Как будто весь дом сотрясся, я пригнулся, а Костян, кажется, подпрыгнул. Потом я противно дрожащим голосом окликнул:

- Эй! Кто там!.. – а Костян выглянул в коридор с фонариком и произнес упавшим голосом:

- Дверь закрылась…

Мы покричали, чтобы кто-то там снаружи прекращал дурить, но не услышали ни хохота, ни убегающих шагов. Вокруг вообще стояла мертвая тишина, только взбаламученная пыль бесшумно клубилась в луче фонарика. Было противное ощущение, что голос теряется в шаге от меня, глохнет, как будто стены обиты ватой. Мы как-то не сговариваясь замолкли. Костян стал открывать дверь, а я топтался у него за спиной. Потом я услышал шум снаружи, но не такой, как могли бы издавать люди. Постоянный негромкий шелест. Я не сразу понял, что это просто ветки шумят на ветру, хотя этот звук тоже был искаженным, как из бочки.

- Не открывается, - тихо сказал Костян.

- Что? Там же просто ручку повернуть.

- Сам попробуй!

Я попробовал. Там был маленький железный треугольник, совсем неудобная ручка, и он действительно не двигался ни на миллиметр. Мы попробовали и вместе, но так его и не сдвинули. У меня возникло странное впечатление: вроде, от того, что мы все время хватались за замок, он должен был нагреться, ну хоть чуть-чуть, да? А он был холодный. Даже ледяной. Это было настолько неправильно, что я не нашел слов, и снова ничего не сказал Костяну. И он тоже ничего не сказал, наверное ничего необычного и не было…

- Намертво приржавело, - сказал я вместо этого.

- Как-то же Бурзум его открыл?

- Это ручка приржавела. А замочная скважина нет. Надо сломать его, - я стал искать, чем можно сбить замок, но потом мне пришло в голову, что в доме же полно окон. Зачем ломать замок, когда можно разбить стекло? Я вытащил из груды мусора в маленькой комнате обломок какой-то сгнившей полки, и засветил им в окно. Всю жизнь мечтал это сделать.

Ну, то, что хотел, я получил. Стекла со звоном посыпались вниз, правда, мне показалось, что звон какой-то слишком тихий, он почти не перекрыл гул ветра снаружи. А следом за стеклами на пол упала и моя деревяшка: оказывается, за стеклом была решетка.

Но на этом открытия не кончились. Решетка решеткой, но снаружи-то был лес, ветки, в которых шумел ветер, листья, огни лагеря не так уж далеко… Так вот, ничего этого я не видел. Кромешный мрак, как будто ленивый художник просто залил квадраты решетки черным. Я даже достал телефон и посветил в окно, и тут же пожалел, потому что это ничего не изменило, а вот убедить себя, что темно просто потому, что ночь и лес, стало гораздо труднее. Я оглянулся, и увидел, что Костян светит фонариком в то же окно.

- Что это? – спросил я шепотом.

- Не знаю, - отозвался он. Подобрав из кучи мусора деревяшку помельче, он вытолкнул ее наружу между прутьями решетки. Она исчезла во тьме, никак не прояснив наши сомнения. Кажется, даже звука никакого не было. Тут я напряг мозги, и понял, что пора делать глупость. Кому-то же надо ее сделать, иначе все вместе так и останемся в непонятках, верно? Я взялся за решетку и высунул руку между прутьями как можно дальше.

Ни до чего я там не дотянулся. И ничего не увидел. И хотел уже сказать: «Все в порядке», когда понял, что рука как-то враз онемела, как будто я час на ней просидел. Я так и сказал:

- Рука немеет… - и вот это, наверное, было уже совсем глупо, потому что Костян заорал, схватил меня за плечо и потащил от окна. Ему это удалось без труда, я был и сам готов отпрянуть, но как-то подзабыл сделать это. Я бессмысленно таращился на свою руку, которая совсем не изменилась, только вот я пытался шевелить пальцами и не мог. Костян, наверное, понял мой взгляд, и неуверенно брызнул мне на руку святой водой из бутылки. Я ничего не почувствовал. Может, и правда, поп просто налил нам воды из-под крана. Поди теперь разбери.

- Что ты чувствуешь? – спросил Костян.

- Ничего… - Я взял себя левой рукой за правую, и понял, что соврал. Место, за которое я ухватился, начало гореть, а потом и вся рука. – Ой-ой-ой, - заскулил я. – А теперь ох как чувствую…

- Ты зачем туда полез? – строго спросил Костян.

- Ну надо же было узнать, что там, - попытался объяснить я.

- И что ты узнал?

- Там холодно… - Костян ничего мне на это не ответил и вышел из комнаты. Возможно, будет теперь злиться на меня… Самое время. Он зашел в среднюю комнату, выволок оттуда ржавый железный стул, протащил его к двери и через некоторое время оттуда донесся удар – Костян пытался сбить замок. За ударом последовал второй, а потом еще и еще. Нелегкое это дело… Я оставался на месте и баюкал зудящую руку, и я услышал как между ударами по замку по крыше послышались вроде как негромкие шаги. В одном месте, в другом… До меня не сразу дошло, что по железной крыше начал накрапывать дождь. Я обрадовался, как ни странно, это было хоть что-то нормальное, когда вокруг все совсем не нормально.

Я тоже перешел в среднюю комнату. Помочь Костяну я не мог, новых светлых идей у меня не было, оставалось смотреть вокруг и думать. А в той маленькой комнатке, где я разбил окно, было неприятно находиться. Там было особое запустение, не такое, как бросили и забыли, а словно что-то гниет, не переставая, незаметно, но все равно противно. Там даже пола нормального не было, все эти расползающиеся обломки под ногами, будто опять вот-вот во что-то провалишься.

Потом за железными ударами, шумом ветвей и постукиванием капель, я скорее угадал, чем услышал еще один звук, которого уже не ожидал услышать. И сразу крикнул Костяну:

- Не долби! Не долби! Слушай! Снаружи!..

Это был голос. Тихий, едва различимый.

- Ты меня слышишь? – спросил он.

- Да! – крикнул я, опять бросаясь в соседнюю комнату.

- Ты меня… слышишь? Ты меня помнишь? – совсем невпопад отозвался голос, и я понял, что говорит он не со мной. – Пойдем отсюда. А? Что тут делать… - он добавил что-то еще, но это я уже не разобрал.

- Эй! Слышишь нас? Мы внутри! – неуверенно позвал Костян. А я, между прочим, узнал голос. Это был Бурзум. Правда я никогда не слышал у Бурзума такого тона – просительного, осторожного, будто он самим голосом может что-то повредить. Это тоже было на него не похоже. Но тем не менее, это был он, и я тоже принялся орать:

- Бурзум! Мы внутри! В чертовом изоляторе! Открой дверь! Выпусти нас! – я даже подошел к окну и звал его, приблизив лицо к проклятущей решетке. Он не отвечал. Несколько раз он прерывался, будто прислушиваясь, потом опять начинал тихо и вкрадчиво звать кого-то невидимого. Мне пришло в голову, что мы делаем примерно одно и то же, только я ору, как резаный, а он… даже не знаю, с чем сравнить. – Он нас не слышит, - сказал я Костяну, и мне самому не понравилось, как прозвучал мой голос.

- Ты уверен, что это Бурзум?

- Ну да… Его голос. А ты не узнаешь?

- Ну… кажется, да, – мы послушали еще. Голос снаружи стих. Остались лишь стук капель, шаги и какие-то шорохи.

- Попали, черт возьми, - прошептал Костян. Ломать замок он больше не пытался. Мы оба вернулись в среднюю комнату. Тут было как-то спокойнее. Костян оставил где-то свой фонарь, и молча пялился в темный угол. Я, между прочим, тоже устал, и присел на край одной из железных кроватей. Костян, поглядев на меня, опустился на кровать напротив. Мы сидели и смотрели друг на друга, снаружи больше не было никаких голосов, шел ли еще дождь, я перестал понимать. Та вата, которая мне почудилась, будто смыкалась вокруг меня, заполняла все щели, отсекая звуки и ощущения. Я даже помахал рукой, чтобы ее разогнать, но, конечно, это было только наваждение, рука ничего не коснулась. Костян смотрел на меня, вроде как вопросительно, и я сделал вид, что машу ему, а вслух сказал:

- Он сейчас поймет, и откроет дверь. Он уже ее открывал, помнишь? – правда, я понял, что говорю очень тихо. Практически, бормочу себе под нос. Не уверен, что Костян меня услышал, особенно если у него в ушах та же вата.

Делать было нечего. Мы сидели в темной комнате, в убаюкивающей мягкой тишине, нам больше никуда не надо было бежать. Потом я сообразил, что не так уж тут и темно, и не так затхло, как мне казалось. Не всегда же этот дом был заброшен? Тут мыли пол… И надо было обязательно поднимать ноги на кровать, когда приходила уборщица. Кто? Я заморгал глазами. Да нет, мы никого не ждем, все так, как и должно быть. Мне захотелось чихнуть, и я чихнул. Хорошо, хоть негромко, не должно никого побеспокоить. Надо вести себя тихо, чтобы не было хуже… Интересно, откуда я это знаю?

Еще тут всегда был острый больничный запах, и нельзя было просто так ходить, даже по дому. И еще много правил, в основном, насчет того, чего нельзя. И еще картинки на стенах: они были скучные, но там можно было читать непонятные надписи, а больше особо делать-то и нечего. Я принялся сверлить глазами стены, но картинок не было. Непорядок. И куклы! Всегда были глупые куклы, с которыми совсем не хотелось играть. Из-под соседней кровати на меня глянула маленькая голова с черными провалами вместо глаз. Что-то с ней не так… Захотелось отвести взгляд.

Я покосился туда, где между кроватями стояла моя тумбочка, и краем глаза заметил, как детский силуэт мелькнул в дверном проеме. Вот кому-то не лежится! Вернется медсестра, уж она им покажет… Разве это так трудно, оставаться на своей кровати, и делать, что тебе скажут? Кажется, с улицы пробился солнечный луч. Хороший денек… Самое подходящее время прилечь. Скоро вернется медсестра, тогда уже не отдохнешь. Вот и сосед лег, как его зовут, не припомню? Хотя не важно…

Входная дверь распахнулась. С моей кровати ее было хорошо видно. Вернулась медсестра. Почему-то, в коридор не хлынул солнечный свет, впрочем, это тоже было не важно. Сегодня у нее было два лица. На меня взглянули незнакомые темные глаза, и длинные черные волосы плащом колыхнулись следом. Это был обман, трюк из ее запаса. Конечно же, я знал, что у нее седые волосы, всегда туго уложенные, и светлые глаза, похожие на лед, и сейчас они колко смотрели на меня сквозь эту маску, как бы говоря «Быстро под одеяло!» Даже крахмальная белая шапочка угадывалась на голове как всегда. Я вытянулся на кровати, как и было положено.

Следом за медсестрой вошел круглолицый парень старше меня… или одного возраста? Кажется, я знал его, только никак не мог вспомнить, откуда. Он потерянно озирался, и он явно не знал правил. Вел себя так, словно зашел сюда случайно… Хотя никто же случайно не заходит в изолятор.

- Чего вы разлеглись? – спросил он удивленно. – Тим? Костян? Вера, что это такое значит? – я не знаю, кого он звал, но не стоило ему так заходить прямо при медсестре. Сейчас ему будет плохо… Я отвернулся, потому что парень был мне чем-то смутно симпатичен. Я не желал ему так глупо нарываться на медсестру, это он сам.

Оттуда доносились шорохи и тихое бормотание. Они беспокоили и убаюкивали одновременно. Я слышал чужие голоса, выговаривающие незнакомые имена, как будто сон, но я все-таки повернулся и рассмотрел сквозь веки, как медсестра укладывает того вновь пришедшего на свободную кровать в нашей комнате. Ладно, пусть себе лежит, лишь бы он был спокойным… Я заметил, что лица детей, что были раньше, тоже смотрят из углов на эту сцену. Их не так легко заметить, а им всем, оказывается, тоже стало любопытно. В комнате плавал полумрак, и все здесь пронизывала слабость. Тут было не так уж мало жизни, оказывается, но вся она какая-то слабая и истончившаяся, как и эта темнота, в которой никто не мог спрятаться.

На пороге возник еще один силуэт. Ничего удивительного, это ведь была ночь открытых дверей, как сказал кто-то. Почему ночь? Так странно… Этот силуэт тоже был каким-то слабым, но он вел себя не так, как все. Задержавшись в дверном проеме, он наклонился, протянул руку и отцепил от ветки боярышника, росшего возле самой двери, какую-то вещь на цепочке. Он ее рассматривал, как будто размышляя, и я рассмотрел тоже: это была звезда, поблескивающая то серебром, то золотом, и вот она почему-то совсем не казалась слабой. Она будто светилась и переливалась в темноте, когда он зашел с ней в изолятор. Медсестра неподвижно стояла в центре комнаты, а он сделал самое нелепое и неожиданное, что только мог. Он произнес:

- Забыл сказать, Вера… Я люблю тебя. Просыпайся, - и надел цепочку со звездой ей на шею. А потом обнял. Медсестру? Не уверен… Только она повернулась к нему и обняла его в ответ. Ее волосы были черными, и на них не было никакой шапочки.

Очень странно.