Кукла наследницы

Четыре шпионских фамильяра уже валялись на черепице у ног Стеф, жалобно дёргаясь и искря. Пятый не собирался сдаваться без боя. Механическая птичья тушка распустилась стальными лепестками и раззявила тусклый красный глаз посередине.

Ясно. Кого-то из коллег герцога (или как это магократическое сборище называть? Собратья по титульному несчастью? Неважно, коллеги) утомило то, что его шпионские приспособы регулярно выводят из строя, и он вздумал решить проблему силой – раз уж за подобное нельзя открыто предъявить иск.

Не на ту напал. Пожалеет ещё, что впустую на боевого фамильяра потратился.

Локусы магии по всему телу Стеф пели от напряжения, от предвкушения задачки посложнее. Не у каждого взрослого мага они работают так споро, так слаженно – но Стеф, конечно, и сама вполне себе взрослый маг.

Локус воды в животе налился тяжёлым холодом, по коже потекла волна мурашек, а за ней – водная броня. Жалко, что она не может создать нормальный барьер в воздухе – когда по ней попадут, всё равно будет больно.

Уклоняться бесполезно: крыша покатая, а Стеф совсем не акробат. Чтобы синяками и ожогами потом не светить, надо быстрее атаковать в ответ. Локус молний затрещал во лбу – будто третий глаз открывался, но Стеф давно привыкла, – молния пронеслась по телу, по руке, через крепко сжатое в ладони кнутовище… и прыгнула.

Кончик кнута достиг боевого фамильяра в тот же миг, когда сгусток огня из его красного глаза впаялся в броню на левом плече. Плечо обожгло болью, Стеф постыдно, по-детски взвизгнула и чуть не заскользила по крыше вниз, в объятия мощёной дорожки тремя этажами ниже. Тут никакая броня бы уже не спасла.

Клятый птичкоглаз (глазоптичка?), в отличие от Стеф, равновесие на склоне крыши удержать уже не мог. Снизу раздался приглушённый звон. Выкуси, вражеский магократ!

Стальной страж внизу – тоже фамильяр, но на герцогской стороне и на человека похож, – повернул глупую механическую голову в сторону звука. Ну да, куда ему видеть сквозь морок на своих шпионских собратьях. Он же не маг.

Боль и победное головокружение только раззадорили Стеф. Из яблоневых крон вокруг герцогского особняка выплыли ещё три фамильяра, мельтеша крыльями, как летучие мыши. Слетелись на запах магии, ага. Ну давайте, давайте, нападайте – Стеф опытный, умелый маг, у другого и не вышло бы пропустить сквозь себя молнию. Ну, по крайней мере, без летальных последствий, хе-хе. Хотите знать, фамильяры, что бывает, когда маг – салага зелёная и теряет контроль? Это будут ваши хозяева, важные-бумажные, когда поймут, что их засланцы снова не вернулись домой. Ай да молодцы, ай-да-мо-лод-цы, сами на убой лезете? Так вас, так вас!

Герцогская дочка над боевым кличем Стеф вечно ржёт как кобыла, да что б она соображала. Всё равно тут её нет, на крышу она не полезет.

Кнут хлестал, трещала послушная молния, враги – такие себе враги, обычные «жучки», без боевых примочек, – ударялись оземь (окрышь?) один за другим. И совсем неважно, что стрелять огнём из пальца и кидать фейербалли, как любой нормальный маг, Стеф не сможет никогда. Она лучше, чем любой нормальный маг. Она отлично справляется и без этого.

Бац.

Бац.

Бум.

Последний упал без металлического лязга, стукнулся о черепицу и не отскочил. Внутри засвербело гадкое предчувствие, и Стеф, поскальзываясь, кинулась к неподвижному крылатому комку. Пожалуйста, пожалуйста, только не…

«Как летучие мыши», да? Это и была летучая мышь. Настоящая, из плоти и крови, пару мгновений назад живая.

Какой-то собачий экскремент, какой-то отсталый замшелый пнище всё ещё пользовался живыми фамильярами, чтоб локус молний воспалился и лопнул прямо в его гнилой башке.

А чем лучше она сама? Если бы она не размахивала кнутом, как дитё малое – шариком на верёвочке, а слушала свой же локус знания, услышала бы, что внутри одного из фамильяров бьётся сердце.

Да, матушка рассказывала ей: век животных, чью волю подчинил себе маг, короток и мучителен. Без приказа они не могут ни поесть, ни поспать, ни лапу на дерево задрать. Гибнут, понятно, скоро и некрасиво, потому маги и перешли на механических фамильяров, а вовсе не из-за какой-то этики – так и сам герцог говорил, он на стальных стражах своё состояние раз в пять преумножил. Так вот, значит, Стеф доброе дело сделала. Прекратила страдания. Даровала быструю смерть вместо медленной.

На душе всё равно было погано.

И ведь не то чтобы герцог или его дочка просили Стеф на шпионских фамильяров охотиться. В этом их тесном мирке магократии все за всеми следят, пусть и, ну, неофициально, это норма у них такая. Всё её самодеятельность, не на кого вину свалить даже… впрочем, матушка и без того остерегала от того, чтобы на других ответственность перекладывать.

Один за другим Стеф отпустила лихорадочно дрожащие локусы. Локус воды – и вместе с ним броню. Локус молний – готовая к бою искра погасла. Локус знания, вопреки логике расположенный в шее, не в голове – теперь, если ещё чей-то фамильяр остался цел, она его уже не заметит, её взгляд не проникнет сквозь морок. Ну и пусть его.

Горло запершило. Не стоит, наверно, долго стоять на свежем вечернем воздухе, когда платье промокло от водной брони.

Стеф достала из кармана наполовину сухой носовой платок и завернула в него остывающий трупик. Закопает потом под яблоней во дворе. Матушка говорила, что сентиментальность вредна, что лишние эмоции лишь смущают ум.

Сколько лет она не видела матушку и маленького Диди? Три, не меньше, матушка отдала её герцогу – работать живой куклой для его избалованной дочки, – когда ей, Стеф, исполнилось одиннадцать.

Ничего. Стеф знала, как получить свободу, и неустанно работала, чтобы её достичь. И если она найдёт в своём расписании полчаса на похороны чужого фамильяра, небеса не разверзнутся.

***

– Стефания, золотко, да вы вся промокли, нешто дождь на дворе, а я и не заметила, – всплеснула руками фрау Ингрид.

Фрау Ингрид было тридцать пять – что, конечно, и так ужасно много, но она казалась ещё старше из-за оплывших, как свечной огарок, щёк. К пухлому лицу прилагались непропорционально тощее тело, неаккуратный пучок лохматых волос и плохо выглаженная одежда. Но сколько бы Стеф ни повторяла про себя, какая фрау Ингрид некрасивая, неопрятная, невежественная и ещё с десяток не-, предательский голосок в голове всё равно вздыхал о главном не-: что фрау Ингрид не её мама.

И простые люди, и магократы – одинаково дурные родители, напомнила себе Стеф матушкины слова. Своих детей за равных не считают, делают из них избалованных питомцев или рабочую силу. А потом удивляются, когда чужая дочь оказывается сносным магом в восемь лет, и клеймят мать нелюдью и извергом. Завидуют, не понимают, что их собственные дети могли бы достичь тех же высот, если не растрачивать попусту их потенциал.

Матушка спросила бы, сколько секунд в этот раз заняло создание водной брони, и дала бы совет, как впредь не замочить одежду. Фрау Ингрид ничего не спрашивала – накрыла Стеф невесть откуда взявшимся пушистым пледом, заворковала: позвольте, я сейчас вам сухое платье достану, чаю принесу, с лимоном и мятой, всё как вы любите.

С лимоном и мятой герцогская дочка любила, а Стеф нравилось, когда побольше сахару. Детская привычка, недостойная опытного мага, поэтому поправлять фрау Ингрид она не стала.

– Ой, погодьте-ка, что это у вас тут… – фрау Ингрид только заметила, что платье Стеф изрядно топорщилось сбоку, и потянулась рукой проверить. Стеф вывернулась и припустила бегом в сторону своей лаборатории (не своей, милостиво выделенной герцогской дочкой), чуть не потеряв по пути плед.

– Это-надо-для-урока-магии! – выпалила она на бегу, почти не покривив душой. Убрать слово «урок», и будет чистая правда.

– Я вам тогда в лаба…торию платье занесу! И чай! – донёсся до неё не потерявший спокойствия голос фрау Ингрид.

Нет, конечно, никакая фрау Ингрид не мама, просто служанка. Даже не потому что не умна, как матушка. Настоящая мама, как в книжках, которые герцогская дочка велит Стеф вслух читать, отругала бы за непослушание или, наоборот, кинулась бы помогать против её воли.

Не будь глупышкой, Стеф. Ты ей не дочь, а кукла дочери господина.

Не принимай заботу за любовь.

***

В лаборатории Стеф выбралась из платья – удобно, что застёжка у него спереди, – по очереди отцепила с кожи десяток присосавшихся электродов, расстегнула пояс, к которому крепился сердито мигающий красной лампочкой магограф – он-то и топорщил платье. Намотала провода электродов на картонку, чтобы не спутались в клубок, открыла крышку магографа, вставила в него моток широкой бумажной ленты. Отжала рычаг записи и с силой надавила на тугую кнопку печати. Поставила закряхтевший аппарат на стол, и пару мгновений спустя тот принялся мучительно медленно пожирать ленту.

Дальше только ждать. Магограф записал все колебания магической энергии в локусах Стеф во время битвы, и теперь с громким жужжанием исторгал из себя затейливые кривые магограммы.

Матушка наставляла: отдыхать важно, но настоящий отдых – это не безделье. Пока отдыхаешь от физической деятельности – от прыжков по крыше, от водной брони, от молний, – займись деятельностью умственной. Проверь ещё раз теоретическую модель локуса воздуха: с ней будет больше всего проблем, ведь именно локуса воздуха у Стеф больше нет, и магографом собрать с него данные не удастся.

Вместо этого Стеф развалилась на стуле как была, в нижней рубашке и панталонах, и не шевелила ни телом, ни умом. Она же даже не устала! Но почему-то никак не получалось встать и хотя бы достать трупик фамильяра из кармана мокрого платья. Провоняет ещё, а фрау Ингрид стирать потом.

Совсем Стеф без матушки разленилась. Той бы не понравилось, узнай она, что дочь бездельничала целых сорок минут – столько проползла стрелка часов, пока магограф не завыл дурным голосом и не выплюнул конец ленты, а Стеф не очнулась от полузабытья.

А чтобы вернуться к матушке и брату, чтобы матушка своим надсмотром вернула ей продуктивность, надо перво-наперво выбраться с этой смешной, недостойной Стеф должности чужой куклы. Поэтому нечего себя жалеть, ноги в руки, магограмму и тетрадь с расчётами в зубы – и вперёд.

Сказать, конечно, проще, чем сделать. Мозги опять отказывались слушаться, точно превратились в грушевое желе, и Стеф минутами пялилась в написанное ей же уравнение, ничего не понимая в карандашных загогулинах. Даже почерк стал хуже, буквы плясали, выходили за линии. И ведь не впервые такое, всё чаще и чаще. Наверно, пора уже испугаться за себя, подумала Стеф, но как будто со стороны, не испугавшись на самом деле. Что если это из-за удаления локуса воздуха? Шесть лет уж прошло, как её прооперировали, но вдруг какое-то запоздавшее последствие? Вдруг она теперь не сможет развиваться нормально? И не скажешь герцогу, чтобы написал тому хирургу, матушка говорила, его надо в тайне держать, он… не то чтобы лицензированный…

Стеф почти уже заклевала носом, когда дверь лаборатории распахнулась.

– Ты моя собственность и не имеешь права себя гробить.

Стеф отлепилась от тетради, подняла тяжёлый взгляд на герцогскую дочку и промямлила:

– И вам не хворать, светлость.

– Сколько раз говорю: не светлость, а Габриэла. И на ты.

Стеф вздохнула.

Габриэле пятнадцать – старше Стеф на год, но ниже на голову. Пол-лица по-хозяйски заняло бугристое родимое пятно, отчего рот вечно будто в усмешке. Из-за одного этого изъяна её не стали бы держать в затворе: титулованный папаша мог позволить себе лучших магов-иллюзоров, сквозь их морок пробился бы только самый чуткий локус знания – как у Стеф, не меньше. Но одной насмешки над Габриэлой природе не хватило: все локусы в её теле от рождения злокачественные, и на чужую магию у них иммунная реакция – волны некромагии, такую ни одно тело не выдержит. Выстрели в Габриэлу крохотным фейербаллем, с муху размером – умрёт через пять минут. Наколдуй ей морок на лицо – умрёт через пять минут. О том, чтобы самой колдовать, речи нет тем более.

И это – единственная наследница видного магократа.

Поначалу Стеф хотела выторговать свободу, сдав герцогу с потрохами хирурга, изъявшего её собственный локус воздуха, чтобы тот помог несчастной. Но не успела: узнала, что вырезать злокачественные локусы нельзя, на нож хирурга ответ у них всё тот же: некромагия, пять минут, смерть.

Повезло, нечего сказать.

– Недолго вам осталось страдать, светлость, – ехидно, а на деле наверняка просто сонно, усмехнулась Стеф. – Достойная вас кукла скоро будет готова. Сможет стрелять огнём, разить молниями без всяких кнутов, никаких пререканий и никаких прыщей на лице.

Взгляд Габриэлы скользнул в дальний угол лаборатории, где под простынёй угадывались контуры человеческой фигуры. Главный проект жизни Стеф, гарант её будущей свободы: каркас обычного стального стража, украшенный фарфоровой головой и конечностями, напичканный магогенераторами и проводниками. Таких сложных боевых фамильяров никто не делает, бессмысленно, дорого, легче нанять живого мага – но кто бы отказал герцогской наследнице в остатках с родительской фабрики? Особенно если оной наследнице так трагически запретила колдовать сама природа. Как бедняжку не пожалеть.

Бедняжка, что было не в её характере, промолчала и даже как-то замялась.

В голову Стеф закралось подозрение.

– Наш уговор в силе, ведь так? Я заканчиваю куклу, у тебя будет фамильяр, у меня – свобода, и мне позволят вернуться к матушке? Я же не занималась пустой работой три года? – Как же быстро она всё-таки закипает в последнее время.

– Как же эта работа может быть пустой, ты… – казалось, опешила Габриэла. – Просто… я всё ещё не вижу причин тебе возвращаться к женщине, которая тебя продала. У тебя прекрасные условия, ты могла бы делать всё, что хочешь – то есть, кхм, не забывая выполнять мои приказы. Тебе так неймётся снова изображать цирковую обезьянку для умников, которые тебя в грош не ставят, и приносить этой женщине незаслуженную славу?

Ах, цирковую обезьянку.

Дыхание спёрло от злости, как будто локус воздуха вернулся в грудную клетку и вздумал шалить.

Это же были лучшие моменты её жизни. Последние поспешные напутствия перед выходом на импровизированную сцену, свет ламп – почти театральные софиты! – и вот Стеф перед толпой, которая очень не хочет верить, что маленькая девочка может с лёгкостью делать то же, что взрослые тренированные маги. И каждый из них боится, что магия несмышлёного дитяти выйдет из-под контроля, что вот-вот полетят искры, что в воздухе опасным цветком распустится магический взрыв.

Этого не случится – но не просто потому что Стеф слишком хороша, чтобы это допустить. Осечки бывают у всех, говорила матушка, но нам с тобой осечек прощать никто не станет. Мы сделаем так, чтобы, случись тебе потерять контроль над своей силой, она не взлетела на воздух. Излишек магии потечёт сквозь твоё тело, через ноги – в землю, и, если уважаемые зрители подпрыгнут от того, что пол и стулья под ними раскалились, ты сделаешь вид, что так и задумывала. Главное – не заплачь от боли сама.

Помни, Стеф: мир против нас, поэтому никому ни слова. Это будет наш маленький секрет.

Матушка была права, как и всегда. Мир и правда против Стеф, Габриэла не исключение.

– Всё, всё, молчу! – попятилась Габриэла. – Я не хотела… только не рыдай!

Стеф поняла, что её лицо перекосилось и застыло в гримасе, хоть глаза и остались сухими. С трудом расслабила напряжённые мышцы.

– Где ты видела, чтобы куклы плакали?

– Видела! У меня в детстве была такая. Переворачиваешь – и слёзы из глаз капают. – И как будто не был только что на лице испуг написан. Габриэла сама как кукла-неваляшка, её равновесие надолго не нарушишь.

– Какая радость, что ты со мной в такие игры играть не догадалась.

– Зачем мне тебя мучить, если ты с этим сама справляешься. Кстати об этом: раз уж ты, кукла моя, всё равно не послушаешь меня и сбежишь сюда, даже если я уложу тебя спать в кукольную кроватку, я поступлю по-другому. – Габриэла щёлкнула пальцами. – Ингрид!

Фрау Ингрид умудрилась занести в комнату одновременно поднос чая с пирожными и одеяло с подушкой. Поднос отправился на стол, в опасной близости от приборов, одеяло и подушка – на кушетку, где обычно дремала Стеф, провозившись с фарфоровым фамильяром до глубокой ночи.

– Пирожные с королевскими финиками, знаешь, какие сладкие? Отец, между прочим, лично мне всю коробку купил, а я делюсь, так что никакой я не тиран. Давай, подкрепляйся, а потом спать, – приказала Габриэла, деловито разоблачившись до нижней рубашки и забравшись под одеяло. Выглядело тесновато: Габриэле пристало спать на своей широченной кровати с балдахином, а не ютиться в лаборатории. – Будешь шуршать или включишь свет – проснусь.

Вот же лиса.

– А мне куда?

– Хорошие куклы спят в кровати у хозяйки.

Стеф закатила глаза.

– …а куклы в хозяйской немилости спят на полу. Да не на голом, не бойся, сейчас Ингрид принесёт матрас и постелет.

Стеф против воли улыбнулась.

Наверно, этой избалованной девчонки ей всё-таки будет не хватать.

***

Стеф проснулась мгновенно. Раньше такого с ней не бывало – вот так, чтобы заснуть часами не выходило, это пожалуйста, особенно в последнее время, но чтобы вот так…

Свет фонаря бил в окно, очерчивал острые грани тени на полу, на столе, на уснувшем магографе. Тишина стояла почти мёртвая, разве что Габриэла еле слышно сопела, свесив ногу и руку с непривычно узкой кушетки.

Стеф попыталась закрыть глаза, но не смогла. Тело била мелкая дрожь. Холодно, что ли? Надо у Габриэлы одеяло стащить, всё равно оно почти всё на пол утекло. Потом станет смешно поджимать босые ноги и возмущаться – ничего, будет знать, как в лаборатории ночевать…

Нет. Не выйдет всё равно.

Стеф успела встать, со вкусом потянуться, поправить криво лежавшие бумаги и тетради и даже – стыдно, стыдно! – съесть последнее оставшееся пирожное. И лишь потом ей пришло в глупую, глупую голову пробудить локус знания.

Дом кричал.

Оказалось, всё это время дом кричал, просто Стеф не слышала – просто во дворе грузным студенистым слизнем лежит заклятие тишины – просто рядом с ним зияет мрачное, тошнотворное, совершенно неведомое Стеф второе заклятие – и все стальные стражи пусты, мертвы, и внутри дома, и снаружи, так вот, наверно, что это заклятие делает… Люди живы. Пока ещё живы. Если ещё сильнее напрячь локус, можно услышать, как молчит фрау Ингрид. Она рядом с комнатой Габриэлы, её держат они, и комнату тоже они разворошили, совсем разворошили, в воздухе пух от кровати с разорванным балдахином – нет, сама мелкая уродка им не нужна, но нужен же рычаг давления на папашу, правда? Эй, баба, отвечай уже по-хорошему – уродка где?

В ушах хлопнула тишина, и бесконечные пару мгновений вся Стеф не существовала – только шея, в которую будто раскалённые щипцы вогнали, главное – кашлем не зайтись, они заметят, узнают, придут… Дурища, ну дурища самая настоящая, нельзя так с локусом знания, куда ж ему было такое выдержать. Теперь ничего она больше не услышит, не почует их, не спасёт ни Габриэлу, ни себя…

Габриэла.

С трудом сглатывая горькую слюну, Стеф принялась её тормошить.

– Вставай! – просипела шёпотом. – Ну вставай же!

Габриэла открыла глаза. Мирная, сонная, взлохмаченная… «рычаг давления на папашу», да? Не дождутся.

Даже если их много, а Стеф одна, даже если у них неведомое заклятие, положившее всех герцогских фамильяров, а у Стеф даже локуса воздуха нет.

Не дождутся.

Стеф приложила палец к губам и сделала страшное лицо. Взгляд Габриэлы тут же посерьёзнел, она бесшумно вылезла из-под одеяла и жестом указала в сторону укрытой простынёй куклы. Бесполезно, сказала бы Стеф, заклятие поджарило внутренности всем фамильярам, но надежда не хотела умирать.

И не зря, как оказалось. Кукла была цела.

Стеф ощупала её всю – и каркас, и голову, и конечности. Фарфоровое лицо треснуло, металл всё ещё был нагрет, но дело всей её жизни пропустило чужую гибельную магию сквозь себя. Как молнию – громоотвод, ну или натренированное в магии тело Стеф. Система магпроводников и искусственных локусов сработала! Она сработала, у Стеф получилось!

Улыбка застыла гримасой на лице Стеф, не желая с него сходить. Её всё ещё била дрожь. Ей хочется драться? Или не хочется? Или…

Наверно, ей хочется выжить. Этим они сейчас и займутся.

Стеф прокралась обратно к двери и напрягла многострадальный локус знаний – совсем чуть-чуть, как если бы осторожно сложила пальцы в кулак, не сжимая. Шея заболела резко, но не мучительно, к тому же, Стеф была готова.

Не была готова она к тому, что тут же услышит за дверью шаги, и уж тем более – к тому, что та откроется перед её носом.

Тело среагировало раньше разума: выстрелившая вперёд рука врезалась в немилосердно-жёсткое, по ней скакнула молния… и утонула в чужом антимаг-жилете – куда там до него какой-то жалкой водной броне.

Обе руки Стеф сграбастала ладонь в грубой перчатке.

– Смотри-к, пигалица-магуй, – сверху раздался низкий голос, почти восхищённый и почти нечеловеческий. – Им же это… рановато лехтричеством шмалять, да? Вродь после свршннлетия тока.

– Посмотри на себя в зеркало, Йохан, а потом удивляйся чему бы то ни было, – второй голос был совсем уставший и тоже почему-то странный. – Наш разводит одних уродцев, этот – других, велика разница. Расспроси её пожёстче, где младшая фон Поль, вырубай и дело с концом. Время – деньги.

Стеф приготовилась молчать так же, как молчала фрау Ингрид. В крайнем случае опять перенапряжёт локус знаний – и либо сознание от боли потеряет, либо не сможет больше говорить.

О том, что из лаборатории нет потайных выходов, и, даже если Габриэла спряталась в шкаф или под кушетку, её найдут в два счёта, она решила не думать.

– Да погодь ты. Я, кажись, пигалицу узнал – это ж ты та Фанни, про кого в газет-х писали, да? Годков так пять тому?

Стеф подняла взгляд и увидела широкое добродушное лицо, всё в красных мясных наростах и блестящих чёрных кристаллах.

Так вот почему её локусу знания они такими страшными казались. Магия не менее гибельная, чем заклятие, которым уничтожили стражей, не менее проклятая, чем живые фамильяры…

– С-стефания, – пискнула она, хотя мгновениями раньше твёрдо решила не проронить ни звука.

– Во дела, – щель между наростами расплылась в улыбке. – А мамаша моя зуб давала, что сдохла ты – так и грила, мол, зуб даю, сдохла девка, и поделом. Страх как любила статейки про тебя читать, по десять раз мне их… от корки до корки, значт. И костерила на чём свет, ууу – и тебя, и мамку твою. Неестесна эт всё, грила.

– Заканчивай уже, Йохан, – взмолился второй, поуже, с синими наростами, которые висели, как печальные водоросли, а не топорщились.

– Да грю, погодь! Мне тут эт, дело доброе сделать надо. Ну тип знаешь, когда лошть ногу сломает, – и улыбнулся ещё шире. – Мамаше похвастаюсь потом. Она грит, таких как скотину порченую надо, сё равно девка не жилец.

Доброе дело. Такое же доброе, как сама Стеф – с летучей мышью…

Привкус магии у них один и тот же. Один и тот же магократ подослал и живого шипонского фамильяра, и их. Вот уж точно – чтоб у него все локусы полопались, но полопаются они, скорее всего, у Стеф: лучше так умереть, чем от руки этого громилы, а если хорошо постараться, то антимаг-перчатка не выдержит, и можно будет забрать Йохана с собой…

Сверху дохнуло огнём, хватка на ладонях Стеф разжалась, и оба – и Йохан, и его спутник с синими наростами – заорали благим матом, схватились за незащищённые лица. Стеф попятилась и налетела спиной на стальное тулово, обернулась – и увидела треснувшее фарфоровое лицо.

В ладонях куклы остывала искра фейербалля.

– Бежим! – Габриэла схватила её за руку, пулей порскнула в коридор мимо повалившихся на пол громил. Лязг каркаса бежавшей сзади куклы то стихал, оказываясь вне радиуса заклятия тишины, то снова возвращался.

– Ты уже… умеешь… ей управлять? – прохрипела на бегу Стеф.

– Я дочь герцога фон Поль, – возмутилась Габриэла. – Меня научили приказывать стальным стражам раньше, чем ходить!

Приукрашивает. Но да, единственная магия, подвластная человеку без локусов… неудивительно, что Габриэлу заставили ей овладеть.

– А кидать заклинания я приказала впервые, – довольно добавила она. Довольно?!

Узкая лестница на первый этаж, ещё три фигуры впереди: жилеты, перчатки, сапоги, наросты на лицах, – Стеф попыталась притормозить, но кукла вырвалась вперёд, с фейербаллями в обеих фарфоровых ладонях, с готовой к прыжку молнией посреди лба. Этой молнии, чтобы достичь врага, не понадобится кнут.

– Осторожнее, не выдержишь, в обморок упадёшь, – выдохнула Стеф, когда крики стихли. Перетрудить фамильяра означало перетрудить собственный разум.

– Не ты одна знаешь, что такое тренироваться с детства, – парировала Габриэла.

– Магпроводники не выдержат! Я ж не всё доделала, не все предохранители установила…

– Спокойно, мы прибыли, – Габриэла влетела в разворошенную кладовку и утянула Стеф за собой. Последней в лишившийся двери проём пролязгала кукла; одну фарфоровую руку она уже потеряла. Странное зрелище, страшное, Стеф так и не нашла ей платье и не приладила волосы, и уже, наверно, не приладит.

Габриэла полезла под завал из мётел, швабр и опрокинутых банок, что-то загрохотало.

Надо же, раньше Стеф не думала, что она бесполезная и никчёмная, а сейчас… сейчас их обеих спасала избалованная девчонка, магократ без магии, а Стеф только и могла, что бояться и бежать за ней.

А вдруг магократ-живодёр не напал бы на их дом, если бы Стеф не вздумала тренироваться охотой на чужих фамильяров? Что если вообще всё – её вина? Как теперь она взглянет в глаза матушке и маленькому Диди, не навлечёт ли своей глупостью беду и на них?

– Полезай! – скомандовала Габриэла, выглядывая из подпола, ход куда, видимо, они не нашли.

Стеф застыла на месте. Ноги не то чтобы не слушались, но смысла идти не было. «Доброе дело», – нараспев тянула благодушная ухмылка среди трясущихся мясных отростков. «Фанни, вы же понимаете, что будущего у вас нет? Даже если вас не убьёт собственная магия до достижения совершеннолетия, с такой репутацией вас не наймёт ни один магократ, а других навыков у вас нет и не будет?» – чеканил бесстрастный голос, автоматическая ручка спешно царапала бумагу. «Стефания, я всегда говорила с тобой как со взрослым человеком, буду и сейчас. Эта сделка с герцогом фон Поль выгодна всем – и тебе, и мне, и Дитриху, когда он подрастёт, ты же понимаешь: если кто-то, кому не надо, выяснит про твой локус…»

Кукла обхватила её за талию, приподняла и сделала три неловких шага до двери в подпол, раздавив одну из банок. Аккуратно опустила вниз и ухнула следом.

– А ну не мешкай, – тихо рявкнула Габриэла и тут же испуганно распахнула глаза. – Ты чего… рыдать собралась?

Стеф покачала головой. Попыталась убрать выражение с лица – не вышло.

– Не умею я плакать, не бойся.

– Как будто что-то хорошее, – пробормотала Габриэла и осторожно положила ладонь ей на плечо, будто не зная, что делать. Оно и понятно, откуда бы герцогской дочке научиться утешать… оно и к лучшему. Стеф никогда не утешали, она бы тоже не знала, как себя вести.

– Пойдём, действительно, не стоит мешкать, – выдавила из себя Стеф.

Габриэла вздохнула с облегчением и повернулась спиной.

Потайной ход был узким, тёмным и совсем недлинным, пах сыростью и старой магией. Стеф попыталась считать шаги, чтобы понять, где они выйдут, но тут же сбилась со счёта. От плетущейся сзади куклы исходило почти ощутимое тепло – наверно, там, наверху, лежал эпицентр заклятия, и ей приходилось пропускать сквозь себя гибельную для фамильяров магию.

Выход оказался в неприметной пристройке к соседнему зданию, где – Стеф помнила – ютились пара контор и забегаловка. Они втроём вышли, крадучись, стараясь не скрипнуть дверью, и даже кукла, казалось, лязгала тише своим стальным остовом.

Лунный свет мешался со светом фонарей, выхватывая из тьмы каждый камень, каждую травинку – и нескольких связанных по рукам людей, покорно сидевших на земле и опустивших головы. Стеф узнала в них слуг – и фрау Ингид.

– Как будто мы бы не изучили все ваши тайные ходы, – вздохнул давешний знакомец, усталый напарник добренького Йохана. Его лицо заросло синими водорослями ещё сильнее, чем четверть часа назад. – И как будто смерть от огня могла нас остановить. Наивные. Дети есть дети. Давайте только без сюрпризов, видите, у нас тут ваша нянька… гувернантка… кто она там, хоть наставница духовная. – Синий несильно пнул фрау Ингрид в бедро, и внутри Стеф всё сжалось.

Габриэла безмолвно подняла руки, Стеф последовала её примеру, а вот кукла…

Кукла взорвалась, обдав Стеф волной жара и дикой, высвобожденной магии.

Всё-таки не выдержала.

Синий выхватил пистолет, что-то заорал, но ему, наверно, осколок в глаз попал, вот он и не понимал, куда целиться.

Пока его глаза не восстановились, надо действовать. Уязвимо лицо, всё остальное закрыто – поэтому Стеф прыгнула и вцепилась обеими руками прямо в мясистые водоросли. Распахнула локус молний и зарядила в мерзкую рожу что было сил.

О магии, питавшей таких, как он, Стеф раньше лишь слышала – потусторонняя тварь, слизняк-симбионт, заполнявший собой повреждённые ткани, возвращавший хозяина к жизни из раза в раз. Ходили жуткие слухи о тех, кому слизняк заменял часть мозга. Вряд ли получится уничтожить самого слизняка, но парализовать его молнии под силу. А дальше… может, в теле синего уже пойдут необратимые процессы. Может, симбионт не сможет его воскресить.

В этот миг ей ничего не хотелось сильнее, чем убить.

Она пускала молнию за молнией, пока не поняла, что это уже не синего бьют судороги – это её саму неудержимо трясёт. Поднялась на ноги, шатаясь, прочь от бездыханного пока что трупа – фрау Ингрид, Габриэла, пора делать ноги!

Но Габриэла лежала неподвижно, ничком, и на мгновение Стеф подумалось, что ей деталь от куклы в голову прилетела, или ещё в какое жизненно важное место… а потом она поняла.

Кукла и правда убила Габриэлу, но не осколком и не куском каркаса.

Локусы. Проклятые злокачественные локусы – Стеф почти чуяла душный, ядовитый запах некромагии, исходивший от умирающей герцогской дочки.

Сколько ей осталось, минуты три?

Стеф рухнула рядом, перевернула Габриэлу лицом кверху, уложила голову себе на колени. Раньше его искажало только родимое пятно, а теперь ещё и боль. Она не кричала даже, просто сдавленно хрипела.

Нельзя. Нельзя, чтобы вот так – чтобы Габриэла, храбрая, вредная, злая на язык Габриэла, которая о ней заботилась больше, чем могла показать, и больше, чем сама Стеф могла понять – чтобы она погибла. А «Фанни-фальшивое-чудо», жалкая сенсация для жёлтых газетёнок, проданная родной матерью – осталась жить бессмысленной жалкой жизнью.

Она, Стеф, отличный маг, пусть и без локуса воздуха, но так даже лучше. Она прекрасный проводник. Она заберёт всю некромагию в себя, в ней уместится гораздо больше, чем в теле нетренированного мага.

– Стефания, золотко, что вы делаете?! – а, точно, это фрау Ингрид склонилась над ними взволнованной наседкой. Это хорошо, будет кому о Габриэле позаботиться, когда… когда Стеф не станет.

Она обхватила Габриэлу обеими руками, тесно прижала к себе и глубоко вдохнула.

Некромагия радостно ринулась в новое, свободное русло, как река, прорвавшая плотину. Потекла чёрным отравленным потоком. И в первые мгновения это было легко-легко, а мгновением позже осталась только боль. Кричать не получалось, голоса не осталось совсем, по шее текло горячее, липкое, и внутри шеи как будто тоже, и дышать стало сложнее, чем подниматься в гору. Прощай, локус знания. Свет померк, вместо него плескалась тьма, сворачивалась тугими волнами и расцветала сине-зелёными всполохами, как если закрыть глаза и надавить на веки пальцами – но глаза Стеф были широко раскрыты.

Ноги занемели, больше не чувствовались пальцы рук. В животе разлился холод.

Скорее, пусть это скорее прекратится – но нет, нельзя, нельзя, пока она не впитает всё без остатка, пока не успокоятся чужие враждебные локусы, пока не прекратят пытаться убить свою хозяйку. Обидно будет… помереть вдвоём…

Потому что на самом деле Стеф, конечно, очень хотела жить.

«Излишек магии потечёт сквозь твоё тело, через ноги – в землю…»

Всё произошло, как и говорила матушка.

Может, Стеф и не отличный маг, но проводник, к сожалению, и правда отменный.

Фрау Ингрид даже вскрикнуть не успела, как повалилась на землю мёртвым мешком.

Боль исчезла разом, глаза снова видели, пальцы чувствовали, и это было так прекрасно, так упоительно, а вокруг жухла и осыпалась трава, и бурые листья с иссохшей яблони хоронили под собой тела слуг, и синего, и симбионта, который так и не пророс на месте его поджаренного мозга.

В потайном ходу издохла большая серая крыса. Пол покинутой на ночь забегаловки устлали скрюченные тараканы.

Локус знания не был нужен, чтобы чувствовать, как всё живое рядом с ней переставало быть живым.

А Габриэла смотрела на неё затуманенным, неверящим взглядом, а Стеф беззвучно хохотала, потому что тоже не верила, что выжила, потому что знала: она об этом трёхсоткратно пожалеет.

Когда всё утихло, когда волна небытия добралась до стен обесчещенного врагами дома и наконец схлынула, по щекам Стеф текли слёзы. Габриэла стирала их грязным рукавом.

– Ну не рыдай… не рыдай…