Буря

Вы когда-нибудь пробовали ходить по своему дому, закрыв глаза? Казалось бы, вы проходили маршрут, скажем, на вашу кухню из спальни за жизнь миллион раз, но стоит закрыть глаза и вдруг стены оказываются как-то слишком близко, тот самый угол никак не нащупывается. В голове есть представление, где ты сейчас, но стоит открыть глаза, всё время оказываешься немного не там.

Примерно также себя чувствовал водитель вездехода на гусеничном ходу, с двигательным рёвом и грохотом пробивающегося сквозь снежную пустыню, нескочаемо терзаемую страшной бурей. Ничего не было видно за снежными вихрями, мощные фары вездехода выхватывали из темноты лишь небольшое пространство впереди. Горящие светом прожекторы на длинных столбах были единственными ориентирами. Далёкая точка света, путеводная звезда посреди шторма, показывалась иногда вдали, всё время не совсем там, где ожидал водитель. Тогда он сворачивал, и ехал к ней. Остальное время ехать приходилось в полной темноте, по памяти. Иногда спасительная точка света не появлялась слишком долго, и закрадывалась мысль, что он сбился с пути, потерялся в бескрайней пустоте.

Иногда из тьмы удавалось вырывать мутные чёрные силуэты. Застрявшие в снегу обломки. Остовы зданий, машин, вездеходов, таких же, в каком он был сейчас. Иногда мерещилось, что силуэты движутся. Где-то в самом углу глаза, лёгкое подрагивание. Он старался не обращать внимания, лишь изредка, на мгновение переводя взгляд. И каждый раз там не было ничего, еле выхваченные светом тёмные фигуры стояли неподвижно. Как им и положено.

Звон будильника механических часов на руке водителя говорил о приближении ночи. Тогда он останавливал вездеход, выключал фары, и уходил в спальный отсек в задней части вездехода, представляющий собой тесное помещение, размером не больше кладовки, с кроватью, газовой горелкой, встроенными в стену раздвижным столом и креслом. Ещё дальше к задней части вездехода было совсем крохотное помещение с недружелюбного вида туалетом серого металлического цвета и такой же умывальник с зеркалом. Света не было, и он ходил внутри с включенным фонариком, гоняя тени из одного угла в другой. Но иногда, ему нравилось пытаться делать это без света. По памяти. Но только не в туалет. Метель снаружи не прекращалась. Вечная тьма не ослабевала. О приближении утра говорил лишь звон будильника. Но он уже не спал.

Из зеркала, на него смотрел мужчина лет тридцати пяти, освещённый снизу стоящим на раковине фонариком, с коротко стриженными чёрными сальными волосами, впалыми щеками, синяками под глазами, в таком освещении казавшимся особенно крупными, и узким подбородком. Кожа была сухой и натянутой, готовой треснуть от любого движения лицевых мышц, которые, будто понимая это, почти и не двигались. Нависшие брови скрывали узкие тёмно-серые глаза. Комплект серого термобелья покрывал его от самой шеи, чуть не залезая на подбородок, до самых носков. Он ощупал ладонью щеки и жёсткие волоски впились иголками в подушечки пальцев. Выйдя ненадолго из помещения, он вернулся с бритвенным станком. Закончив, он оценил работу, посмотрев в зеркало. Его лицо не изменило выражение. Стерев рукавом пятнышко с зеркала, он забрал фонарик и отправился в жилое помещение, где уже пахло разогретым пайком.

Ветер с гулом бил в металлический корпус вездехода, неустанно разбивая об него бесконечные потоки снега, как волны об скалу. Тот ревел в ответ, словно пытался его перебить, разрезая снежные волны, опускаясь и поднимаясь, как корабль во время шторма.

Остановившись, он посветил фонарём на небольшой квадратик карты на приборной панели. Грубо нарисованные линии, точки и цифры. Точки означали прожекторы. Они были соединены линией. Он провёл пальцем по ней - старая, мятая бумага тихо зашуршала в ответ. Палец остановился на серии из тринадцати точек, рядом с каждой из которых угрожающими чёрными заглавными буквами было подписано: "СЛОМАНО". Он взял лежащий рядом прозрачный квадратик поцарапанного пластика и наложил его на карту.

Вся карта, пожелтевшая и пустая, наполнилась теперь горстью кружочков разных размеров, разной яркостью и разными подписанными номерами. Взяв карту, он поднял голову вверх, где прямо над ним был астроколпак - выпуклая прозрачная полусфера в крыше вездехода. Ничего кроме тьмы и гладящих стекло потоков снега не было видно. Он щёлкнул переключателем, погасив фары, и снова уставился в темноту. Поначалу ничего не происходило. Он выключил и фонарик тоже, на всякий случай. Через минуту что-то сверкнуло в темноте. Он протёр глаза, приняв это за пятно в глазу. Но затем оно сверкнуло снова, и снова, становясь более и более реальным. К нему присоединились другие, разные по размеру, разные по яркости, разные по частоте мерцания. Их было ясно видно несмотря на метель. Некоторые были отмечены на карте значком в виде зачеркнутого глаза. Когда он смотрел прямо на них, они исчезали, и вновь появлялись лишь на периферии. Отмеченные песочными часами исчезали на время, затем появлялись снова, и никак невозможно было заметить, когда именно они это делают. Отмеченные кроликами прыгали без остановки туда-сюда на небольшом расстоянии от своей точки, по-видимому без какого-либо порядка. В небе их было больше, чем точек на карте. Неотмеченных он боялся больше всего.

У незнающего человека возникла бы ассоциация со звёздами, которых не было видно в чёрной пустоте сверху, неизвестно где начинающуюся и где заканчивающуюся. Но называть их звёздами запрещалось.

Он включил фары и двинулся дальше, периодически смотря то вверх, то на карту. Даже при работающих фарах теперь их было отлично видно, будто глаза привыкли к их свету.

Свет фар периодически выхватывал силуэты длинных металлических палок из темноты - сломанные прожекторы. Их фонари не горели, но никаких других повреждений видно не было. Один за другим они проплывали мимо него в течении дня. Пока, вечером, не дошло до пятого. От его фонаря на длинном металлическом шесте шёл свет. Он остановил вездеход рядом, и уставился на этот свет через астроколпак. Посветил фонарём на карту - "СЛОМАНО". Достав огрызок карандаша, он пририсовал рядом знак вопроса, затем снова поднял глаза. Мягкий, белый свет выходил из фонаря и пробивался через астроколпак на его лицо, освещая небольшой круг вокруг водительского кресла, словно он актёр в театре. Свет начал двигаться. Он протёр глаза. Нет, и правда начал. Медленно, но верно источник света вышел из фонаря прожектора, и продолжил двигаться в сторону от него. Он шумно выдохнул и сплюнул прямо на пол, хватаясь за рычаги и направляя вездеход дальше сквозь снежные дюны.

На следующее утро из тьмы показался продолговатый тёмный силуэт башни, уходящей ввысь. Маяк, верхушка с давно погасшим фонарём которого почти полностью скрывалась метелью. Под самой верхушкой силуэт был разделён надвое, и по мере приближения к маяку можно было заметить, что в этом месте маяк был разрушен какой-то неведомой силой, но при этом верхушка продолжала быть стабильно недвижимой, будто бы поддерживаемая каким-то образом уцелевшей железной винтовой лестницей с прутьями-перилами. Кроме этой тонкой лестницы, ничего больше не соединяло основание маяка с верхушкой. Разрушенные металлические опоры торчали во все стороны, как поломанные кости.

На пластиковой карте вокруг маяка были три точки, отмеченные стрелкой вниз: это означало, что те мерцающие точки, что привели водителя вездехода сюда, были здесь несколько ниже. Но это совершенно не описывало того, что происходило на самом деле. Их было больше, чем три - десятки. Но все бы не уместились на карте. И они были не просто ниже - они окружали маяк, как лишённые веса мёртвые мотыльки вокруг погасшей лампы. Их лёгкий свет вырывал куски стен маяка из темноты и бури, обшарпанные, потрескавшиеся. Одна из них даже забралась внутрь разлома, подсвечивая потоки снежного ветра, пролетающие в нём сквозь маяк и засыпающие лестницу и внутренности маяка снегом.

Фары вездехода освещали жилую пристройку, соединенную с маяком, занесённую снегом. Окон не было, только тёмная металлическая дверь. Из трубы на крыше шёл дым. Щёлк - и она погрузилась во тьму.

Он уже оделся - длинная серая куртка с меховым капюшоном, толстые штаны, высокие ботинки, балаклава, защитные очки, неуклюжие варежки. Всё, чтобы сохранить драгоценное живительное тепло под кожей, в крови. Достав из под кровати железный ящик, он ввёл цифры в кодовой замок. Повозившись с содержимым, он убрал что-то во внутренний карман куртки и отправился к выходу.

Всё тепло тут же стремительно вылетело из вездехода, бешеный ветер разбегался по всем углам, как стая ледяных крыс, забирался в каждую открытую щель в его костюме, отнимая выдыхаемое с паром тепло и взамен загоняя в лёгкие щиплющий и колющий мороз. Он покачнулся от напора и, втянув голову в плечи, ступил наружу, во тьму, терзаемую бесконечной бурей. Свист ветра в ушах выдавил все остальные звуки. Нога опустилась на уже покрытую снегом гусеницу вездехода, с неё он шагнул вниз, и тут же провалился по колени. Сначала он пробрался через снег к двери, ведущей в маяк, и какое-то время возился с ней, опустившись на колени. Добравшись до входа в пристройку, он остановился, переводя дыхание. Ноги гудели от сражения с плотными сугробами. Подойдя к двери, он надавил на кнопку звонка.

Треск дров в металлической печи посыпкой ложился на коктейль из звуков, состоящий из гула снаружи перемешанного с бурлящей водой в чугунном чайнике. Тёплый, оранжеватый свет из приоткрытой дверцы печи гонял густые тени по стенам комнаты, сплетаясь в танце со светом от пламени свечи. Мужчина, на вид лет семидесяти, с густой седой бородой до груди, одетый в старый, протёртый до дыр вязаный коричневый свитер с высоким воротом поверх нательного белья и растянутые бледно-голубые кальсоны, поднялся с широкого кресла-качалки, покрытого одеялами, и налил чаю в серебряную кружку с волнистыми узорами, напоминающими извивающиеся цветы. Сев в кресло, он обхватил кружку обеими руками, мозолистыми и шершавыми, наждачка поверх костей. Его макушка полностью облысела, и лишь виски остались присыплены пеплом редких седых волос. Тёмно-оранжевая горячая жидкость в кружке выпускала живительно-тёплый пар, гладящий его по широкому лицу, словно ландшафтная карта исчерченному каньонами-складками и оврагами-морщинами. Широкие, влажные глаза расположились на нём под густыми седыми бровями, бледно-голубые, будто выцветшие, они с интересом следили за плавным танцем клубьев пара, растворяющихся в воздухе. Когда он услышал, как через гул пробивается новый звук, ещё еле различимый, его лицо разрезала глубокая вертикальная морщина меж бровей. Сами брови не последовали за ней в каком-нибудь напряжённом или злом выражении, вместо этого оставив только тихое, не совсем ещё осознанное, беспокойство. Когда треск дверного звонка разлетелся по его жилищу, он не торопился вставать, продолжая наблюдать за паром вплоть до пятого звонка. Тогда он поставил кружку на стол перед собой, и, шумно выдохнув, поднялся.

Он ввалился внутрь, снег снаружи последовал за ним, вместе с ледяным ветром. Старик торопливо закрыл дверь, спасая драгоценное тепло.

- Инквизитор! - воскликнул он, улыбаясь и растирая успевшие замёрзнуть руки. - Давно вашего брата не видели, какими судьбами?

Инквизитор, тяжело дыша, отряхивался от снега, обстукивал сапоги об порог и откашливал из лёгких и горла остатки колющего холода. Старик отправился обратно в кресло, улыбка сошла с его лица, как только он отвернул его.

- А то ты не знаешь, - пробурчал Инквизитор, снимая капюшон, очки и балаклаву, заледеневшую в области рта и носа. Его бледные щёки и нос покраснели от холода, волосы растрепались.

- Да знаем, знаем, конечно... - старик посмеялся сам себе, как прежде уставившись на пар из кружки.

- Сколько уже гостей не встречал... позабыл уж... Как разговаривать то, с братом-человеком.

Между фразами он делал паузы, растерянно подбирая слова, и в эти паузы закрадывался характерный полустон-полусвист, который иногда издают пожилые люди во время разговора.

Инквизитор снял варежки, и кинул их вместе с балаклавой и очками на стоящий рядом шкафчик для обуви и расстегнул куртку, после чего окинул взглядом помещение.

Это была небольшая комната с низким потолком, нагруженной куртками и шарфами вешалкой для одежды и обувным шкафчиком у входа, дровяной печкой в углу и старой, грязной плитой у стены, рядом с кухонной столешницей, на которой расположилась пирамида из чугунных кастрюль, а над ней на крючках висели кухонные принадлежности. Пыльные, остановившиеся часы висели на стене. У дальней стены стоял старый и потрескавшийся деревянный сундук, и рядом с ним два деревянных стула со спинками-решётками. Старик сидел в кресле-качалке на куче одеял, которое истошно скрипело от каждого его движения, а перед ним был старый деревянный кофейный столик, на котором стоял заварочный чайник и горела свеча в подсвечнике, уже наполовину выгоревшая. В затхлом полумраке, разгоняемым лишь светом из печки, да слабым огоньком свечи, витали запахи травяного чая, древней пыли, застарелого пота и старой древесины. Печка еле справлялась со своей работой, и холод всё ещё щипал за нос и кончики ушей.

Щелчком включив фонарик, инквизитор пошёл по комнате, стуча тяжёлыми ботинками по деревянному полу, светя фонариком и осматривая каждый уголок, заглядывая под стол, в столешницу, в сундук, под стулья и под кресло-качалку. Старик не обращал на него внимания, лишь изредка стреляя глазами. После этого он прошёл в другую комнату через дверь за стариком, и оттуда также были слышны звуки открывания шкафов и дверец.

- Проходите, будьте как дома... Присел бы хоть, глядишь, устал ведь, - инквизитор протопал обратно во входную комнату, а из неё в ещё одну, налево. Оттуда послышался звон вёдер и тазиков. - Чаю, мож?

- Наливай, - ответил он, выходя оттуда и шагая к двери напротив.

- Эй, начальник, может не надо? Итак тепло еле держится... - прокряхтел старик, вставая за ещё одной кружкой. Тот повернулся и, посмотрев ему в глаза секунды две, толкнул дверь. Ветер ворвался с шумом, залежавшийся снег ввалился внутрь. Старик поёжился. Инквизитор сунул голову в проём, оглядев тёмное внутренние помещение маяка. Пол был густо засыпан снегом, за исключением небольшого участка вокруг двери, где снега насыпало совсем немного. Наверх вела винтовая лестница, тоже присыпанная снегом и дрожащая от ветра. Сверху было видно гонимые им потоки снега через разлом, и точку света рядом. Он закрыл дверь.

Пока старик наливал чай, он также поворошил одеяла на кресле-качалке, после чего аккуратно сложил их обратно и, взяв один из свободных стульев, сел за стол, напротив места старика.

Старик отхлебнул чаю. Инквизитор пока только сдувал пар и грел руки об кружку. Какое-то время они сидели молча.

- А чего это ты начисто выбритый? - развеял тишину старик. Собеседник поднял на него глаза на пару секунд, затем вернулся к чаю.

- Не понял вопроса.

- Так это... мир того, кончился, зачем красоту наводить? Иль в конторе заставляют, а? - он тихо, почти беззвучно посмеялся, будто смех застревал где-то в его горле.

- Нет. Может, тебе так и кажется, но мы не собираемся умирать.

- И на что ж вы надеетесь? После ваших бомб, мир сломался, вдребезги разбился, ничего уже не понятно, хорошо хоть верх верхом остался, а низ - низом.

- Трудности всегда были, переживём.

- "Трудности" эт' когда урожай скупой иль болезнь неведанная... А ты вот мой маяк видел? А огни? А тени? Это не трудности... это мироздание по швам трещит.

- Это ты, дед, просто новую реальность принять не можешь. Всё новое изучим, приспособимся - и будем жить, с тобой или без тебя.

- "Жить", да какая ж это жизнь? Без цели, без направления...

- Вот именно, - он поднял указательный палец кверху и как-то празднично им помотал. - Без цели... и без направления! Я бы и сам лучше и не сказал.

Инквизитор улыбнулся уголком рта, отчего его сухая кожа сложилась рядом в глубокие морщины. Правой рукой он потянулся к левому внутреннему карману куртки. Старик хотел что-то ответить, но замолчал, вперив взгляд в его руку и сжав свою на ручке кружки так, что побелели костяшки. Рука инквизитора вытащила наружу блеснувший в свете свечи металлический предмет.

- За такое можно и выпить, - сказал он, откручивая крышку фляжки.

- Ха! Че это, в вашей конторе одобрили алкоголь? - он немного расслабился и откинулся в кресло.

Инквизитор отпил немного чай, долил в кружку прозрачной жидкости из фляжки и, посмотрев старику в глаза, сказал, снова улыбнувшись одним уголком:

- Нет.

- Ну даёшь, Инквизитор, - беззвучно смеялся старик, его горло свистело будто пробитое.

- Будешь? - спросил Инквизитор, протягивая фляжку через стол. Старик посмотрел на фляжку. На своё мутное отражение на металлической поверхности.

- Знаешь, в нашей конторе это тоже... Не приветствовалось.

- Не приветствовалось, - кивнул он в ответ, не опуская руку. - В прошедшем времени. Твоя "контора" исчезла навсегда, никакой ты больше не Пастор. Пей давай.

Они смотрели друг другу в глаза несколько секунд. Старик медленно протянул руку, она вдруг стала совсем слабой.

- Ну чтож, твоя правда, пожалуй, добились своего вы... - тихо бормотал он самому себе, забирая фляжку и наливая в свою кружку. - Хоть выпью теперь, да?

Положив фляжку на стол, они выпили тёплый напиток, греющий теперь не только теплом.

***

- И куда ж овцам без пастуха, а? А без собак пастуших, кто охранять будет? - непонятно было, спрашивает ли старик или просто бормочет сам себе.

- Куда захотят. А что до "волков"... Раз пастуха победили и освободились, то какого волка нам боятся?

Старик стрельнул в него горьким взглядом. Инквизитор смотрел на него исподлобья, слегка улыбаясь.

- "Победили", ишь, победители! - его голос дрожал и слова сочились ядом. Он начал говорить снова, и с каждым словом голос его был громче и громче, сильнее и сильнее выпрямлялся он в кресле, его густая седая борода грозно тряслась от движений челюсти. - Нет, вероломно! Вероломно забодали заботливых пастухов, растерзали, и за что! Бомбами своими разорвали Их вместе с самой землёй, ведь они и есть - Земля! Часть природы достали и забили, и за что! Столько надежды, столько любви в Них было положено, тысячу лет они с нами были, любили, растили, направляли, и провожали на тот свет... Поколение за поколением, меня мальцом совсем Он на руки свои взял, поднял так высоко, что я людей уже не видел, дом свой не видел, лишь землю всю, леса, поля, и понял тогда - как прекрасно, как хорошо! А я даже имени Его сказать не могу! Имени! А скажу - зарежешь меня прямо за этим столом, ты, ты...

Старик, тяжело дыша, откинулся обратно в кресло и отпил чаю. Инквизитор так и смотрел на него, сгорбившись над своей кружкой, и когда он закончил, опустил на неё взгляд, продолжая улыбаться.

- Ну, зачем же резать, пачкаться ещё. Ты, кстати, заметь, будь мы в одной из ваших церквей лет эдак так пятьдесят назад, и я бы таким тоном с тобой говорил, я б к концу дня уже на колу болтался, "Во славу!..", - он кивнул, как кивают когда отмечают, что во фразе есть ещё одно слово, которое каким-либо образом неприлично произносить. - А ты вот, ничего, болтаешь свою ересь и мы сидим с тобой, чай даже пьём, видел?

- Ну язви, язви, убивец, грош цена этой твоей язве... и этой нашей... свободе грызни! Грыземся тут, на конце всего мира, трясёмся с холоду, вот-вот начнём друга друга жрать, да сдохнем! Кто знает... Кто знает, мы, мож', последние два человека на всём свете! Ты со своими небось и не виделся уже ч-чёрт знает сколько! Вот она, твоя свобода! Свободен сдохнуть, как замёрзшая собака.

- С базы весточки приходят, ты не придумывай, дед. И своё положение на человеческий род не проецируй. Поселения новые появляются одно за другим, растут... В основном, за счёт того, что в разрушенных городах осталось, но это только начало. Здесь, совсем рядом, проезжал поселение. Собрались вокруг Его трупа. Представляешь? Он ведь тёплый ещё, хоть и мертвый. Тепла в энергоячейках хватит ещё лет на триста. Они вот им и питались. Так что радуйся, дед, послужат нам ещё твои Боги, на этот раз - по-настоящему.

- "Питались"? Это чё это, ты мне вменить хочешь, что ты сам всю деревню вырезал? - старик посмотрел на собеседника, приподняв одну бровь, видя его лицо немного размыто состарившимися глазами.

- "Вырезал", ну ты и скажешь, старик... - Инквизитор посмеялся и отхлебнул из кружки.

- Аль своих ещё позвал, на подмогу? Сколько ж людей там было?

- Да успокойся ты, дед, вот ведь напридумывал... Оговорился я, питались когда проезжал, да и сейчас питаются. Ну и нервный же ты, от старости у тебя чтоль? Нет, там в основном молодые, никто не знает даже, что это такое лежит, тепло даёт - и ладно. Видят конечно остатки рук, ног... Кто-то зовёт роботом, кто-то - пришельцем. Большинство просто говорит - "гигант". Пара старичков - но те свои, рот на замке держат, - он снова усмехнулся. - "Вырезал", скажешь ведь... не в каменном веке ж живём. Надо было бы - отравить можно было бы колодец, и дело с концом.

Он подмигнул старику из под нависших бровей и откинулся на стуле, потягиваясь. Старик молча сверлил его взглядом.

- Правда, недалеко от деревни жила парочка, обособленно, в домике... - продолжил Инквизитор, выковыривая грязь из под ногтей. - Те вот отрыли откуда-то книжки ваши, и иконы. Даже додумались, что боги на картинках и мёртвый "гигант" связаны. Построили в уголке алтарик, как в книжках. Печально. Тут пришлось поработать, конечно.

- Иконы, книжки?.. Неужто, Пастыри?

- Да нет, дед, твоих коллег-ископаемых мы всех давно вытравили. Слишком буйные были. А эти, говорю же, не успели толком даже понять, что нашли, а уже начали молиться. Вот ведь...

Допивали чай молча. Старик ушёл в раздумья, а как вышел, увидел, что Инквизитор смотрит ему прямо в глаза. Как только их взгляды столкнулись, он заговорил:

- Просто так люди так себя вести не стали бы. К тому же, никаких церквей или архивов в округе не осталось. Понимаешь, старик?

- Ты ж сам осмотрел всё, нет у меня ничего...

- А не потому ли, что ты отдал всё дружкам своим? - Инквизитор наклонился над столом, упершись локтями.

- Да я выхожу то раз в месяц, в городок разрушенный... Да пока ты не сказал, я про эту деревню и не слышал ничего! - старик развёл руками. Пальцы слегка подрагивали.

- Ага, и паломичеств к Его трупу не совершал? - старик мотал головой. - Так близко живёшь, и что, ни разу не захотелось посмотреть на своего идола любимого?

- Да это тебе близко на махине твоей! А мне куда, старому, через снег-то? Да и больно мне Его видеть, покорёженного, разорванного... Не хочу.

Инквизитор откинулся на спинку стула.

- А зря. Запасы у тебя кончаются, и крышей смотрю едешь потихоньку. Поселился бы в деревне, может от вида Его трупа принял бы уже своё положение, интегрировался в новый мир, так сказать.

Старик пробурчал что-то нечленораздельное себе под нос. Инквизитор подождал немного, затем спрятал фляжку обратно в карман и поднялся.

- Ну, дед, как знаешь, а мне пора уже.

Старик встрепенулся.

- Как? Уже? Куда это?

- Как куда? Ловить распространителей крамолы! Тебя я больше по пути проверил, на всякий случай... Поеду дальше искать-допрашивать, вряд ли далеко ушли.

- А как найдёшь, что?

- А то ты не знаешь.

Старик торопливо провёл рукой по бороде, затем по лысине. Руки дрожали.

- Вот смех то, - сказал он тихо.

- Чего говоришь?

- Смешно мне, говорю, с вас, "освободителей". Такие все из себя "свободные" и "новые", а чего ж так старого бога боитесь, а?

- Ты б молчал, старик... - отвечал ему Инквизитор, натягивая варежки.

- Двое всего жили, детишек ещё совсем видать, всего-то хотели немного надежды поиметь в этом адище, а ты и погубил, не задумавшись! - его голос дрожал. Инквизитор взял балаклаву, но та была мокрой у рта, так что он свернул её и надел, как шапку. Голос старика срывался на крик. - И за что! Потому что боитесь вы, что даже надежды двух, да даже одного хватит чтобы воскрес мёртвый бог, воскрес [*********], и покарал вас всех!

Воздух содрогнулся от прозвучавшего имени, и наступила мертвая тишина. Даже гул снаружи приглушался. Старик тяжело дышал. Инквизитор, повернувшийся уже было спиной, развернулся полубоком и шумно выдохнул, доставая что-то мелкое из наружного кармана и вставляя себе в уши.

- А ведь я почти ушёл. Столько лет ты тут сидел, и вот всё-таки приспичило. А ведь мог в деревне спокойно доживать, учить детишек наукам нормальным... Эх, Пастор...

Левой рукой он потянулся в правый внутренний карман куртки. Старик изо всех сил сжал подлокотники кресла, наклонившись вперёд. Инквизитор пошевелил рукой в кармане, и послышался щелчок. Этот щелчок положил конец мимолётной тишине.

Старик сорвался с кресла, застонав от усилия, схватил чайник со стола и швырнул его в сторону Инквизитора, горячая жидкость вылетела из него по дуге. Тот втянул голову и опустился, пытаясь избежать удара, чайник врезался в плечо и залил его шею горячей заваркой, от которой пошёл пар, после чего грохнулся на пол со звоном. Рука Инквизитора вернулась наружу, сжимая блеснувший в свете свечи металлический предмет. Массивный, угловатый, сверкающий тёмной сталью пистолет, с тяжёлым коробчатым съёмным магазином на двадцать несущих смерть патронов перед спусковой скобой, скрывающей отполированный сотней приговоров к смерти спусковой крючок. Подушечка его пальца уже мягко приютилась рядом с ним, ладонь крепко обхватила закруглённую деревянную рукоятку, длинный, десяти сантиметровый тонкий ствол старательно выискивал цель. Пистолет был снят с предохранителя, курок взведён. Старик, широко распахнув глаза, выставил руки перед собой, пытаясь закрыться от смотрящей на него смерти из чёрных недр дула пистолета. Инквизитор зашипел от боли в обожжённой шее, навёл мушку прямо между глаз старика и надавил на крючок.

Моргнул выплюнутый пистолетом огонь, звенящий грохот разорвал воздух, ствол кашлянул дымом, дернувшись кверху, пустая гильза взмыла в воздух, и упала, со звоном ударившись об пол, и к ней присоединился ещё один звук - глухой стук об пол смятой в лепёшку пули. Инквизитор нахмурил брови.

- Ты и правда не растерял веры, даже спустя столько лет. Даже не знаю, уважать тебя за это или посмеяться.

Старик, целый и невидимый, стоял, всё также вытягивая руки, растопырив пальцы. Его брови грозно опустились, и в глазах читалось яростное намерение. Его грудь вздымались от тяжёлого дыхания. Воздух перед ним еле заметно пошёл рябью. Инквизитор выстрелил снова, и ещё, и ещё, и ещё. Рябь усиливалась, выгибалась под неимоверной энергией пуль, сминающих их самих до металлических блинчиков, и выпрямлялась, роняя их на пол, одну за другой.

На шестом выстреле она начала рядеть и исчезать. Тогда старик хрипло зарычал, и сдвинул руки ближе друг к другу, отчего рябь собралась в подобие шара, и резко двинул ими от себя, в сторону Инквизитора. Воздух в шаре забурлил, как кипящая вода, и тут же из него выстрелил яркий оранжевый луч, переливающийся, как радуга. Он разрезал воздух и попал в грудь Инквизитора, отчего его куртка вспыхнула, огонь за секунду охватил всё его тело и от него шёл чёрный дым, его лицо пошло волдырями, распухло от жара и лопнуло, обнажая обгорелый череп, сползло вниз вместе с глазами и мышцами... Чёрный, как уголь череп раскрыл челюсть, и слова донеслись из недр его пасти:

- Во мне веры в твоих богов никогда не было, Пастор.

Старик моргнул, и Инквизитор стоял на том же месте, без царапинки, без единого подпалённого волоса. Дуло пистолета смотрело старику в лицо. Он вскрикнул в ужасе и махнул рукой, от чего выстреленная пуля лишь сместилась рябью в сторону и влетела ему в левое плечо, прорвалась насквозь и вылетела в стену. Схватившись за плечо и стоня от боли, старик бросился к двери в маяк, с грохотом вышиб её плечом, так, что та чуть с петель не слетела, и выбежал наружу в одних носках да тапках. Инквизитор выстрелил ему в догонку, но пуля лишь высекла искры с металлической поверхности двери.

Старик захлопнул за собой дверь, и когда Инквизитор бросился следом, то обнаружил, что дверь не открывается, словно увязнув в густой грязи - воздух с обратной стороны шёл той самой рябью от каждого толчка в дверь.

Старик рванулся к двери, ведущей из маяка наружу, и навалившись на неё на ходу, отскочил назад - дверь не поддавалась. Его сердце вырывалось из груди, и он, задыхаясь, пытался выбить её ногой, затем снова налёг всем телом - тщетно. Снег лизал холодом его пятки, мочил носки. Пальцы на ногах стремительно немели, но он этого не замечал.

- Ублюдок! - процедил он сквозь зубы со страдальческим видом и кинулся вверх по винтовой лестнице. Она затряслась под его весом, и снег посыпался с неё вниз.

Ветер зашумел в ушах, когда он добрался до разлома, и его осветила точка света, парящая совсем недалеко от лестницы. Ветер проходил сквозь старую одежду так, будто он был совсем голым. Каждое ледяное дуновение, казалось, сдувает весь воздух из лёгких, замёрзшие железные прутья, из которых были сделаны ступени, жгли холодом кожу сквозь неудобно болтающиеся тапки. С бешеным стуком сердце разносило горячую кровь по венам, и это тепло тут же отнималось пронизывающими потоками. Старик втянул голову в плечи и прижал руки к телу, растирая.

Отсюда было видно пристройку, и вездеход Инквизитора. Краем глаза старик заметил, как что-то шевельнулось во тьме, среди потоков снега. Он согнулся ещё сильнее, чем прежде, и в эту же секунду внизу, у пристройки, сверкнула вспышка, хлопок разрезал гул и свист ветра и из железной ступеньки прямо перед ним с громким звоном выбились яркие искры. Старик побежал быстрее, хватаясь за обледеневшие перила, перепрыгивая две ступеньки за раз. Он споткнулся, упав на колено, и со следующим хлопком его левую голень пронзила жгучая боль, от которой нога не хотела подниматься, но он всё же дотащил себя до верхушки маяка. Чем страшнее ему было — тем горячее становилась его кровь, не давая ему умереть.

Убрав блокиратор с двери маяка, Инквизитор бросился следом по лестнице, правой рукой светя фонариком, а левой - выискивая дулом пистолета свою жертву. Дойдя до разлома, он увидел движение сверху и выстрелил, а в ответ ему прилетел гаечный ключ, больно попавший по руке, из-за чего он чуть не выронил фонарик. Рыча от боли, он выстрелил ещё два раза, вслепую, и продолжил подъём. Лицо, казалось, вот-вот сойдёт с кости от бешеного ветра. Намочившая шею и ворот заварка начала стремительно леденеть, и он быстро забыл про ожог, сжимаясь от прикосновений морозных языков к оголённой коже. Из внутреннего помещения верхушки он тут же выбежал на смотровую площадку с перилами, опоясывающую маяк прямо под самой лампой.

Ветер здесь дул ещё сильнее, завывая, тормоша одежду, забираясь под ворот, в рукава, ноздри, заставляя глаза слезиться и стараясь столкнуть с ног. Инквизитор быстро шагал по следу из крови вокруг площадки, держа руку с фонарём под рукой с пистолетом, периодически поглядывая назад. Через секунду он увидел его. Старик стоял с обратной стороны перил с выражением загнанного оленя, готовясь прыгать, но никак не решался. Инквизитор навёл пистолет, с трудом шевеля замёрзшими пальцами, и в этот момент пол под его ногами содрогнулся, он покачнулся и выстрелил.

Старик сорвался вниз, и послышался громкий скрежет сминаемой лестницы - сила, держащая верхушку маяка, перестала работать, и она упала на основание маяка с оглушительным грохотом. Каменная пыль брызнула во все стороны, обломки повалились вниз. Инквизитор потерял равновесие и упал, хватаясь за перила. С ужасным скрежетом верхушка начала накреняться в ту сторону, где был он. Покрытая глубоким слоем снега земля стремительно приближалась, и он спрыгнул в снег, оттолкнувшись ногами от перил. Верхушка упала следом, с грохотом ломающегося камня, скрежетом гнущихся металлических перил и еле слышном в общей какофонии дребезгом разбиваемых линз лампы.

Инквизитор вынырнул из под снега, покрытый им с ног до головы. Несмотря на толстый снежный слой, он ударился плечом и головой, и перед глазами было немного мутно, точки света над его головой двоились. Боль в правой руке и ожоге на шее притупились под действием вездесущего холода. Пистолет всё ещё крепко сидел в руке, замёрзшие пальцы отказывались двигаться, словно примерзшие сжимая деревянную рукоять. А вот фонаря не было. Он покрутил головой и увидел его неподалёку, торчащим в снегу и разрезающим тьму своим ярким, направленным в небо, лучом. С трудом пробираясь к нему через снег, он старался не упасть от натиска ветра, присыпающего его новым снегом, будто пытаясь похоронить.

Он схватил холодный голубой металл фонарика, и в тот же момент его что-то крепко схватило за руку. Справа от него вынырнул из под снега Пастор, появившись будто из под земли. Его борода смешалась со снегом, его лицо было красным от холода и размазанной крови, его глаза широко распахнуты в яростном исступлении. Луч фонаря заиграл между ними, вырывая из темноты кулаки, кровь, искорёженные злостью лица и летящий во все стороны снег. Инквизитор пытался выстрелить, но старик выбил пистолет из его еле шевелящихся от холода рук и повалил его на спину.

Навалившись сверху, он бил его рукояткой фонаря, разбив в кровь нос, и Инквизитору стоило больших усилий скинуть с себя озверевшего деда. Кровь из носа тут же примерзла к лицу. Старик куда-то пропал. Поднявшись, он посветил вокруг отобранным фонариком. И замер.

Старик стоял в шагах пяти, выпрямившись и смотря ему прямо в глаза. В свете фонаря были видны потемневшие пятна крови на его свитере и голубых кальсонах... И пистолет в его руке.

- Вот и в-всё... - тихо сказал он, тяжело дыша, дрожа и стуча зубами. - Не ш-шевелись. Фонарь... кинь. А то стрельну.

Инквизитор бросил фонарь, тот повернулся в воздухе и упал в снег, так что луч выхватывал только половину его лица, с примерзшей кровью под носом и на губах. Старик не стал его поднимать, даже не посмотрев в сторону, куда он упал.

- З-знаешь... что теперь?

- Просвети.

- Я тебя убью. Заберу твою т-тарахтелку. Поеду в эту деревню, п-пристрелю тех предателей-старейшин, и объясню молодняку, как с-сильно их обманули. И тогда, вместе, мы воскресим [**********].

- Всё, что ты сделаешь, это обречёшь всех этих детей на гибель. Если я не отправлю отчёт, сюда целый отряд приедет, и никого в живых не оставит, сожгут тебя, их, и всю деревню.

- Это... уже не т-твоего ума дело. На колени... И молись.

- Ни за что.

Старик поднял пистолет выше.

- Молись, и п-пощажу.

- Дед... - Инквизитор нервно и сухо посмеялся. - Я ж не знаю даже, кому молиться то.

- Чё, д-дурачка строить со мной решил, к-крыса? А ну молись, [**********] м-молись, Его мы первым воскресим, и [*****] молись о Её п-прощении, и [**** ***], и [***]!

Инквизитор лишь истерично посмеивался.

- Чего ржёшь, идиот?! - Пастор выстрелил в снег перед ним, снежный гейзер взлетел в воздух, осыпав его лицо.

- Да не знаю я их имён, дед! Не знаю, и знать не хочу, а потому и не слышу, - и он постучал пальцем по виску. - И не могу, даже если захочу, понял?

Глаза Старика раскрылись в ужасе, и он отступил назад. Руки его задрожали.

- Изверги... Чтоб вот так, да с-святые имена! Вырезать... из души своей! Не люди вы, не-ет... звери! С-смерть вам! Смерть только!

Он поднял пистолет, и нацелил на голову. Инквизитор прикрыл глаза.

Что-то сверкнуло вдруг в небе, и все точки, парящие прежде вокруг маяка, за долю секунды слетелись все в остатки разбитой лампы маяка, за разбитые линзы, и маяк с громким электрическим треском загорелся ослепляюще ярким белым светом, осветившем двух людей в снегу. Старик зажмурился от резкой боли в глазах, пошатнулся и выстрелил наугад, пуля просвистела над головой Инквизитора, который сам уже стоял на коленях, закрывая глаза руками.

- Боги! - закричал Пастор. - Что ещё за дьявольщина?! Что это?! Что...

Его перебил Инквизитор, влетевший в него на полном ходу. Старик крякнул и повадился в снег. Пистолет отлетел, и снова пошло месиво из крови, снега, рук, ног, лиц, исступленных завываний и криков...

Тем временем метель отпускала, бесконечный гул ветра поутих, а потом и совсем пропал. Лишь тяжёлое дыхание и звуки ударов разносились по снегу под мягким светом фонаря. Затем, к ним присоединился звон. Сначала тихий, потом всё яснее и яснее.

В какой-то момент они расцепились.

- С-слышишь, начальник... это чё такое?

- Да как... ты на ногах ещё... хрен старый...

Старик сидел на коленях, смотря на яркий свет, который вдруг перестал ослеплять, и резать глаза.

Пастор захохотал. Сначала тихо, потом сильнее. Инквизитор отдышался, и тоже посмотрел на свет.

- Ты посмотри... видишь? - стук его зубов вдруг успокоился.

- Свет горит в отломанной башне маяка, вижу. Крайне странно, но вполне наукой... уф... объяснимо. Просто не изучили ещё, - Инквизитор старался не обращать внимания на то, что стало немного теплее.

- Да нет же... Посмотри, ему больно.

Инквизитор хотел было возразить, но его отвлёк звон, звенящий теперь сильнее, и исходил он явно оттуда же, что и свет. Что-то тоскливое было в нём. Будто колыбельная. Матери, дети которой давно мертвы. Слёзы полились из глаз старика, сверкая на свету.

- Больно?..

- Больно видеть нас такими... - дрожащим голосом произнёс старик мысль, которая уже пронеслась в голове Инквизитора. - Жалкими... Убогими... Разбросанными по миру и грызущими друг дружке глотку.

- Очередного идола слепить решил?

- Да ты сам подумай, мы ж уже убили б друг дружку если б не оно. Ты б меня на маяке ещё пристрелил, а он взял да упал. С самой смерти Богов висел так, а тут взял и упал! А я б тебя пристрелил щас, если б не он! Понимаешь?

- За уши притягиваешь... И что это, по твоему? Новый Бог?

- Нет... нет... это что-то... совсем другое. Новое. Но при этом такое знакомое...

- Хорошо забытое старое... И зачем мы ему?

- Не хочет, чтоб поубивали мы друг дружку... Сказал ты, что волки не страшны, а посмотри на нас! Мы сами... друг другу - волки. Были овцы, стали - волки. А оно всё равно... бережёт, не хочет видеть нас такими... Не хочет оставить... одних... без...

- Без надежды, - закончил Инквизитор, подходя к Пастору, который медленно заваливался набок, и взял его за плечи. - Не может быть надежды без свободы, дед.

- И... - голос старика слабел. - Нет смысла в свободе... без надежды.

Инквизитор лишь молча кивнул.

***

Вездеход упрямо прогрызался сквозь бурю, поутихшую, но всё ещё живую, отвечая на её свисты и завывания рёвом мотора. Водитель остановил вездеход и отправился в жилое помещение. Его нос и лицо разбухли в нескольких местах и были залеплены пластырями.

- Очнулся? - спросил он.

Пастор лежал на кровати в одном белье, перебинтованный и накрытый одеялом.

- Где эт мы, начальник?

- В "тарахтелке" моей, где ж ещё.

- А... по твоей роже... и... уф... моей роже... вижу, что мне не приснилось.

- Не приснилось.

Какое-то время они молчали. Тяжело вздохнув, Инквизитор сказал то, о чём думал всё время, пока старик был в отключке:

- Наша цель - дарить людям свободу... Но моей целью никогда не было отнимать у них надежду.

Старик подумал с минут пять.

- А моей... никогда не было отнимать свободу.

Снова помолчали. Инквизитор стал разогревать паёк. Запахло едой. Послышались урчания голодных животов.

- И... куда едем? - спросил старик.

- В деревню, ту самую.

- Думаешь, выйдет у нас там чего?

- Кто знает... Если да, то это будет что-то новое, новее чем сам Новый Мир. Нехоженая тропа. Но я привык ходить в темноте... Если правда сможем взять лучшее из двух миров, и дать людям, то у нас будет шанс. А если нет - всегда можем вернутся к убиванию друг друга, - он подмигнул и улыбнулся, от чего кожа, как прежде, натянулась и сморщилась. Старик усмехнулся.

- Эй, а у тебя ещё осталось? - старик сделал движение, будто наливает что-то.

- Конечно, сейчас стаканы достану...

Холодный ветер кидал кучи снега через замёрзшую пустыню. Вездеход продавливал себе через неё путь, пряча внутри сокровенное тепло и голоса людей. На чёрном небе горели огоньки, и указывали ему путь через вечную тьму. Наблюдая. Надеясь. Любя.