Мара: Тёмная Владычица

— Аленький, аленький цветочек, — полился над бескрайним цветущим полем словно ручеек, голос девичий. Спрятавшись в высокой траве от людских глаз, Леля плела венок из диких трав. Уж весна на исходе, а Яр так и не пришел свататься. Видела, как мрачнеет Мара, как хмурится Дажь, но ждала. Сначала всё на зиму пеняла. Теперь вот весна исходит — работы в полях много. Да и летом присесть будет некогда. Он придет осенью…

Ты во далече во чистом поле цветешь,

Ты цветешь, цветешь, алеешься,

Ты алеешься, белеешься!..

Не могу я такую радость получить —

Сердечнаго дружка в гости залучить.

Развалившись в траве и закинув руки за голову, Финист задумчиво покусывал былинку и смотрел на растянувшиеся во всё небо облака. Красиво. От девичьего пения, доносившегося с поля, странно теснило грудь. Тоскливо делалось, будто он в пропитавшей голос печали виноват. Радогост перестал целиться в расставленные маленькие деревянные фигурки, опустил лук, и искоса глянул на Яра, а тот и бровью не повел, будто не заметил или не понял. Песня стихла.

— Ты скажи сестре, чтоб не ждала, — с уставшим недовольством выдохнул Яр и потянулся к брошенной в траву рубахе, лицо утереть. — Не приду я.

— Зачем тогда очелье дарил? Зачем за калитку гулять звал? — недобро сверкнул серыми глазами Рад. Давно они с Яром дружбу водили, вот он и доверил ему младшую сестру. Да видно зря.

— Красивая. Смешливая, — будто так и надо пожал плечами тот. — Потому и гулять звал. Но так ведь очелье и платок — не обручь. Слово даю, я ее и пальцем не трогал.

Хрустнула рядом ветка. Парни удивленно обернулись. Но только и увидели, как сверкнули в высокой траве золотые косы и синий, как летнее небушко, сарафан.

— Ты! — рыкнул Рад, сжимая кулаки.

— Посторонись, — раздалось за спиной глухое. В следующее мгновение на Яра обрушился сокрушительный удар Перуна, и тот рухнул как подкошенный меж выгнувшихся над землей корней старого дуба.

— Зашиб что ли? — озабоченно поджав губы, Дажь склонился над горе-ухажером и поднял на брата деланно осуждающий взгляд.

— А мне видится, что он его уж слишком легонечко приложил. Сильнее надо было, — одобряюще усмехнулась Мара Перуну, не скрывая мстительного удовлетворения.

А ведь это Жива их всех вдруг собрала разговор с Яром держать. Мол, как же это так, сестру срамят, а они молчат и терпят. Глазами сверкнула и к старшим братьям побежала, чтоб поговорили. Ну, вот и поговорили. Вполне себе доходчиво. Вот только, кто ж знал, что и Леля здесь же окажется.

— Сестру бы догнала, — мотнул в сторону сбежавшей сестры Перун, но Мара пожала плечами. Ей было до жути любопытно: Яру сполна от братьев достанется или одной оплеухой отделается?

— Жива за ней побежала, — отмахнулась. И вдруг обернулась, показалось будто огромный ворон каркнул и слетел с ветки. Только ни в небе, ни на дубе птиц не было. Померещилось.

Тропинка вилась, петляла меж кустами и вдруг резко свернула вниз по крутому берегу к воде. В слезах не разбирая дороги, Леля не заметила своротку и едва не угодила в разросшуюся у оврага крапиву.

— Да стой же! — едва успела ухватить сестру за руку Жива, а та как оторопела, истуканом застыла густой тёмно-зеленой жгучей порослью.

Осторожно, ласково Жива потянула сестру к себе и бережно обняла. Молча гладила по золотым косам. Ни к чему слова, сердцем сестрину боль чувствовала, как свою. Больно! Содрала с головы дарёное очелье, в сердцах зашвырнула в крапиву подальше, чтоб искать не броситься потом. Крепко-крепко обняла сестру, давая той нарыдаться вдосталь.

Минуло, пролетело жаркое лето, словно и не было. Отцвели луга, распушилась рожь, налились тугим золотом пшеничные колосья. Поднялись над покосами высокие стога. Окрасились в медь и багрец леса и поля. Потянуло прелой хвоей и туманами. Тоскливо заморосили дожди. А Леля так и не вышла со двора ни разу. Всё больше в светлице отсиживалась, вышивала шелковыми нитями скатерть. Кому-нибудь в подарок. Может, Перуну, может Дажю. Это они всё решают да не решаются сватов к суженым заслать. Шепчутся. Решили сначала её, Лелю, замуж выдать, а уж потом и самим женихаться. Кто только к их красавице-сестре не сватался, да только та и глаз на них не поднимала. Выцветала Леля потихоньку, как лютик на ярком солнце.

— Ты скоро бледнее меня станешь, — Мара взмахнула ладонью над огоньком лучины.

Тонкий белесый дымок закрутился, завился и потянулся по стене серыми лентами теней. И вот уже на ней распустился большой цветок. Много рук поливали этот цветок, лелеяли. И друг кто-то его сорвал, полюбовался да бросил ненужным. Потекли дождями по стене тени, залили её всю, зачернили.

— Хватит слезы лить! Был да сплыл, не велика потеря! — присела на лавку возле сестры, взяла её ладони в свои. — Отца с матерью пожалей. Жива вся извелась. А братья…

Леля, отрывая, наконец, взор от исчезающих теней, испуганно взметнула ресницы: что братья? Опять с Яром подрались? Но Мара уже видела, что слёзы-то высохли.

Дверь тихонечко скрипнула, приоткрываясь, и в светелку просунулся маленький белый котенок. Леля с удивлением склонила голову набок и вдруг заулыбалась.

Но в день, когда верасень уступил место кастрычнику, отец собрал своих детей за большим столом.

— Надоело нам, дочка, женихов твоих отваживать, — Сварог взглянул на старшую из дочерей неулыбчиво, но не сурово, с любовью. — Да и ты уже в девках засиделась. И решили мы с вашей матушкой, что до первого снега должна ты выбрать себе мужа по сердцу. А не сумеешь, сам тебе мужа выберу.

Леля всхлипнула, молчаливо опустила обиженный взгляд. Рад зыркнул искоса на Дажя, но смолчали оба тоже. Никто отцу перечить не посмел.

Но то ли воля отца такой сильной была, то ли просто время прошло, но к исходу кастрычника, и речи и настроения Лели начали меняться. И хоть никто из сватавшихся ей не полюбился, но прогуливаясь с сестрами по гульбищу, нет-нет, да и поглядывала вниз с любопытством.

— Оглянись вокруг! — хохотала Жива, разведя руки в стороны. — Сколько добрых молодцев хочет познакомиться с тобой!

Мара исподлобья посмотрела на неё, взглядом моля замолчать. Но та продолжила уже спокойнее:

— Послушай, сестрица, помнишь, как мы с тобой смеялись над Петруней? Она выскочила замуж «по любви» да рано, а через сорок лун-то оказалось, что любовь у них обоих к бражке, спилась с муженьком своим. Как они буянили у нас в гостях, а мы до слёз смеялись?

Мара готова уже была прибить старшую сестру, когда неожиданно, Леля улыбнулась.

— Да, помню, была такая умора.

Оживившись, Жива стала семенить ногами в красных сапожках.

— Они же тогда совсем ни на что не смотрели, ни один, ни другая! Как в омут ухнули, да перегорела их любовь быстро. Их все бабки отговаривали, мол, погуляйте ещё, узнайте друг дружку. Нет, никого не стали слушать. И в конце концов испортили друг другу житьё, маются оба теперь. — Жива обняла крепко Лелю. — Всё, что ни происходит, — на то Светлый Род уже свои планы построил, будь уверена. Не хочешь же ты такой петруневой любви?

— Не хочу! — уверенно мотнула головой Леля.

— Ну и славно, — словно ниоткуда появился Дажь. Расписной его кафтан был усеян самоцветами, а русые волосы прихвачены в косички от висков. — Сегодня мы страницу переворачиваем, а всё, что на предыдущей, оставляем в прошлом.

Мара пригладила своё платье цвета закатного неба и выдохнула. Большая деревянная беседка в сосновом лесу могла вместить полгорода. Широкие деревянные резные балки держали могучий свод, а крыша из лапника укрывала от снега или дождя, но Жива уверяла, что сегодня перемены погоды можно не ждать. Весь день, по большой её заслуге, светило ясное солнце, окрашивая лес в тёплые тона. Для красоты да яркости к навесу натаскали опавших ароматных листьев — рыжих, золотых, багряных, — и они весело шуршали под ногами. Вся родня, друзья и друзья друзей потихоньку съезжались с разных концов Родовых земель, чтобы увидеть светлоокую, милую Лелю. А ещё, чтобы увидеть того, кого она себе суженым наречет.

Когда все гости прибыли, начались смотрины. Братья стояли позади разволновавшейся сестры, у которой от переживаний выступил румянец на нежном лице.

— Привечай, гостей, дочка, выбирай по сердцу, — довольно улыбнулся Сварог.

В поиске поддержки Леля обернулась на братьев, но за спиной оказались не они, а Финист, которого Радогост с собой привел, как близкого друга. Вроде, с детства Радова друга знает, вместе грибы и ягоды в лесу собирали, вместе за летящими птицами смотрели. Яра видела, а его будто нет. Будто сейчас только увидала.

— Ты не бойся их, — подошел близко, чтобы не слышали их. — Если никто не полюбится, откажи. Братья заступятся. Они уже решили.

От его слов будто полегчало на сердце. Леля вздохнула, отвернулась и приветливо посмотрела на то и дело подходивших к ней людей: купцов, заморских правителей и знатных жителей их родного и соседнего градов. Все они радушно улыбались. В основном, за женихов говорили их отцы, расписывая в красках то, как жених умело ведёт хозяйство, без труда на охоте попадает в глаз белке, выпущенной из лука стрелой, какой он умный и весёлый, стойкий к трудностям и добрый по натуре.

Мара едва подавила зевок, рвавшийся наружу. Все — как один, ничего интересного. Сестра всегда была для неё загадкой, закрытой шкатулкой, к которой, порой, не могли подобрать ключ ни она сама, ни братья, ни Жива. Леля заслуживала подле себя того, кто как минимум бы заставил её перебороть свою стеснительность и хоть раз на празднике пуститься в пляс. Такие мысли одолевали младшую из сестёр, пока рядом с Лелей и братьями уже не появился новый жених.

Солнечный свет чуть поугас, поднялся колючий ветер. Мара в удивлении огляделась. Что за беда? Жива ведь обещала, что погода останется ясной…

До слуха Мары донёсся скрипучий голос:

— Позвольте представиться, уважаемые Сварожичи! Прибыл я из далёких земель, где солнце никогда не заходит за горизонт…

Высокий, статный, заморский князь в богатых, серебром расшитых одёжах кланялся гостям и Леле, владения свои расписывал, подарки дорогие показывал и будто невзначай подвинул в сторонку Финиста, отчего тот нахмурился, но отступил.

Охваченная тревогой, Мара смотрела на жениха, стелющегося перед её родными. Что-то было тут не так.

— Рад… Рад… — дёрнула брата за рукав кафтана. Тот вопросительно на неё посмотрел. — Не видишь ты, что ли? Что с погодой творится?

Брат чуть нахмурился и внимательнее вгляделся в лицо девушки.

— Всё, как и было. Солнце, лёгкий осенний морозец. Что случилось, сестрица?

Мара в замешательстве посмотрела на жениха и почувствовала, как что-то в груди ёкнуло. Пелена сорвалась с гостя. Густые каштановые локоны опали, черты молодецкого лица иссохли, будто он старел на глазах, а высокая статная фигура сгорбилась, съёжилась. Девушка зажала рот ладонью, чтобы не испустить ни звука, пока непонятное существо продолжало болтать с ничего не подозревающими братьями и не замечало её. А за его спиной расстилался сизый туман, из которого стали вырисовываться воющие фигуры. Взяв себя в руки, Мара тихонечко выдохнула и, извинившись, на негнущихся ногах пошла в сторону речки, журчавшей неподалёку.

Мир вращался, пульсировал разноцветными вспышками, отчего не хватало дыхания. Схватившись за голову одной рукой, другую прижав к груди, Мара прильнула к дереву, стараясь унять головную боль. Открывать глаза было невыносимо. Родные лес и река вдруг застилала буря, а теплый день сменялся могильным холодом. Такое она ощущала и видела впервые. Ужас и паника сжимали её сердце до боли.

Прикосновение сильной руки к плечу заставило вскрикнуть и обернуться.

— Что с тобой? Говори, встревожился Перун.

Мара ухватилась за его руку и, почувствовав сильную опору рядом, позволила коленям подогнуться. Брат усадил её на замшелый пень, а сам присел напротив, вглядываясь в лицо.

— Всё поменялось. Я чувствую, как ледяной ветер пронизывает до костей. Есть в этом что-то страшное, тёмное, смертельно опасное. Солнце не светит, — шептала Мара, вцепившись мёртвой хваткой в руку Перуна. — Он не тот, за кого себя выдаёт, я всё видела.

— Что видела?

— Скелет. Обтянутый кожей скелет и тени.

— Тени?

— За его спиной. Стонущие, молящие о спасении души, истерзанные, худые, как он сам. Нельзя ему здесь быть, беда будет. Беда…

Брат притянул к себе Мару, окутал объятиями. Баюкающие поглаживания по макушке и его размеренное дыхание успокоили девушку.

— Слушай моё сердце, слышишь?

И она стала слушать. С каждым его ударом что-то сильное проникало прямо в её сердце. Голова потихоньку перестала болеть, а ощущение нереальности происходящего исчезло. Она осмелилась открыть глаза. Все очертания стали чётче, а сам мир будто слегка выцвел, совсем чуть-чуть, и девушка поняла: что-то в ней изменилось навсегда. К худу или к добру.

За серьёзным взглядом Перуна скрывались печаль и волнение, девушка ясно это видела. Что-то внутри содрогнулось, и она лишь смогла прошептать:

— Спасибо тебе.

Брат обхватил её за плечи и помог подняться. Они медленно пошли обратно.

— Я его выкину прилюдно и прокляну, на чём свет стоит. Заявиться сюда и петь небылицы, скрыть свою сущность. Да, я уж позабочусь, чтобы ему места ни на одном клочке земли доброй больше не нашлось…

— Нет, — уверенно заявила Мара. — Так мы можем беду на себя накликать. Мы совсем не знаем, кто это такой, и на что он способен. Нельзя подвергать семью и друзей такой опасности. И Леля. Она же никогда больше никого к себе не подпустит. И не видать нам счастья её женского…

Тяжело вздохнув, Перун сильнее сжал девичье плечо, соглашаясь.

— Выпроводим его вместе со всеми. Никому ничего не будем объяснять, а гостям скажем, что решение своё Леля огласит позже. Быть может ей кто другой приглянулся? Оставим это между нами.

Мара согласно кивнула и сильнее прижалась к руке брата.

***

Как решили, так и сделали. Всех накормили, напоили и со двора спровадили. Даже отец не сразу распознал, что происходит. А когда понял, уже поздно было. Дольше всех тогда засиделся заморский князь, всё Лелю обхаживал, уговаривал, подарки сулил еще богаче привезенных. В любви клялся так неистово, что даже Финист покоробило, который и проводил гостя до его коня и пожелал доброго пути.

Какое-то время народ и правда ждал решения Свароговой дочки, но вскоре подмечать стали, что слишком уж часто дружок младшего из Свароговых сыновей заглядывать к ним на двор стал, вроде как всё по делам. Но от зорких бабьих глаз мало что утаить можно, вот и зашушукались люди, мол, ясно-понятно, за кого просватают красавицу.

Никуда с Финистом Леля не ходила, а всё же не гнала. Так всю зиму и проиграли в гляделки. Даже Сварог уже посмеиваться стал над дочерью, но не торопил.

— Придет весна, и расцветут они как цветы. Вот тогда и скажу сыновьям, чтобы с другом своим поговорили. А покамест пусть так всё остается.

Лада улыбнулась мужниным словам, и спорить не стала. Ей ли не знать, что любовь ждать весны не будет, прорастет, зацветет, когда вздумает. Ну а пока… пусть всё так и остается.

***

Белые занавески в горнице были залиты лунным светом. Полное ночное светило окутывало двор, стоящий посреди леса, на отшибе града, волшебным сиянием. Тёплый терем, наконец, спал после долгих гуляний за праздничный день. Только юной Маре сон отчего-то не шёл. Тревога поселилась в душе ещё с вечера, когда вокруг толпились люди, лилась по кружкам черноплодная наливка, а песняры расхаживали по улицам града и заглядывали хоть на мгновение в каждый двор. Любо всем было зимнее гуляние, и только девушка чувствовала тяжкий груз чьего-то взора на себе. Вот и сейчас она не могла сомкнуть глаз и отпустить этот длинный день. Ладони холодели даже под двумя пуховыми одеялами, и всё же ничего странного не происходило.

Послышалась мягкая поступь и тихое мяуканье.

— Лучик, иди сюда, — прошептала Мара и приподняла уголок одеяла.

Белоснежный пушистый кот легко запрыгнул к ней и скрутился у живота, призывно мяукнув. Сёстры спокойно спали, размеренно посапывая, и Мара начала успокаиваться.

Она было задремала, когда Лучик вдруг зашипел и выпрыгнул из-под одеяла, метнувшись к окну. С заходящимся от страха биением сердца Мара подскочила с кровати. Свет луны больше не проникал в горницу, всё окно загородило что-то чёрное, чьи размеры было невозможно представить. Монотонный режущий звук пронзал горницу, пока огромный ноготь царапал стекло по ту сторону.

Крик сорвался с губ, но девушка его не услышала. Эти же когтистые чёрные пальцы щёлкнули, и всё пространство вокруг потеряло всякие звуки. Мара стояла, словно в оцепенении, не зная, что делать. Чёрная гора стала клониться к окну, и вот в нём возник железный череп. Во впалых глазницах ярко пылала крошечная алая искра, словно далеко в их глубине горел костёр. Мара бросилась к старшим сёстрам в отчаянном порыве сбежать, скрыться от этого невиданного чудовища.

Оглушительный грохот и звон битого стекла заставил девушку завизжать, повалившись промеж сестринских кроватей. Те проснулись и в панике заоглядывались. Губы их шевелились, они что-то говорили и кричали, прижимали к груди одеяла, но Мара не слышала ни звука. Только громкий перестук железных суставов пальцев.

Громадная длань просунулась в их горницу, и всё накрыло тьмой. Их подняли вверх, затем почувствовался ночной морозный воздух, а потом всё затихло, и лишь железные пальцы, согнутые в кулак, стали непроницаемой ледяной темницей.

Леля! Жива! Сестрицы! Скажите хоть словечко, молю! Вы ведь здесь? Ах, лучше бы вас тут не было… Лишь бы он забрал только меня. Девоньки!..

Мара поджала к груди колени. Даже белой сорочки в этой кромешной темноте было не различить. И оставалось только ждать.

***

Ударом выбив дверь, Перун ворвался в горницу сестер. Под ногами захрустело стекло. Сорванные занавески. Перевернутые кровати.

— Мара! — громко позвал, высунувшись в окно, пока братья двигали лавки, шкафы, заглядывали под стол — искали сестер.

— Нет их здесь, — разозлившись на их пустые старания, Перун выскочил на лестницу, едва не сбив отца с перепуганной матерью по пути.

— А ну, стой! — догнал его у конюшен Дажь. — Что значит «нет их здесь»? А где они, ты знаешь?

— Не «где», а «у кого»! — отбросил руки брата Перун и закинул седло на своего коня. — У того князька заморского, я уверен!

— А ну, стой! — уже грозно приказал Дажь. — Без меня собрался и без Рада? А отцу с матерью ничего сказать не хочешь? А ну, пошли в дом! Там всё решим!

Слушали Перуна молча, хмуро. Рад на Перуна исподлобья поглядывал, вспоминая слова младшей сестры про погоду. Ему тогда подумалось, что Мару от волнения морозило, а оказалось вот как.

— Значит, так, — тяжело вздохнул Сварог, всё еще не веря, что не рассмотрел за красивой личиной давнего недруга. — Собирайтесь, поедете за сестрами. Коли всё так, как говоришь, то знаю я этого заморского князя. И где живет. И как до него дойти. Только вам для этого кони нужны будут особые и помощница тоже… особая.

С этими словами снял с себя Сварог оберег в виде кованного в кольце дерева с раскидистыми ветвями и корнями. Поднялся молча и жестом позвал сыновей за собой.

Шли недолго, у околицы остановились. Хлопнул в ладони Сварог, эхо разнеслось по лесу. И словно в ответ на него послышалось из чащи ржание. Заскрипел под копытами снег.

Таких коней братья сроду не видывали. Вороные, грозные. Дышали пламенем.

— Ох, ты ж! — протянул к одному из них руку Радогост. Конь всхрапнул, но в сторону не подался.

— Они вас сами выведут к вашей помощнице. Скажите ей, что сыновья мои. Скажите ей, что за дочерьми моими идете. Покажите ей мой оберег. Она поможет, не откажет.

Сварог очертил над сыновьями обережный знак и обернулся лицом к терему. Перун взглянул на отца и показалось ему, будто тот разом состарился.

— Ты с нами не пойдешь, — ухватив под уздцы коня Дажя, негромко предупредил брата и, пока тот соображал: то ли огрызнуться, то ли спросить «почему?», добавил: — На отца глянь, он сам не свой. А матушку ты видел? Она белее скатерти сидела. Кто-то с ними должен остаться.

— Почему я? — возмутился Дажь. — Вон, Радогост же младший.

— Не умею я утешать, — тут же отозвался Рад, заскакивая в седло. — А ты всегда слово теплое, доброе найдешь. Мы Финиста вместо тебя кликнем. Он и дерется лучше, чем… Хороший боевой товарищ он, в общем. А батюшке с матушкой сейчас твоё тепло нужнее.

Звать Финиста не пришлось, он сам прибежал к их терему. И не только он, много народу набежало — кто помочь, кто поглазеть. Рад только заикнулся, а Финист уже был в седле. Заржали кони. Поднялись на дыбы и ударили копытами о землю. С криками шарахнулся люд в стороны, испугавшись быть затоптанными, только никого уже в том месте не было. Исчезли и братья, и Финист, и кони.

***

Тошнило, мочи не было. Выскользнув из седла, Рад ухватился за стремя, чтобы не рухнуть на колени. Что это было?

— Мы вообще где? — глубоко вдыхая носом морозный воздух, к нему подошел Финист.

— Вот там и узнаем, — ответил за него Перун, взял своего коня под уздцы и, проваливаясь по колено в снег, двинулся к мелькающему среди темных еловых ветвей огоньку.

Странная изба одиноко высилась на двух высоких пнях посреди лесной опушки. Ни забора, ни плетня, только черный ворон с охлупеня сверкал на непрошеных гостей глазами-бусинами.

— Эй, есть кто живой? — зычно крикнул Перун, не решаясь вступить на хлипко сколоченную из пары тонких березок высокую лесенку.

Тихо скрипнула ржавыми петлями дверь, и из избы выглянула молодая чернокосая да чернобровая женщина. Перун на мгновение онемел от такой красоты.

— Ну, и кого ко мне ветром занесло? — вскинула заинтересованно бровь, осмотрела гостей с насмешливым любопытством. — Добры молодцы, да аж трое. С добром пришли или…

Громко каркнув, ворон слетел с крыши и уселся хозяйке избы на плечо, потерся головой о щеку.

— Мы за помощью пришли. Беда у нас, — начал было Перун, но умолк, увидев равнодушную улыбку женщины.

— Да откуда ей отца знать, — дернул брата за рукав Радогост. — Молодая она. Пошли. Только время теряем.

Договорить не успел, как что-то черное мелькнуло перед ним, и уже горбатая старуха, опираясь на высокую клюку, тянула к нему костлявые иссохшие пальцы. Не к нему — к отцовскому оберегу. Только по ворону на навершии деревянной клюки угадывалось кто это.

— Отца твоего Сварогом кличут? — коснулась деревца на груди Рада и вновь обернулась молодой женщиной. Улыбнулась. — Я его постарше буду. Имя мне Югка. Так что за беда такая стряслась, мальчики, если он вас ко мне отправил?

Рассказали ей всё, и про сватовство, и про странного жениха, и про видение Мары, и про похищение сестер. Женщина их не перебила ни словом, ни жестом.

— Вот их мы и ищем, сестриц наших, — выдохнул разволновавшийся Радогост.

Югка с интересом глянула на Финиста.

— Но он вам не брат, — мелькнула и уже оказалась возле него. Обошла кругом, будто любуюсь. — Не стоит ему ходить с нами. Его Сварогов оберег не защитит.

— Это уж я сам разберусь, — отступил от женщины Финист, избегая ее прикосновений.

Та безразлично пожала плечами, мол, моё дело предупредить, и махнула рукой, зовя за собой.

— Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! — ударила клюкой оземь.

Вновь громко каркнул ворон, а лес будто дымкой подернуло. И тут же поднялся ветер, вздыбились белые сугробы. А Югка подхватила подол и ловко взобралась по лесенке в избу. Обернулась, глянула на парней:

— Чего застыли истуканами?

И те поспешили за ней. В избе было сумрачно и жарко. Только в печи бойко трещал огонь, а у окна горела та самая лучина, что заметил издалека Перун. За окном выла, свистела разгулявшаяся вьюга. Но Югка гостям даже присесть не предложила, только выкрикнула:

— Встань по-старому, как мать поставила!

И в то же мгновение всё стихло. Югка распахнула дверь:

— Вот она, Навь — владения Кастуна.

Ничего вокруг не было: ни деревца, ни травинки. Одни лысые скалы да огненная река, тихо текущая меж ними. И змей, огромный трехголовый змей! Перун схватил зазевавшегося брата за плечо, останавливая. А тот — друга. Женщина же лишь глянула на них вновь насмешливо и склонилась над змеем, погладила промеж глаз одну из костистых голов.

— Пропусти их, друже. Это Сварожичи. Может, хоть они Кастуна уймут.

Змей дыхнул жаром и, не раскрывая крыльев, отполз в сторону, открывая путь к мосту.

— Как мост пройдете, ступайте всё прямо, пока Тёмный Терем на увидите. Там и Кастуна и девиц найдете. По сторонам не глазейте. На голоса зовущие не откликайтесь. И друга своего берегите. Тяжко ему там придется, без оберега.

Подумала немного и сняла с пальца колечко с желтым камушком. Коснулась им навершия меча Финиста. И колечко исчезло, будто растворилось в нем. Только камушек остался в самой серёдке, рассиявшись ярко.

— Это тарал — окалина Сварогова. Теперь и ты себя защитить сможешь. И помните, там времени нет. Зазеваетесь и навечно пропадёте.

Сказала это и исчезла.

***

Остановилось в Тёмных Чертогах время. Застыло. И Маре казалось, что и она застыла, как комарик в янтарной капле. Сколько лун прошло, как она оказалась здесь? Из окна темницы виделось уходящее вдаль каменистое плато. Вспышки тёмных молний озаряли крошечную комнатку, высвечивая углы, отчего по стенам и полу ползли наводящие ужас тени. Гулкие раскаты грома были ей теперь вместо соловьиных песен. Крупный град и хлёсткий, пронизывающий до костей ветер — её товарищами.

Ничего никогда не росло в этих землях, не теплилась в них жизнь и солнце не грело добрых жителей своими животворящими лучами.

Один раз в день, пролетающий невообразимо быстро, мимо её темницы пролетала стая красноглазых воронов. Оперенье их чёрное, как смоль, блестело в сумрачном свете дня. Солнца не было. Только бесконечные, сизые тучи.

Холодно. Как же холодно и тоскливо было здесь. Некогда белая хлопковая рубаха стала грязной от метаний по замшелой каменной темнице. Сколько раз Мара пыталась вырвать железные прутья решётки и сбежать? Сколько раз она неистовствовала, кричала, била своими хрупкими кулаками непроницаемые стены?

Сбилась со счёта.

День тянулся за днём, и девушка не понимала, какими силами ещё держится. Во рту и маковой росинки не бывало со дня похищения. Всё чаще её посещали безумные мысли: Что, если никто не придёт? Что, если я останусь здесь навсегда? Не отомщу своему мучителю? Холодно, сыро, голодно. Что он потребует от родичей за меня? Силу батюшкину? Маму в вечные пленницы? Горы злата и серебра? Или…

С содроганием она представляла худший свой кошмар. Одна из её сестёр у него в жёнах, или даже она сама. Дело то нехитрое, такое уже случалось с другими невестами на её веку.

Когда она стала терять связь с реальностью от истощения и душевных страданий, мысли осталось всего две: на промозглом каменном полу было одинаково мучительно и лежать, и сидеть, и даже стоять; второй мыслью, не покидающей её, был Перун. Брат являлся ей во снах — статный, в своём простом кафтане со шнуровкой на груди, улыбающийся, смотрящий на неё с постоянной насмешкой в глазах. А потом в угасающем сознании остался только брат. В своих снах она бежала к нему сквозь туман, а позади её преследовал неведомый зверь, которого она всё никак не могла разглядеть. Перун тянул к ней руки и кричал: «Не останавливайся! Не бойся! Смотри только на меня, Мара!» Но как бы быстро она не бежала, в итоге всегда огромная клыкастая пасть схлопывалась перед её взором, и всё тонуло во тьме.

Но в один из дней всё изменилось. Железные засовы на поросшей мхом двери надрывно заскрипели, и в темницу, улыбаясь, вошёл тот самый заморский князь. Удивление девушки мгновенно переросло в ярость. Неистовую, застилающую разум. Мара накинулась на него изо всех оставшихся в ней сил. Ногтями вцепилась в лицо, желая сорвать эту маску, которой он прикрывался и тогда, и сейчас. Последнее, что она услышала, был щелчок пальцев и злобное шипение.

Он стал приходить часто. Темница сменилась на богато обставленные покои с бархатными занавесками, соловьями в золочёных клетках, расписными коврами и громадной кроватью. Лишь одно платье надела Мара из всего великолепия в набитых под крышку сундуков. Самое скромное и тёплое. За столько дней в темнице она промёрзла до костей. Похититель, расценивший это поначалу за знак благосклонности и симпатии, быстро понял, что в том была лишь обычная необходимость.

Существо назвало себя Кастуном. Повелителем Костей. Весь мир, что Мара видела за решёткой, а затем и из окна покоев, принадлежал ему. Сладкие речи его текли молочными реками. Как он хотел преобразить этот потухший мир, и как ему нужна избранница для такого подвига. Он устал быть один всю эту бесконечно долгую жизнь и осыплет всеми богатствами Мироздания ту, что увидит в нём добро и полюбит по-настоящему. Мара никогда ему не отвечала. Она лихорадочно обдумывала, как ей выбраться из заточения, не становясь женой чудовищу, укравшему её и сестёр.

Кастун прикрыл за собой дверь и довольно прищурился. Давно он так не забавлялся. И хоть поначалу держал обиду и злость, что не ему старшая Сварогова дочь ответила, теперь он всё вернул сполна. Каждая из девиц оказалась люба ему, каждая приглянулась. Но больше всех — младшенькая. Было в ней что-то… эдакое. Но добиться любви красавицы и не чаял. Значит, птицей сидеть будет в клетке золотой.

А пока Мара побег обдумывала, он к другим сестрам наведался. К каждой из девушек приходил по одиночке, в определённые часы. К Живе — с диковинными животными в руках. Большеокие оленята, мурчащие котята и совсем уж необыкновенные птицы с радужным оперением, которых та отродясь не видала. Ничто не помогало унять боль и тоску в синих глазах девушки.

— Не дари мне их больше. Не неволь зазря. Не нужны мне такие «гостинцы», что, как и я, пленниками становятся, — схватила птицу и выпустила в окно, на волю.

— Глупая, — вдруг зашипел Кастун. — Посмотри, что теперь с ней стало.

Жива в испуге обернулась и с ужасом увидела, как, взмыв в сумрачное небо, птица вдруг вскрикнула от боли и рассыпалась, как горсть песка. Только радужные перья остались кружиться в воздухе. Да и те ветром развеялись.

— Вот также и с твоими землями будет, — гадко улыбнулся Кастун. — Превращу твой родной град Ирий в пепелище, голый выжженный пустырь, а всех жителей, родных и близких — в своих рабов, если не согласишься женой моей стать.

Жива тряслась от страха, но упорно молчала. Её тревожили сестры. Где они? Что с ними? Ведь, если он так настойчиво ходит к ней, то, значит, ничего от них не добился…

К нежданному разочарованию Кастуна, самой сговорчивой оказалась светлоокая красавица Леля. Тонкая, как осинка, за время в темнице она изменилась до неузнаваемости. Только появившийся румянец после заново собранного по осколкам сердца вновь пропал. Розовые щёки впали, очертив скулы, глаза потускнели и стали точь-в-точь как небо за окном этой тюрьмы, а шёлковая рубаха висела как на веточке дерева. Впервые она увидела своего похитителя под личиной Финиста. Тот, войдя в темницу, развёл руки для объятий и надрывно воскликнул:

— Любимая!

Девушка, не помня себя от счастья и облегчения, бросилась к нему на подгибающихся ногах. Лишь мгновение спустя в затуманенном радостью разуме мелькнула мысль: «Любимая?..» Отскочив, как ошпаренная от незнакомца, она тут же уловила запах разложения и смерти. Кастун пришёл в ярость. Вырвавшимися из кончиков пальцев длинными ногтями он стал сдирать с себя кожу, сотканную из морока. Ошмётки летели в разные стороны под вопли Лели, что, забившись в угол, рыдала от страха и вновь накрывшего горя. В другие его визиты она робко разговаривала с Кастуном, опасаясь ещё больших измывательств. Кастун приносил ей сладости заморские, наряды богатые, жемчугами и каменьями самоцветными осыпал. Но когда захотел её коснуться — отступила. И стало ясно, что и Леля не была к нему приветлива, лишь держала себя в руках, как идущая по лезвию клинка, где одно неверное движение – и всему конец.

— Обхитрить меня вздумала? — сощурился опасно. — Я твоего Финиста найду и на куски порву, если замуж за меня не пойдешь!

От слов его у Лели волосы вставали дыбом. А Кастун каждый раз рассказывал всё страшнее мучения для друга её сердечного. Леля судорожно шептала призывы о помощи тёмными холодными ночами. Мысли и о замужестве с этой нечистью, и об истязании Финиста, — светлого, верного Финиста, — были для неё одинаково невыносимы, и она разрывалась, не находя решения, но старалась как можно дольше растянуть эту зыбкую, безумную игру с чудовищем.

***

Всё, как Югка говорила: много тропинок и дорожек побежало от моста по ту сторону, но выбрали они ту, что прямо. И пошли по ней уверенно. За тихими разговорами и не заметили, как вдали замаячили острые башенки высокого Темного Терема, будто сажей измазанного.

— Диковинно здесь, — негромко обмолвился Финист. — Вроде и светло, а солнца нет. Вроде и сумерки, а не поймешь утренние или вечерние. Ни день, ни ночь. И Терем этот… Из какого же дерева его поднимали, коли вокруг ни былиночки?

Всмотрелся внимательнее, а и не терем это вовсе. Из камня башни сложены. И стены. Из черного-черного камня.

Рад нахмурился и одернул друга за руку.

— Сказала же Югка — не глазеть по сторонам. Хочешь смотреть — смотри под ноги. Или вперед. Или на нас с братом.

— Ты слышишь голоса? — вновь заговорил Финист.

— Нет, — еще сильнее нахмурился Рад и окликнул Перуна.

— Вроде бабушка меня зовет, — Финист обернулся и вдруг заулыбался радостно. — Бабушка!

Радогост тоже обернулся, но никого не рассмотрел в сумраке. Только будто тени задвигались, зашелестели вокруг. Потянули свои руки к Финисту. И тот, улыбаясь, шагнул им навстречу.

— Нет! — выкрикнул Рад, выхватывая меч, но Перун оказался быстрее. Широким взмахом рассек он тени, сгоняя с Радова друга морок.

— Уходим! Живее!

А тени уже вихрились, сливались воедино. И вдруг обратились в огромных волков, оскаливших свои клыкастые пасти. Вспыхнули кроваво-красным огнем глаза. Радогост только выдохнул испуганно, отступая от стаи.

Застелился по земле черный туман, и поднялись из него… вроде и люди, а кожа зеленая, змеиная. Ощерились зубастыми оскалами, выпустили кривые когти:

— Ясссс…

Перун размахнулся топором, рассекая одну тварь пополам и далеко отбрасывая другую. Тени оседали в туман, исчезали в нем и возвращались новыми чудовищами.

Так дело не пойдет! Радогост подбросил меч в руке, и тот обратился копьем. Легкое древко удобно легло в ладонь. Так с волками биться сподручнее будет! Широко очертив острием круг над головой, перехватился удобнее и ударил. Длинный наконечник пробил серое брюхо, сбивая зверя в прыжке. Могучие челюсти впустую клацнули над Перуном. Протяжный вой пронесся по Тёмному Долу. И свора кинулась на людей, взрывая когтями мертвую землю. Финист выхватил меч. Сталь вспорола змеиную кожу. Вспыхнул желтым камень на навершии. Полыхнули, выгорая, глаза людоящера, и тварь рассыпалась. Вот так камушек! И ринулся к тварям, коля и рубя их без счету.

А им, и правда, счету не было. Сколько их порублено? Сколько пеплом стало безвозвратно? Нет, не счесть. А всё же закончились.

Тяжело дыша, Финист утер рукавом лицо и обернулся на Сварожичей. Перун опустил окровавленный топор и хмуро осмотрелся. Скинул наземь изодранную кольчугу. Уже хотел окликнуть брата, когда будто ветром принес девичий плач.

— Мара?

— Нет, это Леля! — ахнул Финист и бросился к светлеющему тонкому силуэту.

— Ах, Финист, что же ты так долго шел! — скорбно взирая на него, девушка протянула к нему свои бледные руки.

Но стоило Финисту их коснуться, как Леля развеялась белесой дымкой, проникая в него и в Сварожичей, одурманивая, лишая сил. А над Тёмным Долом эхо разносило победный старческих хохот.

***

Каменные стены не пропускали ни единого звука. И это не давало покоя Маре. Столько времени прошло, а Кастун о сёстрах её даже не обмолвился. Но однажды высокие двери ее покоев широко распахнулись.

— Я обещал тебе, и это свершилось. Жизни твоих братьев в моих руках, — скрипуче сообщил Кастун. — Или же в твоих?

Всё внутри похолодело. Братья?.. Здесь? Минутная радость от того, что братья за ней пришли, сменился жгучей болью в сердце. Теперь они такие же пленники. И никому из тех, кто внутри этой тюрьмы, уже не сбежать.

— Покажи мне свои владения, — высоко подняв подбородок, Мара надменно глянула на похитителя. — Я хочу увидеть всё, как есть.

Кастун внимательно посмотрел на девушку и жестом предложил следовать за собой.

У подножья железного замка, башнями уходящего в самое небо, на сколько хватало глаз — только камни. Безжизненная долина, а на размытой линии горизонта угадывались очертания гор. Мгновение, и Мара с Кастуном оказались у их подножия, перед глубокой расщелиной.

— Это — вход.

— Вход куда? — сглотнула Мара, задирая голову вверх, вслушиваясь в заунывный вой ветра.

— Ты всё поймёшь сама, идём.

Войдя в расщелину, они попали в огромную пещеру, под сводчатым потолком которой белели огромные не тающие сосульки. Внутри было душно и влажно. Шли долго. Вдруг сбоку промелькнула почти прозрачная тень и тут же исчезла, но за ней стали появляться другие, более плотные, вырисовывающиеся в силуэты. Они собирались вместе и скользили в ту же сторону, что и путники. Сотканные словно из дыма, они впалыми пустыми глазницами глядели лишь вперёд. Мара молчала, почти не дыша. Ей подумалось, что привлекать их внимание не стоит.

Наконец, вдалеке забрезжил свет, по ногам потянуло холодом. Там, за выходом из пещеры неистовствовала вьюга, тени исчезали в ней. Но Мара уже догадалась, что это не тени. Это души умерших идут рядом с ними. А Кастун вёл девушку за собой, и вьюга словно затихала перед ними, пропуская вперёд, сквозь души. Они распадались, стелились по ледяной корке, покрывавшей мёрзлую землю.

И вот перед Марой выросли костяные заиндевелые врата. У широкого входа толпились души. Путники подошли вплотную, и Кастун провёл сухой рукой по чучелам огромных воронов. Те раскрыли алые глаза и каркнули. Эхо многократно повторило за ними, перекрыв завывания вьюги, и проход открылся.

Разрушенный каменный город, заваленный снегом, встретил их пустотой. Но стоило ступить на площадь, как воздух огласили стук копыт, человеческие стенания, крики животных, утробные, жуткие. Но никого не было. Ни людей, ни коней. Только руины домов и крепостных стен, обломки скал с чёрными подтёками и такими же лужицами на мостовых камнях. Девушка нагнулась и коснулась пальцами одной. Жидкость была похожа на дёготь.

— Это скверна, — голос Кастуна едва пробивался сквозь шум и крики. — Она наполняет тех, кто находится здесь достаточно долго.

— Достаточно долго — сколько это? — Мара почувствовала подступающую тошноту и отвращение.

— Столетия. Утомлённых ожиданием, грехи съедают их изнутри.

— И отчего же они вынуждены так долго ждать?

К девушке приблизилась одна из душ с едва заметными светлыми огонёчками вместо глаз. Душа протянула к Маре руку, и та неуверенно коснулась её.

Чистый голубоватый свет ослепил девушку. А затем из него стали вырисовываться картинки. Они мелькали, пульсировали, меняли друг друга. Жар от печи, дым из трубы. Леса Ирия. Пушистая снеговая шапка на покатой крыше деревянной избы. Счастливая пара. Их любовь и трепет в первые дни совместной жизни. Ребёнок на руках у кудрявого широколицего мужчины. Улыбки, смех. А затем летний зной и духота. Нечем дышать. Девушка тускнеет на глазах. Её пронзительные голубые глаза запали и потускнели. Она смотрит на убитого горем, но улыбающегося мужа и их дитя. Он уже делал первые шаги. Мальчик… Она понимает, что видит это в последний раз.

Мара отшатнулась, схватилась за грудь. Не понимая, что так сильно давит внутри, опустила взгляд. Под платьем расползалось пятно. Приподняв ворот, девушка увидела синяк, расползающийся по нежной коже, словно чернильная клякса.

— Ты не такая стойкая, как я предполагал. Это Неприкаянная. Тронуло, да?

Девушка собрала всю волю в кулак и подавила ярость.

— Наличие души не уменьшает стойкости.

Соприкоснувшаяся с Марой душа отступила в страхе. Девушка почувствовала, что со спины надвигается что-то дурное. Тёмный сгусток промчался мимо неё и набросился на душу Неприкаянной. Огромная тень обхватила её расплывшимися лапами. Душа стала тускнеть и таять.

— Что оно делает? Останови это! — воскликнула Мара, делая шаг вперёд.

Кастун жестом остановил её, но и сам не вмешался. Чёрный силуэт стал бугриться, перекатываться и утробно гудеть. От этого животного звука мурашки побежали по спине Мары. А через мгновение нападавший обернулся к девушке и посмотрел на неё своими бездонными впалыми глазницами, — казалось, вся тьма поселилась в них, — и медленно ушёл.

— Он — Пожиратель. Сильные и тёмные души, виновные в огрехах своих при жизни, пожирают тех, кто чист, но слаб. Таков закон. Зло всегда побеждает добродетель. Даже после смерти.

Девушка сглотнула ком в горле.

— Что с ней станет?

— Она исчезла. Будто и не бывало. Рассеялась как сон, она ни во что не превращается, просто пропадает, ничего не оставляя после себя. Лишь недолгое воспоминание. Таких здесь тысячи, десятки, сотни тысяч. Они приходят сюда после смерти: светлые, тёмные, все. Как за всеми уследить? Что с ними делать? Да и зачем? Им дана была жизнь и разум, и каждый распорядился этим по-своему. А всё, что из этого вышло, уже не моя забота.

«А чья же ещё? — гневно думала Мара, продолжая отрешённо наблюдать за снежной вьюгой и толпами бродящих без цели душ. — Если это место существует, значит, оно для чего-то нужно? Если души прибывают сюда после смерти, значит за чем-то?»

Теперь Мара знала этому месту название — Тёмный Дол.

Кастун повернулся к ней.

— Я даю тебе время подумать…

— Я приму твоё предложение, — спокойно сказала девушка. — Твоему миру необходимы изменения. И я думаю, что такой сильный колдун, как ты, сможет сделать меня великой владычицей. Столько душ не знают, кому служить.

Кастун в голос рассмеялся.

— Прекрасно! Твои сёстры были мне не так милы, как ты. Я подозревал, что именно ты окажешься самой умной среди них.

— Мои сёстры? — невозмутимо переспросила Мара.

Кастун улыбнулся и отворил дверь в замке, перед которым они стояли. В богато обставленной темнице были Жива с Лелей. Испуг на их лицах сменился удивлением.

— Мара? — прошептала Леля.

— Мара!

Жива бросилась к ней, но тут же упёрлась в невидимую стену. Выставленная вперёд рука младшей сестры остановила её. Недоумение отразилось на лицах девушек.

— Я сделаю это при двух условиях, — отчеканила Мара. — Первое: ты отпустишь домой моих сестёр и братьев. Второе: ты никогда не станешь чинить козни и нападать на их мир. Ты забудешь о нём и их существовании. Судьбы других меня не волнуют.

— Нет! Не делай этого!

Сёстры по щелчку пальцев Кастуна замолчали и схватились за горло. Похититель обнял за плечи Мару.

— Согласен, невестушка.

***

Тяжёлые засовы с грохотом раздвинулись и дверь медленно отворилась. Подземельем этого замка оказалась пустая пещера. Вдалеке поблёскивало чёрное озеро, во вбитых в каменные стены кандалах и цепях болтались скелеты и человеческие, и диковинные, звероподобные.

Сбоку что-то шевельнулось. Мара обернулась, вглядываясь в полумрак. Кастун услужливо снял со стены факел и подсветил. Порывистый вздох невольно вырвался у девушки при виде подвешенных на цепях братьев и Финиста. Лица в крови, волосы в пепле. Девушка поймала тяжёлый взгляд Перуна. Как же ей хотелось разбить эти кандалы, обнять его крепко и заплакать. Но нельзя.

— Мы, наконец, пришли к соглашению, — сладко пропел Кастун, широким взмахом руки указав на Мару. — Ваше сестра согласилась стать моей женой. А, значит, отныне мы — семья.

Мара так сильно сжала челюсти, что заскрипели зубы. Кастун покрутил костлявой рукой в воздухе, и кандалы скрипнули и раскрылись. С грохотом все трое рухнули на камни, но поднялись, шатаясь. Братья глядели на Мару — холодную, отстранённую, прямую как осина. Ни видом, ни словом она не показала своих чувств и лишь Перуну не могла посмотреть в глаза, надеясь, что мудрый и проницательный брат её поймёт.

— Ты… — прошипел Рад. — Ты хоть знаешь, что мы сделаем с тобой?!

— Будет интересно посмотреть! — хохотнул старик и вдруг оскалился. — Забирайте девиц, выметайтесь из моих владений и забудьте сюда дорогу. Вы никогда больше не увидите Мару, а коли вернётесь — смерть свою найдёте.

Щелкнул пальцами, и все исчезли. Только Мара осталась в пещере вдвоём со своим похитителем. Ни пошевелиться, ни вдохнуть. Будто приросла ногами к камню.

— Ну что ж! Нам пора!

Кастун весело прихлопнул в ладоши. В груди девушки всё больше разрасталась пустота.

— Куда?

— Есть один мир, который крайне меня интересует. Тамошние правители совсем размякли от долгого мира. Мы с тобой отправимся туда, свергнем их, а золото, каменья, ткани дивные заберём с собой. Может, и пару сотен душ в придачу. Нужно же кому-то готовить нас к свадьбе.

— А что потом? Что станет с тем миром?

— Он погибнет, — ухмыльнулся старик, сжав девичью ладонь. — Как и все другие, которые я одолел. Ничто не важно кроме сокровищ. Со временем все миры станут нашими!

— Кроме Мировяза, — отсекла Мара.

— Ах, Ирий, славный город! — прищёлкнул языком Кастун. — Всё обречено на увядание. Не сегодня так завтра, не завтра, так через век. Рано или поздно мы захватим его, но всех, кого ты знаешь, там уже не будет. Они будут давно мертвы.

Поднимающиеся изнутри злость и обида разгорячили кровь. Мысли бежали одна за одной, и пришло понимание. Ничего не изменится. И если битва неминуема, нужно нанести удар первой.

Тьма пробила её тело. Злость, гнев, ярость, что так долго зрели внутри, вырвались оглушительным криком. Тело наполнилось невероятной силой, заструившаяся по жилам сила разожгла внутри огонь такой мощи, что кожа покрылась темными узорами. Теперь Мара знала, что должна сделать.

Вскинув руку Мара отбросила «жениха» вглубь пещеры, и тут же оказалась рядом, придавила к камням, сжала костлявую шею. Противник зашипел и попытался щёлкнуть пальцами, но в то же мгновение со сводов сорвались цепи и стали закручиваться вокруг Кастуна. Глаза девушки заволокло тьмой, а руки источали свечение во время заговора. Пещера громко загудела, всё вокруг затряслось, внутрь стали стягиваться души, выстраиваться вокруг закованного в цепи с головы до ног Кастуна и сливаться воедино, отгородив существо завесой от внешнего мира.

***

Вновь они стояли у избушки на двух высоких пнях. Только уже с двумя сестрами.

— Нет, — заозирался Перун. — Нет. Мара!

Братья бросились к избушке, но дверь открылась сама и им навстречу вышла сестра, неспешно спустилась и, пошатываясь, прошла мимо.

— Кончено. Домой нам надо.

А затем рухнула без чувств в руки старшего брата.

***

Пролетело с того времени много дней. Все шестеро вернулись на Мировяз, в родной Ирий. Поначалу долго они не могли забыть увиденное, пережитое. Леля с Живой просыпались посреди ночи с криками, утешали друг друга. Братья с Финистом хранили мир и покой своего народа. Лишь Мара мрачнела день ото дня. Всё чаще искала уединения.

По весне Леля и Финист сыграли свадьбу. Гуляние вышло широким и всеобщим. Невеста сияла и цвела, а жених крепко держал её за руку. Мара взглянула на братьев своих, сестёр и родителей. И вздохнув, заговорила:

— Тяжко мне. Не стану я прежней боле. Чувствую, как сердце стонет и ноет. Туда мне нужно. Столько душ мучается в Нави. А ведь они туда приходят за спасением, очищением. Не так Род всё устраивал. Я чувствую, что должна. Нет мне среди вас больше места.

Молча выслушали её близкие, и Сварог ответил:

— Если чувствуешь, что душа болит, значит, правда нужно тебе к ним на помощь. Только вот больше не свидимся мы с тобой в этой жизни. Устрой всё там так, как считаешь верным, помоги страдающим, наведи порядок.

Прощание было коротким.

— Как же мне тебя отпустить? — прошептал Перун, крепко обнимая сестру.

— Свидимся ещё. Всё обречено на увядание, и наши жизни кончатся. Там и свидимся.

Улыбнулась и смахнула слезу. А на следующий день в рассветных сумерках, когда солнце играло на пиках гор, черноокая Югка сама проводила Мару к расщелине.

— Обратного пути не будет.

— Я знаю, — ответила девушка.

И вошла под гору, ни разу не обернувшись. Только узоры на коже полыхнули и засветились во тьме.