Птичка

Дорога серой гладкой рекой ложилась под колёса машины. Деревья обрамляли её с двух сторон, иногда соединяясь вверху кронами. Казалось, будто это зелёный ажурный коридор, ведущий в сказку. Только для меня было больше похоже на тоннель в прошлое.

Сколько я не был в селе? Лет двадцать? Да, примерно так. Руки уверенно сжимали руль, машина послушно везла меня назад в минувшее.

Обычно навестить могилы ездила мама. Как ближайшая оставшаяся в живых родственница, она считала себя обязанной следить за состоянием захоронений. Мне кажется, ежегодные поездки, рутинная работа по уборке и приведению могил в презентабельный вид, стали для неё ритуалом и своеобразным фетишем. Но в этом году мама заболела. Заболела серьёзно. Сердце. И «могильная» обязанность легла на мои плечи.

— Кто если не ты? — напутствовал меня отец с сочувствующей гримасой. — Отказаться нельзя, мама расстроится.

Я прекрасно знал, что папа ненавидел эти поездки, но с мамой спорить себе дороже. В этот раз ему удалось избавиться от неприятной обязанности, хотя причина безусловно была не радостной. Даже спустя сорок лет брака родители любили друг друга. И, как ни парадоксально, подозреваю, что именно из-за их образцовых отношений я до сих пор не женат.

Я просто не представлял свою жизнь с кем-то без таких чувств, как были у родителей. Всегда плечом к плечу, рука в руке и глаза в глаза. До сих пор отскакивали друг от друга, как подростки, когда кто-то входил в комнату, нарушив их уединение. Ресницы мамы смущенно опускались, когда папа накрывал её маленькую морщинистую ладошку своей большой рукой.

У меня же ни с кем не получалось даже слабого подобия. Были девушки разные, но той единственной я так и не встретил. А на меньшее соглашаться не хотелось.

Я приоткрыл окно. Ворвавшийся в салон поток воздуха коршуном налетел на мои волосы и внёс корректировку в причёску. Грустные мысли чуть отступили. Хотя ничего удивительного не было в том, что пропорционально уменьшению расстояния до села, увеличивалось количество мрачных мыслей. Двадцать лет назад, будучи пятнадцатилетним подростком, я решил больше никогда не приезжать туда. И вот еду.

Воспоминания вспышками стали проноситься перед глазами.

Вот мы с другом Лёшкой сцепились с местными пацанами. Выясняли, кто круче: городские или сельские.

— А слабо сходить ночью к дому тётки Маши и сорвать яблоко с яблоньки, что возле крыльца еёшнего растёт? Слабо? Вы ничего не боитесь! — подначивал веснушчатый Мишка.

— Нет, конечно! — Лёшка упрямо выпятил подбородок. — Всё это бабкины сказки, что тётка Маша ведьма. Нормальная она! Я лично ей помогал бычка упрямого загнать, а она меня молоком угостила. И ничего не кислое оно! А у ведьмы бы скисло. Так что сходим мы с Сергеем ночью за яблоком, а вы потом при девчонках скажите, что городские не трусы!

— Забьёмся?

— Забьёмся!

Следующая вспышка. Ночь. Мы с Лёшкой лезем через забор. Днём всё разведали: и где лезть удобнее, и где собака привязана, и как до яблони дойти незаметнее. Но ночью казалось, будто пробиваешься сквозь полчища чудовищ. То одно схватит тебя своей когтистой лапой за рубашку, то другое за штаны. И даже знание, что это груша и малина цепляются ветками, не помогало унять страх.

И вот цель близка, сейчас сорвём яблоко и можно будет убираться из негостеприимного сада. Я полез на дерево, протянул руку за вожделенным плодом и вдруг над ухом раздался ехидный женский голос:

— И что это за птичка в моём саду повадилась по ночам яблоки воровать?

Со страху я оступился и рухнул вниз, обдирая об ветки все незащищённые участки тела. Оказавшись на земле, я даже не стал ощупывать себя не предмет повреждений, сразу рванул в сторону забора. Вслед мне нёсся хриплый женский хохот.

Как я перелез через забор из памяти стёрлось. По ощущениям я был быстр, как ветер, и прыгуч, как олень. Когда я в изнеможении опустился на землю по другую сторону изгороди, меня трясло от пережитого. Ноги не держали.

Пытаясь отдышаться и собраться с мыслями, я спрятал лицо в ладони. Когда убрал руки, от ужаса не смог сдержать крик. Вышедшая из-за туч луна высветила в каком-то метре передо мной бледное лицо тёти Маши, её кривящиеся в ухмылке губы. Она тянула ко мне руки, в глазах чертовщинкой отражалось ночное светило. Как она здесь оказалась? Считанные секунды назад она была возле дома! Нет! Висела, тьфу ты, парила возле яблони на уровне второго этажа! Как это возможно? Как?

Меня обуял дикий, первобытный ужас. Ведьма! Настоящая ведьма! Я забыл обо всём на свете. Вскочил на ноги, и побежал в темноту, прочь от этого места. Я спотыкался на каждой рытвине. Не знаю, как не переломал ноги, убегая. Меня гнал вперёд страх и хриплый женский хохот сзади… Вокруг ни души, лишь свидетельница моего позора луна проливала вслед мертвенный свет.

Я проморгался, сбрасывая с себя липкую паутину воспоминаний. Давно так ярко не представлял события той ночи, пробрало до мурашек подростковыми эмоциями. Кстати, с тех пор в селе я и не был. Не боялся, нет. После той ночи утром всё стало казаться не таким уж и страшным. Мой смелый друг Лёшка, как оказалось, сбежал раньше меня. Как только заслышал чьи-то шаги. Мне было очень стыдно, что я залез ночью в чужой сад. Вдруг тётя Маша узнает меня и расскажет бабушке, что я вор? В то, что с тех пор я поверил, что чертовщина существует, я не признался никому. На будущий год к бабушке я не поехал, а потом она умерла.

И вот теперь спустя двадцать лет я возвращаюсь в своё приключенческое детство.

За одним из поворотов возникла стандартная табличка, обозначающая начало населённого пункта. Она, как одинокий постовой, несла свою вахту в лесных дебрях. Чуть позже лес закончился, и село раскинулось передо мной во всей своей простоватой красе. Моё Марочкино.

Бабушкин дом родители давно продали, мне предстояло переночевать у двоюродной маминой сестры тёти Веры.

— Серёжка, добрался наконец-то до нас! — тётя Вера прижала меня к своей необъятной груди. — Ну дай-ка я разгляжу тебя. Ух какой красавец стал! А модный какой! Молодец. Мама говорила, что ты хорошо зарабатываешь. Я тебя всегда ставлю в пример своим оболтусам. Жаль они с отцом уехали и раньше понедельника не вернутся. Может, ты бы им рассказал, как стать настоящим человеком.

Я что-то промямлил в ответ. Да и что тут скажешь? Сейчас айтишники зарабатывают неплохо. Но делает ли это меня настоящим человеком? Не думаю.

Тётя Вера усадила меня за стол и не отпускала, пока я не попробовал всё, что она настряпала для «любимого племянника». А там были и голубцы, и вареники, и блины. Блины я особенно любил ещё с детства. Иногда утром меня будил не солнечный лучик, пробирающийся сквозь неплотно прикрытые ставни, а восхитительный запах бабушкиных блинов. Мне кажется, я шёл на кухню с закрытыми глазами и, обжигаясь, уплетал кружевное чудо, окуная его в малиновое варенье. Блины тёти Веры очень походили на бабушкины, я закрыл глаза и унёсся в свои пятнадцать лет. Зря я так долго не приезжал, глупое происшествие лишило меня таких прекрасных мгновений…

После обеда я занялся тем, ради чего, собственно, и приехал. Могилы были облагорожены, оградка покрашена, цветы посажены, маме по видео отчёт сдан. Я отвык от физической работы, взмок и испачкался. Но на удивление получил огромное удовольствие, возясь с землёй, пусть даже и в таком печальном месте. Не зря говорят корни…

Тётя Вера, как знала, что так будет, и затопила баньку. Настоящую, русскую. Чистый, напаренный, я чувствовал себя лоснящимся розовым поросёнком. В благостном настроении решил прогуляться по местам «былой славы».

Проходил по сельским улочкам и дивился, как вокруг всё преобразилось. Но что-то осталось неизменным. Вон, например, три толстые ствола берёз-сестричек и брёвна под ними. Брёвна, конечно, новые, но вот костровище старое, всё на том же месте. Частенько по вечерам мы с ребятами и девчонками со всего села собирались здесь поболтать и испечь картошку на углях. Потом ели её, обжигаясь и пачкаясь в золе. Вкууусно!

Сам не ожидал, но ноги занесли меня к тому самому дому деревенской ведьмы. Она умерла лет десять назад, так мне сказала тётя Вера. Странно, дом не выглядел неухоженным. Наоборот, весело смотрел на меня свежеокрашенными окнами и изрисованными цветами ставнями.

Внезапно дверь открылась и на крыльцо вышла девушка. Я не успел разглядеть её, лишь толстая коса блеснула на солнце золотом. Я же, как подросток, застуканный за непотребством, спрятался за забором, из-за которого выглядывал. Сердце металось в груди заполошной птицей. Я на полусогнутых ногах пробежал вдоль забора. Вдруг кто увидит, стыда не оберёшься! Взрослый дядя бегает под забором у молодой девки! Когда изгородь кончилась, я выпрямился и пошёл, как ни в чём ни бывало, насвистывая какой-то нехитрый мотивчик. И только золотая коса не выходила из головы…

В понедельник на работе я думал о глазах незнакомки. Наверное, они голубые, как небо на заставке ноутбука, или зелёные, как лесок тут же возле водопада. Тьфу-ты. Поменял заставку. Нее, серые, как камни Стоунхэджа, точно не коричневые. Да что происходит? Кое-как включился в работу.

Во вторник мне мерещился везде смех незнакомки. То казалось, что он должен быть как перезвон колокольчиков, то что с хрипотцой, в грудном регистре. В грудном регистре… В грудном… Да что за наваждение! Я злился, работа стопорилась.

К пятнице я настолько измучился, что в одиночестве напился вискаря. Не помогло.

В субботу с утра злой, невыспавшийся, с недельной щетиной я мчался по направлению к Марочкино. Приворожила она меня что ли? Ведьмина племянница! Тётя Вера сказала, что поселилась Марина у них лет семь назад. Вступила в наследство и переехала. Хорошая девушка — работящая, набожная.

«Это ещё ни о чём не говорит», — думал я, остервенело вцепившись в руль. — «У её тётки вон тоже… молоко не кисло! А сама как есть ведьмы была!»

Племянница ей под стать, иначе объяснить свою безумную тягу к девушке, которую даже толком и не видел, я не мог. Нужно просто посмотреть на неё ещё раз и наваждение пройдёт. А то понапридумывал глаза, улыбку — дурацкие мужские фантазии!

Машину я остановил у знакомого забора. Сигнализация неожиданно остро резанула по нервам. Сжав и разжав кулаки, я провёл пятернёй по волосам, приглаживая, и решительно позвонил в калитку.

Мой напряжённый слух уловил скрип двери, лёгкие шаги по ступенькам и … мой судорожный выдох. Калитка открылась, и я увидел самые прекрасные голубые глаза в мире. Опушённые светлыми ресницами они затягивали меня в свою глубину. Маленький вздёрнутый нос с крупными дрожащими ноздрями, лоб, щёки, всё, кроме шевелящихся сочных губок, было усеяно конопушками. Казалось, солнце поцеловало каждый миллиметр кожи девушки: и лицо, и шею. Интересно, а ниже? Так, стоп! Шевелящиеся губки?

— Я говорю, вам кого? Мужчина!

Высокий голос девушки тонким, изящным сверлом проник мне в мозг. Я понял, что как полный идиот стою и в молчании пялюсь на гхм, пониже шеи.

— О, простите, пожалуйста. Я не ожидал встретить такую красоту, — не покривил душой я. — Раньше здесь жила иная женщина.

— Вы, наверное, о моей тёте. К сожалению, она умерла, — девушка грустно посмотрела на меня, при этом её носик потешно сморщился и некоторые конопушки слились в маленькие озёра.

Я завороженно уставился на меняющийся рисунок на коже девушки. Пришлось тряхнуть головой, чтобы вернуться в реальность. Ведьма, маленькая курносая ведьма! Бежать надо, бежать отсюда!

— А как вас зовут, племянница тёти Маши? — мой язык не желал соглашаться с доводами рассудка, как и некоторые другие части тела.

— Марина. А вас?

В те выходные я остался в Марочкино, как и в следующие, и ещё одни, и ещё. Родителям и тёте Вере сказал, что, как оказалось, на свежем воздухе очень продуктивно работается. Впрочем, всех ситуация устраивала: мама радовалась, что я на воздухе, а тётя Вера была счастлива, что я занимаюсь с её мальчишками информатикой.

Оставшееся время я проводил со своим Солнышком. Для кого-то она была невзрачной и бледной, для меня же тёплой, яркой и любимой.

Иногда вечерами мы расстилали одеяло на мягкой траве Марининого двора, под сенью такой памятной для меня яблони, и лениво лежали, глядя в голубое летнее небо. Было очень уютно и спокойно. Марина нежно прижималась к моему боку, впечатываясь изгибами мягкого тела. Моё личное Солнышко укрывало нас золотыми волосами и ворковало мне на ухо милые глупости. Долго такую пытку я терпеть не мог. Кстати, конопушки у неё были и ниже, и ещё ниже…

Скрывать долго наши отношения с Мариной не удалось, да и не хотелось. Спустя два месяца я знал, что встретил ту самую — Единственную. С Мариной я мог веселиться, мог ругаться, мог молчать. С Мариной мы были единым целым, единым организмом, дышали и жили в унисон.

Так что ничего удивительного не было в том, что через три месяца я сделал ей предложение. Я бы сделал и раньше, но мой супер рациональный мозг постоянно заставлял меня сомневаться.

С пятницы по воскресенье я был абсолютно счастлив со своей Мариной в Марочкино, а с понедельника по пятницу на работе изводил себя мрачными мыслями. А вдруг это не любовь? Вдруг приворот или что там у ведьм? Ну не может такого быть, что за тридцать пять лет никто меня не зацепил, а тут с первой секунды! Ещё смущало, что для меня она была самой красивой, а для других нет. Сыновья тёти Веры у меня однажды спросили, что я нашёл в Марине? Ведь самая обыкновенная она, потому и в девках давно. Своими вопросами они ещё больше разбередили мне душу. Племянница ведьмы — сама ведьма. Но ничего такого я не видел в ней, в доме тоже всё было обыкновенно.

Так промучившись до августа, я решил, что хватит! Нужно определяться, либо я готов жить с ведьмой, либо надо прекращать эту дурость.

И вот сегодня День нашей свадьбы. Мы с Мариной обвенчались в старой церкви в Марочкино. А завтра будем собирать вещи и переезжать в город. Свадьба была скромной, но очень красивой. Я чувствовал необыкновенное воодушевление, но с каким-то горьким послевкусием, которое, впрочем, придавало некий изыск моим ощущениям.

Марочкино гуляло! Столы ломились от еды. Музыканты играли. Мама с папой взявшись за руки наблюдали за всеми и тайком вытирали слёзы. Я же расслабленно сидел на месте жениха и смотрел, как моя любимая танцует со своими подружками под какую-то их девчачью песню.

Марина была необыкновенно красива в длинном белом кружевном платье. На тоненьком пальчике переливалось красивое колечко. Моя жена. Моё Солнышко. Гордость и радость медовой радостью растекались в груди.

Вдруг сбоку раздалось хриплым грудным голосом ехидное:

— Ну что, птичка, попалась?

Почему-то я даже не удивился, обнаружив рядом с собой бледное лицо тёти Маши. Как не удивился и тому, что кроме меня её никто не видел. Скривил губы в подобии улыбки:

— Пришли посмотреть, как я попал в расставленные сети?

Тётя Маша ухмыльнулась, во рту блеснули золотом зубы.

— Нужен ты больно! Полюбоваться пришла на дочь сестры любимой, — она с какой-то застарелой болью и нежностью посмотрела в сторону Марины.

— Всё – таки я женился на ведьме? Приворожила?

— Дурак ты! Нет в ней ничего ни на грамм, — тяжко вздохнула тётя Маша.

— А как тогда? — непонимающе спросил я.

— Так и не понял? Сила в тебе, мальчик, в тебе. Только воспользоваться ты ею уже не сумеешь. А вот мне свою теперь есть кому передать. Береги… наших девочек, — сказала ведьма и исчезла.

А я остался ошарашенно сидеть. Девочек? Удивление? Шок? Счастье! И я улыбнулся своему любимому Солнышку.