БЕСцветье

Он говорил сиреневым тоном. Это было страшно и несправедливо. Но Ева физически не могла заставить себя ответить хоть скромным зеленым языком. В измученном мозгу металась одна мысль: сиреневый тон! Как и когда между ними легла эта пропасть? Еще немного – и фиолетовый заберет все то, что раньше было розовым, белым, голубым…

- Я повторяю вопрос: где ты была сегодня? – Адам был кобальтово непреклонен в своем неистовом желании вскрыть тайну.

- Не помню, - желтоватым оттенком ответила Е.

- Как можно не помнить? – тон Адама стал угрожающе лиловым.

- Я… Я, по-моему, была в Саду. – проблески зеленого стали столько ничтожны, что Ева сама бы себе не поверила.

- Я был в Саду, - Адам не пытался скрыть приближения яростной фиолетовости. – Я был в Саду! И тебя там не было!

…Очнувшись в палате, Ева не сразу вспомнила, где она, кто она и почему она здесь. Лишь оглядев безупречно белые стены, девушка поняла, что на какое-то время страшные оттенки фиолетового отступили.

- Ну, как мы себя сегодня чувствуем? – нежным амарантовым языком спросила дородная медсестра.

- Ни…Ничего, - выдохнула оранжево-желтым Ева. – Все нормально.

- Ничего нормального, конечно, нет, - со свойственным профессии красным апломбом заявила медсестра. – Если каждый будет бросаться фиолетовым, то что станет с миром!

Будете писать заявление? Лейтенант ждет в коридоре.

Только представив на секунду сухой серый тон допроса, Ева отрицательно покачала головой. Она даже не смогла подобрать нужного цвета для такой ситуации. Медсестра озабоченно посмотрела на нее:

- Вам не надо пригласить Радужника?

- Пока нет, - решительно синим ответила Ева. – Я попробую справиться сама.

Через неделю, когда измученная почти бесплодными попытками объясняться внятным цветом Ева покидала больницу, к ней подошел какой-то сморщенным старичок.

- Не можешь говорить? – невнятным коричневым оттенком прошепелявил он. – Могу помочь.

- Чем? – почти простонала брезентово-серым Ева. – Чем?!

Старичок сунул ей в руки то ли тряпочку, то ли что-то похожее.

- Вот, приходи, - уже уверенным бронзовым быстро проговорил он и практически растворился в воздухе.

Ева недоуменно пооглядывалась, но страшная ядовито-болотная мысль о том, что ей предстоит вернуться в их с Адамом общую квартиру, тут же изгнала из мозга глиняно-коричневый образ помешанного старичка.

- Я ждал тебя, - льдисто-синие слова Адама ранили похлеще фиолетовых. Равнодушие, сквозившее в оттенке, прокалывало сердце насквозь. – Не вижу более смысла оставаться вместе.

Дверь в квартиру издала чмокающий лиловый звук – и Ева осталась одна. Какое-то время не происходило ничего, и на секунду кленовым всполохом мелькнула надежда на то, что все это дурной сборный сон, что вот сейчас все слова точно разложатся по цветным секторам, а дублирующие оттенки как в ранней юности дополнят радугу Речи. Но зеленое мгновение пришло и пропало. Страшным графитовым отблеском перед Евой встало одиночество. Кто теперь согреет ее янтарным желтым? Кому взахлеб она золотисто расскажет о приключении в маршрутке? И кто обнимет ее с тайным алым Словом? Ева обхватила себя руками и стала непроизвольно раскачиваться взад-вперед, взад-вперед. Более всего в этот момент она походила на нежно-зеленую плакучую иву, дрожащую на бескровном сером ветру. В какой-то момент ее рука машинально попала в карман. Девушка с недоумением глядела на то, что находилось в ее пальцах. Тряпочка, если это была она, не имела цвета. Ева подошла к торшеру, включила его – цвет не поменялся. С просыпающимся индиговым интересом Ева подошла к окну: на руке лежало нечто, у чего не было цвета, оттенка, глубины. Решив поэкспериментировать еще, девушка решительно поднесла тряпочку к носу, закрыла глаза и втянула воздух настолько, насколько смогла. Какое-то время перед глазами мелькали странно-красноватые точки, затем они исчезли. С таким в своей продолжительной 20-цветной жизни Ева еще не сталкивалась. Конечно, иногда на службе босс выражался странным цветом, но, как правило, ей всегда удавалось верно расшифровать послание. Именно поэтому место Цветовницы номер 1 регистра оставалось за ней вот уже две Радуги подряд, несмотря на хищнически-белесые шепотки за спиной.

- Итак, - Ева сама не заметила, как произнесла слова цвета хаки, – что же это все-таки такое?

Первым красным побуждением было поговорить с мамой. Но вовремя пришла сигнально-желтая мысль о том, что у мамы почти не осталось цветных Слов. И бессмысленно расходовать даже оттенки на, может быть, сборную ерунду было аспидно-грубо.

Ева попыталась провести по тряпочке пальцами – серое ничто. Словно асфальт – понятие настолько же мифическое, насколько привычное. Еще никому не удавалось его увидеть, все просто шли по нему, зная, что он есть.

- А что, если попытаться сделать так же? – шальным рыжим полыхнуло в голове Евы. – Просто взять эту тряпочку без Цвета и пойти?

Девушка резкими вишневыми движениями схватила сумку и почти побежала к двери.

На Улице было удивительно ярко. Гиацинтовым говорком щебетала стайка подростков, видимо, не сильно торопившихся на скучный терракотовый урок истории. Прямо около парадного золотистого подъезда парочка, находящаяся еще в начале Радуги, нежно переговаривалась малиновыми словами. Отбросив ненужное сейчас бирюзовое сожаление, Ева решительно осмотрелась.

- А, все равно! – беспечными лазурными словами начала свой путь девушка. Через быстро пролетевших оранжевых полчаса она остановилась, не в силах пройти мимо завлекательно-малахитового цвета витрины. Там гордо красовались шафрановые и золотые туфельки – мечта любой девушки. Ева затаила сливочный вздох, и в этот момент кто-то просто по-медному грубо дернул ее за руку.

- Ты пришла?! – тон полупомешанного из больницы был уже не коричневым, а ликующе-ореховым. – Ты пришла!

Ева хотела неловко фисташково извиниться, но старик уже уверенно-сине тянул ее за собой:

- Проходи! Проходи!

Сначала Ева не увидела ничего. Странное кремовое освещение, как это и подобает, скрадывало цвета и оттенки. Девушка знала, что в комнате, куда привел ее старик, есть люди, но поскольку молчание было бесцветным, определить, сколько их, кто они и где сейчас каждый из них находится, Ева просто не могла. Глупой лаймовой мыслью мелькнуло в голове: «Сейчас бы сюда тех, кто хочет на мое место Цветовницы. Босс точно не был бы против».

- Друзья, знакомьтесь, - неожиданным оливковым тоном прозвучали откуда-то слова. – Это Ева, она говорит Цветом.

Вокруг мышасто зашуршали редкие хлопки.

- Ну-ну, не надо так в штыки, мы все когда-то проходили это, - укоризненным болотным оттенком произнес тот же голос. – Я специально говорю Цветом, потому что вы его еще не забыли, а Ева пока не знает другого языка. Давайте поможем ей!

Аплодисменты вокруг стали отчетливо мандариновыми, и Ева немного расслабилась.

«Ну, не в первый раз попадаются мне канареечно сумасшедшие, - подумала девушка.- Немного кобальтового терпения, и я вернусь живой и невредимой».

- Друзья, - жизнерадостным лимонным продолжил тот же голос. – Давайте вспомним, с чего мы все начинали.

Ева инстинктивно напряглась – и вдруг все пропало. Пропала комната, пропал голос, пропало ощущение людей. Она была одна в невыразимом Ничто без звука, без движения, без Цвета… В непреодолимо-аметистовом трепете Е шарила вокруг руками, но ничего, абсолютно ничего не могла определить. И вдруг, в какой-то момент наивысшего пурпурного ужаса ей вдруг почудилось, что она видит. Она видит! Эта мысль беспокойным зверьком забегала по венам холодных рук. Она точно видит! Вот же, вот, она стоит в комнате, полной странных черно-белых лиц. И пусть ей непонятным оттенки, она видит лица!

- Ну, здравствуй, Ева! – с ней выходил тот же самый помешанный старичок, нет, старик, твердо опирающийся на плечо мальчика без цвета. – Ты уже с нами! А теперь посмотри на бумагу, что я тебе дал в больнице.

Ева медленно развернула клочок того, что раньше считала тряпкой, а что старик назвал бумагой. На противоестественно белом фоне в раскорячку стояли четкие черные черточки.

- Давай будем учиться читать, - ласково проговорил старик и взяв из рук Евы бумажку, нараспев прочел:

«В начале было Слово. И было оно честным, и не было Цвета».