Притяжение звука
Победители
Человеческий мозг странная штука. Казалось бы, в наше время давно известно, как там всё работает, но нет, время от времени он умудряется выкинуть ещё какой-нибудь фокус. Про такое интересно послушать, но только не тогда, когда речь идет о тебе.
Эти мысли часто посещали Рона, когда утром он наливал молоко в чашку. Холодное, оно мерцало слабым голубоватым сиянием. Если добавить какао, свет станет жёлтым .
Размышляя, чего же ему больше хочется выпить, Рон уже потянулся за банкой, но тут сверху из спальни раздался неприятный звон, оранжевыми кругами расходящийся по потолку.
— Чёрт, это будильник Фила? Опять? Он что, до сих пор не встал?
Опасения подтвердились, так и есть — брат только разлепил глаза и теперь лихорадочно обыскивал комнату в поисках кроссовка.
— Вон он, ты бросил им в будильник, — подсказал Рон.
— Сколько, блин, времени? — простонал Фил.
— Восемь. И тебе очень повезет, если успеешь поесть.
На кухне мать оставила бутерброды и хлопья. Опять эти хлопья! Сколько ей говорить, что, когда их ешь, все вокруг становится тошнотворно зелёным, сразу блевать тянет. Какой уж завтрак! Но бутерброды сойдут, сыр он такой...щекотный.
Первого урока в расписании нет, но вчера заранее объявили, что утром вместо него проведут собрание, потому Рон и Филип особенно торопились. Если незаметно прошмыгнуть на задние ряды и сидеть тихо,на них никто не обратит внимание. Но вламываться в зал, полный людей, под издевательский гундёж — то ещё удовольствие. Этот звук ощущался так неприятно, будто помойка, где сливалась сразу куча мерзких запахов, хотелось тут же бежать прочь.
Когда братья добрались до школы, все места почти заполнились, толпа выжидающе галдела. Наконец прозвенел звонок, будто на пол посыпались медные брызги. Шум затих, и на трибуну вышел директор Сойер. Он поправил круглые очки, положил перед собой листок с пометками и начал:
— Сегодня у нас приятный повод для собрания. Я хочу объявить, что ежегодный конкурс талантов в этот раз пройдет в нашей школе. Потому, очень хотелось бы, чтобы как можно больше учеников приняли участие в этом мероприятии...
Голос директора расходится в воздухе серой водяной рябью. Братья его не слушали. Их не интересовал дурацкий конкурс талантов. Рон чертил в блокноте схему прикрепления крыла для модели самолёта, которую несколько недель собирал в гараже. Филип просто дремал. Но тут директор объявил:
— Куратором конкурса назначается Хелена Смит. Иди сюда, Хелен!
На трибуну выпорхнула девчонка в зелёном пуловере и короткой юбке в клеточку. Рон отложил блокнот, Фил проснулся и подался вперёд, чтобы не пропустить ни слова.
Хелена... Она нравилась им обоим. Её белая-белая кожа будто пахла мятой, воздушные волосы, летящая походка... Она вся казалась свежим ветром, и только карие глаза с жёлтыми пятнышками были тёплыми и какими-то сладкими.
Девочка принялась зачитывать порядок предварительного просмотра номеров, сроки, требования... До братьев смысл фраз доходил с трудом, им просто нравилось слушать этот голос, вкусный, похожий на лимонное пирожное.
Филип так наклонился вперёд, что, не удержав равновесия, упал на сидящих ниже.
Красный и смущённый, он быстро сел на место, школьники вокруг недовольно и насмешливо загудели, будто между рядами заметался рой чёрных мух.
Хелен тоже заметила, но улыбнулась и, глядя прямо на Фила, сказала:
— О, наши близнецы. Кто это — Филип или Рональд? Я вижу, вам уже не терпится! Буду ждать.
Девочка смотрела в лицо Фила своими странными «коричными» глазами. И в этот момент он был счастлив. Ведь она знала его имя.
Для Рона всё потускнело, стало противного серого цвета с бурыми пятнами. Они всегда будут «Филип и Рональд», даже по отдельности. Но недовольство быстро прошло, через секунду он уже раздумывал, с чем бы таким прийти на просмотр, чтобы впечатлить Хелен.
***
Пригород — маленький мир аккуратных газончиков, низких пряничных домиков, клумб с гортензиями, подстриженных кустиков роз. И у каждой изгороди приветливо машет кто-то из соседей, внимательно наблюдая за каждым шагом, за любым действием. Здесь нельзя выделяться, потому Рон и Фил никогда не признавались, что запах скошенной травы для них как пузырьки газировки, а роз — как малиновое сияние. Красиво, но другим не понять.
Про это знали только мать и их психиатр. Мать шутила, что в молодости ей не следовало экспериментировать с наркотиками. Иногда она показывала фото своей юности, где в длинном лёгком платье танцевала вместе с другими хиппи на Вудстоке. Время от времени в этих воспоминаниях проскальзывали фразы об их отце — длинноволосом голубоглазом красавце, вот и всё, что она о нём знала. Мать наигранно сокрушалась и театрально осуждала своё поведение, оправдываясь, тем, что её слишком поразила свобода местных нравов, после жизни в чопорной Англии. Но по лиловому цвету её голоса братья видели — она тоскует по тем дням. И гордится своими близнецами, они не такие как все, они особенные, волшебные дети. Но об этом лучше пока никому не знать.
Того же мнения придерживался и мистер Бенвью — их психиатр. Когда мать впервые услышала, что маленькому Ронни музыка колет пальцы, она встревожилась не на шутку. А когда узнала, что Филип всерьёз чувствует запах моря в белых простынях, отвела их к врачу. Внимательно изучив их реакции, он успокоил мать.
— Нет, это не шизофрения. Синестезия — редкое явление, но так бывает. Ваши дети чувствуют иначе, чем все, но это никак не затрагивает их разум. Они видят музыку в запахах, цвета в движениях, чувствуют ароматы в голосах и звуках. В жизни им это не помешает, ведь они привыкли так воспринимать с рождения. Но я советовал бы не обсуждать с соседями их необычность. Впрочем, я могу попробовать применить терапию...
От лечения мать отказалась. Её дети были чудом.
***
По дороге домой братья не обсуждали выступление, ничуть не сомневаясь, что если когда-нибудь и придётся побывать на конкурсе талантов — номером станет музыка. Она увлекала их с самого рождения, звуки клавиш пианино, на котором играла мать, отдавались в позвоночнике электрическими импульсами, скользкими каплями блуждали по телу. Позже они услышали и другие инструменты, научились воспринимать настроение, причём голос певца и текст здесь почти не имели значения, они чувствовали какой-то тайный, скрытый от всех смысл. Перед глазами возникали картины, воздух наполняли запахи, по коже шли волны тепла и холода.
В раннем детстве близнецы пытались извлечь звуки из всего, что попадалось под руку. Скрипели дверью, стучали по кастрюлям, звенели посудой. Даже неприятный для окружающих шум доставлял им странное удовольствие. Мать до сих пор с содроганием вспоминала, как в шесть лет они нашли в гараже ручную пилу и неделю пилили огромное бревно на заднем дворе. Этот звук ассоциировался у них с печеньем и от чего-то казался смешным. Устав мучиться от головной боли, мать наняла для них репетитора. Денег хватило только на молодого парня, который только-только окончил колледж, но сносно играл на гитаре, и сумел объяснить близнецам правила построения аккордов и ноты. Сама она потихоньку обучала их исполнять на пианино смешные английский песенки, которые слушала в детстве. Но редко, когда ей выпадало свободное от работы время.
К старшей школе Фил и Рон могли сыграть что угодно на слух и почти на любом инструменте. Но этого братья никогда не афишировали. Музыка была только для них, тайным миром, куда в любой момент можно уйти из привычной реальности. Филип давно писал свои композиции, которые вряд ли пришлись бы по вкусу обычным людям, но, когда их слушал Рон, перед его глазами вставали такие чёткие образы, что он всегда мог сказать, о ком или о чём написан каждый трек.
И вот теперь после школы они, не сговариваясь, пришли в гараж, где стоял старый синтезатор, пара гитар и барабанная установка. Ничего более сложного обычно не требовалось, весь дополнительный шум легко создавался подручными материалами — звуками протекающего крана, сыплющимися песком, скрипом деревянных половиц.
— Я напишу что-нибудь белое-белое… — размышлял вслух Филип. — Белое и мятно-зелёное. Чтоб звучало, как Хелен. Ей должно понравиться.
Лежа на старом диване, он глядел в потолок, где уже начали складываться первые аккорды его будущей композиции.
Рон усмехнулся:
— Ага, сейчас, как же. Ты ещё не забудь упомянуть, что музыка цветная, пусть считает тебя торчком. Сыграем что-нибудь простое? Guns N’ Roses? Вот это она поймет.
Но брат его не слушал. Несмотря на то, что они родились близнецами, во многом они были очень разными. Филип — отстраненный мечтатель, а Рон прагматик. Он понимал, кто они в этом мире и как на их особенность среагируют люди, да и вообще, лучше приспосабливался. Вот и сейчас, пока брат ловил образы, Рон старательно выполнял домашнее задание по математике, за себя и за Фила, которому она не давалась вовсе.
Отличия характеров проявлялись даже внешне. Мать всегда могла понять, где какой брат, хотя они и казались отражениями друг друга. Серые глаза Рона глядели цепко и внимательно, он замечал любую мелочь и быстро делал выводы. Филип смотрел внутрь себя, его мысли постоянно блуждали где-то далеко.
Они просидели в гараже до глубокой ночи. Рон давно покончил с заданием, но с музыкой у брата не ладилось. В обрывках мелодии мелькали глаза, улыбка, легкий силуэт Хелен. Но Фил уперся, пытаясь создать идеальную композицию. Он смял очередной листок, на котором значками собственного сочинения записывал проигрыши и переходы, которые потом станут звуковым портретом девушки.
— Опять не то, — он кинул бумажку к куче таких же на полу и снова завалился на диван, рассматривать потолок.
— Да это она! В этот раз я хорошо увидел, хватит уже, спать пора! — возмутился Рон. На самом деле его поражало, как далеко продвинулся брат в создании реалистичных образов. Раньше звуки становились просто цветовыми пятнами, полосами света или абстрактными фигурами. Иногда Рону вообще казалось, что по поводу Филипа доктор Бенвью ошибся, а точно ли у него обычная синестезия?
— Ты увидел картинку! Она не живая!
Рон не стал спорить с братом — бесполезное дело, и ушёл спать один.
***
Утром кровать Филипа осталась нетронута. Чертыхаясь и ёжась от утреннего холода, Рон поплелся в гараж. Брат сидел за синтезатором, казалось, что он и не ложился вовсе. Куча мятой бумаги на полу значительно выросла, но Фил не выглядел сонным или уставшим. Напротив, увидев брата, он радостно заулыбался.
«Значит, получилось», — подумал Рон.
Он сел на диван и приготовился слушать. Хелен появилась в комнате как настоящая, она кружилась и улыбалась им. Её волосы развевались, будто под сильным ветром. Рон чувствовал ещё что-то. Радость встречи? Любовь? Это его чувства, вызванные образом Хелен? Или Филипу удалось вложить в музыку свои? Ранее такого никогда не случалось.
Восхищение тут же перешло в досаду, что никто не увидит истинного содержания этой музыки. Ну пусть, мелодия получилась приятной, может её всё равно оценят.
Филип закончил играть. Его обычно сонные глаза горели, волосы взъерошились, рот расплылся в широкой улыбке, которую никак не удавалось сдержать. Он не спрашивал, понравилось ли Рону. Он знал.
На следующий день они отправились на прослушивание. Сёстры Хилл в коротких розовых юбочках показывали акробатические номера, Тони Уильямс никак не мог справиться со шляпой и кроликом, какая-то девочка смущёно промяукала рождественскую песню… После каждого выступления Хелен мило улыбалась, кивала и говорила, что это весьма интересно.
— Погоди, — шептал Филип брату, — сейчас она услышит…
Наконец очередь дошла до них. Филип расположился за клавишами школьного синтезатора, его партия была основной. Рон встал чуть поодаль с гитарой, ему требовалось лишь подыгрывать.
Хелен кивнула, и они заиграли. Переливы клавиш зазвучали в зале ветром, брызгами солнечных пятен. Перед ними возникла ещё одна Хелен. Сияющая и радостная. А настоящая девушка сидела к ним в пол оборота и разговаривала с кем-то из осветителей сцены. Она ничего не видела. Ничего не чувствовала. Как и все остальные.
Филип начал сбиваться, он оглядывался на Хелен, пытаясь уловить в её лице хоть какие-то чувства, но она отвлеклась. Призрак воздушной девушки начал дрожать, рассыпаться и погас.
Оборвав конец, Филип вышел. Хелен встала и с равнодушной улыбкой похлопала.
— Вы молодцы! Что-то из классики? Чья это музыка?
— Фила… — прохрипел Рон. От расстройства за брата у него пересохло во рту и пропал голос.
— Да? Очень красиво. Я сообщу вам решение, когда мы прослушаем всех.
***
Рон нашёл брата в гараже. Он лежал на диване, накрывшись одеялом с головой.
— Ну ты как маленький! Чего ты ждал? Как они могли увидеть?
Фил вылез из-под одеяла и поглядел на брата. За последние дни он побледнел, под глазами появились круги. Наверное, сказался недосып и волнение.
— Как? Вот как мне показать, что я чувствую? — практически закричал он.
— У нормальных людей для этого придуман язык, — пожал плечами Рон.
Фил застонал и залез обратно под одеяло.
— Ха! Слова! Я ощущаю их эмоции, а они мои — нет, — забубнил он оттуда. — А вот если бы я мог им показать…
— То про тебя бы уже придумали комикс, — мрачно заметил брат.
Сам Рон не слишком улавливал чужие эмоции, синестезия проявлялась у них неравномерно. Нет, он тоже замечал красное свечение злости или жёлтый туман зависти, бирюзовое счастье или чёрный гнев. Но с братом не шёл ни в какое сравнение, тот морщился от чужой боли и улыбался чьей-то радости. Математика, логика явлений — это для Рона, а музыка и чувства для брата.
— Я что-нибудь придумаю, — раздался приглушенный одеялом голос. — Я всё равно что-нибудь придумаю…
***
Несколько дней прошли как обычно. Братья ходили в школу, по вечерам Филип садился на крыльце и бренчал на гитаре. Казалось, он обо всем забыл, но Рон видел, что это пустая музыка, фон для мыслей. Фил о чем-то напряженно думал.
А потом им позвонили. Близнецы видели, как мать взяла трубку и, выслушав сообщение, невероятно обрадовалась.
— Звонила девочка, кажется, зовут Хелен. Она просила передать, что через три недели вы будете выступать на конкурсе талантов! Вы у меня такие молодцы!
Мать светилась мягким светом гордости, как электрическая лампочка. Но Рон сомневался, что Филип захочет пойти на конкурс.
— Ну? — спросил перед сном. — Мы будем играть?
— Не эту музыку. Я напишу другую. Чтоб они поняли.
Рон скривился. Опять Фил за свое. Но получится как в прошлый раз. Теперь он был совсем не рад, что их выбрали.
Опасения подтвердились, хотя на следующий день Филип не засел в гараже с синтезатором, он решил пойти другим путем.
— Вот представь, — пытался объяснить он, — мы как будто зрячие, а они слепые. Нет, не совсем, ведь эмоции от музыки они все-таки ощущают, но поверхностно, не так остро, как мы…
— Фил, нам не заменить им мозги! Все дело в нейронах, док чего-то там говорил…
— Подожди… А что если мне удастся создать такое сочетание звуков, частоту, что они увидят?
— Музыкальная наркота, класс… Наверняка будет популярно, — ехидно заулыбался Рон. — И как ты это сделаешь?
Фил насупился и швырнул в брата подушкой.
— Я пока думаю. Наверное, мне для начала нужно понять, как воспринимают обычные люди, самому настроиться на их частоту.
— Ты сам-то хоть понимаешь, о чём говоришь? — Рон недоумённо осматривал брата.
Тот покачал головой.
— Примерно. Но у меня целых три недели, чтоб постараться с этим разобраться.
***
Потянулись мучительные дни. Сначала Филип пытался усилить своё восприятие. Со вкусами это сначала показалось просто — соленая вода издавала глухие шорохи, и чем больше соли, тем громче. С сахаром получилось то же самое, только вода пищала. Но усилить вкус клубники не удавалось — сколько её не съешь, она всегда оставалась лишь лёгким холодком на пальцах.
С запахами и звуками получалось похоже, но только с простыми, и их усиление делало ощущения лишь немного ярче.
Филип записывал все полученные результаты, а после уходил в гараж, где до ночи бренчал на гитаре. Он плохо ел, мало спал, пропускал школу. Рон врал, что брат немного болеет, и продолжал передавать домашние задания, которые выполнял сам. Он надеялся, что как только конкурс пройдет, Фил прекратит свои занятия, но они уже переросли в одержимость.
Мать поначалу терпела и химическую вонь разных смесей, которые Филип разводил на кухне, и жуткие звуки, и другие странные выходки своего сына, но обнаружив его в ванне, полной льда, сорвалась.
— Собирайся! — вопила она. — Я не знаю, чего ты там задумал, но это уже слишком! Иди складывай вещи, мы едем к доктору Бенвью, пусть пихает в тебя таблетки, запирает в психушке, там ты по крайней мере не убьёшься!
Близнецы ещё никогда не видели свою мать в такой ярости. Она долго кричала, угрожала, плакала. С большим трудом Рону удалось её успокоить. Филип сразу растерял всю свою решимость, сник, потускнел. Он обещал, что больше ничего такого не повторится.
До концерта оставалось меньше двух дней.
***
И всё действительно изменилось. Утром Филип проснулся спокойным и даже весёлым, без лихорадочного блеска в глазах. Он отправился в школу, а потом играл с Роном в баскетбол на заднем дворе.
Вечером братья сидели на крыльце и глядели вверх. Фил наигрывал один и тот же аккорд, от которого на тёмном небосводе вспыхивали и падали яркие огоньки. Казалось — это метеориты.
Рон засопел, не зная, как задать вопрос:
— Что завтра?
— А что завтра? — равнодушно спросил Филип.
— Ну, концерт, — с досадой выдавил из себя Рон. Он боялся, что воспоминания о конкурсе разрушат настроение и хрупкое спокойствие его брата.
Но Фил, не меняясь в лице, произнес:
— Мы пойдём и сыграем.
— Что?
— Что-то… — задумчиво произнёс он.
***
Следующий день был воскресеньем, потому Рон проснулся поздно. Лениво потянувшись, он увидел, что кровать брата пуста.
«И куда его понесло так рано?», — подумал он и решил немного поваляться в постели.
Через час он всё-таки поднялся и, неспешно позавтракав, направился искать Фила.
Ещё только приближаясь к гаражу, Рон почувствовал смутное беспокойство. Какие-то далёкие звуки и запахи, тревожные и злые. Он ринулся внутрь.
Внутри бешено гремела музыка, нет, не музыка — дикий шум, записи разных инструментов в беспорядке включённые вместе с нескольких катушек. Филип лежал на диване бледный, в неудобной позе. Рон бросился к нему и сильно тряхнул, тот открыл глаза. И только тогда, удостоверившись, что брат жив, он огляделся. Все вещи вокруг будто швыряли о стены, воняло дымом, пол засыпали пепел сожжённых бумаг и окурки, барабанная установка валялась у стены, бас топорщился оборванными струнами.
— Идиот! — заорал Рон. — Чего ты тут устроил?
Он, задыхаясь от смешавшихся в невообразимое нечто синестетических ощущений кинулся выключать записи. Но это не помогало, казалось, он попал внутрь движущихся фракталов, голова раскалывалась, тошнило. Он стянул брата с дивана и поволок на улицу.
Через несколько минут Рон смог подняться с газона. Филип всё ещё лежал и загадочно улыбался. От этой улыбки злость в брате закипела вновь.
— Я видел, что там за окурки! Не сигареты! Где ты взял эту дрянь? Сколько ты там просидел? Что за жуткие звуки, у меня чуть башка не лопнула!
Филип с трудом сел. Его заметно мутило, но он продолжал улыбаться.
— Это называется сенсорная перегрузка… И да, немного травы… Дым, свет, ночью я попробовал все. И у меня получилось.
Рон, приготовившийся снова заорать, застыл с открытым ртом.
Фил сел поудобней и продолжил:
— Я же знал, что времени больше нет. Что мне оставалось? Сначала стало очень плохо, я терял сознание, думал умру, заблевал там весь пол, а выключить фонари и записи уже не получалось. После нескольких косяков я не мог подняться на ноги, зря я это курил, но откуда ж было знать? Проваливался куда-то дальше и дальше, и там, в темноте, в самом низу, я вновь начал видеть. Это было странно, то, что там происходило. Ты умнее меня, наверное, бы понял…
Фил замолчал, обдумывая, что сказать дальше.
— Да это просто наркота… — со стоном протянул Рон.
— Нет, брат. Я написал свою музыку, ту которую хотел. И знаешь, что? Это больше вообще не важно. Теперь я смогу показать им, что угодно.
Рон непонимающе молчал.
Фил вздохнул и глядя куда-то в сторону изгороди тихим голосом начал напевать старую детскую песенку:
«Три слепые мышки, три слепые мышки,
Смотрите, как они бегут, смотрите, как они бегут.
Они все бегут за женой фермера,
Которая отрезала им хвостики разделочным ножом».
«Рехнулся», — решил Рон.
И вдруг увидел. Три белые бесхвостые мыши лихорадочно носились по зелёному газону, тыкались в ноги Филипу, жалобно пищали. Рон в панике попятился. Их увидел не только он. Откуда-то из-за розовых кустов выскочил соседский рыжий кот и стал бешено носиться за грызунами, пока те не исчезли.
Филип засмеялся. От этого смеха Рон похолодел.
— Что это? Это не синестезия. Какие-то галлюцинации…
— Я хотел сочинить музыку, суть которой смогут увидеть все. Но получилось проще, наверное, эта чрезмерная стимуляция что-то замкнула у меня в голове, теперь я вижу всё настолько ярко, что могу передать это другим. Вот он, мой язык. Понимаешь? Мне не надо создавать музыку, в которой незрячие увидят образы, я их им просто покажу.
Рон стоял ошеломлённый.
— Фил… И кто ты теперь? Бог?
Филип засмеялся.
— Я? Ты что?
Он попытался подняться на ноги, но его качало. Рон подхватил его за плечи и повёл в дом.
— Давай никуда не пойдем? — умоляюще попросил он. Отпускать брата куда-то после таких экспериментов не хотелось.
— Мне нужно только поспать, — прошептал Филип. — Я кошмар как устал. Ты не волнуйся, сейчас высплюсь, а сыграю сам. Теперь всё получится.
Он взял Рона за руку, заглянул в глаза, и по коже заструилось приятное тепло, уносящее все тревоги.
***
В конкурсе участвовало несколько школ, потому в зале собралось необычно много людей. В духоте и сутолоке они уже устали от однообразных номеров. А потом на сцену вышел Фил.
Он начал просто, это не была мелодия о Хелен — чётко выстроенная и продуманная. Тихая музыка пронеслась над толпой, как лёгкий ветер, словно позвала вперёд. Люди потянулись за ней не понимая, что толкает их к сцене. Основной мотив Фил записал дома, он звучал теперь фоном, а сам лишь подыгрывал на гитаре, усиливая акценты и меняя настроение. Темп нарастал постепенно, словно ускоряющийся шаг на прогулке, и вот, вдалеке замелькали туманные образы деревьев, в воздухе появился запах дождя. Рон, стоящий в зале вместе со всеми, понял, они это тоже видят. Ещё ничего не поняли, но чувствуют где-то на грани осознания. Фил перебирал струны, над далеким лесом, окружившим зал, обретало резкость ночное небо — пока ещё просто фиолетово-синее свечение, его легко можно показаться игрой света цветных софитов, и всё-таки все глядели туда не как на обычный потолок.
И тут с неба посыпался метеоритный дождь. По залу пронеслись восторженные возгласы. Люди замерли, глядя вверх, забыв, как дышать, ловя руками яркие вспышки. Хелена смеялась от восторга, хватая падающие огоньки. Рон улыбнулся. Звездопад – любимый фокус Филипа, он устраивал его почти каждый вечер, играя на крыльце их дома. Ничего сложного. Но теперь-то они увидели.
Вскоре Фил перестал играть и глядел, как осыпаются последние звезды. Запись доигрывала последние секунды, сейчас волшебство рассеется, все придут в себя и что подумают? Обман зрения? Мастерство осветителей? Массовая галлюцинация? Рон посмотрел на брата и грустно усмехнулся. Интересно, а когда до Филипа дойдет, какой силой теперь обладает? Сегодня он увел всех в лес, смотреть звездопад, но похоже, за ним пойдут куда угодно. Рон вздохнул, эх, с Филом и раньше-то с проблем хватало. Ну что ж, куда бы он ни собрался, придётся идти вместе. Уже сейчас он видел, как бирюзовый свет вокруг брата скрывают серые тени одиночества.
Последние ноты музыки потухли, небо погасло и вокруг наступила такая тишина, что впервые за всю жизнь Рон не почувствовал в ней ничего. А потом его снесло волной звуков. Очнувшиеся в тёмном школьном зале люди, словно рыбы, выброшенные на берег, не могли понять, что произошло. Они оглядывались по сторонам, удивляясь, как сюда попали и где находились минуту назад? Кто-то кричал от страха, многие плакали, какая-то девочка упала и забилась в судорогах.
Вдалеке послышались сирены. Кто-то успел набрать номер службы спасения или полиции. Рон стащил со сцены недоуменно смотрящего на толпу брата.
— Кажется ты и им устроил сенсорную перегрузку. Выглядят они так же, как ты утром, — ворчал он, толкая Филипа к выходу.
— Хелен тоже плакала. Бедная слепая мышка… — задумчиво проговорил Фил, оглядываясь назад, пытаясь высмотреть её полосатое платье.
***
Несмотря на опасения Рона, никто даже не пытался представить, что всё случилось из-за музыки. Полиция искала террористов или шутников, распыливших галлюциногенный газ в здании школы. Нескольких учеников вызвали на допрос, но улик не хватало и дело замяли.
Опасаясь, как бы расстроенный Фил не учудил чего-нибудь ещё, Рон всё рассказал матери. Но брат оставался на удивление спокоен, будто ничего не случилось, разве что не брал в руки гитару.
Но сегодня выдался особенно тёплый вечер, с высоким чистым небом и ярким закатом. Братья сидели на крыльце вместе с матерью. Фил потянулся за гитарой.
— Вот знаете, я даже рад, что так получилось, — усмехнулся Рон. — Синестезия теперь только у меня, Филип – бог, и раз остальные тоже смогли увидеть — мы наконец-то перестанем подозревать, что это просто мама сыплет нам толчёные грибы в утренний сок.
Мать приняла оскорблённый вид, но не выдержала и засмеялась вместе с близнецами.
— Но как добрый бог, больше я играть ничего не буду. Только себе и вам, — улыбнулся Фил.
Он начал потихоньку перебирать струны гитары. На темнеющем небе стали загораться яркие искры и медленно падать вниз.
Фил не знал, что на следующий день после концерта его одноклассник Арчи Кейн заметил — пока он ест мятные карамельки, всё вокруг почему-то начинает светиться. Директор, мистер Сойер, ободрал все красные обои в гостиной, потому, что от них исходил тихий звон. А Хелена весь день протанцевала в солнечных лучах — они вдруг стали такими мягкими и пушистыми…
Фил играл. В этот вечер в их маленьком городке ещё почти двести человек смотрели в небо, где продолжался звездопад.